 |
|
Исходные предположения
Проблема истины в свете теории социальных эстафет
Проблема истины – это одна из основных проблем теории познания, одна из тех вечных философских проблем, которые обсуждаются на протяжении многих веков, но каждый раз в новом социокультурном контексте и как бы в новом одеянии. Можно сказать, что это один из символов бессмертия философии. Понимая это, я не буду пытаться дать окончательный ответ на знаменитый вопрос Пилата, но, тем не менее, постараюсь осветить проблему с несколько новой точки зрения, опираясь на концепцию социальных эстафет. Начинать, однако, надо с самых традиционных представлений.
Исходные предположения
а. Истина и проблема соответствия.
Самая древняя и традиционная концепция истины – это так называемая корреспондентская концепция. Кратко ее можно сформулировать следующим образом: истинным является то знание, которое соответствует действительности. При этом авторы, стоящие на позициях реализма, под действительностью понимают обычно объективный мир независящий от нашего сознания, мир, который существовал и до человека. В этом мире мы живем, с ним мы сталкиваемся в нашей практической деятельности, именно этот мир мы стремимся познать. А как же иначе? Корреспондентская теория истины выглядит вполне естественной и разумной. Она соответствует нашим бытовым представлениям и проникает в наше сознание с первых лет жизни. От нее очень трудно освободиться. А нужно ли?
Основная трудность, с которой мы сталкиваемся, стоя на позициях корреспондентской концепции, связана с представлением о соответствии. Каким образом можно установить, что наше знание соответствует действительности и что именно под этим следует понимать? Ведь для того, чтобы установить такое соответствие или несоответствие, нам надо, вероятно, сопоставить наше знание и действительность. Но о действительности мы решительно ничего не знаем за пределами того знания, которое как раз и следует проверять. Образно выражаясь, мы не можем занять абсолютно внешнюю по отношению к мирозданию позицию Бога, который смотрит со стороны на всю ситуацию точно физиолог, экспериментирующий с собакой. Бог сам сотворил мир и способен поэтому судить об адекватности или неадекватности наших знаний. Но мы не Боги, и поэтому корреспондентская концепция истины, требуя соответствия наших знаний объективной реальности, не только не дает нам в руки никаких средств для установления такого соответствия, но даже не разъясняет смысл самого этого представления.
О каком соответствии между двумя объектами может идти речь, если один из них нам в принципе неизвестен? Представьте себе, что у вас в руках портрет незнакомого вам человека. Можете ли вы судить о степени сходства? Вероятно, нет. Однако в этом случае вам все же понятно, о чем идет речь, понятно, что это такое – соответствие портрета и оригинала. Вы много раз имели дело с портретами или фотографиями людей, которых вы непосредственно наблюдали, сами фотографировали или узнавали по фотографиям. И портрет, и оригинал в этом случае даны вам одновременно как «равноправные» объекты сопоставления. Но в ситуации, когда речь идет о соответствии наших знаний объективной реальности, эта реальность, если понимать под этим Мир сам по себе, дана нам только через само знание и никак иначе. Мир и знание в данном случае «неравноправны» в вышеуказанном смысле слова, они не даны нам одновременно независимо друг от друга, мы не способны их друг с другом сравнить.
А потом по каким параметрам надо проводить это сравнение? Знание и физический мир – это сущности совершенно разного порядка. Согласно К. Попперу, например, знание принадлежит к особому «третьему миру». Можно соглашаться с Поппером, можно не соглашаться, но очевидно, что знание это не физический объект, оно не подвластно действию гравитационных, электромагнитных и прочих физических сил. Знание принадлежит миру социальных явлений, оно социально по своей природе. Как же сравнивать столь отличающиеся друг от друга явления? Этот вопрос может удивить. Мне скажут, что нас должно интересовать содержание знания, что именно его содержание должно соответствовать реальности. Но что собой представляет это содержание, где и как оно существует? Вопросы такого рода обычно не задают. Понятие «содержание знания» представляется чем-то интуитивно ясным. Но так ли это?
Отталкиваясь от приведенной выше аналогии с фотографией, можно предложить и другой путь. Представьте себе человека, лишенного зрения, который никак не может непосредственно сопоставить фотографию и оригинал. Способен ли он в принципе понять, о каком соответствии идет речь? Вероятно, да, если он знает законы оптики и представляет себе процесс получения фотографии. Полагаю, что и в рамках эпистемологии можно действовать аналогичным образом, изучая механизмы формирования знания. Ниже я специально на этом остановлюсь, но, забегая вперед, скажу, что эти механизмы никак не напоминают процессы фотографирования некоего внешнего мира самого по себе.
б. Знание о деятельности.
Остановимся пока на некоторых существующих в литературе точках зрения. Думаю, что указанную трудность с понятием «соответствия» понимают все сторонники корреспондентской теории истины, но обходят ее довольно странным образом. «Согласно классической тенденции, – писал Тадеуш Котарбиньский, – истинно – это то, что соответствует действительности»[1]. Но что значит «соответствует»? Котарбиньский продолжает: «Речь идет не о том, что истинная мысль должна быть хорошей копией или верным изображением вещи, о которой мы думаем, по образцу художественной копии либо фотографии. Легко установить метафорический характер такого сравнения. Здесь становится необходимой какая-то другая интерпретация этого «соответствия с действительностью». Остановимся на следующей интерпретации: «Ян всегда и только тогда думает истинно, когда Ян думает, что дела обстоят так-то и так-то и если при этом обстоят дела именно так-то и так-то»[2]. А откуда мы знаем или можем знать, что «обстоят дела именно так-то и так-то»? Котарбиньский приводит такой пример: «Коперник думал истинно. Ибо он думал, что Земля вращается вокруг Солнца; и Земля вращается вокруг Солнца»[3]. Невольно возникает вопрос: это говорит Котарбинький или это Глас Высшего Суда? Скорей всего, фразу Котарбиньского можно интерпретировать следующим образом: Коперник думал истинно, ибо он думал, что Земля вращается вокруг Солнца; и мы сегодня на новом этапе развития науки думаем так же. Мы просто судим прошлое с позиции настоящего, полагая, что мы-то уже знаем, кто там, в далеком прошлом был прав, а кто ошибался. Иными словами, Коперник думал истинно, ибо его представления вписываются в современную систему знаний. Но это уже не корреспондентская, а когерентная концепция истины.
Проблема соответствия волновала и Карла Поппера, но его формулировки мало чем отличаются от того, что имело место у Котарбиньского. Он пишет: «утверждение, суждение, высказывание или мнение истинно, если, и только если, оно соответствует фактам»[4]. Тут появляется понятие факта, но Поппер, вероятно, понимает под этим объективное положение дел и ничего больше. Так, по крайней мере, выглядит это на материале тех примеров, которые он приводит.
Примеры эти, однако, интересны и в несколько ином отношении, и их стоит специально рассмотреть. Вот один из них: «Высказывание «Смит вошел в ломбард чуть позже 10.15» соответствует фактам, если и только если Смит вошел в ломбард чуть позже 10.15»[5]. В чем специфика этого примера? А в том, что речь идет о человеческом поведении или деятельности, т.е. о явлениях, которые мы сами создаем и воспроизводим. И здесь понятие соответствия приобретает существенно иной смысл. Я могу попросить вас войти в ломбард в 10.15, и вы, при желании удовлетворить мою просьбу, сделаете это, установив тем самым соответствие между своей акцией и ее описанием. Разумеется, следует при этом предположить, что дверь в ломбард не заперта, что его не оцепила милиция, что там не полыхает пожар и т.д. и т.д. Иными словами, надо предположить, что все происходит при некоторых «нормальных условиях». Об этом мы еще поговорим ниже. Но очевидно, что, так или иначе, мы постоянно практически действуем в соответствии с вербальными предписаниями, устанавливая тем самым это загадочное соответствие наших знаний и реальности. Правда, под реальностью здесь понимается деятельность. Пример Котариньского не вызывал бы сомнений, если бы звучал так: утверждение Коперника, что он вращает Землю вокруг Солнца, истинно если и только если он вращает Землю вокруг Солнца. Мы, разумеется, вправе спросить, как именно он это делает, но если он даст развернутый ответ, мы тут же сами будем это делать, установив тем самым указанное соответствие. Понятие соответствия приобретает здесь чисто практическое звучание: описание деятельности ей соответствует, если мы можем воспроизвести эту деятельность, руководствуясь описанием. Это можно рассматривать и как некоторый критерий соответствия знания и реальности. Утверждение «Осуществляя с предметом К действия Δ, мы получаем L» истинно, если и только если, осуществляя с предметом К действия Δ, мы получаем L.
Итак, при описании деятельности у нас, по крайней мере на первый взгляд, не возникает никаких принципиальных трудностей с понятием соответствия. Здесь мы фактически и занимаем позицию Бога, ибо деятельность – это то, что мы сами планируем, проектируем и творим. (Творим, разумеется, в соавторстве с Природой, с объективным Миром, но об этом мы поговорим ниже.) К тому же и деятельность, и знание принадлежат здесь к явлениям одного порядка, к социальным явлениям и даны нам как равноправные объекты сопоставления. Поясним это более подробно. Допустим, какой-то автор утверждает, что для получения L вам нужно осуществить операции Δ с объектом К. Для понимания и реализации этого предписания вам надо иметь в поле своего зрения (или в своей памяти) образцы указанных действий и объектов, которые должны быть подобны тем, на которые опирался автор. Обычно в рамках одной культуры это условие более или менее выполняется. Содержание знания в этом случае и сводится к набору указанных образцов. Для установления соответствия реальной деятельности и указанного предписания необходимо сопоставить соответствующие образцы и их реализацию, т.е. явления одного порядка.
Но все ли наши знания можно свести к описанию деятельности? Это и есть та принципиальная проблема, анализу которой посвящена основная часть данной статьи.
в. Истина и проблема критериев.
Вернемся еще раз к Карлу Попперу. Он пишет: «Самое существенное теперь – осознать и четко провести следующее различение: знать, какой смысл имеет термин «истина» или при каких условиях некоторое высказывание называется истинным, – это одно, и другое дело – обладать средствами для разрешения – критерием разрешения – вопроса об истинности или ложности данного высказывания»[6]. С этим нельзя не согласиться, более того, это очень важное и принципиальное различение, которое позволяет выделить главное в нашей проблеме.
Мы можем не иметь никаких критериев для проверки того факта, что Смит вошел в ломбард не позже 10.15. Допустим, что никто этого не видел, что Смит предусмотрительно не оставил никаких следов, что ломбард в это время был открыт и т.д. Установить истинность или ложность этого высказывания нельзя, но мы хорошо понимаем, при каких условиях оно истинно, ибо речь идет об определенном акте поведения, который мы либо сами постоянно реализуем, либо в принципе можем реализовать.
Но все сказанное относится к знаниям, которые представляют собой достаточно явное описание деятельности. Однако далеко не все знания таковы. Поппер, в частности, приводит следующие примеры: «Было бы ошибочным считать, что прежде, чем мы получим критерий, позволяющий определить, болен ли человек туберкулезом, фраза «Х болен туберкулезом» бессмысленна; что прежде, чем мы приобретем критерий доброкачественности или испорченности мяса, бессмысленно говорить о том, начал некоторый кусок мяса портиться или нет; что, прежде чем мы будем иметь надежный детектор лжи, мы не представляем, что же подразумевается, когда речь идет о том, что Х преднамеренно лжет»[7].
Последний пример отличается от предыдущих, ибо речь явным образом идет об акте человеческого поведения, об акте, который каждый из нас способен воспроизвести. Именно поэтому высказывание о лжи имеет смысл даже и при отсутствии каких-либо критериев. Лжец знает, что он лжец, и свое знание он легко соотносит с реальностью, т.е. с некоторым актом своего поведения. Вы можете не знать, что он лжет, и даже не иметь никаких критериев, но если вас попросят что-то скрыть или солгать, у вас не будет никаких особых трудностей, кроме моральных, реализовать эту просьбу, установив соответствие между описанием ожидаемых действий и их реализацией. Иными словами, даже не имея никаких критериев, вы понимаете, при каких условиях утверждение «Х преднамеренно лжет» истинно.
Но перейдем к другим примерам. Можно ли согласиться с тем, что фраза «Х болен туберкулезом» вполне осмысленна в условиях, когда у нас нет никаких критериев для диагностики туберкулеза? О какой деятельности здесь идет речь? Представьте себе такой несколько нелепый разговор. Некто Х говорит, что он страдает болезнью Коха. «А что это такое?» – спрашиваете вы. «А не знаю», – отвечает больной. «Но это чем-то отличается от других заболеваний?» «Вероятно, но у меня нет никаких критериев для их дифференциации». «Так, может, вы не больны, а здоровы?» «Увы, но у меня нет критериев для противопоставления нормы и патологии». Можно ли сказать, что в устах этого мнимого больного фраза «Я страдаю болезнью Коха» вполне осмысленна? Думаю, что нет. Совершенно неясно, что это значит, быть больным туберкулезом или вообще больным, если нет никаких критериев.
Может возникнуть вопрос: а зачем рассматривать такой крайний случай? Дело в том, что если появляется хоть какой-то способ диагностики, то он, как правило, представляет собой определенный вид деятельности. Либо это образцы деятельности словоупотребления, либо описание каких-то микробиологических экспериментов, связанных с выявлением возбудителя, либо использование рентгеновских лучей, либо проверка реакции организма на туберкулин… Могут сказать, что у любой болезни есть и другие признаки, например, высокая температура, головная боль, слабость, кашель… Но измерение температуры представляет собой некое подобие эксперимента, а слабость или головная боль – это субъективные признаки. Нельзя с достоверностью сказать, что у человека болит голова, можно утверждать только, что он жалуется на головную боль, т.е. осуществляет некоторое поведение. Иными словами, говоря о критериях, мы сводим все либо к описанию нашей собственной деятельности, либо к описанию поведения больного. И обратите внимание, утверждение «Х кашляет» понятно нам не потому, что это в отличие от туберкулеза есть нечто непосредственно наблюдаемое, а потому, что это поведенческий акт, который мы постоянно воспроизводим. Мы не имеем возможности установить, что Цезарь кашлял или не кашлял, переходя Рубикон, но мы понимаем как утверждение этого, так и отрицание. Мы просто сами «умеем» кашлять.
Поппер, однако, пытается проанализировать именно крайний случай, что и представляет для нас особый интерес. Он пишет: «И хотя вполне вероятно, что в наше время существует целая группа тестов, которые почти равносильны методу решения, или, иначе говоря, критерию для распознавания туберкулеза, шестьдесят лет назад такой группы тестов в распоряжении врачей без сомнения не было, и поэтому они не имели и критерия для распознавания туберкулеза. Но и в те времена врачи хорошо знали, что, употребляя термин «туберкулез», они имеют в виду легочную инфекцию, своим происхождением обязанную одному из видов микробов»[8]. Рассмотрим более детально это очень интересное рассуждение.
Текст Поппера написан в 1961 году. А примерно 80 лет до этого, точнее, в 1882 году одним из основателей микробиологии Робертом Кохом был открыт возбудитель туберкулеза, так называемая палочка Коха. И в свете этого открытия, можно, вероятно, пример с туберкулезом попробовать рассмотреть с той же точки зрения, что и пример со Смитом, прояснив и в этом случае проблему соответствия. Зная возбудителя туберкулеза, мы можем, например, искусственно вызывать это заболевание у подопытных животных. Туберкулез тем самым переходит в разряд явлений, которые мы можем постоянно практически воспроизводить, он становится продуктом нашей деятельности. Подобный переход является закономерным актом в истории медицины при изучении тех или иных заболеваний и встречается иногда в зверских, антигуманных формах. Так, например, К. Р. Аствацатурова, комментируя работу Джироламо Фракасторо «О сифилисе», приводит следующий факт: «Лишь в середине XIX века французскому ученому Рикору (Ricord) удалось точно доказать, что сифилис и гонорея являются разными заболеваниями. Сделал он это, правда, недопустимым и варварским путем, заразив 600 здоровых людей сифилисом и 800 – гонорреей»[9]. Кстати, подобные эксперименты вовсе не обязательно предполагают знание возбудителя. Возбудитель сифилиса был открыт только в 1905 году. А возможность заражения животных путем прививки им туберкулезных продуктов была установлена задолго до Коха, уже в 1865 году. Таким образом, утверждение «Х болен туберкулезом», независимо от наличия или отсутствия каких-либо критериев проверки, означает, что Х заразили палочкой Коха, что имела место некоторая акция, аналогичная эксперименту микробиолога.
Как уже было показано, все знания можно разделить на два типа: на знания, которые в явной форме описывают деятельность, и на знания, которые с таким описанием непосредственно не связаны. Утверждение «Х болен туберкулезом», очевидно, следует отнести ко второму типу. Но Поппер фактически задает образец сведения одного типа знания к другому. И это тоже очень важно. По образцу Поппера можно попытаться проанализировать и другие знания, принадлежащие ко второму типу. Вернемся с этой целью к примеру Котарбиньского. Допустим, что у нас нет никаких критериев для доказательства того, что Земля вращается вокруг Солнца. Мы все равно понимаем это утверждение и понимаем, при каких условиях оно истинно, ибо умеем вращать одни тела вокруг других, например, умеем вращать камень на веревке вокруг себя. Это, конечно, более сложный случай, чем пример со Смитом: мы понимаем утверждение о движении Земли не непосредственно как акт нашей деятельности, а по аналогии с нашей практикой перемещения тел.
Другой пример – утверждение, что скорость света равна 300 тысяч километров в секунду. На первый взгляд оно не имеет никакого отношения к деятельности, если не говорить, разумеется, о методах измерения. Но мы понимаем это утверждение и имеем представление об условиях его истинности. Дело в том, что и числа, и эталоны, и процедуры счета и измерения – это творения наших рук. Каким бы методом мы ни измеряли, полученный в итоге результат «300 тысяч километров в секунду» мы понимаем, примерно, так: если я по некоторой прямой отложу 300 тысяч километров, то пока свет пройдет это расстояние секундная стрелка моих часов успеет пройти только одно деление. Такой эксперимент практически невозможен, но теоретически для его реализации нет никаких препятствий.
Для разъяснения последнего примера я несколько ослаблю слишком безоговорочное, как это выглядит у Поппера, противопоставление проблемы соответствия и проблемы критериев. Дело в том, что довольно часто метод получения или обоснования знания совпадает с его содержанием. Иными словами, такое знание представляет собой описание деятельности по его получению. Допустим, например, что мы через смесь 2 объемов водорода и 1 объема кислорода пропустили электрическую искру и получили взрыв с образованием воды. Какое знание мы получили? Очевидно, что оно, если не осуществлять каких либо интерпретаций, будет представлять собой описание проведенного эксперимента: «мы через смесь 2 объемов водорода и 1 объема кислорода пропустили электрическую искру и получили взрыв с образованием воды». Эксперимент здесь является критерием истинности знания, знание представляет собой описание эксперимента. Такое знание я буду называть авторефлексивным, т.к. оно есть результат осознания способа своего собственного получения. В простейших случаях результат измерения – это авторефлексивное знание. Если, например, я измеряю расстояние между двумя точками с помощью сантиметровой ленты, то описание этого акта и образует содержание полученного результата. Но если существует несколько способов измерения того же расстояния, например, метод триангуляции, то появляется возможность противопоставления метода и результата или содержания знания и критерия его истинности. Содержание в этом случае – это описание наиболее простого способа сопоставления измеряемой величины с эталоном. Скорость света может быть измерена разными способами, но полученное содержание должно быть инвариантным относительно этих способов и представлять собой их интерпретацию. Аналогичным образом можно рассматривать и пример с туберкулезом. Существуют разные методы диагностики. Но что мы при этом проверяем? Мы проверяем, заражен ли человек палочками Коха.
Итак, заслуга К. Поппера в том, что он, во-первых, различил проблему соответствия и проблему критериев. Это, как я уже отмечал, очень важное и принципиальное различение. Во-вторых, основные примеры, которые он приводит, относятся к описанию человеческого поведения или деятельности, на которых проблема соответствия выглядит достаточно прозрачной. В-третьих, анализируя пример с туберкулезом, он показывает, что и его можно свести к описанию деятельности. Мне представляется, что два последних пункта возникают у него чисто интуитивно, ибо он нигде их не формулирует в форме каких-то принципов и нигде не обосновывает. Но они наталкивают на предположение, что и все виды знания можно свести к описанию деятельности. Это моя гипотеза № 1.
Очевидно, однако, что в ее крайней форме она может вызвать много возражений. Вероятно, все согласятся, что познание имеет деятельностный характер, что мы познаем Мир через деятельность, но речь будет идти все же о Мире, а не о самой деятельности. Я, однако, буду настаивать на крайней и категоричной формулировке: человеческая деятельность есть единственный объект нашего познания. Мы познаем не Мир в деятельности или через деятельность, а именно саму деятельность с Миром. Различие приведенных формулировок очень существенно, и я постараюсь это обосновать.