Главная | Обратная связь

Использование феноменов переноса и контрпереноса

Терапевт пытается восстановить у родителей «реальный» образ ребенка, вовлекая их в процесс эмпатического понимания. С этим напрямую связано многократное использование терапевтом феноменов переноса и контрпереноса, дающих сырой материал для его инсайта. Некоторые способы работы с переносом и контрпереносом применяются и при групповом обсуждении. При работе с определенной категорией родителей можно с самого начала приступать к использованию переноса и контрпереноса. В других случаях работа с родителями включает использование позитивного переноса, когда сам терапевт выступает в качестве нового развивающегося родительского объекта. Это не означает, что работа ведется исключительно с позитивным переносом; положительные аспекты переноса используются для того, чтобы создать условия для возникновения у родителей ощущения безопасности. На этом фоне происходит идентификация родителей с терапевтом и интернализация его как реактивированного или заново возродившегося объекта. В ходе этого интегративного процесса родители начинают по-новому видеть и оценивать своего ребенка.

В одном из рассматриваемых ниже примеров пациентка начала доверять терапевту только после того, как она смогла осознать, что предъявляла завышенные требования как к себе, так и к своему ребенку. В некоторых случаях терапевту достаточно понятна специфика процессов переноса и контрпереноса, нет необходимости упоминать их прямо или косвенно и совсем необязательно интерпретировать их, как в индивидуальной терапии. Это отнюдь не означает, что данные возможности носят взаимоисключающий характер, но они позволяют терапевту определенным образом настроиться в зависимости от предполагаемой периодичности, продолжительности и интенсивности работы с родителями, а также требуют признания того, что эта работа включает целый ряд этапов.

 

Клинические случаи

Приводя следующие клинические случаи, я хочу показать, как некоторые из упомянутых мною проблем проявляются в клинической практике. Я пытаюсь проанализировать природу родительских трудностей и их влияние на созданный родителями образ ребенка. Помимо этого, я затрагиваю ряд технических аспектов работы с переносом и контрпереносом.

Первый случай иллюстрирует непродолжительную работу с родителями, направленную на получение их согласия на психоаналитическое лечение ребенка. Терапевт была убеждена, что все патологические симптомы ребенка отражают проблемы и проекции самих родителей. Родителям необходимо было проанализировать истоки своих проекций и взаимных обвинений, прежде чем они смогли в полной мере увидеть и осознать страдания ребенка и его зов о помощи.

 

Случай 1

Миссис Е. обратилась к терапевту по поводу своей 9-летней дочери, Софи, которая выглядела несчастной и страдала энурезом. Предыдущие контакты с терапевтами не принесли никаких результатов. Во время нашей первой встречи с супругами Е. у них возникли разногласия по поводу ночного недержания мочи у Софи. Миссис Е. сказала, что энурез просто сигнализирует о ее подавленном состоянии, тогда как мистер Е. думал, что ее страдания как раз и обусловлены энурезом. При дальнейшем обсуждении выяснилось, что мистер Е. в детстве тоже страдал энурезом. Терапевт подробно расспросила его об этом и выразила свое сочувствие. В итоге терапевт предположила, что, возможно, он считает симптоматику своей дочери особенно тяжелой, поскольку это напоминает ему о его собственных детских переживаниях. Терапевт соотнесла это предположение с текущей семейной ситуацией: мистер Е. часто ругал свою дочь за ночное недержание. Терапевт отметила, что, делая замечания дочери, отец, возможно, пытается таким образом выработать у нее самоконтроль, недостаток которого он сам испытывал в детстве. Такая интеграция не только выявила связь с прошлым, но и объяснила истинные причины его отношения к проблеме. Это позволило понять, чем руководствовался мистер Е., направляя дочь на лечение, что было крайне важно для работы именно с этой парой. В ответ на рассуждения терапевта мистер Е. добавил, что он должен постараться не делать больше обидных замечаний Софи, поскольку это причиняет

ей боль. В заключение миссис Е. сообщила терапевту, что дома она не чувствует себя в безопасности из-за тяжелого характера мужа.

После двух сеансов с Софи терапевт встретилась с ее родителями для беседы. Главное внимание было уделено подавленному состоянию девочки. При этом терапевт должна была не только оценить динамику семейных отношений и внутрисемейные идентификации, которые оказывали влияние на психическое состояние Софи, но и осознать и использовать выявленное у себя в контрпереносе чувство беспокойства. Миссис Е. рассказала о том, как старшая сестра запугивала Софи. Мистер Е. начал возражать, говоря, что жена сама во всем виновата, так как уподобляется старшей задире-дочери. Здесь терапевт обратила внимание родителей на то, что девочка находится в очень сложном положении, так как не чувствует себя в безопасности даже дома. Родители начали ссориться и обвинять друг друга, и терапевт поняла, что именно отец является главным задирой. Таким образом терапевт получила прямое подтверждение жалобы матери на то, что она не чувствует себя в безопасности,— жалобы, которую та высказала еще на предыдущем сеансе. В то же время терапевт понимала, что миссис Е. злится на нее. Терапевт являла собой «плохой» объект», так как мать проецировала на нее вину за несчастье ее дочери. Предположение, что мать расстроена, подтвердилось, когда она на прощание высказала свою неудовлетворенность тем, что терапевт не объяснила им, каким образом они могут помочь Софи.

На следующем сеансе мистер Е. сообщил, что он объявил детям, что запрещает им ссориться и встанет на защиту Софи, если сестра будет ее задирать. Затем мистер Е. рассказал о своем ощущении, что вся злость и ненависть дочери обращена прежде всего на него. Терапевт посочувствовала, сказав, что это должно быть очень болезненно для него, поскольку Софи знает, как причинить такую же сильную боль, какую испытывала она сама. После этого терапевт предложила ему на деле продемонстрировать девочке, что он остается ее отцом, несмотря на то, что она порой ненавидит его, и заявить таким образом о своей позиции любящего отца по отношению к несчастной и ненавидящей его дочери.

Затем терапевт предложила провести интенсивный курс лечения Софи с учетом ее возраста, эмоционального состояния и симптоматики. В терапии приоритет отдавался психоанализу, а также подчеркивалось, что ребенку необходима надежная поддержка родителей. Кроме того, обсуждались предыдущие неудачные попытки лечения. Помимо этого, терапевт объяснила, что второй составляющей этого метода лечения являются регулярные встречи с родителями для обсуждения тех вопросов, которые их волнуют.

На следующем сеансе проявилась амбивалентность миссис Е. С одной стороны, она проявляла познавательный интерес, расспрашивая о возможностях психоанализа, а также о той квалификации, которую нужно иметь, чтобы работать терапевтом. С другой стороны, в некоторых вопросах миссис Е. проявлялось ее скрытое желание разрушить союз Софи с психотерапевтом, например: «Знает ли терапевт, что надо делать, если Софи вдруг откажется приходить на сеансы?» Они обсудили эту проблему, и терапевт добавила, что таким образом мать выражает свою тревогу по поводу того, что ее дочь несчастна, а также свои опасения, что переживаемые Софи трудности каким-то образом спровоцированы действиями ее самой или ее мужа. На этот раз она не стала обвинять мужа, а попыталась выяснить, в чем состоят ее ошибки. Затем она признала, что им с мужем также необходимо обратиться за помощью.

В этой перегруженной проблемами семье работа с родителями должна была проводиться еще до оказания помощи Софи. Терапевт должен уметь трансформировать примитивное чувство враждебности между родителями и противостоять той лавине негативных эмоций, которую обрушивают на него родители в процессе общения. В данном конкретном случае терапевту нужно постоянно отвечать на вопрос: до какой степени следует углубляться в патологические процессы при работе с родителями?

При работе с этой семьей акцент постоянно смещался с родителей на ребенка и обратно. Однако когда призраки родительских патологических комплексов начинали проникать в их отношения с дочерью, терапевт отвлекалась на «исторические» взаимосвязи, но постоянно возвращалась к текущей ситуации. Я не хочу сказать, что работа с родителями касается только настоящего и только отношений с ребенком, и не хочу противопоставлять ее психотерапевтической работе со взрослыми, направленной в основном на анализ прошлого. Я скорее хочу поставить вопрос о том, существуют ли такие этапы работы с родителями, когда следует больше фокусироваться на настоящем, чем на прошлом, или наоборот.

 

Второй случай иллюстрирует некоторые темы, упомянутые выше, в частности, родительское чувство вины, боли и стыда за то, что их ребенок нуждается в помощи. У родителей (мистера и миссис Ф.) сложился образ слабого и униженного ребенка, совершающего странные поступки и раздражающего окружающих. Учитывая весьма скромные способ ности родителей к рефлексии, терапевту следовало искать обходные пути, чтобы добиться от них каких-то изменений. Мистер и миссис Ф. испытывали нарциссическую боль, вину и разочарование из-за того, что у них был такой странный и больной ребенок. Это, в свою очередь, выливалось в приступы надежды или отчаяния по поводу его развития. Терапевт должна была построить работу с родителями таким образом, чтобы у них возник более целостный и реалистичный образ ребенка. Задача состояла в том, чтобы добиться изменений в аффективной сфере родителей, которые не были способны понять собственного" ребенка. При этом терапевт понимала, что главный упор в ее работе должен быть сделан на идентификацию родителей с позицией терапевта по отношению к их ребенку.

 

Случай 2

Мартин впервые попал на прием к психотерапевту, когда ему было 7 лет и 4 месяца. Его отец приводил множество примеров странного поведения мальчика, его затруднений с пониманием устной речи и его отказов принимать участие в коллективной деятельности. В школе он был объектом насмешек. Терапевт, работавшая с ребенком, занималась и с его родителями. Мать и отец посещали сеансы вместе до тех пор, пока, в силу обстоятельств, не пришлось работать с ними по отдельности. Терапевт пыталась справиться со сложными чувствами, которые она испытывала по отношению к этим родителям. Поработав с Мартином, она смогла понять всю боль и неудовлетворенность родителей собственным ребенком, требующим постоянного внимания. Этому несколько мешало раздражение, возникавшее у нее из-за того, что родители не понимали специфических потребностей своего ребенка, которое шло вразрез с ее сочувствием этому мальчику. Ей нужно было помочь родителями понять специфические потребности их сына, сформировать у них четкое представление о его сильных и слабых сторонах и дать им возможность посмотреть на своего ребенка другими глазами — так, чтобы наслаждаться общением с ним и не предъявлять к нему завышенных требований. Таким образом, работа была направлена на изменение отношения родителей к ребенку.

Оба родителя многого достигли в жизни. Миссис Ф. оставалась дома в течение первых пяти лет жизни Мартина. Его развитие с самого начала носило проблемный характер. До пятилетнего возраста он часто болел и у него периодически возникали проблемы со слухом. У него была задержка речевого развития. Это повлияло на такие психические функции, как синтез, тестирование реальности и вторичные мыслительные процессы. Оба родителя обладали недостаточными знаниями о психической деятельности, и сложности Мартина еще более усугублялись из-за неспособности родителей понять его эмоциональные состояния. Тем не менее, их можно было назвать сознательными родителями, которые верили в то, что терапевтическое вмешательство поможет их ребенку.

Терапевту было крайне сложно работать с матерью, так как та не имела ни малейшего представления о законах человеческой психики. Миссис Ф. была склонна отрицать, что проблемы ее сына носят серьезный характер, и считала, что они исчезнут сами собой. Основное направление работы было сосредоточено на идентификации миссис Ф. с позицией терапевта, которая заключалась в том, что Мартин — ребенок, заслуживающий любви, похвалы и стремящийся стать лучше. Благодаря этой идентификации миссис Ф. смогла позволить себе почувствовать нежность и сострадание, которые смягчили ее болезненное чувство вины и раздражительность. Мистер Ф. был очень чувствительным и мягким человеком. Он крайне пессимистично оценивал будущее Мартина и критиковал его за регрессивное поведение. В процессе работы его тревожность часто выражалась в форме жалоб и отвращения, например, к тому, как Мартин ведет себя за столом. Чувство сильного разочарования в сыне заслоняло от него потребность Мартина в отцовском одобрении. Терапевт хорошо понимала и степень фрустрации Мартина из-за непреднамеренной нечувствительности родителей, и их беспокойство за настоящее и будущее их сына.

Одна из странностей Мартина заключалась в том, что когда какаялибо тема вызывала его интерес, у него появлялись навязчивые персеверации. В самом начале лечения родители с гордостью сообщили, что их сын разбирается в шкале Бифорта (the Beaufort Wind Scale), определяющей силу ветра. Мартин пользовался этой шкалой, чтобы делать бесконечные вычисления расстояний между разными точками на карте. В дальнейшем у него появилось новое страстное увлечение — собирать сведения о разных планетах. Когда терапевт обнаружила, что интересы Мартина носят навязчивый характер и не связаны друг с другом, это вызвало у нее беспокойство, особенно когда в них начали проявляться черты аутоэротизма. Однако родителям хотелось найти такую сферу интересов своего сына, в которой они могли бы помогать ему знаниями и советами, и потому они с гордостью рассказывали о его «успехах». Но со временем они поняли, что это скорее тревожный, чем благоприятный признак, хотя терапевт никогда не говорила им об этом прямо — она просто не выказывала интереса к этим разговорам,— однако выразила свое удовлетворение и облегчение, когда Мартин наконец забро сил чтение энциклопедий и увлекся вещами, которые больше развивают воображение.

У миссис Ф. были большие трудности в понимании того, что ее сын хочет ей сообщить, потому что иногда он делал это весьма невразумительно. Его высказывания, казалось, не имели никакой объективной связи с матерью, хотя для него они были эмоционально значимы. Например, они пошли на прогулку, но скоро им пришлось вернуться домой, потому что начался дождь. Мартин никак не реагировал на предпринимаемые матерью попытки утешить его, несмотря на ее веселые комментарии по поводу погоды. Внезапно он сказал: «У нас есть 24 ножа для мяса, 24 вилки для мяса, 24 вилки для рыбы и только 23 ножа для рыбы». Мать была в отчаянии — ей казалось, что сын безумен и отвергает все ее попытки поднять его настроение. Это загадочное высказывание объяснялось тем, что незадолго до этого Мартин очень обрадовал и удивил мать, самостоятельно накрыв стол для большой вечеринки. Он гордился собственным достижением и похвалой родителей. Раздражение и недовольство матери были вполне понятны, но следовало объяснить ей, что неспособность Мартина выразить свое неудовольствие по поводу сорвавшейся прогулки выразилась в том, что он вспомнил и воспроизвел ситуацию, которая ассоциировалась у него с взаимным удовлетворением. Сначала мать пыталась защититься, говоря пренебрежительным тоном (как она часто это делала): «Ну, я ведь не терапевт». В то же время она могла сказать вскользь: «Бедный ягненок!» — признавая усилия Мартина и понимая, что это не просто провокации больного ребенка. Значительная часть работы состояла в установлении или раскрытии связей между поведением или событием и стоящими за ними чувствами, чтобы внутренние состояния Мартина стали более понятны матери. Со временем миссис Ф. научилась понимать эмоциональные состояния своего сына и выразила явное облегчение от того, что ей удалось преодолеть свою защитную резкость.

Когда терапевт начинает понимать, насколько трудно приходится родителям, ситуация становится очень сложной и деликатной. Работая с этими родителями, терапевт иногда приходила в отчаяние; порою работа с их ребенком казалась ей бессмысленной, поэтому она очень хорошо понимала их беспомощность и растерянность. Она сознавала, что аналитический процесс обеспечивает им то убежище, где количество раздражителей сведено к минимуму, и дает Мартину ту упорядоченность, которой вряд ли можно добиться в рамках семейных отношений.

Когда отец думал о перспективах своего ребенка, он боялся, что в дальнейшем ситуация не улучшится. Мать, напротив, радовалась его текущим достижениям, считая их свидетельством того, что Мартин нормален. Терапевту приходилось учитывать и сглаживать различия между этими двумя позициями — задача облегчалась тем, что Мартину удалось достичь определенного прогресса. С другой стороны, терапевт должна была следить за тем, чтобы ожидания матери не были чрезмерными и чтобы она более реалистично относилась к успехам Мартина. Возможно, наиболее важным аспектом взаимодействия терапевта с родителями стало ее восхищение тем, что Мартин упорно старался контролировать свое поведение и вести себя соответственно возрасту. Ее восторги и одобрение передались родителям, и, благодаря идентификации с ней, они смогли актуализировать свои зарождающиеся позитивные чувства по отношению к ребенку. Именно это изменение в аффективной сфере позволило им признать впоследствии, что возможности их ребенка ограничены, и хотя бы частично освободить его от тягостного бремени родительских ожиданий. Данный пример можно рассматривать как работу самих родителей, позволившую им воспринимать своего сына не только умом, но и сердцем.

 

Третий случай иллюстрирует терапевтическую работу с матерью, проходившую параллельно с терапией ребенка. В этом случае родители не хотели, чтобы их ребенок изменялся, так как благодаря дочери они могли отрицать наличие в их семье супружеских проблем. Кроме того, посредством экстернализаций и проекций они избегали осознания того, что у них самих есть какие-то внутренние конфликты. Из-за этого мать девочки не могла адекватно оценивать своего ребенка. Она была вынуждена использовать дочь для удовлетворения собственных внутренних потребностей и идентифицировала ее с персонажами из прошлого, которых она боялась и ненавидела. Очевидно, что в этом случае лечение ребенка подразумевало серьезную работу с родителями — в противном случае они могли в любой момент прервать терапию дочери. Они должны были научиться видеть свою дочь такой, какая она есть, а не через призму собственных внутренних конфликтов. Однако сам процесс формирования реалистичного образа ребенка у родителей ставил под угрозу всю их систему защит, так что риск был довольно велик. Необходимо всегда оценивать степень риска, с которым сопряжены изменения. Кроме того, когда родители обращаются за помощью для своего ребенка, даже если они и осознают, что при этом могут возникнуть определенные трудности, адаптация к происходящим изменениям может представлять для них существенную проблему. Психическое функционирование членов семьи может быть направлено на сохранение гомеостатического баланса, порождая замкнутый порочный круг.

 

Случай 3

К восьми годам Вера уже побывала в нескольких клиниках, но все попытки терапевтического вмешательства потерпели неудачу. На момент обращения ее родители, мистер и миссис Г., боялись, что она может причинить вред своему младшему брату. Вся жизнь девочки была подчинена сознательной ненависти к нему. Она не переносила никаких близких отношений. Помимо этого, она предъявляла к себе чрезмерные требования и проявляла вербальную агрессию. В школе у нее не было друзей, хотя ее поведение было адекватным. Поначалу она не хотела приходить на сеансы. Она говорила о себе как о ненавистном и ненавидящем ребенке. Ушло много времени на то, чтобы понять ее страх перед любыми проявлениями любви. Сначала ее мать тоже не хотела приходить на сеансы, поскольку работа с ней подразумевала, что не только Вера ответственна за свои проблемы. Отец же отказался от посещения терапевта. Мать очень стыдилась, что ее ребенку требуется помощь. У терапевта возник вопрос — как работать с матерью, если у нее отсутствует понимание того, что существует необходимость разобраться в происходящем и вместе с терапевтом оценить ее взаимоотношения с дочерью. Какой «контракт» требовалось заключить, чтобы обеспечить условия для такого рода работы?

Сначала терапевт заручилась помощью матери в качестве союзницы, говоря, что она, терапевт, будет нуждаться в помощи матери при работе с Верой. Понятно, что этот «контракт» подразумевал не проведение терапии с матерью, а скорее помощь по превращению ее в «хорошую мать», которой она стремилась быть. В течение первого года миссис Г. сопротивлялась терапии и была склонна защищаться. Только после того, как она перестала жить в постоянном ожидании, что терапевт сочтет ее плохой матерью, она начала говорить о своих истинных чувствах по отношению к дочери. Она смогла озвучить свою ненависть и ощущение того, что она обязана быть матерью — вне зависимости от своего желания. В связи с этим она начала чаще встречаться с терапевтом и перестала опаздывать. На основе появившегося чувства безопасности терапевт и мать смогли вместе проанализировать некоторые страхи, служившие причиной агрессивного поведения Веры. У этой работы был двойной результат. Мать смогла увидеть в своем ребенке ранимого человека с собственными чувствами, страхами и желаниями. В то же время попытки терапевта понять, как Вера воспринимает взаимоотношения в семье, помогли матери пересмотреть свои представления о происходящем еще до того, как необходимость этого стала очевидной. Терапевт пишет: «Мне кажется, что для многих родителей характерно бессознательное применение к себе центрированных на ребенке интерпретаций. Это позволяет матерям относиться к себе более терпимо, что в индивидуальной терапии достигается значительно сложнее. Я полагаю, что при работе с родителем, даже если ребенок является несомненным фокусом работы, это предоставляет нам уникальные терапевтические возможности — хотя, конечно, дополнительная проработка должна проводиться также и вне терапевтических сеансов. Если мать может принять в ребенке то, что она не терпит в себе самой, непереносимое становится переносимым».

В рамках такого процесса возможны взаимные изменения матери и ребенка. Цитируемый выше терапевт описывает, каким образом может проводиться работа с родителем при смещении фокуса на ребенка. Другие же родители могут более спокойно относиться к тому, что фокус работы центрирован на них самих. Терапевту остается лишь в каждом конкретном случае определить, какой путь будет наиболее плодотворным. Однако если мать не способна к изменениям, ребенку придется либо смириться с существующим положением вещей, либо измениться самому. Когда между матерью и ребенком существует тесная связь, как у Веры с ее матерью, то часто одни и те же вопросы возникают одновременно при работе с каждой из них. Естественно, в сознании терапевта их образы становятся единым целым. В рамках отдельного сеанса терапевт фокусируется на конкретном пациенте, но после его окончания начинают действовать бессознательные силы, привлекающие и использующие те аффекты, которые возникли при работе и с родителями, и ребенком. Например, и у матери, и у дочери в один и тот же отрезок времени независимо друг от друга проявились суицидальные тенденции. Суицидальные мысли Веры были выявлены на втором году лечения благодаря феноменам переноса и контрпереноса — выяснилось, что они связаны с тем, что она считала свою мать убийцей. Приблизительно в это же время миссис Г. смогла отказаться от своих идеализированных представлений о собственной матери и открыто признать, что всегда чувствовала, что ее мать была слишком погружена в себя, чтобы уделять ей внимание. чувствами, страхами и желаниями. В то же время попытки терапевта понять, как Вера воспринимает взаимоотношения в семье, помогли матери пересмотреть свои представления о происходящем еще до того, как необходимость этого стала очевидной. Терапевт пишет: «Мне кажется, что для многих родителей характерно бессознательное применение к себе центрированных на ребенке интерпретаций. Это позволяет матерям относиться к себе более терпимо, что в индивидуальной терапии достигается значительно сложнее. Я полагаю, что при работе с родителем, даже если ребенок является несомненным фокусом работы, это предоставляет нам уникальные терапевтические возможности — хотя, конечно, дополнительная проработка должна проводиться также и вне терапевтических сеансов. Если мать может принять в ребенке то, что она не терпит в себе самой, непереносимое становится переносимым».

В рамках такого процесса возможны взаимные изменения матери и ребенка. Цитируемый выше терапевт описывает, каким образом может проводиться работа с родителем при смещении фокуса на ребенка. Другие же родители могут более спокойно относиться к тому, что фокус работы центрирован на них самих. Терапевту остается лишь в каждом конкретном случае определить, какой путь будет наиболее плодотворным. Однако если мать не способна к изменениям, ребенку придется либо смириться с существующим положением вещей, либо измениться самому. Когда между матерью и ребенком существует тесная связь, как у Веры с ее матерью, то часто одни и те же вопросы возникают одновременно при работе с каждой из них. Естественно, в сознании терапевта их образы становятся единым целым. В рамках отдельного сеанса терапевт фокусируется на конкретном пациенте, но после его окончания начинают действовать бессознательные силы, привлекающие и использующие те аффекты, которые возникли при работе и с родителями, и ребенком.

Например, и у матери, и у дочери в один и тот же отрезок времени независимо друг от друга проявились суицидальные тенденции. Суицидальные мысли Веры были выявлены на втором году лечения благодаря феноменам переноса и контрпереноса — выяснилось, что они связаны с тем, что она считала свою мать убийцей. Приблизительно в это же время миссис Г. смогла отказаться от своих идеализированных представлений о собственной матери и открыто признать, что всегда чувствовала, что ее мать была слишком погружена в себя, чтобы уделять ей внимание.

По прошествии некоторого времени защитные представления миссис Г. о том, что все ее взаимоотношения идеальны, начали рушиться, уступая место интенсивным эмоциям, включающим ревность и чувство вины. После того как она начала говорить о своей ревности, ей больше не нужно было отрицать ненависть Веры к брату. Интересно, что только после признания матерью собственной ревности и вины Вера смогла признать свои аналогичные чувства. Наиболее поразительным было то, что после этого Вера вспомнила, что ее собственная ненависть к младшему брату усугублялась в те моменты, когда она видела его ревность по отношению к двоюродной сестре, которая приезжала к ним погостить. Таким образом, она применяла к своему брату тот же механизм экстернализации, который мать применяла к ней. Освобождение от необходимости отрицать вину и ревность означало, что она сможет отойти от своей обычной позиции и принять тот факт, что у нее есть брат.

Работа терапевта с матерью была направлена на осознание ею скрытой ненависти; терапевт пыталась помочь ей противостоять своему слишком жесткому Супер-Эго, которое заставляло ее вытеснять это чувство как абсолютно неприемлемое. Миссис Г. стремилась быть во всем совершенной, и любое незначительное несоответствие этому критерию расценивалось ею как катастрофа. Она осознала это, когда небольшое недоразумение во время одного из семейных праздников восприняла как настоящую трагедию. Она не могла не отдавать себе отчета в неадекватности своей реакции и в том, что какой-то внутренний критик управляет ее жизнью, поскольку все остальные считали, что все в порядке и праздник удался. Она сказала, что, возможно, в чем-то она похожа на Веру и происшедшее с ней поможет ей лучше понимать своих детей. Это помогло ей осознать необходимость работы с собственными трудностями, и на третий год терапия стала более продуктивной и регулярной, что позволило решить многие проблемы. Когда миссис Г. начала осознавать свои собственные потребности, они с Верой стали гораздо ближе друг другу; в то же время она стала более открыто выражать свое возмущение по поводу некоторых требований Веры и таким образом установила границы в их отношениях.

Одновременная работа с родителями и с ребенком приводит к возникновению множества вопросов, наиболее важные из которых касаются развития переноса. Предполагалось, что такая работа может означать, что ребенок увидит альянс родителей и терапевта и что перенос будет отражать текущее отношение ребенка к родителям. Конечно, поначалу отношение Веры к терапевту отражало общую модель ее отношений не только с родителями, но и почти со всеми, кто ее окружал. Позднее, когда положительные эмоции были расторможены в результате аналитической работы, сначала они проявлялись только в ее отношениях с матерью, поскольку терапевт все еще попадала под негативный перенос.

Предполагалось также, что сеансы с родителями мешают текущей работе с ребенком, так как терапевту приходится отвлекаться и на терапию с родителями. Это справедливо для тех случаев, когда патология мало зависит от существующих взаимоотношений с родителями и полностью интернализована. Однако стремление Веры использовать ненависть как защитную реакцию привело к тому, что она видела только то, что имело к ней непосредственное отношение, и факт работы с ее матерью практически не мешал ее собственной терапии.

В последнем случае терапевт работала с родителями, которые в силу собственной патологии проецировали на ребенка свой нарциссизм, затрудняя тем самым развитие ребенка. Особенно сложной была для терапевта работа с отцом ребенка.

 

Случай 4

Танкред был направлен в Центр Анны Фрейд в возрасте 7 лет из-за серьезных проблем в поведении и обучении. Родители, мистер и миссис X., согласились на проведение терапии только под угрозой исключения их сына из школы. В ходе предварительной оценки стало ясно, что оба родителя считали, что их первенец должен быть гением. Их отношение к ребенку и обращение с ним были основаны на убеждении, что их сын уникален и наделен особыми способностями, что отразилось и в выборе имени для него. Его опережающее развитие уверило их в правильности собственных суждений. Они старались сделать все возможное, чтобы поддерживать в нем веру в собственную гениальность. При этом они верили, что могут защитить его от всевозможных опасностей и разочарований. Танкред проходил терапию пять раз в неделю, а родителям было предложено поработать со специалистом в области социальной психиатрии. Родители не стали поддерживать отношения с этим специалистом, желая сотрудничать только с терапевтом, наблюдавшим их сына. В конце концов для того, чтобы поддержать процесс лечения, было решено, что терапевт Танкреда будет встречаться с его родителями раз в две недели. Фактически таким образом родители пытались удовлетворить свое стремление к всемогуществу. Однако в ходе работы с ними терапевт обнаружила, что миссис X. способна более реалистично относиться к способностям сына. Миссис X., которая была менее вовлечена в проблемы сына, чем ее муж, постепенно стала понимать, как она может помочь сыну справиться с его трудностями. Она выразила готовность предъявлять сыну требования, соответствующие его возрасту, и давать ему возможность оценить свои реальные возможности. Однако нарциссические потребности самого мистера X. по-прежнему оставались непомерными. Следующий фрагмент иллюстрирует сложности, имевшие место в этой семье. Танкред страдал от ночных кошмаров, которые миссис X. связывала с недавно показанным по телевизору происшествием. Произошла автомобильная катастрофа, в которой погиб ребенок, чьи родители были тому свидетелями. Во время разбора этой ситуации Танкред кричал, что ни его «всемогущие» родители, ни терапевт не смогли бы спасти ребенка. Он отчетливо ощущал, что если родители не смогут соответствовать его ожиданиям, то и его собственное всемогущество окажется под угрозой. Терапевт объяснял стрессовое состояние Танкреда тем, что мальчик понял, что иногда родители не в состоянии защитить своего ребенка. Мистер X. взорвался, подпрыгнул и ударил кулаком по столу, закричав: «Я не Всемогущий Господь, я не смог бы спасти его!» Он вылетел из комнаты, задев стул, а затем, как стало известно, сильно напился и разбил машину.

Этот пример показывает, что с некоторыми родителями работать невероятно сложно. Терапевт Танкреда считает, что в этом случае можно было бы попытаться помочь родителям разобраться в себе и осознать потребности ребенка, но из-за несвоевременности вмешательства результаты оказались плачевными; контакт был потерян, и величавое Я снова заявило о себе. Терапевты, работающие с такими родителями, сталкиваются с проблемой выбора терапевтической позиции. С одной стороны, терапевт должен работать таким образом, чтобы пациенту не казалось, что на него давят, и в то же время не идти на поводу у защитных механизмов пациента. Существует ли такая терапевтическая позиция, когда лечение не основано ни на противостоянии, ни на потакании пациенту?

Иногда при анализе более трудных клинических случаев, работа с которыми уже завершена, может показаться, что это были «простые» случаи. Однако на самом деле терапевту часто приходится экспериментальным путем искать наиболее эффективные способы терапии. Терапевт постоянно должен тщательно анализировать каждую возникающую ситуацию и оценивать, к каким последствиям приводят вмешательства того или иного рода — какие приносят плоды, а какие сводят все на нет.

***

Существующий у родителей образ ребенка достаточно сложен: частично он отражает объективную реальность, а частично — внутренний мир самих родителей, выстраиваясь в соответствии с их потребностями и ожиданиями. Обычно на тот момент, когда родители обращаются за помощью для себя и для ребенка, их чувства по отношению к своему ребенку искажены, и взаимопонимание с ним нарушено. Разумеется, это может быть обусловлено множеством причин. Задача состоит не просто в том, чтобы создать условия для выявления взаимоотношений детей с их родителями и соответствующим образом отреагировать на них, а, прежде всего, в том, чтобы быть уверенным, что эти условия позволят в полной мере восстановить сложный образ ребенка.