Главная | Обратная связь

ПОЕЗДКА ПО АУЛАМ КАЙТАГСКОГО РАЙОНА

ОТ АВТОРА

В последние годы возрос интерес широкого читателя к исторической литературе — как к беллетристике на исторические темы, так и серьезным научным монографиям. Явление это примечательно и закономерно: вместе с ростом образовательного уровня и культуры советских людей растет и их стремление ознакомиться с историей родного края. Однако направлен­ность, характер этого интереса столь же раз­личны, как различны сами люди: одних инте­ресуют яркие эпизоды, выразительные детали прошлого, других — открытия, научные обоб­щения, третьих — оценка тех или иных собы­тий с точки зрения их значимости для совре­менности.

Мне кажется, что устные исторические пре­дания в какой-то мере соединяют в себе свиде­тельскую ценность источника, оценку самим народом его прошлого и присущую фольклору образность и выразительность и поэтому пред­ставляют интерес как для специалистов, так и для тех, кто интересуется прошлым народов нашей республики. Более полная оценка зна­чения устного исторического материала как источника, его познавательной, научной и об­щественно-воспитательной ценности даны в мо­ем предисловии к предыдущему выпуску.

Опубликованное в обоих выпусках — это, разумеется, лишь небольшая часть историко-фольклорного материала, в разные годы осев­шая в моих дневниках при посещении разных уголков Дагестана. Важности сбора такого ма­териала коснулся во вступительном слове к первому выпуску Расул Гамзатов —•- один из ревностных любителей и собирателей дагестан­ского фольклора, помогавший мне во время ра­боты в его родном ауле Цада. В свою очередь

и я оказался тогда свидетелем его живого, творческого общения с земляками (этому пос­вящена моя зарисовка, помещенная в данном выпуске).

Данный выпуск является продолжением пре­дыдущего и содержит материал, собранный в Среднем и Южном Дагестане — в аварских, даргинских, лакских, табасаранских и лезгин­ских аулах.

 

ПОЕЗДКА ПО АУЛАМ

РАЙОНА

' В аулах этого района я бывал многократно. Пер­вый раз — в 1935 г. в составе экспедиции известного этнографа Евгения Михайловича Шиллинга.

В 1960 г. я вновь предпринял поездку с намерени­ем побывать в наиболее интересных населенных пунк­тах этого района. На то было много причин: здесь на­ходится целое созвездие старинных центров народных промыслов (Сулевкент, Кубачи, Амузги, Харбук, Ки-ща и другие). Здесь же оба древнейших центра: Уцми-Дарго-Каракорейш с его средневековыми камнями и надгробиями и Уркарах.

К сожалению, мне удалось пройти лишь по марш­руту Уркарах — Ашты — Ицари — Сумия-Махи — Дуакар — Урари — Харбук — Кубачи. С благодар­ностью вспоминаю тогдашнего секретаря райкома КПСС О. А. Алиева, энергично и увлеченно помогав­шего мне в этой поездке.

1. УРКАРАХ

.

Уркарах в свое время был резиденцией уцмия кай-тагского, причем если о пребывании уцмия в первой резиденции — Каракорейше — народная память не" сохранила никаких подробностей, кроме самого фак­та, то с пребыванием уцмия в Уркарахе связано нема­ло исторических преданий.

Профессор В. Ф. Минорский считал, что упомина­емый в трудах арабских географ®в IX—X вв. Карах (Кердж) следует идентифицировать с с. Уркарах. С этим мнением хорошо согласуется существование в Ур­карахе древних полуцилиндрических надгробий.

Моими информаторами о прошлом и настоящем Уркараха были Абакар Гасанбеков (110 лет), Абдура-шид Арсланов (100 лет), Магомед Ахмедов (67 лет), Магомед-Гаджи Алисултанов (зав. отделом агитации и пропаганды РК КПСС) и Абдулгамид Гасанов (инст­руктор РК КПСС).

* * • *

Интересно уркарахское предание, по которому с. Уркарах в далеком прошлом делилось на три час­ти, где отдельно жили «армяне», «евреи» и «рус­ские»*. Трижды приходили в Уркарах арабы, чтобы обратить его жителей в ислам — постепенно это им удалось, причем первыми приняли ислам «армяне». Окончательно ислам утвердился в Уркарахе лишь тог­да, когда один из местных жителей убедил арабского военачальника выдать за его сына свою дочь. Араб со­гласился и в свою очередь сам женился на уркарах-ской девушке.

К этому периоду местные предания относят много­численные заброшенные кладбища, могилы. Многие из них, по преданию, связаны с эпидемиями, свиреп­ствовавшими здесь в далеком прошлом. Исходя из это­го, информатор высказал предположение о густонасе-ленности Уркараха в те времена.

Наиболее интересные из погребений, так называе­мые мукурте — сундукообразные полуцилиндричес­кие надгробия, полые внутри, подобные надгробиям на дербентском кладбище Кирхляр, расположены поч­ти в центре. Их около десятка. Но Магомед Ахмедов (кстати, знающий арабский язык) сообщил, что еще на его памяти их было не менее двадцати. По преданию, они привезены из Дербента и возложены на могилы погибших в Уркарахе арабских воинов. Отмечу попут­но, что в Уркарахе и его окрестностях не встречаются камни, подобные тем, из которых вытесаны мукурте— это подтверждают и местные жители.

По преданию, сообщенному А. Арслановым, уцмии и талканы появились в Уркарахе после арабов. С тех пор ведет свое начало сословное разделение населения,

*) Здесь и дальше имеются в виду местные жители, исповедо­вавшие христианство православного и армяно-григорианского толка и иудейство. .....

которое постепенно приобрело довольно сложную гра­дацию. На верхней ступеньке иерархии стоял талкан, назначаемый уцмием в качестве военачальника глав­ным образом для защиты Уркараха. Отметим попутно, что до сих пор одно из кладбищ считается предназна­ченным только для талканов.

Впрочем, в период, когда Уркарах был центром уцмийства, самую верхнюю ступень иерархической лестницы занимал сам уцмий.

Несколько ниже стояли чанки. Как и везде в Да­гестане, они являлись потомками от браков феодалов с женщинами «простого» сословия.

Основную массу уркарахцев составляло свободное крестьянство — уздени. Однако особенностью Уркара­ха являлась выделившаяся из узденства привилегиро­ванная группа — так называемые канца. Предание не сохранило сведений ни о причине их выделения, ни о правовых преимуществах. Можно лишь указать на право канца при выдаче своих девушек замуж требо­вать за них двойной мае (выкуп). Предание глухо со­общает также об обилии скота у канца, причем скот был весь одной масти. Эта особая масть местной по­роды скота уцелела доныне и называется канца унц. Возможно, канца выделились из общей массы урка­рахцев по чисто экономическому признаку (разбога­тевшие скотоводы).

Ниже всех на социальной лестнице стояли лаги.

Уркарах в прошлом делился на шесть катов (квар­талов), довольно обособленных. Жители каждого квар­тала занимали определенное общественное положе­ние, отличались своим занятием и даже (по преда­нию) характером. Каждый квартал и его население носили особое название.

Канцаби — упоминавшиеся уже выше канца. За­нимались преимущественно скотоводством.

Кайкинты. Назв'ание происходит от слова каик — выстрел. Обязанность их перед общиной состояла в несении сторожевой службы, а название произошло от сигнальных выстрелов, которыми они оповещали сель­чан о тревоге. Можно предположить, что кайкинты яв­лялись весьма своеобразной группой дружинников, со­стоявших на службе не у феодала, а у сельской общи­ны, и специализировавшейся на военном деле. Анало­гичные группы были и в других селениях Дагестана,

Бастии.За населением—в основном земледельцами — этого квартала прочно удерживается репутация са­мых трудолюбивых жителей селения.

Далжинты— квартал мастеровых людей, занимав­шихся всевозможными ремеслами.

Гаргарты(от слова гЪара — грабеж).

Куркнипо роду занятий мало отличались от гар-гартов. Предание, однако, подчеркивает большую аг­рессивность их характера.

Часть уркарахцев, используя положение своего се­ла — близость к дороге, нападала на путников. Со временем, однако, джамаат стал активно препятство­вать этому занятию.

Местные источники единогласно связывают появ­ление кайтагского уцмия с пребыванием здесь арабов и распространением ислама. Первой резиденцией уц­мия принято считать Каракорейш — этому не проти­воречат ни хроника, ни эпиграфические источники. Устное предание также согласно с этим фактом, кон­статируя его скупо.

Гораздо больше сведений сохраняют устные исто­рические предания о пребывании резиденции уцмия в Уркарахе и главным образом об изгнании его оттуда." Насколько можно судить по преданиям,, уркарахский джамаат, признавая верховенство уцмия, никогда не забывал о своих собственных правах и энергично за­щищал их.

Одно из преданий гласит, что в определенный пе­риод уцмию удавалось настолько усилить свою власть, что уркарахцы ничего не могли с ним поделать. Уц-мий притеснял сельчан, травил своим скотом их посе­вы и т. д. Наконец недовольство жителей села прорва­лось: однажды в пятницу, во время сбора на площади почти всего взрослого населения на традиционную об­щую молитву, уркарахцы стали кричать, что они не рабы уцмия, что они сумеют расправиться с ним. Но как это сказать уцмию? Один из присутствовавших напомнил о прутьях, которые невозможно сломать, по­ка они в пучке, и которые очень легко переломать по одному, и продемонстрировал это уркарахцам. Урка­рахцы тут же схватили быка, принадлежавшего уц-8

мию, и закололи его на виду у приближенных уцмия. Уцмий наблюдал за происходящим из своего дворца. Он послал спросить, что хотят сделать уркарахцы с мясом быка. Тогда люди разрубили мясо быка на кус­ки и бросили его собакам.

Отметим, что в центре Уркараха до сих пор суще­ствует пригорок под названием Уцмила-бек, на кото­ром стоял дом уцмия и перед которым, якобы, произо­шел этот инцидент. Подробное изложение этого преда­ния было опубликовано мною ранее, поэтому отмечу лишь, что конец данного предания, говорящий о бег­стве уцмия из Уркараха, можно сопоставить с сообще­нием А. Бакиханова об основании в 1588 году Маджа-лиса.

По-видимому, примерно в XV веке уцмии покину­ли горную часть своих владений, перейдя в предгорья. Позже резиденция уцмия переместилась в Башлыкент, что отмечают документы 1722, 1742 и других годов, причем укрепленной зимней резиденцией его стала Мамедкала (Хан-Мамед-Кала).

Итак, налицо картина постепенного * вытеснения уцмиев под давлением горных джамаатов все далее на плоскость, где уцмии могли чувствовать себя более спокойно среди полностью зависимых от них крестьян плоскостных селений (терекемейцев и других). Позд­нее то нее самое произошло в отношении шамкала, ко­торый был вынужден в конце XVII века покинуть Ку-мух и перебраться на плоскость.

По преданию, уркарахский. джамаат имел доста­точно определившуюся структуру управления. Высшим представителем власти был кадий. Ему были подчине­ны четыре диван-бега, при нем было двенадцать челми — исполнителей.

Из среды общинной верхушки выдвигались лица, не уступавшие по богатству и власти феодалам.

Мне пришлось побывать на одном из кладбищ в окрестностях Уркараха, где мой спутник Магомед Ах­медов, неплохо знающий арабский язык, показал мне огромную надгробную плиту, сплошь покрытую орна­ментальными надписями и узорами (так называемы­ми «ц!елда», т. е. стела). М. Ахмедов рассказал мне, что здесь, по преданию, похоронен Ахина, давным-дав­но стоявший во главе всего общества Муира, центром которого был Уркарах. Ахина был настолько богат,

что, когда он строил дом, раствор для кладки готовил на сыворотке. Он был арбитром в спорах между муй-ринскими обществами, и его слово в таких случаях было законом.

Взаимоотношения Уркараха с соседними общества­ми были довольно сложными. Недаром местные жите­ли объясняют происхождение названия Уркарах от «.уркалаг» (нечто вроде: задвижка, замок здешней зем­ли). Здесь, видимо, нашло отражение и контролирую­щее положение Уркараха на дороге.

Главной причиной стычек между обществами были споры из-за летних пастбищ (в основном с населением Каба-Дарго и Сирги). На границе с ними уркарахцы соорудили даже сторожевые пункты, откуда посредст­вом костров или выстрелов сообщали о грозившей аулу опасности.

В этих стычках и столкновениях гибли люди, о чем свидетельствует существование близ селения так называемого «Алпизла къалкъа», места, где устраи­вался «шантала яс» — коллективное оплакивание по­гибших уркарахцев.

Во время моего посещения Уркараха (1960 год) не­которые новые явления в жизни селения особенно бро­сились мне в глаза и показались примечательными. Назову некоторые из них.

По моему впечатлению, больше половины взрос­лых и подавляющее большинство детей свободно гово­рят по-русски. Зачастую сельчанам было легче выра­жать свои мысли по-русски, нежели на литературном даргинском языке. Дело здесь в том, что уркарахцы говорят между собою на местном диалекте, в школе же детей учат на литературном даргинском языке, пе­реселившиеся в Уркарах кубачинцы, выходцы из Ица-ри, Харбука и других аулов, говорят между собою на своих наречиях и диалектах, а с уркарахцами и кай-тагцами — преимущественно на литературном даргин­ском языке, последний весьма заметно отличается от любого из употребляемых диалектов. В этом одна из причин активного пользования русским языком и ус­пешного его усвоения.

Весьма заметны изменения внешнего вида^ сельчан. Раньше почти все женщины носили чутка и чаба,

Сейчас лишь старухи носят чутка, да и то без укра­шений, а чаба носят лишь женщины старше пятидеся­ти лет.

Раньше все крыши в Уркарахе были традиционные — плоские, в жилом помещении чаще всего было одно маленькое окошко. Сейчас в Уркарахе почти не оста­лось домов, которые не были бы перестроенными или выстроенными заново. Кровли делаются из железа или шифера.

Среди заново построенных домов более десятка принадлежат переселенцам из Кубачей, Харбука и других селений. Между тем, многие из ныне живущих людей еще помнят время, когда выходцам из других мест запрещалось селиться в ауле.

Изменился не только внешний вид домов, но и жизнь в них.

Раньше браки в селении совершались лишь внутри своего тухума, причем предпочтительными считались браки между двоюродными братьями и сестрами. Различие в сословном положении часто делало брак невозможным.

Сейчас это отошло в прошлое. Более того, как мне сказали сами уркарахцы, если старикам иногда и уда­ется устроить брак между двоюродными братом и се­строй, то в таких семьях разводы значительно чаще. В наше время не являются препятствием и националь­ные различия — в Уркарахе не менее двадцати пар, где женами являются русские женщины.

Семейный быт стал более непринужденным. Члены семьи разного пола и разных поколений проводят сей­час вместе гораздо больше времени, чем раньше: вме­сте отдыхают, веселятся, беседуют, обсуждают те или иные события и т. д.

В Уркарахе мне рассказали предание о происхож­дении с. Дарша. Происхождение аула связывают с вы­ходцами из г. Кубы в Азербайджане. Существует ле­генда, в которой говорится, что некогда в Кубе жили семь братьев и одна сестра. Братья взбунтовались про­тив местного правителя. За это их преследовали. Во время одного из столкновений четыре брата погибли, а три брата и сестра вынуждены были бежать в Кайтаг. Они явились к местному правителю с просьбой разре-

шить им поселиться на его земле. Уцмий взял с них сах золота и серебра и отвел место для поселения. Се­стра на новом месте в чем-то крепко провинилась, и братья убили ее. Братья построили дом, стали обраба­тывать землю, женились на девушках из села Ираги и других мест.

ч

2. АШТЫ

Моими информаторами в с. Ашты были Магомед Гаджиев (60 лет), Карим Каримов, Касум Аттабаев (90 лет), Магомед-Расул Маммаев (90 лет), Малла Кур-банов (90 лет).

Все сельчане знают легенду об основании с. Ашты, о распре с кубачинцами и покорении его жителей ка-зикумухским правителем, а позже — буркиханским беком.

Аштинцы раньше жили недалеко от с. Кубачи в местности Анчи-Бачи. Кубачинцы часто нападали на них. Однажды, когда кубачинцы готовились к новому нападению, аштинцы подковали лошадей задом напе­ред и ушли в горы, поселившись отдельными хуторами. Но жить отдельно было небезопасно. Поэтому бег­лецы со временем решили объединиться. Выбрали ме­сто для села и назвали его Ишту. По-кубачински иш-та означает «это место». Сами аштинцы называют свое селение Иштала, а соседи называют его Аштала. Отсюда и произошло название Ашты.

На новом месте аштинцам пришлось вести дли­тельную борьбу с лакскими феодалами за свою ^ свобо­ду. Один аштинец по имени Гилял служил нукером у казикумухского хана. Он предложил хану свои услу­ги для покорения аштинцев, хан дал ему отряд нуке­ров. Гилял обманом отвлек часть аштинцев, а осталь­ных окружил и взял в плен. Впоследствии хан распра­вился и с самим Гилял ом. Так аштинцы стали данниками лакских феодалов. Они были обложены многими повинностями, в их числе была обязанность кормить ханских щенят. (Беки со своими соколами и собаками часто охотились на аштинских землях.)

Девяностолетний М.-Р. Маммаев смутно помнит еще те времена, когда буркиханские беки с соколами и собаками устраивали охоты на аштыиской земле (отец Маммаева был нукером). Он же сообщил, что в 12

окрестностях с. Ашты этим бекам принадлежали участки земли Калажна, Урка-буга, Хана-бута.

К этой легенде можно добавить лишь некоторые детали. Так, до сих пор аштынский диалект более все­го приближается к кубачинскому наречию. Одежда, в особенности женская, в с. Ашты отличается от одеж­ды кубачинок лишь деталями: так, на одежде ашти-нок меньше вышитых элементов, зато головной убор их (так называемый чук) украшен серебряными моне­тами, подвесками и массивной серебряной цепью; иногда женщины носили богато украшенный монета­ми и подвесками нагрудник (гуца) — ничего этого нет в Кубачах.

В с. Ашты было четыре тухума: тухум узденей, «курити», «кажурти», «лугри». Самым влиятельным был тухум узденей. Любопытно объяснение, которое информаторы дают существовавшей внутри тухума эндогамии: считалось, что выдача девушки замуж внутри тухума укрепляет родственные отношения внутри него, сплачивает тухум и, кроме того, позволя­ет иЗ'бежать калыма. Между тем выкуп (мае) за неве­сту был достаточно велик: обычно это был либо па­хотный участок, по величине достаточный для засева двух барха (больших мер) зерна, либо сенокосный участок и т. д.

Сейчас выкуп попросту отменен: женятся только по взаимному согласию, в качестве свадебного подар­ка невесте преподносят лишь обиходные вещи и т. п., родителям же невесты жених не обязан давать ничего.

Интересен аштинский праздничный обычай: в ночь на 25 июня девушки в праздничных одеждах с полными хурджунами припасов шли в местность Кар-бан-капу (на границе нынешнего Кулинского района). До утра они оставались за местностью Зурбан кат. Ут­ром девушек встречали юноши верхом на лошадях, поднимали их хурджуны на лошадей, затем устраива­ли танцы, песни и т. п.

По-видимому, этот обычай тесно связан с сельско­хозяйственным календарем. Его дата (25 июня) близ­ка к летнему солнцестоянию. Аналогичные празднест­ва можно наблюдать и в других селениях. Дагестана, а также за его пределами.

* *

Джамаат Ащты входил в союз сельских обществ Буркун-Дарго. Туда входили также Кунки, Худуц, Анклух, Шадни,

В Аштах ныне двести восемьдесят хозяйств. Боль­шинство семей построили заново или перестроили свои дома.

Оставшиеся старые дома нуждаются в перестрой­ке, так как не приспособлены для современного обра­за жизни. Раньше в домах не было дымохода, откры­тый очаг находился посредине жилой комнаты, окон либо не было вовсе, либо были маленькие отверстия, наглухо закрывавшиеся зимой, иногда заклеенные бы­чьим пузырем.

В новых и перестраивающихся домах делают боль­шие окна, высокие двери, потолок обивают, окна и террасы стеклят и т. д.

Изменился внешний облик сельчан. Раньше жен­щины носили прямые платья, подпоясанные кушаком длиною около трех метров. На голову обязательно на­девался чук, на ноги — сыромятная обувь.

Сейчас девушки и молодые женщины не носят чук, молодежь одевается по-современному.

Пища аштинцев была однообразной: широко упот­реблялась кула-абе (топинамбур — земляная груша), различные травы, молоко. Нечасто ели хлеб из мест­ной ржи (сумул), а мясо и того реже. Картофель был привозным и ценился наравне с фруктами.

Сейчас питание аштинцев стало разнообразным: наряду с традиционными продуктами широко упот­ребляются картофель, мясо, томаты, капуста, а также современные блюда: борщ, вареники, вареные макаро­ны, плов и т. д.

Старики, которые хорошо помнят прошлое, говори­ли мне: «Как хорошо живется сейчас! Мы сожалеем, что постарели. Сейчас мы сами с трудом можем пред­ставить себе те невзгоды, которые испытывали рань­ше. Из нужды не выходили. Сейчас все переменилось.

3. ИЦАРИ

Ицари — труднодоступное селение. Дорогу туда построили в 1955 году —до этого существовала лишь вьючная тропа, не проходимая даже для арбы. В селе­нии сейчас сто шестьдесят хозяйств.

Информаторами моими здесь были Ибрагимбек Ибинов (более 100 лет; по его словам, он «жил еще во время пленения Шамиля»), Курбан Раджаб (70 лет).

Наиболее примечательной деталью Ицари являет­ся огромная башня, возвышающаяся над селением. Ее многочисленные фотографии и описания освобождают нас от необходимости останавливаться на ее характе­ристике. Предание гласит, что она строилась из кам­ней, передаваемых вверх по склону живым конвей­ером — по цепочке стоящих в ряд людей. Сейчас башня не имеет крыши — раньше ее увенчивала гори­зонтальная площадка, по которой свободно могли ходить люди.

В Ицари жил некий Рум-Тал-Кан, сохранились да­же развалины его резиденции. По преданию, населе­ние Ицари делилось на подчиненных талкану и не подчиненных ему.

Ицаринцы часто подвергались нападениям извне. Поэтому аул был обнесен крепостной стеной из мас­сивных камней и глыб, в стене было двое ворот.

С тыловой стороны Ицари был надежно защищен естественным препятствием — обрывом. Попасть в аул можно было лишь по одной дороге, охраняемой из башни. Башня не была связана с крепостной стеной, стояла особняком и была приспособлена для круговой обороны.

Если в Ицари в прежние времена совершалось серьезное преступление, джамаат принимал решение выселить преступника со всем семейством. Выселяли обычно в местности Цурцагала, Акрика, Кикиги. Ме­ста ссылки находились вдали от аула и выше него, но были видны из Ицари. Там выселенным отводили клочки земли, им говорили: «Живите как хотите. Вы не члены нашего джамаата».

Йцари входило в союз сельских обществ Вуркун-Дарго.

На ицаринском кладбище сохранился необычный памятник, увенчанный лошадиной головой. По преда­нию, в могиле, на которой стоит памятник, похоронен легендарный силач Кацал-Али, родившийся от жереб­ца («кацТа» — жеребец). Это предание сохранило моти­вы мифа, причем достаточно древнего, относящегося ко временам, когда верили в родство человека и жи­вотных.

В Ицари мне рассказали о нескольких проявлени­ях одного своеобразного обычая, сохранившегося в бо^ лее слабой форме и в некоторых других аулах.

Девушки, увидев человека из другого села, с шут­ками окружали его, затем всячески начинали дони­мать прохожего. Думая напугать озорниц, путник вы­таскивал пистолет, но они обезоруживали его и начина­ли хлестать, хлестали крапивой по оголенным местам.

Таким «пострадавшим» однажды оказался шофер, возивший меня по аулам. Как-то он заехал на ица-ринскую ферму. Доярки обступили его и потребовали немедленно сплясать. Он отказался, говоря, что не умеет. Женщины с шумом и смехом обошлись с ним вышеописанным образом.

Другой «пострадавший» ехал верхом мимо поля, на котором работали ицаринские колхозницы. Вдруг его остановила пожилая женщина. Он почувствовал, что что-то замышляется против него, и попытался потихоньку удрать, но не тут-то было : старушка клик­нула работающих в поле женщин, те гурьбой накину­лись на всадника и с шутками и смехом .пытались стащить его с коня, так что ему еле удалось ускакать.

Следует отметить, что все эти «экзекуции» соверша­ются безобидно, с шутками и смехом.

Очевидно, обычай этот восходит ко временам мат­риархата, когда женщина полновластно распоряжа­лась в роде и держала власть в своих руках.

4. СУМИЯ-МАХИ

Сейчас это маленькое селение — всего двадцать хозяйств. Здесь мне пришлось услышать от Абдуллы 16

Йсагурова (около 100 лет) об удивительном способе очистки зерна.

Давным-давно, по словам А. Йсагурова, обмоло­ченный молотильными досками хлеб, то есть соломен­ную сечку, в смеси с вымолоченным зерном (дек) сгребали в водоем (шари), который обычно был выло­жен плоскими камнями. Зерно тонуло в воде, а мяки­на всплывала на поверхность. Собрав мякину, воду из шари выпускали и на дне его собирали чистое зерно.

Я не знаю, как относиться к этому рассказу о «водя­ном провеивании» ; нигде и никогда ни до, ни после этой встречи я не слышал ничего подобного. Возмож­но, это шутливый рассказ о неумелых хозяевах (та­ких рассказов много в фольклоре всех народов) или воспоминание о единичном эпизоде. Однако старик уверял меня, что местность Бугу-шари до сих пор со­храняет это название потому, что там производили такую очистку зерна.

 

5. ДУАКАР

Здесь моими информаторами были Ахмед Алиев (102 года), Магомед Алибеков (72 года), Аллай Ума-ров (секретарь парторганизации).

Селение это небольшое, но посещение его принесло мне как историку большую удачу: здесь я нашел ру­копись на даргинском языке, оказавшуюся «Сводом заповедных законов Кайтаг-Дарго» (работа опублико­вана мною под названием* Памятник истории и пись­менности XVII века». Махачкала, 1964).

Рукопись, подаренная мне кунаком отца, оказа­лась редким памятником, относящимся, вероятно, к богатым по содержанию историко-литературным па­мятникам времен дагестанского средневековья, к пе­риоду правления кайтагского уцмия Рустем-хана. Правда, сама запись сделана в 1828 году. Но, как сви­детельствует примечание к сборнику, он «переписан кадием Нухом из селения Кища с более древнего тек­ста, который настолько стерся, что стал затрудни­тельным для чтения». Текст «Свода заповедных зако­нов Кайтаг-Дарго» написан арабским шрифтом на ур-карахско-кайтагском наречии.

Основание селения жители относят к доисламско­му периоду. Как и во многих дагестанских аулах, на-

чало заселения здешних земель жители приписывают трем братьям. Их имена — Хуркан, Уркакан и Ду-укан. Первые два имени имеют отношение к Урахи и Уркараху. Третий же брат основал Дуакар, название которого происходило от имени Дуук.

По преданию, в древности в Дуакаре и на его ху­торах Хала-Барка и Сунья жили армяне. Название Сунья произошло от названия местности Сана.

Дуакар относится к Сиргинскому обществу. Более других селений Сирги он подвергался набегам лак­ских феодалов, бывал даже разграблен и сожжен. По­рой происходили стычки и с другими соседями по обычной причине — земельным спорам. По местному преданию, летняя пастбищная гора Ханихирала ранее принадлежала дуакарцам, но была ими отдана ура-ринцам по «маслагьату» — в качестве возмещения за убитых в стычке ураринцев.

Даже по местным представлениям о среднем уров­не жизни (весьма скромном) дуакарцы раньше жили исключительно бедно. В домах двери заменяли и окно и нередко дымоход.

Считалось нормальным изнашивать одну смену бязевой одежды в год. Если же она изнашивалась не­сколько раньше, то не оставалось ничего иного, как огорчаться из-за плохого качества бязевого «отреза».

Ввиду того, что своего хлеба в Дуакаре до следую­щего сезона не хватало, жителям его приходилось от­правляться на заработки в Теркеме (эти походы обоз­начались даже специальным термином — таша). На плоскости многие заболевали малярией, терпели бед­ствия.

Колхоз в Дуакаре был создан довольно рано. Ма­гомед Алибеков вспоминает, что он и трое его братьев были первыми членами колхоза. Затем в колхоз всту­пил весь их тухум (возможно, сыграла роль и тради­ционная родственная солидарность), а за ними посте­пенно и все остальные сельчане.

Интересные выводы из наблюдений над изменени­ем коллективной психологии дуакарцев высказал парторг Аллай Умаров. Коллективный труд дуакарин-цев совершенно разрушил былую семейную замкну­тость. Более того, когда приходится обрабатывать мел­кие участки и колхозное руководство поручает это де­ло отдельным семьям, большинство из них отказыва-

ется, говоря, что при коллективной работе возрастает

желание трудиться, возникает настоящий азарт сорев­нования; работа с песнями, шутками лучше спорит­ся, а это гораздо больше по душе людям.

6. УРАРИ

Аул этот я посетил трижды, последний раз — в 1960 году. В то время я и сделал для себя эти замет­ки. Моими собеседниками были Магомед Бахмудов из Урхншца-махи (68 лет), Махад Аммаем (67 лет), Гасан Багомаез (65 лет), Сайд Багомаев (78 лет), М. Н. Аб-дурашидов, Гаджи Бахмудов (90 лет).

В полутора километрах от Урари находятся разва­лины аула, откуда переселились сюда предки урарин-цев. Старики рассказывают, что местность эта называ­лась Каркара (слово происходит от «тара» — нападе­ние).

Организуя нападение на соседей в ночное время, ураринцы надевали на себя маски, изображающие со­бак и других зверей. Когда ураринцы основали ны­нешнее селение, то назвали его по прежнему наимено­ванию жителей — Урмари. Потом аул стал называть­ся Урари (в начале — Урарси).

Урари был центром Сиргинского общества, куда входили также селения Гуладты, Цугни, Гулебки, Урари, Наци, Нахки, Кубачи-махи, Дуакар, Косагу, Дзелебки, Урцеки, Сутбук, Бакни, Хуршни, Мирзети и другие. В местности Акина проводились собрания общинников всех этих аулов для решения общих воп­росов.

В Урари была резиденция главного сирганинского кадия. В период Кавказской войны во главе Сирги стоял Багомед-кади. Любопытно отметить, что до Ба-гомед-кади главным кадием Сирги был его отец Пия-та. После войны главным кадием стал Аллага Бах-муд.

Из Урари назначались кадии и в некоторые дру­гие аулы Сирги — в Цугни, Гулебки, Нахки, Гуладты.

На краю Урари до недавнего времени сохранялся нижний этаж круглоплановой башни со следами амб­разур. Она называлась «Кусса» — по имени известно-

2* 19

го в народе защитника села. Говорят, что раньше внутри этого строения можно было проследить начала четырех подземных ходов, тянувшихся на значитель­ное расстояние.

Основную массу сиргинцев составляли свободные крестьяне-общинники, которых во многих районах Дагестана называли узденями. Однако в Сирге термин «уздень» не употреблялся. В прошлом сиргинок выда­вали замуж только за сиргинцев и не было случая, чтобы жених был не сиргинец.

Интересно, что в прошлом сиргинцы совершенно не занимались отгонным животноводством.

В Урари главным тухумом считался Хуллата-ка-ди, затем тухум Багамма-кади, после него — Омар-ка­ди, а за ним — Аллайи. Больше всего сведений сох­ранилось в ауле о тухуме Аллайи. В столкновениях с другими тухумами он всегда выходил победителем из-за многочисленности мужского населения. Пользу­ясь этим, тухум захватывал лучшие сенокосные и пахотные земли.

Для прошлого Дагестана весьма характерно про­явление феодального произвола. Но в Сирге эти явле­ния достигали исключительных размеров. Как выра­зился один из моих собеседников, «это было время насилия, кто имел силу, тот и был прав». Урари как наиболее сильный и влиятельный джамаат, претендо­вал на гегемонию в Сирге. Ураринцы позволяли себе в летний пастбищный период пользоваться для выпаса своего скота пастбищами соседей — аулов Гуладты, Цугни, Нахки. Более слабые, они не могли ничего предпринять и вынуждены были мириться с этим. Это пример внеэкономического принуждения со сто­роны джамаата Урари, выступающего как «корпора­тивный феодал» во главе с главным кадием.

Поведали мне и такую историю: «Ураринцы нача­ли выпас скота на земле нахкинцев. Те пожаловались кадию, но на суде, происходившем на спорном участ­ке, представители ураринцев, заранее насыпав в чары-ки своей земли и положив под папахи по головке чес­ноку, присягнули, что «стоят на своей земле», а если это не так, то пусть божье проклятье падет на головы под их папахами».

В данном случае главным является не то, был ли этот эпизод на самом деле, — важно другое: в обще­ственном мнении жители Сирги ураринцы выступают как притеснители. Та же роль отводится этому джа-маату в рассказах о междоусобных стычках. Так, кро­ме описанного выше эпизода о «маслагъате», в резуль­тате стычки с дуакарцами, во время которой погибло немало и ураринцев, к Урари отошел дуакарский земельный участок Узрая.

После вхождения Дагестана в Российскую импе­рию произвол в Сирге принял административные фор­мы. Носителями его чаще всего были назначаемые царской администрацией наибы. В Сирге помнят наи­бов Нурбаганда Муртазалиева, Зухума, Шахбана, Мирза-Гасанова Магомеда. Последним наибом в Сир­ге был Гарун Буттаев.

Общее возмущение вызвал случай, когда наиб Га-рун ударил Чахти-Мусу Буттаева (однофамильца) из с. Урга за то, что тот недостаточно быстро явился по вызову наиба. Этот случай помнят еще до сих пор.

Другой эпизод я подробно изложил ранее (отказ крестьянина Амирбека-кади молиться по принужде­нию наиба, — в качестве штрафа ему пришлось от­дать трех баранов).

Еще один пример принуждения к «религиозному благочестию». Кадии обязывали каждого уметь чи­тать Коран. Если же у человека не было возможности учиться, он обязан был вызубрить соответствующие места коранического текста наизусть (чаще всего не понимая их смысла). Только выполнив это требование, человек мог рассчитывать на получение махара. Ина­че кадий отказывался оформить махар.

Ураринцы много рассказывают о Шуабла Рабада-не как о справедливом человеке и заступнике бедноты.

Ураринский колхоз был организован в 1930 году. Вначале в колхоз вступили семнадцать человек. Пер­выми колхозниками были Маход Аммаев, Магомед Гусейнов, Магомед Махаев. В 1936 году в колхоз вступили все ураринцы.

7. КУБАНИ

Говорить о Кубачах и легко, и трудно. Легко пото­му, что Кубачи, пожалуй, — наиболее известное селе­ние Дагестана, а изделия кубачинцев известны далеко за пределами республики и страны, конечно, известны они и читателю. Трудно же говорить о Кубачах и по­тому, что об этом селении много написано учеными и журналистами, и потому, что культура и быт его очень своеобразны даже по дагестанским понятиям, и потому, наконец, что жизнь и искусство Кубачей не стоят на месте, а все время оказываются перед новы­ми проблемами.

Если не считать впечатлений ранней молодости, то надо сказать, что впервые я взглянул на Кубачи вни­мательно в 1935 году, когда прибыл туда в составе этнографической экспедиции Е. М. Шиллинга. С тех пор я не раз бывал в этом селении.

Ниже будут изложены мои впечатления от посеще­ния Кубачи в 1960 году.

Несмотря на обилие литературы об этом селении, история Кубачей еще не написана. Преобладающая часть литературы о кубачинцах посвящена их искус­ству и ремеслу, — это полезная и интересная тема. Своеобразная художественная культура кубачинцев оформилась постепенно и является результатом всей их многовековой истории.

В области художественной культуры основное вни­мание исследователи обращают на орнамент и на гра­вировку. Гораздо меньше «повезло» кубачинской тех­нологии, а ряд технических приемов (кроме гравиров­ки) описан почти скороговоркой.

Изучать надо все, чем живет народ: и хозяйство, и идеологию, и пищу, и одежду. Неясными остаются еще многие вопросы: почему искусство обработки ме­талла столь давно и пышно расцвело именно в Куба­чах? Ведь объяснить это только спросом внешнего рынка заведомо невозможно! Как с. Кубачи стало крупнейшим и своеобразным центром металлообра­ботки, если нигде поблизости нет рудных выходов или каких-либо следов местной металлургии? Очевидно, без связи с сопредельными землями, т. е. с внутрен-

22 >

ним Дагестаном, кубачинцы попросту не смогли бы просуществовать. На все эти и многие другие вопросы предстоит ответить историкам.

* * *

Пусть несколько кубачинских преданий, записан­ных мною в 1960 и в предыдущие годы со слов Маго­меда Шихумова (86 лет) и других кубачинцев, послу­жат небольшим дополнением к обильным историчес­ким фактам о прошлом кубачинцев.

Селение это известно под названием Кубачи. Но у акушинцев оно именуется Арбучи, сиргинцы называ­ют кубачинцев ургабука. Сами кубачинцы называют себя угбуг («губители народа»). Это древнее прозвище кубачинцев появилось еще в те времена, когда предки их специализировались на изготовлении оружия, кольчуг и шлемов и снабжали им все окрестные зем­ли. Соседи называют их и по-другому: «пранг», «пранг-капур», т. е. «франки», имея в виду отходни­чество кубачинцев в государства Запада и Востока.

О происхождении кубачинцев существует несколь­ко легенд. Но суть всех их сводится к одному: куба­чинцы являются переселенцами из других мест.

В передаче этнографа прошлого века А. В. Кома­рова, в одной из этих легенд рассказывается следую­щее: один из персидских шахов задолго до появления арабов в Дагестане вывез из Рума (Греции) несколько оружейников и золотых дел мастеров с семействами и поселил их в Дербенте. Через некоторое время дер-бентцы, будучи недовольными чем-то новоселами, вы­гнали их из города. После долгих бедствий и странст­вий по горам иностранцы поселились там, где сейчас расположено с. Кубачи, укрепили его башнями и за­нялись изготовлением и отделкой оружия. Вскоре се­ление разрослось, и кубачинцы приобрели известность как искусные мастера. Пользуясь своим влиянием и удобным расположением селения, кубачинцы сумели сохранить свою независимость от кайтагского уцмия.

Легенда эта не местного происхождения, и не сами кубачинцы ее придумали. В ней сквозит пренебреже­ние к местному населению и стремление выделить ку­бачинцев из общей массы коренных жителей Дагеста­на. Авторам этой легенды важно было подчеркнуть, что дагестанцы самостоятельно не смогли бы достичь

того совершенства и высокохудожественного мастер­ства, которыми отличаются изделия кубачинцев, испы­тавших якобы влияние Запада.

Нелепость подобных утверждений вполне очевид­на. Кубачинцы — коренные жители Дагестана: ни по языку, ни по материальной, ни по духовной культуре их невозможно отделить от остального населения края. Культура их самобытна и своими корнями ухо­дит в толщу родной дагестанской и общекавказской среды.

Название Кубачи село получило сравнительно не­давно, всего несколько веков назад. Слово это означа­ет «кольчужники». По преданию, с. Каракорейш тоже хотело получить это почетное название, но не смогло. Кубачинцы рассказывают, что их селение уже тогда имело больше прав на такое название.

Кубачи было образовано жителями семи неболь­ших окрестных селений, развалины которых сохрани­лись к моменту моего посещения. Их названия: Да-ца-Мажи, Дешлижила, Муглила, Анчи-Бачила, Куба-санила, Шахбана-махи, Бикай.

Раньше в ауле было пять огромных башен с толс­тыми стенами (остатки двух из них уцелели, одна превращена в жилой дом). В башнях постоянно нахо­дился отряд из сорока юношей-воинов, батырти, всег­да готовых к бою, нападению. Круглые сутки ждали их оседланные лошади, готовые по первому сигналу броситься навстречу врагу. Состав этого отряда посто­янно менялся, место отслуживших сейчас же занима­ли новые батырти из кубачинских юношей. Ничто не должно было отвлекать их от службы, ослаблять их готовности к немедленному удару. Предвидя возмож­ность ночной тревоги, днем они спали. Во время несе­ния службы никто не имел права видеть кого-либо из батырти. Ранее я уже публиковал легенду о том, как была наказана мать, настаивавшая на свидании с сы­ном —• батырти: ей бросили его отрубленную руку.

Название башен, где располагались богатыри, — чабкан-ци — отражало и их назначение: «чабкан» — нападение, «ци» — по-кубачински укрепление).

Кроме того, в Кубачах была оборонительная стра­жа •— так называемые чинна. Чинна жили в башне в

нижней части аула. Примечательно, что в селении была и дружина, разделенная на отряды с соответст­вующими функциями: обороны и нападения. Дружи­на эта содержалась не феодалом, а джамаатом, пол­ностью им контролировалась и резко отличалась от феодальной организации. Система постоянной смены воинов в составе отряда препятствовала превращению военного дела в профессию и выделению верхушки во­енного сословия, стоящего над рядовыми общинника­ми. Сословные различия не существовали у кубачин­цев вообще. В Кубачах никогда не было рабов.

Однажды каракорейшцы угнали табун кубачин­ских лошадей. Кубачинцы немедленно объявили тре­вогу и выступили в поход на Каракорейш. Свой табун они отбили, однако в битве погибло сорок кубачин­ских юношей.

Каракорейшцы почему-то сочли себя обиженными и попросили талкана из с. Дибгалик быть посредни­ком в споре между ними и кубачинцами. Тот согла­сился, признал правоту кубачинцев и их право на требование возместить потери. Селение Кара-Корейш уступило кубачинцам пастбищную гору Лимзла-бах. (О тайных похоронах сорока погибших юношей я уже писал ранее.)

Факт подхода Надир-шаха к Кубачам известен. Кубачинское предание говорит также об осаде Куба-чей войсками Надир-шаха и о том, что персы захва­тили все кубачинские источники воды.

В своих изделиях кубачинские мастера употребля­ют несколько видов «накиша», т. е. орнамента. При­вожу названия некоторых из них: «тутта» (ветка, де­рево), «мархарай» (заросли — орнамент в виде спира­ли с головками, иногда суживающийся к концу), «тамгъа» (пятно), «мум» — вытянутая в виде пояса композиция. Существуют и другие: «москов накьиш» (московский орнамент), «гуржи накиш» (грузинский орнамент).

В доме заслуженного деятеля искусств РСФСР, из­вестного, .всеми признанного мастера Расула Алихано-ва я встретился с группой мастеров-кубачинцев, пре имущественно пожилых людей.

Много интересного узнал я от них о кубачинском художественном ремесле. Мастера с увлечением рас­сказывали о редких художественных и технических приемах, которые сейчас встретишь не часто. Вот не­которые из них.

Насечка золотом и серебром по стали и железу. Мастерами этого дела были Шахбан Надуниев и Муса Юхаранов.

Насечка делалась следующим образом. Сперва на поверхности стали нарезался узор, затем по узору на­кладывалось золото и серебро. В последнюю очередь изделие нагревали до получения темно-синего цвета, после чего его тут же опускали в воду. Золотой или серебряный узор хорошо смотрится на гладком тем­но-синем (вороненом) фоне. Воронение не только укра­шает металл, но и защищает его от коррозии. К сожа­лению, мастеров этого дела уже нет в живых, и этот прием в настоящее время не применяется.

Эмалевая работа издавна производилась в Куба-чах. Применялась и перегородчатая эмаль, и наклад­ка эмали на гравированую поверхность. Делалось это так же, как ныне накладывается чернь. При накладке эмали поверхность изделия остается совершенно глад­кой, а блестящий цветной орнамент выгодно выделя­ется на серебряном фоне. Лучше всех это делали про­славленные мастера братья Тупчиевы. Круглый сто­лик их работы, выполненный с применением этой тех­нологии, и сейчас выставлен в Республиканском крае­ведческом музее.

К сожалению, ныне на Художественной фабрике нет мастеров, применяющих эмаль. И только отдель­ные мастера изготовляют портсигары, мундштуки, пудреницы, ступки и другие предметы с применением эмали.

Филигрань. В технике ажурной филиграни куба-чинцы некогда создавали свой стиль. Филигрань бы­вает сквозная и накладная. Этим способом изготовля­ются браслеты, серьги, брошки и другие украшения.

Особенной красотой отличались филигранные работы старых мастеров Расула Куртаева, Закарьи Шахаева, Рабадана Чутова. К сожалению, ныне в артели не применяют филигрань, да из молодых мастеров никто ею и не владеет.

Резьба по кости была широко распространена в Кубачах. Не забыта она и сейчас. Подобные работы выполнял и сам Р. Алиханов, и Гаджи-Бахмуд Маго­медов, и Г. Кишев, и Ю. Юзбашев и другие. Однако учеников у этих мастеров нет, хотя инициативные мо­лодые мастера пробуют свои силы в резьбе. Среди ос­новной продукции фабрики ее вовсе нет.

Насечка по кости (инкрустация кости металлом), насколько было известно моим собеседникам, не вы­полнялась нигде, кроме Кубачей.

На гладкой поверхности слоновой кости или прос­то обычной кости (на головках газырей, накладках оружия, бляшках ремней) вырезался узор, заполняв­шийся затем золотом, серебром или другим метал­лом. Однако сейчас этот прием совершенно забыт.

Когда речь зашла о современном кубачинском ху­дожественном производстве, мастера единогласно от­метили его заметный технический прогресс, возрос­шую культуру производства.

В 1924 году в Кубачах впервые было организовано кооперативное объединение (позднее была создана ар­тель), носящее название «Художник». В настоящее время под этим названием работает целая фабрика. Если раньше кубачинские мастера работали в тесных кустарных мастерских, то теперь они работают в фаб­ричном помещении. Однако, будучи временно приспо­собленным, оно тоже недостаточно хорошо, плохо ос­вещено. Но мои собеседники тут же добавили, что уже строится первый этаж новой Художественной фабри­ки, где все будет по последнему слову техники (к сло­ву сказать, это было в 1960 году, сейчас Художествен­ная фабрика давно работает в новом здании). К рабо­те стали привлекать женщин, чего раньше не было. В работе по серебру занято около двухсот кубачинок. Кроме того, около ста женщин вяжут узорчатые нос­ки, а двадцать кубачинок ткут ковры.

Раньше большинство изделий делалось одним мас­тером от начала до конца. Теперь процесс изготовле­ния изделий разбит на последовательные операции, на

выполнении которых специализируются мастера-зла-токузнецы — рабочие фабрики.

Монтировщики«выкраивают» изделия из листового серебра, придают им нужную форму. Гравировщикинаносят резцами орнамент. Шабировщикинакладыва­ют чернь. Полировщикидоводят поверхность до блес­ка. Гальваникипроизводят золочение. (Кстати, в древ­ности кубачинцы не знали этой специальности; она появилась в Кубачах лишь с появлением электри­чества).

Разделение труда улучшает качество продукции и резко повышает производительность труда, а следова­тельно, и количество выпускаемых изделий. Больше того, в наше время сложной профессией златокузнеца овладели и кубачинки. Среди них Манаба Магомедова получила всесоюзную известность.

«А качество? — спросил я. — Я имею 'В виду ху­дожественное качество». Здесь тон моих собеседников стал менее веселым. Постепенно выяснилось, что как раз художественная сторона кубачинских изделий за­метно страдает. Кубачинское художественное ремесло развивается однобоко: преобладают гравировка, чер­нение, иногда золочение. Недаром увлекательные рас­сказы моих собеседников о насечке золотом и сереб­ром, о резьбе и насечке по кости, об эмалях кончались одинаково печально: «Было..., мастера пока есть..., сейчас не делают...».

Мастера пока есть!.. А как обстоит дело с ученика­ми? Фабрика имеет учеников. Их оказалось всего две­надцать. (Замечу, что сейчас обучение художествен­ному ремеслу проводится в средней школе, а школьни­ки проходят обязательную практику на фабрике.)

В настоящее время в кубачинском искусстве не находят применения некоторые художественные цен­ные приемы, в то время как на создание технологии изготовления истинно художественных изделий ушли века. Пока еще живы немногие мастера — носители всей этой сокровищницы традиционного кубачинского мастерства. Но то, что не находит применения, обре­чено на исчезновение — таков закон жизни. И вызы­вает огромное сожаление то, что вся эта блестящая технология, выработанная веками в результате бесчис­ленных, непрерывных ремесленных экспериментов, постоянных порывов творческого духа целых династий

мастеров-художников, в кропотливой работе над каж­дой вещью, исчезает.

На мой вопрос о том, какие из старинных художе­ственных приемов применяются в настоящее время, мне ответили, что изредка, для изготовления единич­ных заказных предметов, предназначенных для по­дарков, кроме гравировки, черни и золочения приме­няется резьба по кости, очень редко — эмаль. Что же касается насечки золотом и серебром на стали или кости, то сейчас их не делают вообще.

В чем же причина того, что некогда прославлен­ное искусство все более упрощается и обедняется, а возможность утраты неповторимого, уникального нас­ледия многовековой художественно-ремесленной шко­лы стала реальной угрозой? Отметим, что утрачены будут не вещи — они уже сделаны и навеки останутся в музеях и коллекциях. (Мне рассказывали, что кубачи-нец Гаджи Ахмедов изготовил письменный прибор в виде нефтяной вышки из серебра, который был пре­поднесен В. И. Ленину 7 ноября 1922 года от имени бакинских рабочих Азнефти. В настоящее время при­бор хранится в Музее В. И. Ленина в Москве. В 1935 году я лично отвез в Москву саблю, сделанную в Ку­бачах. Эта изумительно красивая сабля, украшенная цветной эмалью, занимает достойное место в Музее народов СССР.) Утрачено будет более дорогое — вся сумма ремесленного опыта, секретов, знаний и навы­ков, невидимое, хранящееся в памяти старых масте­ров наследие, неизбежно исчезающее без применения и без передачи ученикам.

Ответ, который я получил на волнующий меня во­прос, вкратце был таков. Фабрика «Художник» входит в систему предприятий Министерства местной про­мышленности республики и приравнивается к мелким предприятиям, изготовляющим ширпотреб, игрушки и т. п. Она так же, как и эти предприятия, должна вы­полнять план по количеству выпускаемых. изделий. Качество их определяется утвержденными стандарта­ми, а понятие художественногокачества изделия как произведения искусства отступает на задний план.

Отношение к этому вопросу высказал Р. Алиха-нов: «Художественный промысел нельзя полностью механизировать. Такие работы, как монтировка и т. п., можно и нужно, нанесение узора «накиш»—никогда».

Очередной мой вопрос к собравшимся был, естест­венно, следующий: как можно помочь кубачинцам сохранить их искусство? Мои собеседники, видимо, и раньше думали над этим вопросом, потому что ответ они дали сразу же. Фабрика в Кубачах находится в ведении Министерства местной промышленности, а это предопределяет отношение и требования к труду куба-чинцев, это наносит невольный вред его искусству. Од­нако из этого положения есть выход, правильность ко­торого доказана опытом. Кубачи следует перевести в ведение Художественного фонда СССР. Так в свое вре­мя поступили с известным центром художественной росписи Палехом, и успешное развитие палехского ис­кусства подтвердило правильность такого решения во­проса. И действительно, это, пожалуй, самый реальный путь спасения тысячелетнего, уникального искусства Кубачей.

Если взглянуть на дело с утилитарной стороны, де­ло обстоит так. Благосостояние советского народа ра­стет с каждым годом. Все более возрастают духовные потребности людей, их тяга к прекрасному, все глуб­же проникающему в быт. Чем же удовлетворить эту потребность? Ведь не штампованным же подстаканни­ком? Растет спрос на предметы художественной цен­ности.

С другой стороны, международные связи нашей страны постоянно расширяются, растет объем внешней торговли. В многообразном ассортименте советского экспорта кубачинские изделия смогут занять значи­тельное место. Но будут иметь спрос лишь высокоху­дожественные произведения, отмеченные индивиду­альностью художника, высоким уровнем его мастер­ства.

Согласно «Справочнику административно-террито­риального деления ДАССР» и другим официальным данным, Кубачи — промышленный поселок городско­го типа, в котором около пятисот хозяйств и около двух тысяч населения. Разумеется, я не ожидал уви­деть «поселок городского типа». Моему взору предстал обычный горный аул, с кладбищем, где памятники восходят к XII—XIV векам, аул, увенчанный двумя боевыми башнями, в одной из которых некогда жили

средневековые батырти. А ниже — многоэтажные, тщательно возведенные из тесаного камня дома с га­лереями, архитектурными украшениями, плоскими крышами. Улочки проходят то в «тоннелях» (сквозь застройку), то по мостикам, нависающим между кру­тыми склонами построек, в кладке которых попадают­ся барельефы XII, XIV, ХУ веков.

Кубачи — селение уникальное, селение удивитель­ных мастеров, талантливых, трудолюбивых людей. И это вызывает гордость у любого дагестанца. Как соо­течественник-историк, я горжусь им, его удивительны­ми мастерами, его заслуженной славой. Интересна, полнокровна жизнь современного Кубачи.

Вхожу во внутреннюю часть старого аула — слож­ный лабиринт «тоннелей», узких проходов и улочек. В некоторые места, по-видимому, никогда не попадает солнце: там очень сыро, местами стекаю'т потоки гря­зи. Во время дождя или таяния снега вода, иногда вместе с нечистотами, течет между домами, стоящи­ми впритирку или громоздящимися один на другой. Теснота кругом такая, что трудно найти место, где бы можно было посадить дерево. Удивляюсь хитроумию сельчан, разбивших у своих домов, ниже башен, цвет­ники.

Идти становится трудно... Вспоминаю беседу с председателем сельсовета Юсупом Ахмедовым. Он озабочен тем, что значительная часть времени куба-чинцев уходит на преодоление крутых подъемов и спусков, пожилые же люди вообще стараются не вы­ходить из своего квартала. В прошлом такая топогра­фия селения помогала отражать атаки врага (навер­но, эта проблема была актуальна в XII веке), но вот уже несколько сот лет с. Кубачи не подвергалось вра­жеским нашествиям, а ходить по таким дорогам на работу людям приходится каждый день. И не только на работу. В черте аула нет ни одного источника во­ды, и женщины несколько раз в день ходят по этим трудны?,! тропам за водой с традиционным мучалом.

Несколько лет тому назад был предложен план благоустройства аула.

В настоящее время недалеко от Кубачей, на ров­ной, пологой местности Ихакажила уже начато строи­тельство поселка-спутника. Состоять он, видимо, будет из стандартных современных домов, похожих друг на

друга, как стандартные подстаканники последних лет, со всеми возможными в здешних условиях ком­мунальными удобствами. Это действительно позволит решить многие вопросы о благоустройстве селения Кубачи.

Но что мы получим, застроив Ихакажилу? К ты­сячам⁴ промышленных поселков нашей страны приба­вится еще один. Но при этом мы потеряем уникаль­нейший, неподдельный памятник культуры XII века — подлинно средневековый город. Заброшенные аулы, как опыт показывает, разрушаются в среднем через сорок — пятьдесят лет. Каково же отношение к этому кубачинцев? Теперь, когда постройка посел­ка-спутника становится реальностью, далеко не все согласны оставить свои старые жилища, обжитые ме­ста.

Возникает такая мысль: а что, если наряду с пост­ройкой нового поселка благоустроить старое селение? В средневековые дома провести водопровод, газ, паро' вое отопление, «усилить» плоские крыши водонепро­ницаемыми покрытиями (как это делается в Дербенте и других местах), построить канализацию, соорудить каменные лестницы на наиболее крутых подъемах... Пожалуй, в таком благоустроенном с. Кубачи жизнь ни в чем не будет уступать современным требованиям, а селение будет сохранено. Конечно, реализация этого варианта потребует значительных капиталовложений, но, по-видимому, не намного больше, чем на построй­ку нового поселка, особенно если учесть, что будет сохранен бесценный древнейший и уникальнейший культурно-исторический памятник.

С особой остротой запечатлелись в моей памяти некоторые детали свадьбы кубачинцев, заставившие меня пристальнее взглянуть и на особенности их быта.

Уже подъезжая на автобусе к Кубачам, я стал за­мечать некоторые изменения в облике пассажиров. А после того, как мы миновали Уркарах и в машине остались, видимо, почти одни кубачинцы, я заметил, что то одна, то другая женщина доставала из своей сумочки традиционный белый къаз (платок) и надева­ла его на себя: большинство пассажиров ехало на свадьбу.

Не стану подробно описывать свадебный обряд: детали его подробно даны у Е. М. Шиллинга и других этнографов, да и сам я не раз использовал некоторые его элементы в своих университетских лекциях в ка­честве примеров пережитков доисламских верований.

Обратил я внимание здесь на абсолютное отсутст­вие калыма — кубачинцы ограничиваются подарками (правда, ценными), предназначенными исключитель­но для невесты. Мужчины почти все были в современ­ной модной одежде хорошего качества. Но, странно, это не выглядело нарушением традиции. Быть может, традиционное отходничество мужчины и, таким обра­зом, невольное приятие им одежды, бытующей за пре­делами аула, сделали традицией и эту бытовую черту.

Зато женщины в основном были в традиционной кубачинской одежде (современной была только обувь): длинное платье свободного прямого покроя, белый къаз, по-особому повязанный на голове, много украшений (браслеты, перстни, ожерелья, серьги), из­готовленных преимущественно кубачинскими масте­рами. Среди нарядов преобладали платья всех оттен­ков красного цвета — от темно-розового до темно-ма­линового и бордо. Платки, а нередко и платья были сплошь усыпаны чем-то вроде золотых блесток. При­смотревшись, я увидел, что это множество отдельных вышитых золотой ниткой элементов узора. Ткань платков обработана особым образом, все еще встреча­ются самодельные платки, ткавшиеся на заказ в с. Кища и других местах. Но едва ли не самым приме­чательным была та естественность, с которой носили кубачинки эту старинную одежду. • Я воочию убедил­ся, что традиционная одежда может отлично соче­таться с современной модной (в данном случае с муж­ской), причем обладательницы ее нисколько не проиг­рывали.

Началась традиционная свадьба. Али Алиев, сын гравировщика Гаджи Алиева, женился на работнице фабрики Патиме Гаджиатаевой. Женщины яркими декоративными пятнами окружали площадь, танцы длились, как всегда, долго...

Я вернулся в дом, где гостил. Видимо, свадьба со­ответственно настроила меня: повсюду теперь мне бросалось в глаза органическое сочетание черт совре­менного и традиционного. Безукоризненная чистота,

порядок в комнатах. Современная мебель отлично со­четалась с коврами, оружием, старинной посудой (не говоря уже о «кубачинской комнате» с традиционным убранством, которая имеется в большинстве домов).

На следующий день я оказался в доме жениха, ку­да пришла большая группа женщин, принимавших участие в свадьбе. Поприветствовав всех находивших­ся в доме, женщины заняли самую большую комнату и начали веселиться. Хозяйка дома хлопотала над угощением для них. И тут я заметил, как мужчины, не сговариваясь, стали помогать ей. Один из них, не дожидаясь моего вопроса, пояснил, что женщинам на­до делать приятное; причем все было очень естествен­но, никто ни в малейшей степени не чувствовал сму­щения. Вдруг из женской комнаты прозвучала прось­ба: нужен партнер для танцев, и женщины просят выделить мужчину. Незнакомый мне человек (род­ственник жениха, как сказали мне потом), одетый в черкеску, с кинжалом, в папахе (правда, без башлы­ка и в рубахе вместо бешмета) вошел к ним. Зазвуча­ла музыка...

Наконец мужчины под руководством хозяйки справились с угощением. Через некоторое время был «отпущен» и «уполномоченный по танцам». От уста­лости он едва держался на ногах.

Во время угощения все предпочли сидеть на коврах, застилавших пол. Впрочем, желающие могли сесть и на стулья, входили и выходили из помещения также без особых церемоний. Хотя угощение было обильным и приятным, я заметил, что едва ли не большее удоволь­ствие гости получали от беседы, шуток, пения и т. п. Спиртные напитки не заставляли никого терять голо­ву.

На другой свадьбе я видел, как после заключи­тельного веселья и танцев, когда гости, утомленные и довольные, разошлись, тесный круг родственников со­брался в «кубачинской» комнате. Зажгли традицион­ный очаг (хотя в коридоре стояла газовая печь), гото­вили на нем пищу, долго беседовали перед расставани­ем (было много приезжих). Как и все, я сидел на ков­ре и думал о том, что умелое сочетание современного и традиционного в культуре, быту — дело нелегкое, это тоже своего рода искусство.

Никто не станет спорить с тем, что надо брать из

прошлого лучшее и уметь органически сочетать его с настоящим, обогащая его. Но всякий ли раз это удает­ся? В Советском Союзе, пожалуй, наиболее удачные сочетания такого .рода мне пришлось видеть в Арме­нии, в архитектуре ее городов, сочетающих современ­нее материалы и конструкции с традиционными архи­тектурными формами. За рубежом наиболее известным примером органического сочетания современной куль­туры с традиционными ее формами является, видимо, Япония.

Кубачинцам явно больше, чем кому-либо в Дагес­тане, удается органично сочетать свое древнее, тради­ционное с современностью. Что помогает им в этом? Быть может, обостренное чувство меры, выработанное занятием искусством в течение долгого времени. И, может быть, естественная насыщенность их труда и быта эстетическими ценностями, умение сохранить некое внутреннее равновесие, соблюсти органичную, ес­тественную меру во всем—одна из причин их сравни­тельного равнодушия к религии. Да, они были гра­мотными мусульманами, исполнявшими . традицион­ные обряды и т. п., но не более этого. Кубачинцы никогда не были фанатиками, недаром соседи звали их в шутку «пранг-капур» (французы-безбожники). Утолив духовную жажду истинными ценностями, они уже не испытывали потребности в религиозном ми­раже.

Как видно из сказанного, с. Кубачи наводит своих посетителей на многие размышления. Этот аул, долго изучавшийся историками, археологами, эпиграфиста­ми, искусствоведами, архитекторами, описанный жур­налистами и писателями, исследован лучше, чем большинство селений Дагестана, и все же не «исчер­пан» до конца. А ведь это лишь одна страница да­гестанской истории и культуры.

ПОЕЗДКА ПО АУЛАМ КАЙТАГСКОГО РАЙОНА

Кайтаг расположен недалеко от Дербента, и с ран­него средневековья вплоть до XIX в. их исторические судьбы были тесно связаны. Здесь разворачивались со­бытия, оказывавшие большое влияние на внутреннюю жизнь Дагестана. Поэтому меня как научного работ­ника Кайтаг интересовал давно. В здешних историчес­ких преданиях нашли определенное отражение круп­ные события, связанные с Дербентом. Результатом не­обычно динамичной исторической жизни Кайтага яв­ляется и его этническая пестрота, примечательная да­же в условиях многонационального Дагестана: издав­на здесь живут кайтагцы, даргинцы, горские евреи, те-рекемейцы, кумыки (в наше время состав населения района стал еще более разнообразным). Кроме того, Кайтагское уцмийство оказывало большое влияние на жизнь всего Центрального Дагестана, через его терри­торию вели в глубь гор важные исторические пути, а позже Терекеме стал буквально житницей Централь­ного Дагестана и местом отходничества для табасаран­цев, верхнедаргинцев и др.

Последняя поездка моя по аулам Кайтага состоя­лась в июне 1960 года по маршруту: Маджалис — Джигия — Шиляги — Хадаги — Джавгат — Джи-бахни — Джинаби — Баршамай — Санчи —Карацан.

Не могу не упомянуть с благодарностью моих по­стоянных спутников по Верхнему и Нижнему Кайтагу и добровольных помощников Бабалая Ахмедова, Иман-Загида Шарипова, Джамалуддина Каймаразова. Ребята были достойны высшей похвалы. Они перено­сили вместе со мной все тяготы пути, помогали всем, чем могли, чтобы я лучше узнал Кайтаг.

1. МАДЖАЛИС

•

Маджалис — районный центр Кайтагского рай­она. В местных письменных источниках можно найти сведения, что основан он в 1588 г. кайтагским уц-мием.

Возможно, однако, что эти сообщения источников относятся к моменту поселения в Маджалисе уцмия и превращению аула в третью по счету его резиденцию.

Освоение же данной местности людьми могло про­изойти и раньше. Местное предание гласит, что первы­ми поселенцами здесь были три брата — выходцы из с. Калкни (ныне Дахадаевского района). Старшего из них звали Алхасом. Из его потомства образовались родственные тухумы Завзановых, Исрапиловых и Шамхаловых.

Вторая тухумная группа пришла из с. Кища — от них пошли Гаджибамматовы и Алхиловы.

Третьими были выходцы из Каякента — тухум Такаевых.

Четвертый тухум переселился из Ахмедкента — это Чамсудиновы, Абд