Типология культуры Ф. Ницше

Своей «философией жизни» Ницше знаменует окончательную «переоценку всех ценностей» предшествующей культуры – философии и религии, науки и морали. Свою задачу философ видит именно в том, чтобы разбудить человечество, избавить его от иллюзий, пребывая в которых, оно все глубже погружается в состояние кризиса и вырождения. Для этого ему требуются сильно действующие средства, способные эпатировать и будоражить общественность. Поэтому Ницше в своих работах не скупится на хлесткие высказывания, резкие оценки, философские парадоксы и скандалы. Свои произведения он считает настоящей «школой мужества и дерзости», а себя – подлинным философом «неприятных», «ужасных истин», низвергателем «идолов», под которыми он понимает традиционные ценности и идеалы, и разоблачителем предрассудков и заблуждений, являющихся основой здания европейской культуры. При этом корни заблуждений он видит не в слабости сознания, а, прежде всего, в человеческой трусости, нежелании видеть и понимать надвигающуюся трагедию деградации и распада культуры и самой жизни. Поэтому все его произведения пронизаны вызовом устоявшимся понятиям и представлениям, верованиям и ценностям традиционной культуры.

Множество раз он называет себя «первым иммаралистом», настоящим «безбожником», «антихристом», «всемирно-историческим чудовищем», «динамитом», призванным взорвать болото устоявшихся представлений.

За обыденными представлениями культурного сознания, за «ценностями» цивилизации и культуры – религией, моралью, наукой, – он стремится постичь подлинную сущность бытия. Жизнь понимается им как неупорядоченное и хаотичное развертывание внутренне присущей бытию энергии хаоса, ниоткуда не выводимым и никуда не направленным потоком, подчиняющимся безумию оргиастического начала и полностью свободным от всяких нравственных характеристик и оценок. В античной культуре символом такого понимания жизни Ницше считает экстаз бога вина, удалого веселья Диониса, который символизирует для человека чувство первозданной силы и могущества, блаженства восторга и ужаса от своего раскрепощения и полного слияния с природой.

Считая себя «последним учеником бога Диониса», Ницше формулирует фундаментальную для европейской культуры оппозицию «аполлоновского» и «дионисийского» начал, которая разворачивается как возникновение, борьба и примирение между двумя пониманиями мира, появляющимися из хаоса жизни: как природного, стихийного начала, первичного трагического переживания (Дионис) и как замещения, «извлечения» этого переживания прекрасными «зримыми» образами, утверждающими культ разума, искусства и тезиса «все – в меру» (Аполлон). Именно столкновение и борьба дионисийского и аполлоновского начал и составляет содержание процесса развития жизни и культуры.

Самой энергии жизни присуще проходить в своем развертывании периоды подъема и спада, созидания и разрушения жизненных форм, усиления и ослабления инстинктивного стремления к самоосуществлению. В целом же это суровая постоянная и беспощадная борьба различных проявлений жизни между собой, отличающихся степенью наличия «воли к жизни» и «воли к власти». Более сильная воля к власти подавляет ослабленную волю и господствует над нею. Это закон жизни, однако, он может искажаться в человеческом обществе.

Полем примиряющего состязания Диониса и Аполлона становится древнегреческая трагедия (Эсхил, Софокл). Однако недоверие к жизни, попытка подавить ее разумом, «истиной», идеей проникают в трагедию изнутри (через творчество Еврипида) и активно поддерживаются извне новой, сократической формой сверхаполлонизма. Сократ, Платон и идущая от них философская и культурная традиция заменяют трагическое дионисийско-аполлоническое мирочувствование диалектикой идей, главный смысл которых – абсолютное упорядочение мира по своим собственным законам. В этом же русле, по мнению Ницше, действует и христианская религия, скрывающая за фикциями неба и Бога подлинные истоки бытия человека.

Человек – одно из несовершенных проявлений жизни, и хотя он превосходит других зверей хитростью и предусмотрительностью, своей изобретательностью, безмерно уступает им в другом отношении. Он не способен жить полностью непосредственной инстинктивной жизнью, подчиняясь ее жестким законам, ибо под воздействием сознания и его иллюзорных представлений о своих «целях», «призвании», его жизненные инстинкты слабеют, а сам он все больше превращается в неудавшегося, больного зверя.

Культура, разум, сознание стремятся упорядочить жизненную энергию бытия, оформить и направить жизненный поток в определенное русло и подчинить его культурным нормам, и если это аполлоновское начало побеждает, то жизнь ослабевает и устремляется к самоуничтожению.

Человек, по мысли Ницше, изначально антикультурен, он существо природное, а культура создана для подавления и порабощения всех жизненных, природных сил человека. Упадок для человечества начинается вместе с развитием культуры, сделавшей человека больным существом, отрицающим самого себя. Все процессы, происходящие в мире, все явления природного и психологического характера он рассматривает как различные проявления «воли к могуществу». Все модусы человеческого сознания и само объединяющее их понятие «я», «субъекта» следует понимать как упрощенные обозначения творческих волевых интенций индивида, выступающего как частное проявление «воли к могуществу», как некий ограниченный центр силы. Рациональность и интеллектуальные построения являются, согласно Ницше, перспективой некоторой воли, направленной на расширение своего могущества и власти и подчиняющей себе другие воли. Благодаря культуре, ее запретам, моральным и эстетическим принципам, правовым нормам и законам в обществе возникают социальные мифы и иллюзии – о гуманизме, свободе, справедливости, – обо всем том, что европейская культура выдает за подлинное бытие человека. Резко критикуя все эти мифы, Ницше провозглашает свою новую философию сверхчеловека.

Сверхчеловек не является человеком, происшедшим естественным путем, он символ, идеал всего человечества; понятие «сверхчеловек» подобно понятию «Бог», поэтому каждый отдельный человек может лишь принимать участие в создании сверхчеловека, может быть лишь стадией во всеобщем стремлении к типу истинного человека, но он никогда не сможет им стать. Целью современного человечества является создание сверхчеловека, могучая воля которого есть единственный критерий добра и зла; полностью свободного от влияния общественной морали и христианской религии, и несущего ответственность только перед самим собой. «В каждом поступке высшего человека, – презрительно бросает Ницше в сторону рядового обывателя, – ваш нравственный закон стократ нарушен». Общественная жизнь и есть борьба дионисийского и аполлоновского начал в культуре, первое из которых символизирует торжество здоровых инстинктов жизни, а второе – переживаемый Европой декаданс, упадок, т.е. доведенное до крайности ослабление воли к власти, приведшее к доминированию в европейской культуре противоестественных ценностей, подрывающих сами источники жизни.

Разложение и деградация европейской культуры обусловлены, по Ницше, ее краеугольными основаниями – христианской моралью человеколюбия, непомерными амбициями разума и науки, «выводящими» из развития прогресса и просвещения идеалы оптимального устройства общества на началах справедливости и разумности, а также сами идеи эгалитаризма и социализма. На эти ценности традиционной культуры он и обрушивается со всей своей силой, показывая их противоестественную направленность и нигилистический характер. Следование им, их культивирование и распространение, по мнению философа, ослабляет человечество и направляет волю к жизни на Ничто, на саморазложение.

Именно в ценностях христианской морали, идеалах разума, науки и просвещения Ницше видит «мошенничество высшего порядка», обличением которого он без устали занимается на протяжении всей своей жизни, выдвигая лозунг «переоценки всех ценностей». Христианство, – утверждает мыслитель, – возникает из страха и нужды, среди самых слабых и убогих носителей ослабевшей воли к жизни. Именно поэтому оно пронизано отвращением и ненавистью к здоровой жизни, маскируемой верой в «совершенную небесную жизнь», которая изобретается только для того, чтобы лучше оклеветать эту, земную.

Однако, оставаясь проявлением хоть и больной, но все же воли к жизни, христианство, чтобы выжить среди сильных, жестоких и бесстрашных, накидывает на них путы самого необузданного морализаторства, полностью отождествляя себя с моралью. Через культивирование христианских моральных ценностей больная и увечная жизнь улавливает здоровую и сильную и губит ее, причем тем вернее, чем глубже распространяются идеалы самоотречения, самопожертвования и любви к ближнему.

Такая традиционная человеколюбивая мораль, на которой вырастает вся христианская культура, трактуется Ницше как «воля к отрицанию жизни», «скрытый инстинкт к уничтожению», «принцип упадка, унижения». Христианская мораль изначально пронизана жертвенностью, она вырастает из рабского состояния и стремится распространить его на своих поработителей, изобретая для этого Бога как воплощение любви, сострадания и самопожертвования вместо прежних богов силы, могущества и господства. Вера в такого Бога требует сознательного принесения ему в жертву своей свободы, гордости, достоинства, открытого самоуничтожения человека, обещая взамен спасение и небесное блаженство.

Аскетический идеал святости, культивирование бесстрастия и страдания есть для него попытка придать смысл бессмысленности страдания, когда от него из-за собственной слабости невозможно избавиться, ведь любой смысл лучше полной бессмысленности. Бесстрастие как лекарство против греховных желаний и помыслов, к которому прибегает христианство, есть лишь духовная кастрация человека и, подрывая корень человеческих страстей, можно только уничтожать саму жизнь.

Сострадание и любовь к ближнему есть, согласно Ницше, лишь оборотная сторона болезненной ненависти к себе, ибо эти и другие добродетели явно вредны самому их обладателю, а полезны и поэтому лицемерно восхваляемы его конкурентами, стремящимися с их помощью связать их обладателя. Будучи религией сострадания, христианство ослабило и ухудшило европейскую расу и подготовило распад и вырождение европейской духовности. Сострадание – это, по мнению философа, «депрессивный, заразный инстинкт, парализующий другие инстинкты, направленные на сохранение жизни, на повышение ее ценности, – он бережет, и множит всяческое убожество, а потому выступает как главное орудие, ускоряющее декаданс». Кроме того, посредством милосердия и сострадания христианская мораль парализует закон развития – селекцию – и искусственно поддерживает слишком многое из того, что должно было бы погибнуть и дать дорогу более властным проявлениям жизни.

Вообще, если рассматривать культуру как воспитание, окультуривание человека в духе христианских добродетелей, то этот процесс он рассматривает, как стремление вывести из хищного человека – зверя ручное домашнее животное, которое равносильно «исправлению» и «улучшению» зверя в зверинце, в клетке, т.е. превращению в больного зверя.

«Бог умер!» – восклицает Ницше, провозглашая необходимость переоценки «вечных» ценностей христианской культуры, т.е. отказа от морали рабов, от морали «стада» и восстановления прав жизни. Это, считает он, доступно только для повелителей, сильных и свободных умов, держателей несокрушимой воли, владеющих собственным мерилом ценностей и назначающих себе меру уважения и презрения к другим. Это подлинные аристократы духа, которые не ищут единомыслия с другими, всегда сохраняют «пафос дистанции» и привычку «смотреть свысока». Они сохраняют независимость от догм обыденной морали, свободны от ее пут и испытывают отвращение ко всякой моральной болтовне о долге, самоотверженности, святости, ибо сами полагают для себя законы. Мораль свободы и достоинства, на которой только и может произрастать культура благородная, возвышенная, утверждающая жизнь, существует только для высших людей.

Для всех прочих же доступна лишь рабская мораль самоотречения и аскетизма, в которой ослабленные инстинкты жизни разряжаются не во внешнем действии, а внутрь человеческой души агрессией саморазрушения, способствуя «уменьшению жизненности» и разрушению европейской культуры.

С этих же позиций разделывается мыслитель и с гуманизмом демократов и социалистов, которые основывают свои «политические и социальные фантазии» на традициях рационализма, науки и просвещения. «Фанатики братства», «неотесанные бравые ребята», «борзопишущие рабы демократического вкуса», как называет их Ницше, стремятся ликвидировать эксплуатацию, преодолеть природное неравенство людей и навязать им «общее стадное счастье зеленых пастбищ», игнорируя законы природы и жизни. Поэтому любые попытки возрождения общества и культуры на этом пути неизбежно будут приводить к одинаковому результату – ослаблению и деградации человечества и гибели культуры, ибо человек всегда развивается в борьбе и соперничестве, а эксплуатация и неравенство есть необходимое условие жизни.

Ницше полагает, что ему удалось разглядеть внутреннее родство христианства и социализма, указав, что в ценностях социалистического общества воля Бога лишь заменяется общественной пользой и общим благом, на страже которых ставится государство. При этом жизненные интересы и стремления отдельного человека ничего не значат, вследствие чего философ рассматривает социализм как младшего брата деспотизма, при котором государство стремится превратить человека, из личности в «целесообразный орган коллектива». Человек, естественно, этому пытается противиться, и тогда обязательным средством насаждения верноподданнических чувств, сознания покорности и готовности подчиняться становится государственный терроризм.

В культуре такого общества все, что выделяет и возвышает отдельную личность над общим уровнем, всех страшит, всеми осуждается и подлежит наказанию. Государство проводит здесь уравнительную политику, нивелируя всех, соответственно, по низшему уровню, вследствие чего демократическая форма правления, по словам Ницше, представляет собой «не только форму упадка политической организации, но и форму измельчения человека, низведения его на степень посредственности и понижения его ценности».

Исходя из своих представлений о взаимоотношениях природы, общества и культуры, Ницше анализирует сущность кризиса европейской культуры, связанного с распадом европейской духовности, девальвацией ценностей жизни, восстанием «масс» и воцарением посредственности в культуре, наступлением эпохи всеобщей нивелировки, обретением противостояния «морали господ» и «морали рабов», ростом нигилизма. Согласно его точке зрения, сутью данного кризиса является декаданс, упадок жизненных сил европейцев вследствие доминирования нигилистических ценностей истощенных и угнетенных, проникнутых чувством мстительности, злобы и жадности, зависти и готовности вредить исподтишка «отбросов общества», направленных против воли к власти «лучших» и «сильнейших», против энергии самой жизни.

Преодоление этого кризиса в творчестве немецкого мыслителя выглядит очень проблематично и связывается им в первую очередь с радикальным нигилизмом и «переоценкой всех ценностей», т.е. полным отрицанием и преодолением упаднических, нигилистических традиционных «стадных» ценностей и верований европейской культуры и утверждением культа «свободных умов», «сверхчеловеков», свободных от пут старой морали, веры, культуры, живущих ради самой жизни, обладающих наивысшей волей к власти, т.е. напряжением энергии жизни.

Вслед за романтиками Ницше подчеркивает роль искусства в развитии культуры. Искусство является для человека источником утешения: оно раскрывает метафизическое единство всех существ, единство вечной основы мироздания и создает мир прекрасных образов, которые отвлекают человека от его страданий и заставляют любить жизнь. В произведениях искусства мы созерцаемвечные, непреходящие типы существующего. В страданиях и радостях отдельного индивида, в движениях его мысли и чувств искусство отмечает то, что типично, те вечные проявления жизни, которые являются общими для всех индивидов. В эстетическом созерцании мы ощущаем чужие волнения, чужие страдания и радости как свои собственные; мы проникаемся чувством солидарности с героем какого-либо произведения потому, что и в нас, и в нем проявляется одна и та же сущность, единый источник мировой жизни, который страдает и радуется во всех отдельных индивидах. И, наконец, то магическое действие, которое оказывает на нас искусство, можно сравнить со сном. Во сне мы часто сознаем, что грезим, но не хотим проснуться, поскольку наш сон прекрасен. То же самое происходит и при столкновении с искусством: оно создает для нас мир прекрасных грез, чарующих образов, и мы хотим продолжения нашей жизни, мы не желаем очнуться ото лжи нашего индивидуального существования, потому что мы находимся под очарованием этого искусственного мира, этого вида иллюзии, более непосредственным и тесным образом связанного с «жизнью», лучше сознающим, что «культура – это лишь тоненькая яблочная кожура над раскаленным хаосом».

Несомненной заслугой Ницше является его страстное стремление разрушить представление о человеке как «твари», объекте воздействия чуждых сил и средстве для достижения чуждых ему целей, и помочь самосозиданию в нем «творца», свободного деятеля, субъекта культурного творчества. Своим творчеством он защищает жизненную силу и ценность индивидуализма, с которым связывает новое понимание гуманистической культуры. Однако в ходе своих рассуждений он с неизбежностью приходит к абсолютизации субъективизма и относительности культурных ценностей, презрению к общечеловеческим культурным ценностям, противопоставлению морали «высших», которым «все позволено», морали «низших существ». Все права и свободы, культурный творческий потенциал избранных у него компенсируется полным бесправием и безжалостным подавлением плебеев. Мораль «сверхчеловека» оказывается сверхчеловеческой моралью, свободной от моральных обязанностей перед человечеством и ставшей удобной ширмой для человеконенавистнической идеологии нацизма. Посвятив всю свою жизнь борьбе с ложными идолами и кумирами, Ницше сам сделался кумиром отнюдь не самой лучшей части человечества.