 |
|
Они со звЁзд вернутся
Вновь на Землю
Когда шли к дому, где правнук Никодим их ждал, сказала Любомила:
— Я думаю, сейчас нам, Радомир, с ребёнком нашим затеять игру в жизнь необходимо.
— Что за игра? Я о такой не слышал, — удивился Радомир.
— В неё и я никогда не играла. Но в детстве слышала, как два старых волхва о ней друг с другом говорили. Игры той смысл в том заключался, что один проигрывал с ребёнком этапы жизни всей, второй — в деталях мысленно всё, что о жизни знал, быстро-быстро вспоминал. О них рассказывал ребёнку мысленно. И, если яркой мысль рассказчика была, ребёнок подсознанием рассказ запоминал. Взрослея, он мог в себе найти подсказок множество о жизни.
— Кто будет с внуком играть, ты как считаешь, Любомила?
— Ты, Радомир, я поведу мысленно рассказ.
— Но как успеешь всё мудрое о жизни ты рассказать за час? Ведь через час нам Никодимку спать укладывать пора.
— Успеть я постараюсь, ты начни игру, хлопком в ладони этапы жизни отмечай.
Четырёхлетний Никодим навстречу им бежал, раскинув руки. Его, схватив, подбросил в воздух Радомир, на землю вновь поставил и сказал:
— Недавно я про интересную игру узнал. Ты хочешь поиграть в неё?
— Хочу, — ответил Никодим, — но как в неё играют?
— Я буду называть из жизни что-нибудь словами, а ты без слов, хоть что-нибудь делами, жестами изобразишь. А бабушка смотреть на твои действия и жесты будет.
— Как интересно, — от радости на месте запрыгал Никодим, — давайте прямо сейчас играть начнём.
— Начнём, — в ладони хлопнул Радомир, продолжил: — На свет родился мальчик Никодим. Он совсем маленький ещё, совсем младенец.
Малыш на землю быстро лёг, ручки раскинул, ножки согнул в коленях, «Уа, уа…», — заговорил, младенца изображая.
В ладони хлопнул Радомир, продолжил:
— Вставать на ножки начинал малыш.
И Никодим на ножки тут же встал, шаг сделал как будто бы впервые, пошатнулся, на четвереньки опустился, прополз так метр и снова встал, прошёлся уже уверенно.
Снова хлопок. Радомир сказал:
— Всё в жизни было интересно малышу: рассматривал букашек он, траву, как яблоки растут понять пытался, почему солнышко встаёт и почему ему среди всего так хорошо и летом, и когда зима приходит.
Маленький Никодим наклонялся, рассматривал в траве букашек, смотрел на небо и от радости подпрыгивал, потом вдруг к деду подбежал, обнял за ноги старца и к бабушке помчался, сидящей на траве. Схватил её за шею, щекой к щеке прижался и поцеловал.
В ладони хлопнул Радомир, сказал:
— Случилось так, что из своих поместий люди все ушли. Не по дорогам, а куда — неясно. Быть может к звёздам, словно птицы, улетели. В поместье, где малыш один остался, шли враги, чтоб жечь дома и вырубать сады.
Маленький Никодим слушал страшный рассказ деда, не двигался, ничего не изображал, потом сказал:
— Не нравится мне так играть. Такого не должно в жизни случиться.
— Да, в жизни не должно. Но это ведь игра, — пра-внуку ответил Радомир.
— А я в неё играть не буду, — топнул ножкой пра-внук и выкрикнул: — Не буду!
— Сыграю я, — с травы встав, заявила Любомила. — Малыш, когда врагов увидел, подозвал медведя, с которым когда крошкой был ещё играл. Схватил медведя за загривок, как делал, и не раз. Вцепился крепко в шерсть и на медведе в лес умчался.
При этих словах Любомила крикнула, повернувшись в сторону рощи небольшой, в которой жили их домашние животные:
— Эй, бурый, подбегай ко мне! Ну же, быстрее!
Из рощи выскочил медведь и устремился прыжками к Любомиле. Она его погладила по морде, когда он рядом встал. На ухо что-то пошептала. По холке потрепала, потом руками за шерсть ухватилась и на спину медведю запрыгнула.
— Эгей, Эгей! — медведю прокричала.
Он побежал по кругу что есть силы, пока не остановила медведя Любомила.
— А почему он на медведе, не на лошади умчался в лес? — спросил Радомир, и Любомила ответила:
— Конь по полю быстрее бежать может, чем медведь. Но вот в лесу беспомощна лошадка. Медведь найдёт в лесу пищу и кров. И лучшим из охранников будет в лесу медведь. Вот так. Игру давайте продолжать.
Медведь в лес бежать пустился и от врагов укрыл в лесу ребёнка. Оберегал его, пока в лесу рос человек.
Когда же вырос он, однажды увидел девушку в лесу, что ягоды с полянки собирала, она ему понравилась — он ей. Они и обвенчались. Нашли укрытое от глаз недобрых место на земле, построили поместье, стали рожать детей. К ним родственники все, к звёздам когда-то улетевшие, вернулись.
Засыпая, Никодимка думал об игре: она ему не нравилась.
А в это время Любомила и Радомир ходили по поместью родовому и вспоминали прожитую жизнь. Вся радостной была у них она.
По-детски хохотала Любомила, когда её в траве стоящей девчушкой изобразить пытался Радомир.
— Ты помнишь? Помнишь, как тогда кричала, что я негодник — подол платья твоего поднял? Я слёзы вытирал тебе им, ты о бесчестье говорила.
— Да, всё я помню, — сквозь смех ответила ему жена. — Но вот подумала сейчас: ты мог бы слёзы утереть мне полой своей рубашки.
— Я умный мальчик был. Решил: к чему рубашку пачкать, когда стирать необходимо платье?
— Да, умный мальчик. А подол платья моего ты всё же поднял, негодник. Ой, смотри на нашем месте, на холмике венчальном, новые взошли цветы. О, каким величественным кедр стал. Был маленьким совсем, когда его мы в день венчания сажали.
К стволу прижала ладони Любомила и щекой к нему припала. Замолчала. За плечи обнял Любомилу по-прежнему влюблённый Радомир, сказал:
— Где будем спать сегодня: здесь иль в доме?
— Как скажешь ты, любимый.
***
Утром солдат с полсотни вошли в поместье. Среди них монахов двое в чёрных одеждах были. Увидели солдаты: у кедра старик седой стоит. Спиной к нему прижавшись, старуха. По два меча в руках держали старики.
— Вот видите, — старший монах кричал солдатам. — Вот видите, безбожники стоят. От них, безбожных, рождались дети. Не стрелами, мечами на куски рубите их.
Два воина с разных сторон к старикам подошли, мечи подняли. Удары нанести пытались, но выбил оружие Радомир у воина своим мечом. И Любомила атаку отразила. Старики отразили и вторую атаку, и третью. Тогда по двое стали солдаты сражаться с каждым из стариков. Но два меча в руках у Радомира были, они как молнии, и он атаки отражал двух воинов одновременно, но кровь солдат не проливал.
Смеясь, атаки отражала и седая Любомила.
— Все отойдите, — закричал старший монах. — Нечистая им помогает сила! Все отойдите. Из луков все стреляйте в них.
Солдаты с мечами отошли. Другие луки изготовили, но, когда взялись за тетеву, седые старики вдруг бросили мечи, друг к другу повернулись и обнялись. Радомир шептал что-то Любомиле, и улыбалась она ему в ответ.
— Что медлите? Пускайте ж стрелы! — верещал монах. — Они безбожники! Вы богом посланы! Пускайте ж стрелы или прокляну!
Стрела вонзилась в Любомилу и в Радомира две. Но словно боль не ощущая, по-прежнему обнявшись стояли старики.
Летели стрелы. Кровь землю окропила. И медленно на землю оседали, а может, к звёздам улетали Любомила с Радомиром. Когда лежали тела их на земле, старший монах, жреца посланник, в их лица вглядываясь про себя шептал: «Они не думали о смерти перед смертью. Их мысль о жизни. На лице ни страха, ни печали. Что сделать, чтоб не дать им воплотиться вновь?». Решал он лихорадочно, со страхом.
Вдруг у монаха за спиной раздался ропот возбуждённый. Монах повернулся и увидел: под яблоней лежали шесть мёртвых солдат, в руке у каждого огрызки яблок были. Монаху стало ясным произошедшее. Жреца верховного посланник знал: ведрусские сады прекрасные плоды приносят, но есть их можно, лишь когда хозяин сада угощал. Ведруссы обращались с деревьями, цветами, как с живыми существами, и они платили им своей любовью. Когда увидели деревья и цветы, как поступили пришельцы с людьми, любовь свою дарившими им, то яблонька из недр земли корнями соки погнала к плодам другие, насытила плоды сильнейшим ядам.
— Не трогайте! Здесь ничего не ешьте, — закричал монах. — Я говорил вам: это дьявольское племя, и место здесь нечистое. Всё здесь, всё вырубить — приказываю я именем всевышнего.
— Смотрите, — закричал один солдат, — смотрите вот туда, — рукой на выход из поместья показал.
Все повернулись и увидели, как к выходу по краю сада огромными прыжками медведь стремился. На нём, в шерсть вцепившись, лежал малыш. Медведь из поместья выбежал и к лесу устремился.
— Догнать, догнать, — заверещал монах. — Не возвращаться, пока не порубаете отродье на куски.
Он знал, если спасётся хоть один из рода у ведруссов, весь род вновь возродится на Земле. Об этом он не говорил солдатам. О воле бога им твердил:
— Догнать! Велит бог всё нечистое с земли убрать. Вы видите, как здесь нечисто?
Распорядился командир отряда десятку воинов преследовать медведя, догнать и малыша убить.
Солдаты на коней вскочили, галопом понеслись вслед за медведем.
Медведь прыжками мчался к лесу очень быстро. Но долго в таком темпе не мог бежать медведь. И лошади в галопе его догоняли. Расстояние между ним и конниками, хоть и медленно, но всё же сокращалось. До леса оставалось метров сто, когда настиг один из всадников медведя. Скакал с ним рядом, меч поднял, чтоб зарубить ребёнка. Но вдруг на задние лапы медведь поднялся и принял на себя удар. А лошадь с всадником в сторону шарахнулась и стала на дыбы. Пораненный медведь вновь к лесу устремился. Всего лишь метров пятьдесят ему до леса оставалось, но отряд всадников теперь его почти настиг. Мечи на изготовку в руках их были.
Но вдруг увидели солдаты: из леса наперерез отряду всадник мчится на стремительном коне. Седой старик в седле уверенно сидел. На ветру волосы седые развевались и борода. И два меча держа в руках, старик ногами управлял своим конем:
— Эгей, эгей! — кричал старик и ускорял галоп невиданный коня.
— Он с нами бой готов принять, готовьтесь к бою с сумасшедшим старцем, — начальник отряда закричал.
— Но он один, нас десять. Он старик, к чему бояться? — воин возражал. — Погоню надо продолжать.
— Да, он один, но он ведрусс, готовься к бою, кто не трус.
Вокруг отряда конь старца, напавшего на отряд, скакал. Старик мечами выбил оружие у крайних воинов, подпруги успел срезать у двоих коней, когда стрела поранила его необычайного коня.
Но поскакал старик седой не к лесу на раненом коне, вдоль леса он скакал, всех за собой в погоню увлекая. У края леса, у сосны, стоящей одиноко, его споткнулся конь. Упал. Старик вскочил с земли и подбежал к сосне. В траве искать он что-то стал. Отряд его догнал.
В грудь свою семь стрел приняла сосна, но восьмой пробило грудь Арга. На траве лежал ведрусс, не стонал. Из груди ручеёк крови стекал. Не умела плакать сосна деревянная, мысль Арга взлетела ввысь, окаянная:
«Не помыслю для себя вновь рождения,
Им отдам свою мысль для творения.
Отдаю для их счастья, для их вдохновения.
Воплощайтесь, встречайтесь, живите в веках,
Радомир, Любомила, я ваш друг, а не враг».
На траве лежал ведрусс, не стонал. Всё же смог, ослабший, и к груди прижал статуэтку милой.
«Быть добру», — прошептал любимой как в бреду. И заплакала сосна деревянная. По стволу текла смола очень странная.
Вдруг ведрусс глаза открыл, ясен взор. И, с трудом чеканя слог, произнёс:
— Не печалься, сосна, всё здесь вздор. Мысль пробьёт моя лихолетия. Вновь придут века ясноветия. Всем земным богиням поутру мысль моя подскажет: быть добру.
Не смогли догнать медведя с мальчиком солдаты. В лес они войти попытались, но недружелюбен им лес показался. Кони всхрапывали, тропы под ногами исчезали. Вернулись солдаты, монаху сказали, что мальчик убит.
***
Немного лет прошло, и люди стали говорить, что видели в лесу, когда грибы искали, мальчика лет девяти иль больше. Он из кустов смотрел на них, но подойти боялся. И с ним старый хромой медведь всегда был рядом.
А позже два мальчика в лесу заблудились, и к ним, испуганным, навстречу вышел юноша, он жестами их за собой позвал и вывел на опушку леса, к дороге, что в селение вела, сам снова в лесу скрылся. После этого случая перестали лесного юношу бояться люди. И когда спустя год к собиравшим на поляне ягоды девушкам он вышел, девушки его не испугались и не убежали.
Юноша был стройным, голубоглазым, одежда сплетена из трав. Он стоял на краю поляны и смотрел почему-то лишь на одну девушку по имени Прасковья. Он смотрел на неё, не отводя взгляда, и все, перестав ягоды собирать, разглядывали юношу.
Потом он очень медленно, чтобы не испугать, несколько шагов сделал к группе девушек, остановился. Увидев, что не разбегаются и не пугаются его девицы, он подошёл к Прасковье юной, напротив встал, пригладил волосы свои, сказал, с трудом произнося слова:
— С тобой, прекрасная девица, я мог бы сотворить Любви пространство на века.
Прасковья ничего из этих слов не поняла, но почему-то вспыхнула румянцем и с юношей заговорила:
— Где ты живёшь? Все говорят, один живёшь в лесу.
— Я на земле пока один живу, — ответил юноша.
— Один? Но где-то ведь живут родители твои? Не может человек безродным быть.
— Живут. Отец и мать мои, и братья старшие, и сёстры. И дедушка мой Радомир, и Любомила — бабушка моя.
— И где ж они живут? Тоже в лесу?
— Они на звёзды улетели ввысь. На Землю возвратятся все, когда суженую отыщу. Любви пространство сотворю, и в нём родятся наши дети.
— Но как в лесу ты будешь суженую для себя искать?
— Искать не буду, я её уже нашёл.
— Кто же она?
— Ты, всех прекраснее, девица. Прошу тебя, пойдём со мной в моё пространство, его я уже начал создавать. Я дом построю, мне бы только инструмент добыть. Без инструмента я пока шалаш построил. Я наблюдал издалека, как это люди делают.
Девицы меж собой шептались, над юношей смеялись, совсем уж осмелев.
Прасковья, на предложение не отвечая, от юноши к девицам отошла.
Он постоял один немножко, потом взглянул на небо, развёл руками, будто извиняясь перед кем-то, и медленно пошёл с поляны.
Девицы замолчали. Прасковья вслед ему смотрела и вдруг уверенно и громко сказала юноше:
— Жди меня завтра здесь. Я у отца как приданое инструмент стащу.
Юноша быстро обернулся, к Прасковье подбежал.
Увидели девицы, как он впервые улыбнулся. И зарумянились у девушек всех щеки. Улыбка юноши не-обычайною была, глаза его сияли.
— Как он прекрасен! Жаль, не позвал меня, — одна из девушек шептала.
— И я готова с ним идти, — другая выпалила вдруг.
А юноша Прасковье говорит, не видя никого вокруг:
— Стащить нельзя. Недоброе деянье.
— Я пошутила, сам мне всё отдаст отец.
С тех пор не видели люди ни разу лесного юношу и с ним ушедшую Прасковью неведомо куда.