Главная | Обратная связь

Истина и явление дополнительности

а. Некоторые итоги

Итак, насколько это в моих возможностях, я обосновал тезис, согласно которому объектом нашего познания является деятельность, а не мир сам по себе. Конечно, это деятельность с некоторыми объектами, т.к., строго говоря, объекты являются необходимыми компонентами деятельности. Без них деятельности просто не существует, как не существует, например, стрельба из лука без лука или колка дров без дров и без топора. Но познаем мы именно деятельность как некоторое целое, а не ее компоненты. Этот факт вуалируется тем, что в качестве референта знания часто выступает не деятельность, а как раз ее компоненты. Но описание деятельности все же присутствует в этих знаниях, образуя ее содержание, и выступая как инвариант относительно операции смены референции. Другой вуалирующий фактор – это явление онтологизации, когда мы преобразуем персонифицированные знания, передавая объекту функции действующего лица. Но описание деятельности инвариантно относительно и этого преобразования. Наконец я старался показать, что мы не только описываем уже реализованные акты деятельности, но постоянно деятельность проектируем, что лежит в основе построения теорий. При этом онтологизация опять-таки является вуалирующим фактором, в силу чего проект деятельности может восприниматься как описание строения объекта.

Я старался обосновать свой тезис и другим путем, отталкиваясь от моего понимания природы знания. В рамках теории социальных эстафет знание – это определенный этап в развитии механизмов социальной памяти. Первоначально деятельность воспроизводится по непосредственным образцам, что возможно только в рамках небольших сообществ. С появлением языка и речи человек начинает описывать образцы с целью трансляции опыта. Это и означает появление знания, представляющего собой первоначально вербализацию образцов, а затем описание правил деятельности. Ничем иным в этих условиях, как мне представляется, оно и не может быть. Но знание формируется в рамках коммуникации, оно призвано отвечать на существующие вопросы, что, как было показано, и приводит к смене референции, к онтологизации, к знаниям-посредникам, т.е. к появлению ряда вуалирующих факторов.

Принятие двух моих гипотез, которые выше я обозначил как № 1 и № 2, ведет к пересмотру многих положений традиционной теории познания. Во-первых, из этого следует, что мы познаем не мир, который задан нам изначально, а то, что сами творим в ходе исторического развития. Иными словами, познание нельзя рассматривать как процесс приближения к некоторому полному знанию, к некоторому пределу, который уже объективно задан. Мир сам по себе есть нечто неопределенное, и мы в контакте с ним порождаем все новое и новое содержание. Т. Кун был совершенно прав, когда писал: «Мы слишком привыкли рассматривать науку как предприятие, которое постоянно приближается все ближе и ближе к некоторой цели, заранее установленной природой. Но необходима ли подобная цель?.. Действительно ли мы должны считать, что существует некоторое полное, объективное, истинное представление о природе и что надлежащей мерой научного достижения является степень, с какой оно приближает нас к этой конечной цели? Если мы научимся замещать «эволюцию к тому, что мы надеемся узнать», «эволюцией от того, что мы знаем», тогда множество раздражающих нас проблем могут исчезнуть»[24].Во-вторых, становится очевидным, что наше знание социально по своему содержанию, ибо мы описываем то, что творим, и творим то, что описываем. В-третьих, меняется представление о механизмах роста знания, т.к. эти механизмы включают в себя фактически весь процесс социального развития человечества. Одно дело познавать мир как нечто «чужое» и нам противостоящее, другое – создавать его собственными руками в ходе развития производства, техники, лабораторной практики. Можно добавить, что иначе смотрится и проблема эмпирического и теоретического, и проблема знания и веры, и многое другое.

Я не имею возможности останавливаться на всех этих вопросах и поэтому вернусь к основной теме статьи, к проблеме истины. Выше уже было показано, что принятие гипотезы № 1 позволяет, по крайней мере на первый взгляд, решить проблему соответствия наших знаний объективной реальности. Иными словами, мы можем принять корреспондентскую теорию истины, если под реальностью, которую мы познаем, понимается человеческая деятельность. Все тривиально просто: мы сопоставляем наши знания с тем, что сами постоянно создаем, реально или на уровне проектов. Речь при этом идет не о критериях истины, а о понимании, при каких условиях данное знание истинно.

Казалось бы, все вопросы решены, но такого, как известно, никогда не бывает. На трудности, которые здесь неожиданно возникают, указал в свое время Нильс Бор. Он при этом не занимался непосредственно проблемой истины, он просто пытался обобщить свой принцип дополнительности на гуманитарные науки.

 

б. Обобщение Н. Бора

Нельзя не отметить, что Бор был скуп на слова. В поисках аналогий для кван­тово-механического принципа дополнительности он писал в 1929 г.: «Строго говоря, глубокий анализ любого понятия и его непос­ред­ст­вен­ное применение взаимно исключают друг друга»[25].Иникакихразъяснений. Проходит почти два десятка лет, и в 1948 г. Бор повторяет ту же мысль и в столь же лаконичной форме: «Практическое применение всякого слова находится в дополнительном отношении с попытками его строгого определения»[26].Обратите внимание, Бор фактически утверждает, что в ходе практического использования слова, мы не можем его точно определить, а дав точное определение, теряем возможность практического исполь­зования. Ну, разве это не парадокс?! Неудивительно, что гуманитарии, которых, казалось бы, это касается в первую очередь, в основной своей массе не обратили на фразы Бора никакого внимания.

Но Бор есть Бор, и если он что-то сказал, над этим стоит подумать. В свете теории социальных эстафет высказывание Бора можно интерпретировать следующим образом. Практическое использование слова – это воспроизведение непосредственных образцов словоупотребления, а образцы, как мы уже отмечали в первой части статьи, не задают четкого множества возможных реализаций. Слова, следовательно, в сфере их практического использования объективно не имеют строго определенного значения. Что же происходит, если мы пытаемся их строго определить? Покажем это на конкретном примере. Мы постоянно используем слово «квадрат», мы можем говорить о квадратном столе или о квадратной раме для картины, о квадратном участке земли или о квадратной комнате. Но если мы точно определим слово «квадрат», то окажется, что во всех указанных случаях мы не имеем права его использовать, ибо ни один реальный объект, в строгом смысле слова, не является квадратом. Мы не найдем в этом реальном мире ни плоскостей, ни прямых линий, ни прямых углов. В сфере практического использования слова это сплошь и рядом не имеет значения, ибо мы ориентируемся на ту или иную ситуацию, на решение конкретной задачи. Мы считаем поверхность стола плоской даже тогда, когда существующие неровности отчетливо ощущаются кончиками пальцев. Мы не обращаем на это внимания, если неровности не мешают нам использовать стол по его назначению. Но где здесь граница, через которую нельзя перейти? Она определяется многими ситуативными факторами, которые невозможно учесть. Поэтому точное определение предполагает, что поверхность стола является абсолютно плоской, а этого реально никогда не бывает.

Все сказанное можно обобщить и на описания деятельности. Воспроизведение деятельности по непосредственным образцам дополнительно по отношению к ее точному описанию. Речь идет, разумеется, о таком описании, в соответствии с которым эту деятельность можно воспроизводить, знание, как уже отмечалось – это замена образца его вербализацией, что всегда предполагает некоторое обобщение. Вернемся к примеру К. Поппера: «Смит вошел в ломбард чуть позже 10.15». Можем ли мы всегда сделать то же самое в соответствии с этим описанием? Вероятно, да, но при соблюдении целого ряда условий. Ломбард должен всегда открываться не позже 10.15, он не должен закрываться на ремонт, его сотрудники не должны болеть, его не могут захватить террористы или ограбить бандиты, его не может в силу каких-то обстоятельств оцепить полиция… Назовем такой ломбард идеальным ломбардом. Иными словами, если мы хотим описать поведение Смита как образец, как некоторую программу типа «В ломбард можно войти чуть позже 10.15», то речь должна идти об идеальном ломбарде, которого реально не существует и не может существовать. На этом примере хорошо видно, что при попытке точного описания сферы применимости деятельности мы получаем идеализацию, а если речь идет о реальных объектах, то сфера применимости оказывается совершенно ситуативной и неопределенной.

Могут сказать, что это давно известно, что любая теория, любое обобщение строится для так называемых идеальных (или идеализированных) объектов типа материальных точек, абсолютно твердых тел, идеальных газов и жидкостей и т.д. Да, это действительно давно известно, это давно осознали сами ученые, и об этом можно прочитать почти в любом курсе физики. Но, во-первых, никто не сопоставлял при этом словесных описаний деятельности с воспроизведением ее по непосредственным образцам в рамках социальных эстафет. А без этого нельзя и сформулировать применительно к данному случаю принцип дополнительности. Во-вторых, идеализацию чаще всего рассматривали как некоторый прием или метод познания, как нечто полезное и нужное, но вовсе не как нечто абсолютно неизбежное. «Способ идеализирования предметов изучении, – пишет известный механик Н.Е. Жуковский, – есть общий способ научного исследования; он объясняется тем, что мы не можем сразу охватить все свойства предмета и сосредотачиваем свое внимание лишь на главнейших из них»[27]. А между тем из уже изложенного следует, что деятельность мы можем воспроизводить либо по образцам, либо по описаниям. Но образцы не задают четкого множества возможных реализаций и не имеют четкого определенного содержания. А вербальные описания, претендующие на точность, предполагают идеализацию и непосредственно не применимы к реальным объектам. И это некоторый объективный закон. Этого нельзя избежать.

Проиллюстрируем это на материале механики точки. Существует два типа определений или разъяснений того, что такое материальная точка. Одни авторы делают упор на то, что это тело бесконечно малых размеров или даже вообще лишенное протяженности, но имеющее массу. «Материальная точка, – пишет известный механик С.А. Чаплыгин, – порция вещества с исчезающее малыми размерами, но обладающая вещественностью. Ее можно представить себе или как результат деления физического тела на бесконечно большое число частей, или как результат сжатия конечной массы»[28]. Очевидно, как признают и сами авторы, таких тел реально не существует. Другие рассматривают материальную точку как реальное тело в условиях решения таких задач, которые позволяют пренебречь размерами и формой этого тела. Такое определение дано в курсе механики Ландау и Лифшица: «Одним из основных понятий механики является понятие материальной точки. Под этим названием понимают тело, размерами которого можно пренебречь при описании его движения. Разумеется, возможность такого пренебрежения зависит от конкретных условий той или иной задачи. Так планеты можно считать матери­альными точками при изучении их движения вокруг Солнца, но, конечно, не при рассмотрении их суточного вращения»[29].

Обратите внимание, материальная точка, согласно последнему определению, – это вполне реальный объект, который мы при решении тех или задач можем описывать как точку. Но о каких именно задачах идет речь, авторы не пишут, хотя и приводят один пример. Эти два определения не случайны, они непосредственно связаны с явлением дополнительности: точная формулировка границ применимости теории означает фактически ее неприменимость, ибо материальных точек не существует. а признание практической применимости не задает точных ее границ. Да, разумеется, механика постоянно применяется в реальных практических ситуациях и к реальным телам, но сфера ее применимости определяется характером решаемых задач и практическим опытом ученого или инженера, т.е. набором непосредственных образцов. Практика дополнительна по отношению к теории, ибо для сферы практических приложений нельзя сформулировать точной теории, а точная формулировка теории исключает ее практические приложения. Интересно, что и А. Эйнштейн утверждал нечто подобное, не ссылаясь, разумеется, на принцип дополнительности. Он писал: «Если теоремы математики прилагаются к отражению материального мира, они не точны; они точны до тех пор, пока они не ссылаются на действительность»[30].

 

в. И опять проблема соответствия

Но сфера применимости совпадает с той областью, в которой данная теория или любое общее высказывание истинны. А это значит, с учетом сказанного, что при точном описании сферы применимости теория не является истинной, а условия ее истинности нельзя точно определить. И снова возникает проблема соответствия. Поясним это на ряде примеров.

Выше мы рассматривали высказывание «Поверхность шара равна учетверенной площади большого круга». Каковы условия истинности этого высказывания? Можно ли здесь просто повторить прием Поппера в примере со Смитом: высказывание «А» истинно, если и только если А? Могут возразить, что в случае с шаром мы имеем не сингулярное, а общее высказывание. Условия его истинности при таком понимании будут выглядеть следующим образом: высказывание «Поверхность шара равна учетверенной площади большого круга», истинно при условии, что для каждого Х, если Х шар, его поверхность равна учетверенной площади большого круга. Но так ли это? Формулировка наталкивает на мысль, что нам надо перебрать все Х, чтобы установить истинность нашего высказывания. Но речь-то идет о некотором идеальном шаре, и ни один реальный предмет, строго говоря, шаром не является. Шар построен в рамках геометрического конструктора и средствами этого же конструктора доказана теорема о его поверхности. Это мы просто должны принять. Нас интересует, однако, деятельность с реальными объектами, а никаких идеальных шаров там нет. Высказывание о поверхности шара напоминает поэтому известный пример Б. Рассела «Нынешний французский король лыс». Это утверждение, с точки зрения Рассела, ложно, ибо его можно точно записать следующим образом: существует такой Х, что Х это и французский король, и лыс. Но такого Х не существует. Так же можно записать и правило вычисления площади шаровой поверхности: существует такой Х, что Х и идеальный шар, и имеет поверхность равную учетверенной площади большого круга. Идеального шара в реальности нет, но мы в некоторых условиях можем принять то или иное реальное тело за шар. Этим шар отличается от французского короля. Условия истинности тогда будут выглядеть, примерно, так: высказывание «Поверхность шара равна учетверенной площади большого круга», истинно, если и только если в условиях решения некоторых задач мы можем принимать реальные тела за шар. А вот тут-то у нас и нет никакого общего правила, есть одни образцы конкретных ситуаций. И очевидно, что истинность нашего высказывания относительна к конкретной задаче, в рамках которой нам надо вычислить площадь шарообразной поверхности. В одной ситуации можно считать, что Земля – это шар, в другой, – что она эллипсоид вращения, в третьей, – что она геоид.

Рассмотрим другой аналогичный пример. В статике мы постоянно пользуемся правилом параллелограмма сил, складывая силы, или разлагая их на составляющие. Речь при этом идет о силах, которые приложены к одной точке, о так называемых сосредоточенных силах. Но сосредоточенные силы – это идеализация, реально таких сил не существует. Можно ли считать правило параллелограмма истинным? Как я уже сказал выше, в контексте реальной деятельности все высказывания об идеальных объектах являются ложными, ибо таких объектов в реальности не существует. Возможны, однако, такие ситуации, когда реальные силы мы можем принять за сосредоточенные, прекрасно понимая при этом, что они таковыми не являются. Но трудность в том, что круг указанных ситуаций точно не определен. В рамках научных теорий он задается обычно на уровне анализа конкретных примеров, т.е. на уровне вербализованных образцов.

Приведу, наконец, еще один очень простой и красноречивый пример, заимствованный мной у известного математика А. Лебега. Этот пример в свое время прояснил ситуацию и мне самому. Сам Лебег, правда, приводит его в несколько ином контексте, и поэтому за его интерпретацию в данной ситуации отвечаю я сам. В своей книге «Об измерении величин» Лебег пишет: «Мы знаем совершенно точно, в каких случаях арифметика применима, в каких нет. В последнем случае мы и не пытаемся делать это. Мы так привыкли применять арифметику тогда, когда она применима, что забываем о существовании таких случаев, когда она не применима»[31]. А знаем ли мы, когда арифметика применима, да еще совершенно точно? Дальнейшие рассуждения Лебега полностью это опровергают. Все знают, что два плюс два – четыре, это даже стало эталоном очевидности. Но всегда ли это знание применимо? Лебег убедительно показывает, что далеко не всегда. Он продолжает: «Мы утверждаем, например, что два и два будет четыре. Я наливаю две жидкости в один стакан и две жидкости – в другой, затем сливаю все в один сосуд. Будет ли он содержать четыре жидкости? "Это недобросовестно, ответите вы: это не арифметический вопрос." Я сажаю в клетку пару животных, затем еще одну пару; сколько животных будет в клетке? "Ваша недобросовестность, скажете вы, еще более вопиюща, так как ответ зависит от породы животных: может случиться, что один зверь пожрет другого; нужно также знать, должно ли производить учет немедленно или через год, в течение которого живот­ные могут издохнуть или дать приплод. В сущности вы говорите о совокупностях, про которые неизвестно, неизменны ли они, сохраняет ли каждый предмет совокупности свою индивидуальность и нет ли предметов, исчезающих или вновь появляющихся.² Но что означает сказанное вами, если не то, что возможность применения арифметики требует выполнения известных условий? Что же касается правила распознавания, приложима ли она, которое вы мне дали, то оно практически превосходно, но не имеет никакой теоретической ценности. Ваше правило сводится к утверждению, что арифметика применима тогда, когда она применима»[32].

Из примера Лебега следует, что арифметика применима только к таким множествам, элементы которых неизменны, сохраняют свою индивидуальность, не исчезают и не появляются вновь. Но таких множеств реально не существует. Вот вам и «два плюс два – четыре»! Значит ли это, что арифметика вообще не применима? Нет, мы ее постоянно применяем, и даже, как отмечает Лебег, забываем о тех случаях, когда ее применять нельзя. Но на материале этого примера хорошо видно, что применение арифметики связано с огромным количеством привходящих обстоятельств, не имеющих прямого отношения к арифметике: растворяется одна жидкость в другой или не растворяется, как быстро размножаются те организмы, которых мы пересчитываем, как долго они живут, как часто производится учет и т.д. Предусмотреть все обстоятельства, которые оказывают влияние на применение арифметики, совершенно невозможно. Невозможно, следовательно, и сформулировать общее правило. «Арифметика применима тогда, когда она применима», – пишет Лебег. Очевидно, что существует огромное количество образцов практического использования арифметики, вербализованных или нет, но это именно конкретные образцы, а не общие правила. А образцы, как я уже много раз повторял, не задают четкого множества реализаций.

Все это напоминает пример Поппера с туберкулезом, и к нему стоит вернуться. Представьте себе, что мы знаем какие-то методы лечения туберкулеза, но диагностика этого заболевания осуществляется только на уровне образцов словоупотребления. Никаких иных критериев у нас нет. Иными словами, условия истинности утверждения «туберкулез следует лечить так-то и так-то» заданы на уровне образцов. Для того, чтобы использовать методы лечения, нам надо установить, что Х болен туберкулезом, но устанавливается это на основании того, что врач в прошлом уже сталкивался с этим заболеванием, уже видел разных туберкулезных больных, наблюдал, как другие врачи ставят диагноз. В этой ситуации, однако, у нас может возникнуть иллюзия, что при более точном описании болезни мы избавимся от «эстафетной зависимости», что диагностика станет вполне рациональной акцией. Принцип дополнительности разрушает эти иллюзии, ибо точное описание слова или понятия неизбежно приводит к идеализации.

Что же можно сказать в качестве окончательного вывода? Объектом нашего познания является человеческая деятельность, которую мы сами постоянно творим и воспроизводим. Поскольку наши знания представляют собой описания этой деятельности, мы можем решить проблему их соответствия объекту познания и принять тем самым корреспондентскую теорию истины. Однако и в этом случае наши возможности ограничивает принцип дополнительности. Точное описание деятельности приводит к идеализации, а это означает, что полученные таким путем знания нигде реально не применимы. А их практическое применение, которое все же имеет место, не подчиняется никаким строгим правилам и основано на воспроизведении многочисленных образцов. Иными словами, условия истинности наших знаний, их сопоставление с реальной деятельностью определяется не на уровне рациональных рассуждений, а в конечном итоге на уровне социальных эстафет. Если вернуться к языку М. Полани, который удобен для того, чтобы подчеркнуть в данном случае парадоксальность ситуации, то наш тезис будет выглядеть так: условия истинности явных знаний заданы нам на уровне неявного знания.

[1] Котарбиньский Т. Избранные произвеления. М. 1963. С. 292.

[2] Там же. С. 293.

[3] Там же. С. 293.

[4] Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983. С. 380.

[5] Там же. С.380.

[6] Там же. С. 382.

[7] Там же. С. 383.

[8] Там же. С. 383.

[9] Фракасторо Джироламо «О сифилисе», М. 1956. С. 72.

[10] Лекторский В.А. Эпистемология классическая и некдассическая. М. 2001. С. 83.

[11] Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983. С. 384.

[12] Полани М. Личностное знание. М., 1985. С. 89.

[13] Разумеется, как уже было отмечено выше, участники коммуникации должны иметь какой-то общий набор образцов, без чего речевая коммуникация вообще не возможна.

[14] Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиорафия. М. 1980. С. 339-340.

[15] Эпинус Ф.У.Т. Теория электричества и магнетизма. Л., 1951. С. 425-426.

[16] Неницеску К. Общая химия, М., 1968. С.345.

[17] Менделеев Д.И. Основы химии, Т. 2. М.-Л., 1947. С. 18.

[18] Там же. С. 109.

[19] Неницеску К. Общая химия, М., 1968. С. 435.

[20] Дирак П.А.М. К созданию квантовой теории поля. М. 1990. С. 245.

[21] Менделеев Д. И. Основы химии. Т.I. М.-Л., 1947. С. 87.

[22] Цитирую по Юман М. Молния. М. 1972. С. 235.

[23] Кикоин И.К. и Кикоин А.К. Молекулярная физика. М. 1963. С. 418.

[24] Кун Т. Структура научных революций. М., 1975. С. 214 –215.

[25] Бор Н. Избранные научные труды. Т.П. М., 1971. С. 58.

[26] Там же. С. 398.

[27] Жуковский Н.Е. Теоретическая механика. М-Л. 1950. С. 11.

[28] Чаплыгин С.А. Собрание сочинений. Т. IV. М-Л. 1949. С. 302.

[29] Ландау Л.Д., Лифшиц Е.М. Механика. М., 1958. С. 9.

[30] Эйнштейн А. Собрание научных трудов. Т. 2. М. 1966. С. 83.

[31] Лебег А. Об измерении величин. М., 1960. С. 21.

[32] Там же. С. 21-22.