 |
|
ВСЕ НАЧАЛОСЬ В ВОСКРЕСЕНЬЕ 22 ИЮНЯ 1941 ГОДА 10 страница
Мы задыхаемся от бессильной ярости и вынужденного молчания. Время действовать еще не пришло, но ведь необходимо вывести гетто из благодушия, вдолбить в эти еврейские головы, что не в их пользу политика Генса, что она — организованное преступление! Мнение, будто стоит принести в жертву стариков, чтобы остались жить молодые — безосновательно и вредно. Оно — не что иное, как продукт германской пропаганды, поймавшей на удочку и нас, евреев.
— Запомните, — говорят наши люди на работе своим товарищам, — запомните и поймите, что это предательство — собственными руками выдавать стариков палачам, в то время как те подводят баланс нашего национального истребления. Раз немцы требуют норму черепов, пусть попробуют взять сами, без нашей помощи. Ведь своим поведением мы им облегчаем дело, пособничаем в их сатанинском замысле.
— Допустим, - отвечает еврей, один из рядовых евреев гетто, — и все-таки ведь лучше, чтобы уцелели именно молодые. Если не согласимся, они же сами заберут и поведут молодых и сильных, им-то — все равно. А теперь, когда молодые остались, остались пригодные для работы, есть шанс, что переживем врага, что выиграем вопреки всему! Немцы нуждаются в гетто и в еврейских рабочих. Ведь всех не укокошат. С национальной точки зрения метод Генса оправдан, потому что спасает евреев!
От тех окаянных дней осталось во мне еще одно воспоминание. В гетто началась акция против стариков, и наш "эйнгейт" собрался, как обычно, возле Рудницкой, готовясь двинуться за ворота. Многие из работавших в ИВО не вышли в тот день — дома у них были престарелые родители и родные. Среди евреев "эйнгейта" имелось и несколько пожилых рабочих, и мы опасались за их судьбу. В положенный час, как всегда, прошли через ворота. Стояла усиленная охрана. Проверяли "шейны", истошно орали.
За воротами построились по трое и пошли. Шли молча. Проходим Рудницкую, Завальную, каждый погружен в свои мысли. Вдруг слышу громкий разговор. Удивилась, прислушиваюсь. В передней тройке шагают Калманович и д-р Гордон. Калманович чуть ли не кричит на Гордона, размахивая руками:
— А я вам говорю, я их ни чуточки не боюсь! Гордон отказывается это понять:
— Что это значит, Калманович? Что значит, вы их не боитесь?..
А Калманович упрямо повторяет:
— Ничего они мне уже больше не сделают! И после короткой паузы:
— У меня сын в Эрец-Исраэль.
В конце лета 1942 года Цви Розенович, связной ЭФПЕО, обнаружил первых ласточек партизанского движения в окрестностях Вильнюса.
Первая встреча с партизанами в нашем районе была и радостью, и неожиданностью. Мы еще не знали, кто они и откуда появились. Следует ли придавать значение этому событию, или нас ждет очередное разочарование? Тотчас выяснилось, что это — группа парашютистов, засланная только что из Москвы. Группа выразила желание наладить контакт с молодежью гетто. На встречу от имени штаба отправился Виттенберг.
Если для нас весть о партизанской группе в нашем районе была радостным сюрпризом, то еще более сильным было изумление партизан, когда они узнали о существовании боевой партизанской организации внутри гетто, тем более, что им было известно об отсутствии антифашистской деятельности в самом городе. Рассказ Виттенберга о проделанной работе и выполненных до сих пор операциях ЭФПЕО вызвал удивление и энтузиазм. Насколько же возросло это удивление, когда парашютисты услышали о том, как возникла организация ЭФПЕО и какова ее главная цель: остаться в гетто, чтобы направлять и возглавить вооруженное сопротивление во время ликвидации. Парашютисты сбиты с толку: они-то считают, что боевая организация должна уходить в лес — там ей место и ее боевой рубеж.
Проходит несколько нелегких дней. Удастся ли нам убедить их? Поймут ли они специфику нашей боевой еврейской организации?
Состоялось еще несколько встреч — вне гетто, в селе Бяла-Вака, на стоянке группы. Виттенберг доказал правильность нашего пути. Мы сумеем и захотим уйти в лес только в результате нашей борьбы в гетто. Пока в нем находятся тысячи евреев, у которых нет другого выхода, наша организация обязана действовать на месте. Подготовка сопротивления в гетто — цель еврейских партизан. И люди, прибывшие издалека и мыслившие понятиями, чуждыми еврейской жизни и ее проблемам, после долгих бесед поняли нашу правду и наш моральный долг. Они убедились, что наш выбор сделан сознательно. Так партизанским командованием в Москве организация ЭФПЕО была признана партизанским союзом, который, действуя на территории гетто, является частью общесоветского партизанского движения. Тогда же было решено:
1. Группа членов ЭФПЕО выйдет вместе с парашютистами на закладку первой партизанской диверсионной базы в окрестностях Вильнюса.
2. Группа наших инструкторов будет послана на главную тренировочную базу для прохождения боевой подготовки. К установленному сроку группа вернется в гетто.
3. ЭФПЕО организует разведку на всех важных военных и промышленных точках в районе Вильнюса, а также продолжит практику диверсионных актов.
4. Парашютисты обещают нам свою помощь. С началом восстания в гетто нам будет доставлено оружие и взрывчатка.
5. Штаб ЭФПЕО берется обеспечить двух парашютистов документами, чтобы они могли устроиться в городе.
Наших бойцов охватило новое воодушевление. Разведка, которой до сих пор не придавалось особого значения (так как она не служила нашим целям), стала теперь одной из главных задач. Были составлены подробные карты-планы "эйнгейтов" с указанием количества рядовых, офицеров, оружия и местоположения складов, посылались подробные сводки о передвижениях войск и эшелонов, сроках их отправления и прибытия, составлено военное описание Вильнюса. Товарищи специально посылались работать на железную дорогу для регистрации суточного графика следования поездов.
В дни германского наступления 1942 года через Вильнюс на фронт шли огромные массы войск и вооружения. Изя Мацкевич провел тогда три недели на главной магистрали и ежедневно составлял подробные отчеты о движении войсковых эшелонов. Вес сведения и отчеты переправлялись парашютистам. Оттуда вся эта информация должна была передаваться в генеральный штаб Красной Армии в Москву. Но вскоре связь с Москвой прервалась, и все попытки восстановить ее закончились неудачей. Положение стало безвыходным. И тогда мы предложили дерзкую идею: отправить связных, которые перейдут линию фронта и доберутся до Москвы! Соня Медайскер и Цеся Розенберг с великой радостью и решимостью приняли это поручение.
Но если обе доберутся до Москвы...
Москва! Она излучает мощь и силу во все концы планеты, светит всем, кто борется за свободу, за разгром фашизма. А для нас, евреев гетто, она — окно в мир, связь с нашим народом. Если наши девушки доберутся, то вопль убиенных разлетится по всему свету! Весь мир узнает правду о германском терроре, о физическом уничтожении всего европейского еврейства, о крови Понар и братских могилах — правду, которой не верили, не хотели верить! Это будет зов о помощи, скорой и организованной, малой горстке уцелевших, гибнущих, стоящих на пороге уничтожения. А может, через Москву — отыщется связь и с Эрец-Исраэль? А вдруг наш привет уловят ОНИ, наши товарищи, и узнают, что те, кто остался, кто еще жив и борется, не сдались, не пали духом.
Аба заготовил два удостоверения, подделал пропуска, но для проезда в Большие Вилейки, находящиеся за литовской границей, необходимы специальные бланки СД — германской тайной полиции. Как раздобыть их?
За это взялась Хайка Гроссман, приехавшая в те дни с заданием из Белостока. Благодаря своим знакомствам и связям, она получила пропуск СД на проезд в Вилейки, якобы для того, чтобы разыскать там свою пропавшую мать. По этому оригиналу были изготовлены два бланка СД. Итак, есть и удостоверения, и пропуска, и бланки. Теперь настал черед микрошрифта — информация ЭФПЕО о преступлениях немцев, важная военная информация. Был приготовлен миниатюрный план Вильнюса с указанием дислокации всех военных объектов. Материалы зашили в платья, но большую часть информации девушки заучили наизусть. Платья отгладили и тщательно проверили их на вид.
Последний прощальный вечер. Завтра в путь отправятся две светленькие девушки: белокожая Соня с блестящими васильковыми глазами и уверенными движениями и Цеся, бледная светлоглазая блондинка, во взгляде которой только зоркий наблюдатель заметит тень еврейской печали. Обе покидают гетто, чтобы добраться до Москвы. Ушли.
Три недели о них — ни слуху, ни духу. Тревожно и напряженно ждем. Потом появился еврей, работавший на железной дороге, и рассказал, что видел двух девушек, на первый взгляд "гоек", но, как ему кажется, все-таки евреек, которых вели немцы на вильнюсском вокзале. Девушки ему незнакомы, их участи он не знает. Но мы-то знали...
После долгих странствий, изобиловавших опасностями и бесчисленными проверками. Соня с Цееей приехали в Полоцк. Там их задержали и доставили в какой-то армейский штаб. Девушкам уже казалось — конец, поддерживало только сознание важности задачи. Обе знали немецкий. Они заявили, что они фольксдойче, приехали искать угнанных русскими мужей.
Немецкий офицер объявил им: не покинут пределы Полоцка — будут расстреляны. Соня с Цесей думали только об одном — как выполнить задание. Они бежали и добрались до Великих Лук.
Действовать надо было очень осторожно, о партизанах расспрашивать нельзя. Но из подслушанных разговоров они поняли, что в окрестностях, на расстоянии всего 12 километров есть партизанская база и неподалеку от нее — фронт!
12 километров! Как близко до цели! Спускался вечер, но не хватало терпения ждать. Дорога каждая минута. Несмотря на риск, двинулись дальше, в направлении деревни.
Они не прошли и полпути, как были задержаны белорусскими полицаями. Бежали, вернулись в Полоцк и были снова задержаны. На этот раз их отправили назад в Вильнюс в сопровождении немцев.
Мучила мысль, что задача не выполнена, могут распознать в них евреек из гетто, и тогда все гетто за них заплатит. Уже в Вильнюсе, на хорошо знакомом вокзале им удалось сбежать в третий раз. С помощью работавших там евреев девушки спрятались, а потом возвратились в гетто.
Так и не дошла до Москвы и до свободного мира весть о двух юных бойцах, двух еврейских девушках, которые с риском для жизни шли к столице, неся в своих сердцах пламенный братский привет и последний призыв заточенных в стенах гетто евреев Вильно.
После этих событий в гетто снова явился связной организации — Розенович. Мы давно не имели новых известий и ждали его с нетерпением. Он рассказал:
— Крестьяне донесли о парашютистах немцам. Группу окружили. Был бой. Я видел, как парашютисты, отстреливаясь и обливаясь кровью, пытались выскочить из квартиры и прорваться через окружение.
С этого момента всякая связь с группой прекратилась. Все усилия набрести на ее следы не дали результатов. Впоследствии мы узнали, что парашютисты, с которыми мы встретились, были передовым отрядом Литовской партизанской бригады, засланным главным партизанским командованием.
Снова мы остались одни. И снова нам приходится рассчитывать только на свои силы.
15 ИЮЛЯ 1942 ГОДА ПО ВИЛЬНЮССКОМУ ГЕТТО БЫЛО расклеено следующее объявление:
"Внимание!
В соответствии с приказом вильнюсского окружного комиссара от 12 июля 1942 года я принял на себя в качестве старшего полиции гетто всю ответственность за гетто.
Основы существования гетто — труд, дисциплина и порядок. Каждый житель гетто, способный трудиться, служит залогом нашего существования. Среди нас нет места тем, кто не хочет работать, предпочитая окольные пути, и занимается всякими преступлениями.
Будучи уверен, что меня правильно поймут все жители гетто, я распорядился освободить всех заключенных из местных тюрем и настоящим объявляю общую амнистию, давая, таким образом, бывшим преступникам возможность вступить на путь исправления и вернуться к честному образу жизни в собственных интересах. Но пусть никто не сомневается, что в случае необходимости я не остановлюсь перед самыми суровыми мерами в борьбе против преступных элементов.
Надеюсь, что этот мой призыв безоговорочно поддержат все жители гетто.
Начальник гетто и начальник полиции Генс".
Месяца два спустя Генс был назначен официальным представителем всех гетто Литвы и Белоруссии. Вильнюсское гетто наделили особыми правами и присвоили ему статус центрального гетто. Здесь будут составляться правила для всего "Вильнерланд" (так окрестили территории, включенные в компетенцию вильнюсского гетто).
Таким образом, мы превратились в "империю"... Наши "колонии" чрезвычайно пестры. В этот период в ближних местечках еще имеются гетто, где евреи живут в относительном спокойствии. У каждого такого гетто — своя история, которая состоит из акций, резни и массовых убийств. Каждое гетто борется за свое повседневное существование. Теперь, когда их передали под новое управление, начались метаморфозы.
Из Вильнюса командировали чиновников, полицейских и спецов для реорганизации окрестных гетто по образцу центрального. Им надлежит завести там аналогичные правила и порядки.
Генс, не разглядев еще той западни, какую уготовили ему немцы, назначив его верховным правителем, вначале серьезно намеревался скроить все гетто по образцу вильнюсского, которое, благодаря его мудрой экономической политике и методам работы, являлось, по его мнению, верхом совершенства.
Евреям вильнюсского гетто повышение Генса пошло на пользу. В главном, центральном гетто люди себя чувствовали более уверенно. И действительно, гетто стремительно развивалось. Безработных в нем больше не было. Его экономическое значение росло день ото дня, и немцы не переставали заверять, что гетто им необходимо и что вильнюсские евреи — трудолюбивые и способные. Вдобавок, Генс и Деслер обзавелись репутацией людей, пользующихся небывалыми связями среди властей, и евреи пребывали в уверенности, что эти двое могут добиться всего. В наших кругах давно имел хождение печальный анекдот насчет того, что Гитлер, мол, не собирается истребить подчистую всех евреев; оставит несколько, чтобы после войны посадить в клетку и повезти по свету напоказ — пусть мир знает, что некогда были такие и всем заправляли. Тут мы горько добавляли от себя: "И каждый еврей твердо убежден, что именно он окажется в той клетке". В описываемый период евреи Вильно тоже верили, что попадут в нее.
Еврейская полиция из Вильно, посылаемая в окрестные гетто, тоже разделяла эту уверенность.
Ее вес увеличивался по мере того, как возрастал вес гетто и его администрации. Мурер, в знак своего удовлетворения деятельностью гетто и, особенно, еврейской полиции, выдал ей мундиры. Так эта полиция, до сих пор отличавшаяся от штатского населения только голубой нарукавной повязкой, приняла грозно-величавый вид.
Все было продумано, вплоть до офицерского мундира из более тонкого сукна. Даже синий цвет эмблемы с белым щитом Давида у вспомогательных полицейских имел разные оттенки — в зависимости от старшинства.
Народная поговорка о том, что одежда "создает" человека, пришлась точно на полицию: облачившись в форму, она словно переменилась. Евреи давно были научены ненавидеть форму: она ассоциировалась у них с коричневой рубашкой Черного Вайса, серо-зеленой шинелью ненавистного Мурера, темно-синими мундирами литовской "Ипатинга" — убийц из Понар. Еврейская полиция в своей темно-синей, как у литовцев, форме стала чужой и враждебной, и всякий держался от нее подальше.
Гетто в Ошмянах тоже входило в "Вильнерланд" и подчинялось Генсу и Деслеру. В нем проживало 4000 евреев, согнанных из соседних местечек. Много в нем было женщин, стариков и детей. Мужчин немцы депортировали вскоре после своего прихода. Гетто жило в нужде. Местная полиция, караулившая ворота, не позволяла провозить мешки с продовольствием. Вот и все, что до той поры было известно в Вильнюсе об Ошмянах. Но теперь пошел слух, будто Вайс сказал, что в Ошмянах много безработных евреев, и что туда выехали литовцы.
Через несколько дней наша разведка разузнала, что полиция готовится к походу в Ошмяны со специальным заданием. И действительно, полицейские отправились через два дня, чтобы вместе с администрацией гетто и служащими бюро труда организовывать и налаживать работу.
Члены ЭФПЕО понимают, что перед нами снова разыгрывается обман, направленный на сей раз против евреев Ошмян. Штаб догадывается, что готовится массовое убийство, и мы решаем действовать.
Ситуация невероятно сложная. В районе Ошмян мы не знаем ни такой организации, ни людей, с которыми можно было бы вступить в контакт. Евреи заподозрят провокатора в любом чужаке, если он явится с призывом к сопротивлению. Трудно и проникнуть в гетто.
Командование поручило Лизе Магун эту важную и рискованную задачу: под видом арийки отправиться в Ошмяны и предупредить евреев о надвигающейся акции, объяснить им, что любая акция означает гибель, организовать молодежь для побега в ближние леса, призвать к сопротивлению, если немцы захотят их отправить на истребление.
В Ошмяны прибыла еврейская полиция во главе с Деслером. Ей оказывают радушный прием.
Деслер распорядился провести поголовную регистрацию. В течение двух дней, начиная с понедельника, его полицейские и вильнюсские чиновники выдавали всем желающим "шейны". Все "шейны" - розового цвета, и лишь незаметные буквы "А" и "Т" разделяют их на две категории.
Гетто успокоилось. От волнения перешли к надежде, что все будет хорошо, тем более, что не видно ни немцев, ни литовцев...
Такой была обстановка, когда Лиза прибыла в Ошмяны.
С трудом удалось ей пройти в гетто. Опознает один из вильнюсских полицейских — пропало дело. А гетто — на стороне полиции. Правильно ли штаб оценил положение, поверят ли ей евреи? И вот она объясняет, уверяет, предупреждает, что готовится ловушка, что занимаются тут не трудоустройством, а приготовлением к акции. Лиза призывает, пока возможно, бежать. Евреи ей не верят. Все получили "шейны". Лиза обращается к молодежи и начинает организовывать ее.
А тем временем между Вайсом и Деслером идут переговоры.
С 1500 человек договорились до 800, а затем — до 600, но после того, как составлены списки стариков, Деслер не может дать более 400. В конце концов, ударили по рукам: говоря словами Деслера, которые он потом сам же цитировал, "сто голов-плюс, сто голов-минус". Итак, 500! Гетто спасено.
Акция началась. О том, как она проводилась, пусть рассказывают Деслер с пособниками — документы и протоколы, которые пережили своих составителей, не нуждаются в комментариях.
"В среду в 10 утра я собрал офицеров и посовещался с ними, как проводить акцию. Обсуждали различные технические вопросы, например: что произойдет, если нам не удастся управиться с массой, и люди откажутся собраться на площади. Предложили собрать стариков в молельне. В Ошмянах — две молельни: старая и новая. Хотя я не из ортодоксов, я не хотел собирать людей, осужденных на смерть, именно в молельне. Поэтому я собрал там тех, кто оставался в живых.
Мы решили, что все евреи должны собраться на площади группами по своим местечкам — евреи из Ошмян, Ольшан и т. д. Во главе каждой общины — ее раввин. И чтобы в домах не осталось ни души.
Акция удалась. Все вышли из своих домов и пошли в молельню группами по 50, чтобы последние не увидали, что произошло с первыми.
Когда подошли первые 50, мои полицейские, присутствовавшие там, произвели селекцию, так как я хотел спасти молодежь и интеллигенцию — наше будущее.
В среду мы через каждые несколько часов перед акцией выясняли, как настроено население. Член местного юденрата сказал мне: они готовы принести жертву — лишь бы дело на этом закончилось.
Мы очутились перед новой проблемой. Вправе ли мы отбирать людей? Не лучше ли привести литовцев? Господин Генс послал мне в четверг 6 литовцев из "зондеркоманды" и выразил пожелание, чтобы они присутствовали у молельни и делали все, что им прикажут, так, чтобы казалось, будто евреев отбирают литовцы. Однако я оставил литовцев дома. Во-первых, из опасения, что евреи могут испугаться, а, во-вторых, нельзя гарантировать, что эти убийцы не откроют стрельбу, и тогда ответственность легла бы на нас.
Мы провели все своими руками. Молельню заперли. И мы направились к месту казни. Людей мы отбирали в соответствии с указаниями местного юденрата.
Собрали людей на площади и пошли по домам искать прячущихся. На площадь прибыли подводы. Мы погрузили людей и повезли. Время было — час дня. Толпу в молельне я задержал, чтобы поуспокоились. В три пополудни я прекратил акцию, собрал полицейских и тогда открыл молельню. Был отдан приказ всем расходиться по домам и не собираться на улицах.
В тот вечер, завидев нас, люди бросались бежать. Но назавтра евреи поняли, что мы их спасли".
Это излагает Деслер. Далее — Лев, главный его помощник:
"В продолжение акции нас сильно раздражали литовцы из "Ипатинга", которые стояли на площади и равнодушно наблюдали. Нам казалось, что они в душе издеваются над нами и злорадствуют по поводу того, что мы делаем. Это на нас дурно повлияло".
Ицхак Тувин, депортировавший обреченных из гетто:
"В день акции мне поручили собрать людей в хедере. Здесь составлялись списки. В большинстве — это были старики, не пригодные к работе.
Потом прибыли телеги, и полицейские погрузили людей. Я пошел в молельню к собранным там и сказал, что делать нам это очень трудно, но было бы куда хуже, если бы это делали литовцы.
В четыре часа я выехал с телегами. Со мной ехала женщина, сказавшая: "Мне 57 лет, и жизнь моя кончилась. Не так это страшно. Мы, евреи, живущие под немецким крестом, все мы обречены на смерть. Я-то свои годы отжила, но одни гибнут молодыми, другие попозже".
Во время акции Лиза находилась в гетто. Когда она туда явилась, она не знала, как обернется дело. Но о себе, о том, что может слететь ее собственная голова, и что было бы "разумней" уйти из гетто до акции — об этом она не думала.
Молодежь откликнулась на ее призыв. В последнюю ночь, в ночь на среду, когда гетто спало тревожным сном, Лиза в последний раз встретилась с отдельными группами ошмянской молодежи, которая всего несколько дней назад представляла отчаявшихся одиночек, не видевших выхода. В ту ночь они покинули местечко, держа путь в леса, в неизвестность.
После акции полиция вернулась в вильнюсское гетто. Полицейские ворвались в ворота. Прошли по улице парадным маршем, в мундирах, с дубинками в руках. Никто из них ничего не рассказал.
Вечером тихо стало в гетто. Но наутро уже каждый еврей знал, что за эти дни в Ошмянах полицейские хлестали водку, что состоялась совместная попойка еврейских и литовских полицейских, что полицейские вернулись с кучей часов и драгоценных камней, что Деслер и Лев нахапали золота. И еще рассказывали, что когда все было кончено и полицейские уже расселись по телегам, чтобы ехать из Ошмян в Вильнюс, их командир Драйзин затянул песню:
"Мы вас повеселили,
А теперь доброй вам ночи"...
Настроение в гетто отвратительное. Никто опять не понимает, клясть Генса или благословлять его. И он, чувствуя эту напряженность, собирает собрание, посвященное событиям в Ошмянах. Он приглашает на собрание представителей полиции, администрации, заслуженных общественных деятелей и городского раввина. На этом собрании, состоявшемся 27 октября 1942 года у него на квартире. Генс произнес следующую речь:
Господа, я вас сегодня пригласил, чтобы развернуть перед вами картину одной из ужасных трагедий нашей еврейской жизни. Сказать вам о том, что евреи вели своих братьев на смерть. Я хочу на сей раз говорить без обиняков.
Неделю тому назад пришел Вайс и приказал нам именем СД ехать в Ошмяны: в ошмянском гетто имеется 4000 евреев и прокормить всех их в гетто невозможно. Поэтому гетто необходимо сократить, отобрать людей, совсем не пригодных для работы на немцев, и расстрелять их.
И первые на очереди — дети и женщины, чьи мужья были схвачены в прошлом году облавщиками. Затем - многодетные матери. Когда нам отдали этот приказ, мы ответили: "Цум бефель!" — "Слушаемся!"
Господин Деслер в сопровождении еврейских полицейских поехал в Ошмяны. Через два-три дня еврейская полиция заявила окружным властям в Вильнюсе, что, во-первых, невозможно депортировать женщин, чьи мужья были схвачены, потому что они заняты на работе, а во-вторых, семей с 4—5 детьми вообще не имеется. Самое большое — это семьи с двумя детьми, с тремя — редкость. Таким образом, и этих нельзя забрать. Забыл сказать, что нам было приказано депортировать 1500 человек. Мы ответили, что не сумеем обеспечить подобную цифру. Начали торговаться. Когда господин Деслер прибыл с информацией из Ошмян, цифра была снижена до 800. После того, как я с Вайсом съездили в Ошмяны, цифра снизилась до 600, и тем временем вопрос о женщинах и детях отпал и касался только стариков. По правде говоря, в Ошмянах набралось 400 стариков. Их мы выдали немцам.
Когда Вайс впервые пришел и потребовал женщин и детей, я сказал ему, чтобы взял стариков. Он ответил: "Зимой старики так или иначе подохнут, а нам приказано сократить гетто немедленно".
Таким образом, еврейская полиция спасла всех, кто должен был остаться в живых. Погибли те, кому уже не оставалось долго жить. Да простят нас старые евреи. Им пришлось стать жертвами, принесенными на алтарь нашего будущего.
Я не хочу ограничить свое выступление лишь тем, что постигло евреев Вильнюса и Ошмян. Я только жалею, что мы отсутствовали во время акций в Кимлишках и Быстрине. На прошлой неделе там без разбору расстреляли всех евреев. Сегодня у меня побывали два еврея из Свентян (Švenčioniai) и просили срочно оказать помощь. В их местечке собраны евреи Свентян, Виджей и других местечек. Вот я и поставлен перед проблемой: что будет, когда нам придется еще раз провести такую же акцию?
Мой долг сказать им: милые евреи, идите-ка по домам, не желаю я марать руки и посылать моих полицейских на грязное дело. Однако же я говорю, что в мою задачу входит замарать свои руки, потому что еврейский народ переживает теперь труднейшие времена. После того, как уже убито пять миллионов, наша задача — спасти сильных, тех, кто молод не только возрастом, но и духом. И не идти на поводу у сантиментов. Не знаю, все ли осмыслили сказанное до конца и оправдывают это и оправдают ли наши действия, после того как мы освободимся из гетто. Но такова точка зрения полиции: спасать все, что можно, не считаясь с нашими личными переживаниями.
От вас, господа, я жду моральной поддержки. Все мы хотим когда-нибудь выйти из гетто. Пока многие евреи еще не понимают той огромной опасности, в которой мы находимся. По нескольку раз в день нам угрожает депортация в Понары... Что касается меня лично, то волею судьбы мне пришлось побывать на поле боя. И я страха не знал — до того времени, пока фронт не остался позади. То же самое относится и к нам. Мы выстрадаем все это потом, после гетто. И религиозный еврей скажет: Бог спасет. А неверующий скажет себе, что спасет его общественная сплоченность. Еврейская способность выдержать ради будущего.
Розенберг на днях заявил, что задача немцев — истребить еврейство Европы. Не понимаю его. Если бы он заглянул сюда, в наше гетто, его бы обуял страх.
Мы, преследуемые, прячущиеся в "малинах", убиваемые в Понарах, отлученные от своих семей, за год построили новую жизнь, куда лучше, чем это удалось арийцам. Таково еврейство. Бесстрашный дух и вера в жизнь. И мы будем бороться, чтобы не осуществились слова Розенберга. А война оправдывает средства, подчас самые ужасные. К сожалению, нам нельзя останавливаться перед любыми средствами в борьбе с врагом.
Мое желание — подвести вас поближе к жизни. Объяснить вам жизнь во всей ее наготе. Показать вам подлинную, голую сущность борьбы. Для этого, господа, я и собрал вас, далеких от полиции.
После подробных отчетов исполнителей акции присутствовавшие на собрании общественные деятели промолчали. Раввин плакал немыми слезами. Нотка сомнения прозвучала и в словах одного из пособников. Тогда Генc встал и закрыл собрание:
Как я уже сказал, я беру на себя ответственность за сделанное. Я совершенно не хочу дискуссий. Никто не вправе спорить об этих моих поступках, в прошлом и в будущем. Я позвал вас, чтобы объяснить, почему еврей обагрил свои руки кровью, и в будущем, когда придется нам, полицейским, идти — мы пойдем.
Прошло несколько дней. Гетто несколько успокоилось после ошмянского дела. Оттуда пришли известия, что жизнь там начала организовываться по образцу вильнюсского гетто. А в ближайшие гетто, входящие в состав "Вильнерланд", снова выезжают еврейские полицейские и чиновники из Вильнюса.
Однажды Генс с Деслером вызвали Иосефа Глазмана. Ему предложили отправиться в Старые Свентяны упорядочить жилищный вопрос, поскольку Глазман. после того как был освобожден от должности начальника полиции, заведовал жилищным отделом гетто. Предложение властей могло и не вызвать подозрений, но Иосеф, наученный горьким опытом, понимал, что его задачи в Свентянах не ограничатся жилищной сферой. Он чувствовал, что власти хотят использовать его имя, чтобы успокоить евреев местечка, охваченных тревогой ввиду приближающейся акции.
Иосеф ответил отказом. Он хорошо знал позицию ЭФПЕО в отношении действий Генса, будучи сам членом штаба. Однако Деслер, который лез из кожи вон, чтобы добиться поддержки широких кругов населения гетто, был крайне заинтересован, чтобы именно Иосеф Глазман, известный общественник, подчинился его распоряжению. Отказ Иосефа заставил его прибегнуть к угрозам, а затем и к категорическому приказу. Иосеф ответил, что приказу не подчинится.