Главная | Обратная связь

Неизменность особенностей этнопсихологии

Итак, прослеживаются три глобальны! смены идеологии, смысл и назначение которых — все возрастающее усиление власти самодержца.

Ранняя — растворение в общей арийской массе элиты праславянского мира — сколотов (людей с солнца) и, как следствие, отречение от крамолы, древнего православия и возвышение домашних княжеских богов — пантеон во главе с Перуном, что говорит об усилении княжеской власти (самодержавия) против вечевого правления, владения.

Поздняя — отречение от «язычества по­ганого» и принятие христианства, вначале в

виде арианства (Александрийская церковь), Которое охватило большую часть Европы, за­тем в форме греческой Константинопольской церкви. (Отсюда и двойное крещение княгини и Ольги.) Называться «русским православи­ем» христианство стало много позже, и по причине компромисса с язычеством. Утверждение самодержавия, когда владение превраща­ется во владычество.

Современная (последняя) — отречение от Православного христианства и погружение в Хаос примитивного суеверия и полного без­закония. Торжество самодержавной власти, безраздельное владычество, независимо от ее формы и «карманных» демократических институтов.

И торжество это началось опять же с Пет­ровских времен, и если точнее, то с подготовки кого триумфа — Никонианского раскола. То есть мы целый исторический виток, независи­мо от формы власти (режима), стабильно живем под рукою всемогущих самодержцев, ко­торые лукаво «даруют» нам некие «свободы» (особенно в период беззакония, когда нас освободили от всякой религии), а сами тем вре­менем торжествуют от исключительности соб­ственной власти.

Церковные реформы Алексея Михайло­вича раскололи надвое не только Русский

Мир, но и сознание. Вкусившие «молоко волчицы» блюстители «древнего благочестия» (последователи старца Григория и Аввакума) добровольно пошли на костер или были сожжены. «Всеядные», более приспособленные ко всяким перестройкам, бежали в леса и там затаились на целых триста лет, дабы сохранить вместе с обрядом и мироощущение. «Травоядные» ужаснулись, приняли реформы и стали сажать на огонь непокорных, ибо им было все равно, сколькими перстами накладывать крестное знамение: важнее веры для них пастбище и пастух с кнутом. Вообще христианство, еще даже не утвердившись как идеология, начало раскалываться на апостольском этапе. Только гонения на первых последователей заставили их кое-как сплотиться и уйти в пещеры, да и то катакомбная церковь еще не была чисто христианской, а скорее некой смесью с митраизмом, тогда развитым и существовавшим в Римской им­перии вместе с римским язычеством, мандеизмом и гностицизмом. Но, выйдя из пе­щер, как всякое младосущее религиозное течение, христианство еще не обладало веротерпимостью и насмерть схватилось си всеми другими верованиями, до того мирно живущими, в том числе и с последователями Митры. Константин I тоже не захотел ни с кем делить власти (до него была тетрархия), по­этому принял христианство, сделал его, по сути, официальной религией (313 г.) и, став единым самодержцем, как и Петр I, перенес столицу на границу Европы и Азии, таким образом утвердив Второй Рим. Но в тот же час последовал первый сильнейший рас­кол — арианство (основоположник алексан­дрийский священник Арий, 320 год от Рождества Христова). Это не считая уже суще­ствовавших более 150 самых разных ересей.

Спор о единосущности Троицы длился до [VI века (300 лет). Вселенские соборы то осуждали арианство как ересь, то признавали его за истину. Едва утихли страсти, как еще через 300 лет последовал следующий раскол на Вселенском соборе 1054 года. 150 лет христиан­ство разделялось на православных и католи­ков. Потом опять через 300 лет от католициз­ма откололся протестантизм, растрескавший­ся уже как битый лед на реке — англиканская церковь, лютеранство, методисты, кальвинизм, баптисты и прочие секты.

В XVII веке случился самый огнепальный раскол православия — Никонианский.

О таком явлении, как европейская инквизиция, унесшей жизни миллионов, и в боль­шей степени красивых женщин, можно не рассказывать — папа за нее извинился...

 

(К примеру, индуизм существует 3000 лет и имеет всего два взаимосвязанных течения -- вишнуизм и шиваизм.)

 

Все это происходило из-за отсутствия учения Христа как такового. Существует первоначальная ошибка: Христос являлся на землю СПАСАТЬ, а не учить — учил людей Бог-отец, но ему не вняли и погрязли в грехах. Собственно, и Христу не вняли и решили, что если нет учения, то христианство — это религия толкования Библии (Ветхого Завета). Поэтому и появились каноническим сочинения «отцов церкви» (Иоанн Златоуст, Ва­силий Великий, Григорий Нисский и др.), которые теперь толкуются наравне со Священным Писанием. Когда же люди образованные, но смертные берутся толковать явления божественные, из этого обычно ничего, кроме расколов и инквизи­ции, не выходит.

И еще хуже, когда такое сакральное явленно человеческой сущности, как Вера, власть имущих используют в политических целях — более всего для укрепления самодержавия, порождая тем самым всяческое беззаконие.

Говорю об этом потому, что устойчивость особенностей этнопсихологии напрямую связана с религиозностью сознания. Сейчас, когда многие понятия полностью размыты, представить себе, что же это такое, очень трудно. считается, что если человек (особенно тот, о вчера публично сжег партбилет) окрестился и теперь иногда заходит в церковь, стоит на службе, один раз в году говорит «Христос воскресе», отмечает праздники, постится, причащается и читает молитву перед трапезой, он уже воцерковленный и добро­порядочный христианин.

Если бы так было, Россия не оказалась бы в том духовном вакууме и беззаконности, в которых находится сейчас. Да, Русская православная церковь вроде бы оживает, строятся храмы, открываются монастыри и новые приходы, даже восстановили храм Христа Спаситсля и теперь по телевизору показывают великолепие золоченого убранства и одежд служителей. Но все это пока хозяйственная часть церкви, обязательный официоз, в большей степени инициированный государством. Увы, незрелое религиозное сознание начинает угасать от блеска злата, и об этом прекрасно знают «самодержцы».

Не сверкали ли храмы и монастыри в 1917 К ограбленные и разрушенные через три-четыре года? Не усерднее ли, не искреннее ли молились облаченные в праздничные рясы священники, коих вскоре пачками ставили к стенке и коими набивали лагеря? Или скажите, пришли откуда-то бесы, нелюди, антихри­сты и все разрушили и сгубили? Ведь нет, все было сделано руками русских людей, недавних добропорядочных христиан, правда, угоревших от гражданской войны и братской крови испивших. Да, бесы были, но они лишь кру­тили взрывную машинку, кричали: «Задерем подол матушке России!», а бурили шпуры в стенах храма Христа Спасителя, на­бивали их динамитом и задирали подол наши православные соотечественники!

Будь у них религиозное сознание, послушались бы они бесов?

Боярыня Феодосья Морозова, молодая вдовица, красивая и богатейшая в то время на Руси женщина, первая наперсница государы­ни, имеющая влияние на Алексея Михайло­вича, в одночасье отринула все, приняла тайный постриг, дабы укрепить дух, зная, что будут пытать огнем на дыбе, и с великим дос­тойным спокойствием умерла в земляной ямс Боровского монастыря. Перед смертью про­сила стражника об одном — постирать сорочку, поскольку негоже предстать перед Господом в грязной...

Это вовсе не оголтелый фанатизм, как сей­час представляется; это и есть нормальный градус религиозного сознания. Но именно этот градуси мешал государю стать владычным самодержцем. Управлять, манипулировать народом, обладающим таким сознанием, очень трудно или вообще невозможно. У него, на­рода, всегда будет превыше Бог, а не царь.

Объявили ли великомученицу инокиню Федосью святой? Нет, а это значит, раскол продолжается и доныне.

Утратилось это сознание, и началось сонзательное беззаконие не с приходом безбожных большевиков, а намного раньше. «Прогрессив­ный» царь Петр Великий в первую очередь отстранил мешающих ему православных иерархов от прямых обязанностей одухотворения нации и власти, упразднив патриаршество. А дорогу к этому пробил родной отец-реформатор, посадив стеречь Церковь «травоядных» пастырей. Сын Алексей попытался заступиться за православие, угодил под пытки и поплатился жизнью. И он тоже не просияет святым в Земле Русской. Никогда.

Потому что здесь не религия, а политика. Так и не построенный коммунизм рухнул в одночасье, будучи на стадии «развитого социализма», не оставив после себя ни единого праведника или великомученика, принявшего смерть за идею. Будь хоть один, с ним спаслись бы многие. А случилось это закономерное явление потому, что в коммунизм, облаченный религиозным ореолом, уже никто не верил, тем паче сами «травоядные» партийные чины. Иначе бы американцам как ушей своих не видать победы в «холодной войне».

Умозрительная чужеземная идеология, возросшая на крови и несчастье, не способна выработатъ хоть сколь-нибудь стойкого сознания, ибо сама ее природа беззаконна. Даже несмот­ря на то что марксисты точно просчитали нра­вы русского этноса и его вечное стремление к общинности жизни.

Когда счет потерям невозможен из-за их размеров, лучше посчитать, что осталось, если хотим понять, кто мы ныне и как выжить в беззаконном мире. Оледенение евразийского континента, казалось бы, стерло с его северной части всякую жизнь, превратив некогда благо­датный субтропический край в безжизненную холодную пустыню. Однако стихия Природы, обладающей гармоничным многообразием (и в этом есть се божественная суть), предусмотре­ла и такой вариант развития событий. Погибли все семенные (двуполые), в том числе голосе­менные, растения, однако остались бесполые, способные размножаться спорами, которые не берет ни мороз, ни время и которым не нужен даже свет. (Кстати, по этим спорам в геологии определяют возраст осадочных пород.)

Точно так же и в стихии существования человечества. Остаются некие вечные «спо­ры», не подверженные никаким внешним воз­действиям.

Стремление к общинности (братству) жиз­ни — это лишь первый спасательный круг, брошенный нам еще в глубокой древности и поныне удерживающий Россию на поверхно­сти. Традиция вечевого управления имеет настолько глубокие корни, что память о ней су­ществует на генном уровне, а поэтому неист­ребима. Благодаря этой центростремительной Силе мы выстояли во время «татаро-монголь­ского» ига, когда политика Орды была совер­шенно определенной — разделяй и властвуй. Несмотря на усобицы, инспирированные Во­стоком, и всегдашнее вялотекущее клятво­преступление — целовали крест, а потом шли друг на друга (низкий уровень религиозного Сознания), Русь не разбрелась, иначе некому было бы топить крестоносцев на Чудском озере, и, тем паче, никогда бы не собрались на Ку­ликовом поле бить Мамая (куда, напомню, Бе­лозерский полк шел с севера пешим и боялся опоздать, а тогда ведь не было военкоматов).

Мы прошли через столыпинскую рефор­му, когда малоземельные деревни пытались рассадить по хуторам и отрубам. В средней полосе России выделившиеся из общины ин­дивидуалисты начали огораживать свои зем­ли, чем вызвали у общинников сначала тихий ропот, потом, когда пришлось на них батрачить, неприязнь. Поэтому раскулачивали ис­тинных мироедов (а таких было сколько угод­но) без всякого сожаления. И напротив, всем миром ревели в голос, когда делали это несправедливо. В Сибири подобные хутора через несколько лет сбегались в деревни, напле­вав на приволье и возможность разжиться. «Mipoм и тятьку бить легче» — ни у одного народа нет больше похожей пословицы. Русская душа всегда тяготилась одиночеством ине могла жить без мира, а точнее, Mipa — так называлась община, общество (у Толстого роман назывался «Война и Mip», а это звучит coвершенно иначе).

И вот теперь вместе с капитализмом при­шел индивидуализм, тяжелый, непроницаемый, как свинец: человек человеку — волк! Закон рынка — беспощадная конкуренция

Где выживает сильнейший. Она, конкурен­ция , должна якобы повысить градус духовно-волевого потенциала, заменить религиозное сознание и стать мерилом нашей европейской «цивилизованности».

Эти мысли проповедуются всеми четырь­мя мастями и избранными самодержцами. И одновременно с этим они же проповедуют и пытаются создать в России гражданское об­щество (Его институт — Общественная палата — уже создан.) Если это не лукавство, то (абсолютный маразм, продолжение «научных изысканий» Ельцина, когда он собрал уче­ных, запер на даче и заставил изобрести и сформулировать государственную идею Если это вам сейчас не кажется бредом больного разума, погодите немного, скоро покажется. Всякое бывало: Гитлер держал в бункере тибетских монахов, дабы те, медитируя, останавливали русские танки, идущие на Берлин; Сталин сажал ученых в шарашки, чтоб они придумывали ядерную бомбу. Но чтобы госу­дарственную идею — такого еще мир не ведал! Впрочем, как не ведал он и расстрела собственного парламента.

Иногда создается ощущение, будто управляют Россией некие пришельцы или чужеземцы. не понимающие простых вещей или прин­ципиально не желающие ничего понимать. Конечно, брать готовые, отработанные модели и приспосабливать их к своей машине проще и легче, но подобная технологичность годит­ся лишь на сборочном конвейере. Даже и здесь вы никогда не воткнете европейскую вилку в нашу розетку, поезд на наши рельсы не поставите — ширина колеи другая.

Потому и многие реформы по ним «не идут».

 

На Западе, где индивидуализм — неотъемлемая принадлежность его культуры, гражданское общество существует нормально, поскольку там иные правила игры. Но даже и здесь, особенно в последнее время, про­являются бледные, как трава под кирпичом, ростки стремления к общинности, ибо жесткий индивидуализм обрекает человека на оди­ночество и противоречит самой человеческой природе. Однажды наблюдал это смешное и печальное действо в США, когда взрослые американцы собираются в каком-нибудь арендованном помещении (не в клубах!), становятся в круги пытаются танцевать. По­скольку же у белых американцев нет своей культуры, в том числе и танца, а африкан­ские ритмы, от которых уже притомились, они не приемлют принципиально, то полу­чается два притопа — три прихлопа. И обязательно стараются прикоснуться руками друг к другу (контакт осязательный — как Компенсация дефицита общения вообще). Подобное камлание длится часа полтора, |зрелище напоминает наш детский сад, современный с чукотским шаманизмом и топтанием слонов (они все толстые, особенно жен-шины), однако глаза у людей оживают, рас­слабляются мышцы лица — по крайней мере сходят обязательные приклеенные улыбки, более напоминающие оскал измученной в неволе души.

Стремление к общинности (братству) — это естественная, природная составляющая этнопсихологии и в ее основе ее лежит вовсе не жажда выживания, на­пример,или спасения собственно жизни, а чувство любви. И тут невозможно определить, что первично: общинность не может быть без любви и любви — без общинности. (Индивидуализм — это всегда любовь к себе.)На этой взаимосвязи стояло древнее пра­вословие (пра-во, пра-ва — дух (свет) высший, дух, буквально «парящий в небе»; славие — слава перевода не требует), и не случайно русское христианство стало официально называться православным (с 1448 года, чтобы отгородиться от Римской Церкви, засылающей своих митрополитов), ибо в его ос­нове тоже лежит любовь и общинность.

Понятие «братская любовь» настолько древнее и настолько стойкое, что, пожалуй, боль­ше нет подобных, дошедших до нас в неиз­менном виде. Если ПРА — столп духа, устремленный вверх (столп света), где знак «П» означает «столп» (Стоунхендж), и поэтому все слова с «пра» будут иметь духовный (небесный) смысл: правда, прах, Пра (приток Оки), Прага (идти вверх), прадед, праматерь, праздник и т.д., то БРА — дух (свет) земном сотворенный на земле, где начертание знака «Б» (бог) означает земную (самодостаточную систему, замкнутую на себя (кому интересно, можно посмотреть начертание древнерусских буквиц). Все слова с «бра» несут непременно земной смысл — брань, брага, брак (супружество), образ (вот почему всегда следует уточ­нение какой: земной или небесный) Наконец, слово «брат» утверждает принадлежности этого духа (света) к земной тверди (Т), а в слове «братство» это утверждение лишь усиливается за счет сочетания знаков СТ (все, что сто­ит на земле).

Слова «люди» и «любовь» — однокоренные. и одинаковы по смыслу. Уникальностьих в том, что корни ЛЮД и ЛЮБ не изменя­ются, не теряют ни единого звука ни в какой форме. Это указывает на их невероятную живучестьсть и мировоззренческое начало, ибо они несут высокую сакральную нагрузку. Знак Д — обро, знак Б — бог (...бога ведая, глаголь доб­ро — азбучная истина). АЛЮ (как и ЧУ) передает космическую вибрацию (сигнал, вну­шение, волшебство), настраивающую созна­ние, преобразующую его в человеческое (людское чувственное) еще в колыбели (люльке) с помощью колыбельных песен. (Кстати, «колыбсль» вовсе не от слова «колыхать», а от коло — солнце и белый — светлый, что гово­рит о потрясающей любви к детям.) Стоит изменить Д (добро) или Б (бог) на Т (твердь) — и получается нелюдь — ЛЮТ. То есть происхождение этих слов относится к глубокой древности, когда по земле ходили люди и люты—нелюди (возможно, неандертальцы), «лютые звери», безъязыкие, не знающие бога и добра. (Это к вопросу, как язык может хра­нить Предание.)

Любовь — самое неискоренимое чувство, не подвластное ни времени, ни пространству, обладающее потрясающим постоянством в изменчивом мире. Интуитивная потребность человека в любви (к жизни, к родителям, к женщине, к детям, Богу и т.д.) не позволяет ему превращаться в нелюдь. Она остается даже у самых закоренелых преступников и убийц, казалось бы утративших человеческое лицо, — редко кто из них пожелает, например, своим родителям или детям зла, ненависти, смерти, нелюбви. Если в самом падшем чело­веке остается хотя бы искра любви, еще не все потеряно. Поскольку он люд, а не лют.

Воистину, Бог есть любовь!

Третий спасательный круг нынешнего Духотворного Мира —воля, одна из составляющих духовно-волевого потенциала.

Любимое ныне слово «свобода» имеет очень короткий век — родилось в конце девятнадцатого, с началом народовольческого движения и является производным от сло­ва «слобода». Замена «Л» на «В» произошла из-за дефекта речи, присущего инородцам, поэтому не имеет и не может иметь вразумительной корневой основы. В России есть добрая сотня деревень и городских районов с надписями Слобода, Слободка, и произошли они от слов «слабина», «послабление». Все это опять же восходит к общинной жизни: когда, напри­мер, в деревенской общине не хватало земель, (а они были общинными) и начиналось перенаселение, то молодые семьи отпускали на слободу, то есть выводили из-под власти общины садили вольно на пустые земли, чаще всего неудобья. И со временем там образовывалась юная община. То есть слобода (свобода) все­гда была вынужденной, связанной с теснотой, ибодля человека еще XIX века было страшно оторваться от общины, как от родной семьи. (Деревни с названием Выселки образовыва­лись, когда людей исключали из общины за провинности и выселяли.) Поэтому слово «сво­бода» у нас имеет совсем иное значение, чем, например, в странах, бывших под долгой окку­пацией или колониальной зависимостью. Вообще это «сладкое слово» напрямую связано с |рабством, ибо искренне могут жаждать ее только невольники. В США возвели его в культ лишь потому, что двести лет боролись с английским Протекторатом и вот уже двести лет — сами с собой. Теперь наслаждаются «свободой», ис­полненной в духе всякого младосущего государственного образования — абсолютная зарегламентированность жизни, ставящая человека в положение раба, которую почему-то называют законом. Мало того, предлагают, а точнее, навязывают ее старой Европе!

Образ американского кумира известен всему миру: на статую женщины они водру­зили солнечный венец Митры (он был мужчиной), а в руку дали греческий факел жреца…

С миру по нитке, голому символ свободы.

На Руси во все времена существовало и нынесуществует иное понятие, которое невозможно точно перевести на другие языки (за неимением аналогов), —воля. «Свободный казак», например, зву­чит глупо, ибо он вольный. Человека по суду лиша­ют свободы, а выходит он на волю. Первая тайная революционная организация разночинцев так и называлась «Земля и воля» — хотели дать народу то, чего не хватало. Крепостному крестьянину писали вольную грамоту, но он не становился от этого сво­бодным, поскольку не мог жить в одиночку и опять же примыкал к общине, живущей по неписаным законам, добровольно передавая ей часть своих полномочий (обычно Mipoм управляли старики по принципу вече). А неписаный закон — это закон совести,которым не может обладать бывший раб. Совесть — качество человека вольного и владеющего знаниями — вестью.

Воля—понятие первичное, сочетающее в себе природную независимость, личностную самостоятельность и силу характера. Это вовсе не «слобо­да», которая всего-то избавляет человека от братской зависимости и делает его индивидуалистом.

Вольным можно остаться даже сидя в темнице, ибo воля — это состояние сознания. Парадоксальныйпример: солдат—человек подневольный, выполняющий уставы и чужие приказы, но, если он не обладает волей, он не солдат.

А состояние духа вольного человека всегда обременено активным чувством справедливости. Именно обременено, потому что жить с этим чувством в несправедливом мире трудно, а когда бывает невыносимо, происходят бунты, восстания и революции. Справедливость («пра ведать», где пра (правь)—высшее, небесное, божественное) — это и есть ЛАД, который призваны творить власть имущие, поэтому власть—всегда бремя, а не удовольствие.

Далее, если дух — мужского рода, то коли — женского, и это не случайно, ибо в «великом и могучем» Хранителе нет слу­чайностей. Сильного духом человека можно назвать волевым, однако это вовсе не одно и то же. Сила духа (двигатель) будет находиться в статическом состоянии до тех пор, пока не появится сила воли (энергия) как желание, Страсть, стремление к действию. То есть, как и но всем ином, процесс творения возможен. Лишь при совокуплении мужского и женского начала. Это важнейшая характеристика особенностей этнопсихологии. Наше мироощуще­ние формировалось при обязательном присутствии женского рождающего начала. Все слова, касаемые результата творения, будут непременно женского рода — Жизнь, Родина, Слава, Доля, Судьба, Радость, Честь, Обида, Война, Кровь, само слово Воля, и это не атавизм матриархата, как сейчас считают. Аслова, связанные с самим творцом, — мужского рода: Бог, Огонь, Господь, Отец, Путь, Воин, Рок, Дух. И средний род в том, что существует без участия мужского и женского на чала, — Солнце, Небо, Сердце, Древо, Зло и т.д.

ЗЕМЛЯ — емлющая семя, Огонь.

Матриархата как такового на праславянском пространстве не существовало. Были со­вершенно иные межполовые отношения. На­пример, еще до Поздней смены идеологии все вольные женщины имели право носить на груди оружие — нож, что говорило о ее равноправии с мужчиной и что поражало арабских путе­шественников. (Кстати, первой женщиной- государыней в христианском мире была тоже наша княгиня Ольга.) Мало того, в скифо-сарматский период девы до замужества наравне с мужчинами овладевали воинским искусством и наравне с ними ходили в военные походы. Только убив врага, дева могла стать невестой. После замужества она не только не воевала, но даже не ездила верхом, чтобы не деформировать хрящи и кости таза, важные при деторождении. Такое явление, как амазонки (омуженки), могло произойти исключительно в праславянском мире, где существовало социальное и психологическое ра­венство полов. Омуженки произошли от скифоф (саров), и до изгнания на горное побережье Черного моря их могущественное царство было в низовьях Дона. Амазонками их называли греки, поскольку не могли выговорить слова «ому-женки». Их образ жизни общеизвестен, но есть одна деталь, выдающая зерно Предания: состарившиеся омуженки, уже не способные ни рожать, ни воевать, назывались ягинями, и вот этистарухи, дабы не отягощать подвижную жизнь своих единоплеменниц, уходили к скифам, считай к славянам, на север, из степей в леса, где уединенно селились близ деревень и городов, в избушках, если верить сказкам, на курьих ножках. Занимались они в основ­ам лекарством хворых и обучением младых девиц правилам хорошего тона и воинскому искусству. То есть, по сути, ягини были среди славян чужеземками и только поэтому, за­шита поблизости пешего или конного, гово­рили: «Фу-фу! Русским духом пахнет!» Так может говорить иностранка, имеющая совсем другие запахи. А еще эти ведуньи непременно спрашивали: «Гой еси, добрый молодец?» — и тот обязан был ответить честно, поскольку вещие эти старухи изгоя и без вопросов за версту чуяли.

Показатель неизменности особенности этнопсихологии — устойчивое материнское начало. Кричать «мама», если страшно, восходит к временам, когда существовал мат -охранительные заклинания, молитвы-обереги к матери, к женскому рождающему началу. После Ранней смены идеологии они по­лучили отрицательное, «ругательное» значе­ние, однако и до сей поры, когда наши сол­даты идут в атаку, все еще кричат «ура!» и матерятся. «Криком полки побеждаша». Из­менить этот «безусловный рефлекс» не в со­стоянии было ни «онемечивание» армии при Павле I, ни даже христианство, запрещающее упоминать Бога всуе и, тем паче, ругаться, ис­пользуя имя Христа, Богородицы и всех святых (богохульство).

Еще один показатель — вечное устремление русской женщины социально и психологически быть равной мужчине — также не вытравился с принятием христианства, где существует известное подавление женщины как личности — объявление ее (по иудейской кальке) поганой, недостойной входить в алтарь. Мало того, только на русской почве могло возникнуть крайнее, неприемлемое противоречие — по­читание Божьей Матери на уровне с Христом,

Запад, где изначально превалирует мужское начало, в частности протестантизм, вообще отмел богородичный культ. Это так или иначе позволило инквизиции начать «охоту на ведьм», в результате которой в Европе были сожжены и утоплены сотни тысяч женщин, в том числе и спасительница Франции Жанна Д,Арк. Причем предавали огню чаще красивых девушек, полагая, что красота от сатаны. Подобная дикость возможна только в Запад­ой «цивилизации», напрочь лишенной материнского начала. А у нас всегда говорили — красота от Бога. Об отношении к женщине на Востоке известно всем, и его обсуждение в этой работе Неуместно.