Главная | Обратная связь

Смута: от политики до религии

Объединение Руси, появление первых царей и новых форм подчинения всколыхнули практически все слои русского общества. Идея единства рождала горделивую мысль о Москве как о “третьем Риме”, о наследовании Москвой традиций Византии и религиозном православном владычестве Москвы на Востоке. В 1492 году митрополит Зосима провозглашает Ивана III “государем и самодержцем всея Руси, новым царем Константином, в новом граде Константина Москве, всей Русской земли и иных многих земель государем” [262, с. 455]. Этого взгляда крепко держались все преемники Ивана III и особенно Иван Грозный (1530—1584), принявший царский титул.

Перед первыми русскими царями по-прежнему стояла задача обороны Руси от врагов, грозивших с востока (золотоордынские ханства) и с запада (Литва, а затем поляки и шведы). Решение этой задачи потребовало мобилизации всех сил общества и в отношении создания армии, и в финансовом смысле. Появляются “служилые люди” (дворянство), несшие ратную службу, и “люди тяглые”, на чьих плечах лежала денежная поддержка государства. Уже в этом разделении обязанностей заложена идея организации общества “по чинам”, каждый из которых состоит с государством в самых различных, но обязательных отношениях. До этого различные социальные слои имели всевозможные “вольности”, но теперь были их лишены: крестьян пожизненно закрепили за своими владельцами; на купцов и ремесленников наложили тягло — финансовую повинность, на дворян — ратную. Даже бояр заставили работать над созданием нового законодательства.

Реформируются государственная служба и местное самоуправление (создаются приказы, ведавшие различными сторонами повседневной жизни общества; начинается избрание губных старост и других должностных лиц — “выборные “излюбленные” люди ведали не местные общественные интересы, а отбывали под личной ответственностью и под ответственностью избирателей возложенные на них казенные поручения” [там же, с. 459]). В конце XVI века появляется высший сословно-представительный орган, соединявший интересы государства и общества, — земские соборы.

И административные реформы, и преобразование войска требовали увеличения налогов. Эти новшества шли вразрез с привычными формами жизни, не только меняя их внешние стороны, но и затрагивая святая святых — мышление, способы отношений людей друг с другом, все, что было традиционным, а потому казалось незыблемым. Еще при жизни Ивана Грозного реформы, а затем опричнина, не ведающая устали и сострадания, вызвали разделение и верхних слоев, и народа по политическим взглядам. После смерти царя все разногласия сошлись как в фокусе в смуте, захлестнувшей российское общество.

Зачинщиками смуты были бояре, разделившиеся в борьбе за власть на различные группировки и пускавшие в ход все мыслимые и немыслимые приемы. С усилением московских князей и возникновением царской власти бояре все больше теряли свое влияние и значение в государстве и свою независимость. На протяжении предыдущего периода они не высказывали прямо своих претензий к государю, но со времен Ивана Грозного противостояние русской государственности и боярства стало приобретать все более угрожающий характер. Длительные столкновения привели, наконец, к избранию Бориса Годунова на царствование, не принесшее русскому обществу желанного покоя.

Период смуты вызвал к жизни еще одно явление русской политической борьбы — самозванство. Среди самозванцев были: “...кроме Гришки Отрепьева, “второлживый” Тушинский вор, “царевичи” Петр, Иван-Август, Клементин, Савелий, Василий, Ерофей, Гаврила, Мартын, Лаврентий и другие, выдававшие себя за сыновей и внуков Грозного. На знамени Болотникова было начертано имя “истинного царя Димитрия Ивановича” [236, с. 15]. Автор цитированной работы разделяет всех самозванцев на две категории: тех, кто принимает облик реформатора, нарушителя канонов, как, например, Лжедимитрий I, и тех, кто выдает себя за “истинного” царя, который чудесным образом спасся от всяких бед и теперь выступает “за народ” и с народом. Ключевский считает, что смута закончилась с восшествием на российский престол Алексея Михайловича Романова (1629—1676), но и при нем, и в более позднее время не прекратились попытки очередных самозванцев смутить народ надеждами на некую общественную справедливость.

Смутное время не ограничивается политическими битвами и противостояниями, оно связано и с расколом церкви. Критика церкви, в различной форме прозвучавшая в XV—XVII веках, свидетельствовала, что и в православии было далеко не все идеально. С. М. Соловьев в многотомной истории России обращает внимание на застойные явления, возникшие в лоне церкви, на пороки служителей Господа, и цитирует письмо царя Алексея Михайловича (1636): “Ведомо нам учинилось, что в Павлове монастыре многое нестроение, пьянство и самовольство, в монастыре держат питье пьяное и табак, близ монастыря поделали харчевни, и бани, брагу продают; старцы в бани и харчевни и в волости к крестьянам по пирам и по братчинам к пиву ходят беспрестанно, бражничают и бесчинствуют, и всякое нестроение чинится...” [280, т. 5, с. 306].

Поэтому царь и его ближайший соратник Никон провели реформу в обрядах православной церкви: в церковной службе появляется проповедь, доселе нестройное пение (“В одно время в церквах пели и читали в два, три и несколько голосов, так что ничего нельзя было разобрать” [280, т. 6, с. 196]) было заменено на единогласное, выверяются с греческими тексты церковных книг, двуперстие при крещении сменилось троеперстием. Многие верующее были возмущены: “Заводите вы, ханжи, ересь новую, единогласное пение, да людей в церкви учить, а мы прежде людей в церкви не учивали, а учивали их втайне, беса вы имате в себе, все ханжи...” [там же]. Эти несогласия были не единственной причиной раскола. Раскол вовлек в свое движение всех, кто был сколько-нибудь недоволен существующими порядками и новшествами: служителей церкви, которых не устраивало усиление власти энергичного, но жестокого и претендующего на единовластие патриарха Никона, присвоившего себе титул “великого государя” (имея в виду религиозное, духовное господство), бояр, тяготившихся зависимостью от самодержца, стрельцов, на смену которым шли воинские организации западного типа, крестьян, городской и посадский люд. “Идеология раскола включала сложный спектр идей и требований: от проповеди национальной замкнутости и враждебного отношения к светскому знанию до отрицания крепостного строя с присущим ему закабалением личности и посягательством государства на духовный мир человека и борьбу за демократизацию церкви” [23, с. 72].

В. И. Суриков. Боярыня Морозова

“Крушение авторитета светской власти сопровождалось падением власти духовной” [236, с. 23]. Разочарование вызывало самые разные реакции как в церковной среде, так и в мирской. Многие видели выход из кризиса в самоубийственном пренебрежении к своей жизни и к жизни других людей и призывали к уничтожению (“умерщвлению”) плоти: носить на себе железные цепи с крючьями, тяжелые камни, а затем, соблюдая самый суровый пост, уморить себя голодом. Невероятно, но эти призывы находили отклик у множества людей, уходивших в тайные скиты для выполнения обряда, кажущегося им единственным способом спасения от скверны земной.

В расколе выделились две главные противостоящие друг другу силы: жаждущие перемен реформаторы и сторонники патриархального уклада, представлявшегося им освященным временем. Политический деятель и историк П. Н. Милюков (1859—1943) в “Очерках по истории русской культуры” [196, т. 2, ч. 1], рассматривая причины раскола, отметил, что к концу XV века религиозные правила закрепились в сознании большинства не слишком грамотных людей как непреложные законы, касающиеся и обрядовой стороны, и текста молебнов, и образа жизни. Переписываемые церковные книги стали к этому времени несколько отличаться от греческих источников, как и обряды, завезенные из Византии. Летописи отразили новое отношение к этим различиям следующим образом: “Греки отступили от чистого православия, русские сохранили его от отцов нерушимо. Естественно, что при разнице церковных форм и обрядов — все предпочтение должно принадлежать национальным русским формам. Они должны считаться истинно православными” [там же. с. 45]. Когда на Руси возникло книгопечатание и стали издаваться церковные книги (первой из них была книга “Апостол” в 1564 году), появилась возможность сличить тексты и увидеть расхождения с греческим оригиналом. Но ревнители старины не собирались менять вековые традиции. Так сложились две партии: с одной стороны — патриарх Никон (1605—1681), властный, упрямый, претендующий на особое, церковное самодержавие, с другой — старообрядцы, не менее уверенные в своей правоте, страстные, одержимые, такие, как протопоп Аввакум (1620 или 1621—1682), боярыня Морозова, та самая, которую изобразил В. И. Суриков (1848—1916). Вот как писал Аввакум, обращаясь к царю, Алексею Михайловичу: “Вздохни-ка по-старому... Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком; не унижай его ни в церкви, ни в дому, ни в простой речи... Любит нас Бог не меньше греков... Чего ж нам еще хочется лучше того? Разве языка ангельского? Да нет, ныне не дадут — до общего воскресения” [там же, с. 53].

Страшными оказались судьбы первых старообрядцев. Протопопа Аввакума многократно ссылали, затем продержали в выгребной яме в городе Пустозерске 15 лет и по приказу царя сожгли в 1682 году. Боярыню Морозову в ссылке уморили голодом. Сохранился письменный текст, свидетельствующий о страшных муках этой женщины, умолявшей своего стража дать ей хлебца или сухарика, или яблочка [244].

Сторонники же новаторства, не связанные с религиозными спорами, потянулись к знанию, просвещению и образованности.