XIII. ГРАЖДАНЕ И ГОСПОДА
Бонапарт остановился в четырех шагах от них и сделал знак офицерам своего штаба оставаться на месте. Застыв на словно окаменевшей лошади, слегка сгорбившись из-за жары и недомогания, с неподвижным взором и полузакрытыми ресницами, едва пропускавшими солнечный свет, он казался бронзовым изваянием. — Кажется, — произнес он сухо, — здесь дерутся на дуэли? Однако всем известно, что я не выношу дуэлей. Кровь французов принадлежит Франции, и ее следует проливать только во имя Франции. Затем он оглядел обоих противников и в конце концов остановил взгляд на старшем сержанте. — Как случилось, — продолжал генерал, — что такой храбрец, как ты, Фаро… Уже с того времени из принципа, вернее, по расчету, Бонапарт стал запоминать отличившихся воинов в лицо, чтобы при случае называть их по имени. Это неизменно производило впечатление. Фаро вздрогнул от радости, услышав свое имя из уст главнокомандующего, и поднялся на цыпочки. Бонапарт заметил это движение, усмехнулся про себя и продолжал: — Как случилось, что такой храбрец, как ты, кому дважды объявлялась благодарность в приказе по полку, первый раз — в Лоди, второй — в Риволи, нарушает мой приказ? Что касается твоего противника, которого я не знаю… Главнокомандующий нарочно выделил последние слова. Фалу поморщился, словно ему воткнули в бок иголку. — Прошу прощения, извините, мой генерал! — прервал он Бонапарта. — Вы не знаете меня оттого, что еще слишком для этого молоды; оттого, что вы не были в Рейнской армии и не участвовали в битве при Дауэндорфе, в сражении при Фрошвейлере и взятии виссамбурских линий. Если бы вы там были… — Я был в Тулоне, — резко оборвал его Бонапарт. — И если в Виссамбуре вы прогнали пруссаков из Франции, то я изгнал англичан из Тулона, что было не менее важно. — Это правда, — сказал Фалу, — мы даже заочно объявили вам благодарность в приказе, мой генерал. Стало быть, я был не прав, сказав, что вы слишком молоды; я признаю это и приношу вам свои извинения. Но я был прав, сказав, что вас там не было, поскольку вы сами признаете, что были в Тулоне. — Продолжай, — сказал Бонапарт. — Ты хочешь еще что-то сказать? — Да, мой генерал, — отвечал Фалу.. — Ну что ж, говори, — продолжал Бонапарт. — Но коль скоро мы республиканцы, — будь добр называть меня «гражданин генерал» и обращаться ко мне на «ты». — Браво, гражданин генерал! — воскликнул Фаро. Его секунданты Венсан и Гросейе кивнули в знак одобрения. Секунданты Фалу оставались неподвижными, не выказывая ни одобрения, ни порицания. — Ну так вот, гражданин генерал, — продолжал Фалу с непринужденностью, привнесенной в армию принципом равноправия, — если бы ты был, к примеру, в Дауэндорфе, ты бы увидел, как во время кавалерийской атаки я спас жизнь генералу Аббатуччи, который стоит многих. — А-а! — воскликнул Бонапарт, — я благодарю тебя. Полагаю, что Аббатуччи в некотором роде мой кузен. Фалу поднял свою кавалерийскую саблю и показал ее Бонапарту; тот удивился, увидев у обыкновенного сержанта генеральское оружие. — По этому случаю, — продолжал он, — генерал Пишегрю, который стоит многих, — он сделал ударение на оценке генерала Пишегрю, — видя, до какого состояния я довел мою бедную саблю, подарил мне свою, и она, как вы видите, не совсем уставного образца. — Опять! — вскричал генерал, хмуря брови. — Прости, гражданин генерал! Как ты видишь, я все время ошибаюсь, но что поделаешь! Гражданин генерал Моро не приучил нас к тыканью. — Как! — сказал Бонапарт, — республиканец Фабий настолько не считается с республиканским языком? Продолжай, ибо я вижу, что ты хочешь еще что-то мне сказать. — Я хочу тебе сказать, гражданин генерал, что если бы ты был при Фрошвейлере в тот день, когда генерал Гош, который тоже стоит многих, назначил по шестьсот франков за прусские пушки, ты бы увидел, что я захватил одну из этих пушек и по этому случаю был произведен в сержанты. — И ты получил шестьсот франков? Фалу покачал головой. — Мы пожертвовали эти деньги вдовам храбрецов, погибших в сражении при Дауэндорфе, и я получил только свое жалованье, которое извлекли из фургона принца де Конде. — Бескорыстный смельчак! Продолжай, — сказал генерал. — Мне нравится слушать, когда такие солдаты, как ты, из-за того, что нет газетчиков, которые бы их превозносили, а также клеветали на них, сами произносят панегирики в свою честь. — Наконец, — продолжал Фалу, — если бы ты присутствовал при взятии виссамбурских линий, ты бы узнал, как я убил двух из трех набросившихся на меня пруссаков; правда, я не успел сразу же отразить удар (вот откуда у меня шрам, что вы видите… я хочу сказать, ты видишь), я ответил ударом сабли, и от него мой противник отправился вслед за своими приятелями… За это меня произвели в старшие сержанты. — Все это правда? — спросил Бонапарт. — О гражданин генерал! Если это требуется подтвердить, — произнес Фаро, подходя к Бонапарту и поднимая к виску перевязанную руку, — я готов засвидетельствовать, что сержант сказал чистую правду и скорее преуменьшил, чем преувеличил свои заслуги. Он прославился в Рейнской армии. — Хорошо, — промолвил Бонапарт, по-отечески глядя на двух солдат, один из которых восхвалял другого, хотя только что они дрались на саблях. — Рад с тобой познакомиться, гражданин Фалу. Я надеюсь, что ты будешь служить в Итальянской армии не хуже, чем в Рейнской. Но как же случилось, что два таких удальца сделались врагами? — Мы, гражданин генерал? — удивился Фалу. — Мы не враги. — Почему же, черт побери, вы дрались, раз вы не враги? — А! — сказал Фаро с характерным для него движением шеи, — мы дрались просто так. — А если бы я сказал, что хочу знать, почему вы дрались? Фаро посмотрел на Фалу, как бы спрашивая у него разрешения. — Если уж гражданин генерал хочет знать, — ответил тот, — я не вижу причин скрывать это от него. — Ну ладно, мы дрались… Мы дрались… из-за того, что он назвал меня «господином». — А ты хочешь, чтобы тебя называли… — …гражданином, черт побери! — воскликнул Фаро. — Это звание нам обходится достаточно дорого, и поэтому мы им дорожим. Я же не аристократ, как эти господа из Рейнской армии. — Ты слышишь, гражданин генерал, — вскричал Фалу, топнув ногой от возмущения и схватившись за эфес своей сабли, — он зовет нас аристократами! — Он не прав, и ты тоже не прав, назвав его «господином», — отвечал главнокомандующий. — Все мы дети одной семьи, сыновья одной и той же матери, граждане одной и той же родины. Мы сражаемся за Республику, и не пристало таким храбрецам, как вы, отрекаться от нее в тот момент, когда все короли ее признали. В какой дивизии ты служишь? — спросил он у сержанта Фалу. — В дивизии Бернадота, — отвечал Фалу. — Бернадота? — переспросил Бонапарт. — Бернадот, тот самый волонтер, который был в восемьдесят девятом году еще старшим сержантом, храбрец, произведенный Клебером в бригадные генералы на поле битвы, ставший дивизионным генералом после побед при Флёрюсе и Юлихе, человек, который заставил Маастрихт сдаться и взял Альтдорф — этот Бернадот поощряет в своей армии аристократов! Я считал его якобинцем. А ты, Фаро, в каком корпусе служишь? — В корпусе гражданина генерала Ожеро. Уж его-то никто не обвинит в том, что он аристократ! Он, как и вы, то есть, как и ты, гражданин генерал, требует, чтобы к нему обращались на «ты». Так что, когда те, что прибыли из армии Самбры и Мёзы, стали величать нас «господами», мы договорились: «За каждого „господина“ — удар саблей. Решено? Решено». С тех пор, должно быть, уже в двенадцатый раз, мы, дивизия Ожеро, сражаемся с дивизией Бернадота. Сегодня я расхлебываю кашу. Завтра на моем месте будет один из тех, кто любит обращение «господин». — Завтра не будет никого, — повелительно сказал Бонапарт. — Я не хочу дуэлей в армии. Я уже сказал это и повторяю еще раз. — И все же… — пробормотал Фаро. — Хорошо, я поговорю об этом с Бернадотом. А пока потрудитесь неукоснительно блюсти республиканские традиции, называть друг друга гражданами и обращаться друг к другу на «ты», будь перед вами воины армии Самбры и Мёзы или солдаты Итальянской армии. Вы оба отправитесь на сутки на гауптвахту в назидание другим. А теперь, пожмите друг другу руки и ступайте рука об руку как добрые друзья. Соперники приблизились друг к другу и обменялись чистосердечным и крепким рукопожатием; затем Фаро перебросил свой мундир через левое плечо и взял Фалу под руку. Секунданты последовали их примеру, и все шестеро вернулись в стены города через Восточные ворота и спокойно направились к казарме. Генерал Бонапарт посмотрел им вслед и с улыбкой прошептал: — Храбрецы! С такими солдатами, как вы, Цезарь перешел Рубикон, но еще не время поступать как Цезарь. — Мюрат! — громко позвал он. Молодой темноволосый усатый человек лет двадцати четырех, с живыми, умными глазами, пришпорил коня и в мгновение ока оказался возле главнокомандующего. — Мюрат, — сказал тот, — ты немедленно отправишься в Виченцу, где находится Ожеро, и доставишь его ко мне во дворец Сербелони. Скажи ему, что первый этаж дворца свободен и он может там расположиться. — Черт побери! — пробормотали те, кто видел эту сцену, но не слышал слов Бонапарта. — Генерал Бонапарт как будто не в духе.
©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.
|