 |
|
Факел Эллиса Вайета 1 страница
— Господи помилуй, мэм! — сказал клерк в бюро регистрации. — Никто не знает, кому сейчас принадлежит этот завод. И кажется, никогда не узнает.
Клерк сидел за столом в комнате первого этажа, куда редко заходили посетители, — стопки папок покрылись толстым слоем пыли. Он посмотрел на сверкающий автомобиль, припаркованный за окном на грязном пустыре, бывшем когда-то главной площадью процветающего окружного центра. Он смотрел на двух незнакомых посетителей с едва уловимым задумчивым удивлением.
— Почему? — спросила Дэгни.
Он беспомощно указал на груду бумаг, которые достал из папок:
— Кому принадлежит этот завод, должен решить суд, чего, как мне кажется, ни один суд не сможет сделать, даже если возьмется за это.
— Почему? Что случилось?
— Его продали, я имею в виду завод. Продали двум покупателям одновременно. Года два назад из-за этого разразился большой скандал, а сейчас... сейчас это всего лишь груда бумаги, ожидающая судебного разбирательства. Не знаю, каким образом и какой судья сможет распутать эту историю и определить, кому принадлежит право собственности — и какое-нибудь право вообще.
— Не могли бы вы рассказать поподробней, что именно произошло?
— Последним законным владельцем завода была Народная ипотечная компания из Рима, штат Висконсин. Это город, расположенный в стороне от завода, милях в тридцати на север. Эта ипотечная компания была крикливой лавочкой, которая на всех углах вопила о льготных кредитах. Компанию возглавлял Марк Йонтс. Никто не знал, откуда он взялся, и никто не знает, куда он делся, но на следующее утро после того, как Народная ипотечная компания обанкротилась, выяснилось, что Марк Йонтс продал завод «Твентис сенчури мотор» кучке паразитов из Южной Дакоты и одновременно отдал его в залог под займ, полученный от банка в Иллинойсе. После осмотра завода выяснилось, что он вывез все оборудование и продал его по частям неизвестно куда и Бог весть кому. Вот и получается, что сейчас завод принадлежит всем... и никому. Парни из Южной Дакоты, банк и адвокаты кредиторов Народной ипотечной компании — все подают в суд друг на друга, все заявляют о своих правах на этот завод, и никто не имеет права завезти туда хоть шестеренку, хотя сейчас и шестеренки днем с огнем не сыщешь.
— А Марк Йонтс действительно руководил заводом до того, как продал его?
— Господи, мэм, нет, конечно. Он из тех, кто никогда не работает. Он не хотел делать деньги, он хотел получать их. И похоже, получил их больше, чем можно было выжать из этого завода.
Клерк удивился, почему при его словах светловолосый, с суровым лицом мужчина, сидевший напротив него рядом с женщиной, нахмурившись, посмотрел в окно на машину — на большой завернутый в брезент и туго перевязанный веревками предмет, лежавший в открытом багажнике.
— А что случилось с документацией завода?
— Какой именно, мэм?
— Производственная документация, учетно-отчетные данные... документация отдела кадров.
— О, от этого ничего не осталось. Там все разграбили. Все претенденты на завод тащили оттуда мебель и прочее представлявшее хоть какую-нибудь ценность. Шериф опечатал ворота, но это их не остановило. Все бумаги и прочие подобные вещи скорее всего забрали бродяги из Старнсвилла. Это городок внизу, на равнине. Им там сейчас приходится туго. Скорее всего бумаги пошли на растопку.
— Здесь остался кто-нибудь из тех, кто работал на этом заводе? — спросил Реардэн.
— Нет, сэр. Все рабочие жили в Старнсвилле.
— Все? — прошептала Дэгни; она подумала о руинах. — И... инженеры тоже?
— Да, мэм. Все служащие жили в этом городке. Но они давно уехали.
— Может быть, вы помните имена кого-нибудь из тех, кто работал на этом заводе?
— Нет, мэм.
— Кто из предыдущих владельцев действительно управлял заводом? — спросил Реардэн.
— Не знаю, сэр. Там было столько проблем, завод много раз переходил из рук в руки после того, как умер старик Старнс. Он построил этот завод, да что завод, пожалуй, он своими руками создал всю эту часть страны. Он умер двенадцать лет назад.
— Вы можете назвать имена всех владельцев завода после его смерти?
— Нет, сэр. Года три назад в старом здании суда случился пожар и все документы сгорели. Не знаю, сможете ли вы сейчас это выяснить.
— А вы не знаете, у кого Марк Йонтс перекупил завод?
— Знаю. Он купил его у мэра Рима, Баскома. Как завод попал в руки Баскома, я не знаю.
— А где сейчас этот Баском?
— Все там же, в Риме.
— Большое спасибо, — сказал Реардэн. — Мы к нему заедем.
Они были уже в дверях, когда клерк спросил:
— Сэр, а что вы ищете?
— Мы ищем одного друга, — ответил Реардэн. — Друга, которого потеряли и который когда-то работал на этом заводе.
* * *
Мэр Баском сидел, откинувшись на спинку стула, на нем; была грязная рубашка, а очертания груди и живота напоминали грушу. На улице было душно и пыльно. Он махнул рукой, блеснув перстнем с большим низкокачественными топазом.
— Бесполезно, леди, совершенно бесполезно. Расспрашивая людей, вы только потеряете время. В городе не осталось никого из бывших рабочих завода и никого, кто что-нибудь помнил бы о них. Из города уехало столько народу, а те, что остались, ровно ничего собой не представляют и ничем не могут быть вам полезны. Можете мне поверить, ведь я мэр этой помойки.
Он предложил гостям сесть, но не возражал, когда леди предпочла стоять на пороге. Откинувшись на спинку стула, он пристально разглядывал ее; шикарная штучка, подумал он, но ведь и мужчина, что с ней, несомненно богат.
Дэгни стояла на пороге, глядя на улицы Рима. Она видела дома, тротуары, фонари, даже вывеску, рекламировавшую безалкогольные напитки. Но все выглядело так, словно город на волосок от участи, постигшей Старнсвилл.
— Нет, никакой заводской документации не осталось. Если вы ищете это, бросьте, не стоит стараться. Это все равно что гоняться за листьями во время урагана. Кому нужны эти бумаги? В такие времена, как сейчас, люди стремятся сберечь добротные материальные вещи. Ничего не поделаешь, приходится быть практичным.
Сквозь запыленные окна виднелась гостиная его дома: на деревянном полу лежали персидские ковры, в комнате стояли переносной бар, украшенный полосками хромированной стали, и дорогой радиоприемник, на крышке которого возвышалась старинная керосиновая лампа.
— Ну конечно, это я продал завод Марку Йонтсу. Марк был хорошим парнем, веселым и энергичным. Не спорю, он недостаточно чтил кодекс, но кто из нас без греха? Конечно, он зашел слишком далеко. Этого я от него не ожидал. Я думал, что он достаточно умен, чтобы оставаться в рамках закона — вернее, того, что от него осталось.
Мэр Баском улыбнулся, глядя на них с безмятежной отрешенностью. Во взгляде его сквозила хитрость, лишенная ума, а улыбка излучала добродушие, лишенное доброты.
— Не думаю, что вы, ребята, детективы, — сказал он, — но даже если и так, мне все равно. Взяток от Марка я не брал, а в свои дела он меня не посвящал. Где он сейчас, я не имею ни малейшего представления. — Он вздохнул. — Мне нравился этот парень. Жаль, что он уехал. Плевать на воскресные проповеди. Ему же надо было как-то жить. Он ничуть не хуже других, просто умнее. Кого-то на таких делах ловят, а кого-то нет, вот и вся разница... Нет, я не знаю, что он собирался делать с заводом. Конечно, он заплатил мне куда больше, чем стоила эта развалюха, и конечно, он оказал мне услугу, купив завод. Нет, я не оказывал на него никакого давления. Не было необходимости. Он, так сказать, был моим должником. Я несколько раз оказывал ему некоторую помощь. Знаете, есть такие законы, словно резиновые, и мэру вполне по силам слегка растянуть их для друга. А что, черт побери! Только так и можно разбогатеть в этом мире, вам это наверняка известно, — добавил он, взглянув на роскошный черный автомобиль.
— Вы рассказывали о заводе, — напомнил Реардэн, стараясь держать себя в руках.
— Вот кого я терпеть не могу, так это людей, которые разглагольствуют о принципах, — сказал Баском. — Принципами сыт не будешь. Единственное, что чего-то стоит в жизни, — это добротные материальные вещи. Тут уж не до теорий, когда все вокруг рушится. Вот я, к примеру, не собираюсь идти ко дну. Пусть они берут себе идеи, а я возьму завод. Мне не нужны идеи, я хочу три раза в день прилично питаться.
— Для чего вы купили этот завод?
— А для чего покупают бизнес? Чтобы выжать из него все что можно. Когда я вижу возможность сделать деньги, я ее не упускаю. Завод шел с молотка, и немногие изъявили желание купить его. Поэтому он достался мне почти даром. Но у меня он тоже долго не задержался. Месяца через три я продал его Марку. Конечно, это была выгодная сделка, я вам уже говорил. Я здорово все провернул. Ни один крупный воротила не придумал бы ничего лучше.
— Завод работал, когда вы его купили?
— Нет, он был закрыт.
— Вы пытались его открыть?
— Только не я. Я человек практичный.
— Вы можете вспомнить хоть кого-нибудь, кто работал там?
— Нет. Никогда их не видел.
— Вы вывозили что-нибудь с завода?
— Хорошо, вам я скажу. Я там все осмотрел, и мне понравился стол старика Старнса. В свое время он был очень важной шишкой. Прекрасный стол добротного красного дерева. Я отвез его к себе домой. Еще у одного начальника, сейчас уже не помню у кого, в туалете была душевая со стеклянной дверью, на которой была вырезана русалка. Настоящее произведение искусства, к тому же очень эротичная, скажу я вам, зажигает похлеще любых картинок. Так вот, душевую я тоже перевез домой. В конце концов, что в этом такого? Это же был мой завод. Я имел право забрать оттуда все ценное.
— А кто обанкротился? Кому до вас принадлежал завод?
— О, разорился Народный общедоступный банк в Мэдисоне. Господи, какой это был крах! Банкротство этого банка чуть не погубило весь Висконсин, а уж эту часть штата точно доконало. Одни говорят, что завод разорил банк, другие утверждают, что завод был лишь последней каплей, потому что у Народного банка были совершенно безрассудные, убыточные вложения в трех или четырех штатах. В те времена банком руководил Юджин Лоусон. Его еще называли банкиром с сердцем. Два-три года назад он был очень популярной личностью в этих краях.
— А Лоусон управлял заводом?
— Нет. Он лишь вложил в него кучу денег, значительно больше, чем можно было выжать из этой старой свалки. Когда завод закрылся, Лоусон окончательно пошел ко дну. Через три месяца банк разорился. — Баском тяжело вздохнул. — Это был жестокий удар для жителей окрестных городов. Все они хранили свои сбережения в этом банке.
Мэр Баском с сожалением посмотрел на город. Он указал пальцем на другую сторону улицы, где седая уборщица, с трудом ползая на коленях, отмывала ступеньки крыльца.
— Видите вон ту женщину? У ее мужа был магазин тканей. Они были зажиточными, респектабельными людьми. Ее муж проработал всю жизнь, чтобы обеспечить ей безбедную старость, и к тому времени, когда он умер, она была довольно состоятельной женщиной — только все деньги хранились в Народном общедоступном банке.
— А кто управлял заводом, когда он закрылся?
— А, была такая шустрая корпорация. Называлась «Всеобщий сервис». Так, мыльный пузырь. Появилась из ничего, в ничто и превратилась.
— А где сейчас члены этой корпорации?
— А куда деваются брызги лопнувшего мыльного пузыря? Сыщи их теперь!
— А где сейчас Юджин Лоусон?
— Вот с Лоусоном все в порядке. Он сейчас работает в Вашингтоне, в Отделе экономического планирования и национальных ресурсов.
В порыве гнева Реардэн резко поднялся, но взял себя в руки.
— Спасибо за информацию, — сказал он.
— Не за что, друг мой, не за что, — безмятежно отозвался Баском. — Не знаю, чего вы добиваетесь, но послушайте моего совета, бросьте вы это. От этого завода теперь никакого толку.
— Я же вам сказал, мы ищем одного друга.
— Что ж, пусть будет так. Должно быть, очень хороший друг, раз уж вы пошли на такие хлопоты, чтобы найти его, вы и очаровательная леди, которая вам не жена.
Дэгни увидела, как лицо Реардэна мертвецки побледнело, так, что невозможно было различить даже губы.
— Закрой свой грязный... — начал было он, но Дэгни встала между ними.
— Почему вы решили, что я не его жена? — спокойно спросила она.
Баском был очень удивлен реакцией Реардэна. Он бросил это замечание без злого умысла, просто как мошенник, демонстрирующий свою проницательность сообщникам.
— Леди, я многое повидал на своем веку, — добродушно ответил он. — Супруги не смотрят друг на друга так, словно у них на уме спальня. В этом мире вы либо добродетельны, либо наслаждаетесь жизнью. Одно из двух, леди, одно из двух.
— Я задала ему вопрос, — сказала Дэгни, обращаясь к Реардэну как раз вовремя, чтобы помешать ему заговорить, — он дал мне исчерпывающее объяснение.
— Хотите совет, леди? — сказал Баском. — Купите дешевое обручальное кольцо и носите его. Это, конечно, не стопроцентная гарантия, но все же помогает.
— Спасибо, — сказала Дэгни. — До свидания.
Строгие, подчеркнуто спокойные нотки в ее голосе прозвучали как приказ, что заставило Реардэна молча последовать за ней к машине.
Они были уже далеко от города, когда он, не глядя на нее, тихо, с отчаянием сказал:
— Дэгни, Дэгни, Дэгни... мне очень жаль, что так вышло.
— А мне нет.
Через некоторое время, когда к нему вернулось самообладание, она сказала:
— Никогда не сердись на человека за то, что он говорит правду.
— Эта правда не его дело.
— Но и то, что он о ней думает, не наше дело.
Ответ прозвучал как единственная мысль, терзавшая разум Реардэна и помимо его воли вылившаяся в слова. Он процедил сквозь зубы:
— Я не смог защитить тебя от этого низкого, ничтожного...
— Я не нуждалась в твоей защите. Реардэн молчал. Он не смотрел на нее.
— Хэнк, когда сможешь сдерживать гнев, завтра или через неделю, вспомни объяснение этого человека и подумай, согласен ли ты с ним.
Реардэн посмотрел на нее, но ничего не сказал. После долгого молчания он заговорил — лишь для того, чтобы сказать ровным, усталым голосом:
— Мы не можем позвонить в Нью-Йорк и откомандировать наших инженеров осмотреть завод. Не можем их встретить. Не можем придать огласке то, что вместе нашли этот двигатель. Там... в лаборатории... я совсем забыл об этом.
— Нужно найти телефон, и я позвоню Эдди. Он пришлет сюда двоих инженеров компании. Я здесь одна, провожу свой отпуск. Это все, что они узнают. И больше им ничего знать не обязательно.
Они проехали целых двести миль, прежде чем нашли междугородный телефон. Эдди Виллерс вскрикнул, услышав ее голос:
— Дэгни, слава Богу! Где ты?
— В Висконсине. А что?
— Я не знал, как с тобой связаться. Тебе надо немедленно приехать. Как можно быстрее.
— Что случилось?
— Пока ничего. Но здесь такое творится... Надо немедленно их остановить, если это в твоих силах. Если их вообще кто-нибудь сможет остановить.
— Эдди, что происходит?
— Ты что, не читала газет?
— Нет.
— Я не могу всего объяснить по телефону. Не могу изложить тебе подробности. Дэгни, ты решишь, что я сошел с ума, но мне кажется, они собираются уничтожить Колорадо.
— Я немедленно возвращаюсь.
* * *
Врезанные в гранит Манхэттена, под терминалом «Таггарт трансконтинентал» простирались многочисленные тоннели, которые когда-то, во времена, когда движение непрерывным грохочущим потоком протекало по всем артериям терминала, использовались как запасные пути. Со временем, с уменьшением интенсивности движения, запасные тоннели забросили, как высохшие устья рек.
Дэгни спрятала останки двигателя в подвале одного из тоннелей; в этом подвале когда-то размещался запасной электрогенератор, на случай аварии. Но его давно оттуда убрали. Дэгни не доверяла бездарным юнцам из научно-исследовательского отдела компании. В «Таггарт трансконтинентал» работало лишь двое талантливых инженеров, которые могли по достоинству оценить ее находку. Она посвятила их в свою тайну и направила в Висконсин еще раз обследовать завод. Затем она спрятала двигатель там, где никто не мог бы его обнаружить.
Когда рабочие отнесли двигатель в подвал и разошлись, Дэгни собралась было последовать за ними и закрыть стальную дверь, но внезапно остановилась, держа ключи в руке, словно тишина и одиночество подтолкнули ее к проблеме, беспокоившей ее все эти дни, и сейчас настало время принять решение.
Ее личный вагон ожидал у одной из платформ терминала, прицепленный к хвосту поезда, который должен был через несколько минут отбыть в Вашингтон. Дэгни договорилась о встрече с Юджином Лоусоном, но решила отложить ее, чтобы что-то предпринять против того, что обнаружила по возвращении в Нью-Йорк, против того, с чем Эдди умолял ее бороться.
Она не видела никаких способов борьбы, никаких правил, никакого оружия. Беспомощность оказалась для Дэгни странным, новым, неведомым ей прежде чувством. Ей никогда раньше не было трудно обратиться лицом к проблеме и принять решение. Но сейчас она столкнулась с чем-то неопределенным — с туманом, бесформенным туманом, в котором что-то постоянно вырисовывалось и исчезало, прежде чем это удавалось рассмотреть, как сгустки грязи в вязкой жиже. Словно она боковым зрением смутно видела приближение катастрофы, но не могла сменить угол зрения и рассмотреть, что ей угрожает.
Профсоюз машинистов требовал, чтобы максимальная скорость движения поездов по линии Джона Галта была снижена до шестидесяти миль в час. А профсоюз проводников и тормозных кондукторов выдвинул требование сократить длину составов до шестидесяти вагонов.
Штаты Вайоминг, Нью-Мексико, Юта и Аризона требовали, чтобы количество поездов, перегоняемых в Колорадо, не превышало аналогичные показатели в каждом из соседних штатов.
Группа промышленников под предводительством Орена Бойла требовала принятия закона, который ограничил бы производство металла Реардэна до уровня выработки других сталелитейных заводов, соразмерно производственной мощности.
Другая группа, возглавляемая Моуэном, требовала принятия закона, обуславливавшего право каждого желающего на равную для всех долю поставок металла Реардэна.
Группа под предводительством Бертрама Скаддера требовала принятия закона об общественной стабильности, который запретил бы фирмам Восточного побережья покидать пределы своих штатов.
Висли Мауч, директор Отдела экономического планирования и национальных ресурсов, делал одно за другим заявления, определить содержание и цель которых было просто невозможно; в каждом абзаце были такие слова, как «чрезвычайные полномочия» и «несбалансированная экономика».
— Дэгни, по какому праву? — спросил Эдди Виллерс. Его голос прозвучал спокойно, но слова походили на крик. — По какому праву они это делают?
Дэгни явилась в кабинет Джеймса Таггарта и сказала:
— Джим, я свое сражение выиграла. Теперь твоя очередь. Ты, должно быть, спец там, где приходится иметь дело с бандитами. Останови их.
— Ты же не думаешь, что экономикой страны будут управлять в угоду тебе одной? — сказал Таггарт, не глядя на нее.
— Мне нет никакого дела до экономики страны. Я хочу одного: чтобы твои приятели, ведающие экономикой страны, оставили меня в покое. Я должна руководить железной дорогой, и я прекрасно знаю, что случится с твоей национальной экономикой, если разорится моя дорога.
— Не вижу никаких причин для паники.
— Джим, неужели я должна объяснять тебе, что доходы от Рио-Норт — это все, что у нас есть, все, что может спасти нас от банкротства? Неужели ты не понимаешь, что сейчас нам дорог каждый цент, каждый килограмм груза?
Таггарт не ответил.
— Когда нам нужна каждая лошадиная сила каждого нашего локомотива, когда у нас недостаточно дизелей, что-бы обеспечить для Колорадо тот уровень транспортных услуг, в которых нуждается штат, — что случится, если мы снизим скорость движения и уменьшим длину составов?
— Ну, знаешь, профсоюзы тоже можно понять. Они считают, что несправедливо устанавливать такую высокую скорость на Рио-Норт, в то время как многие железные дороги закрываются и огромное число железнодорожников остается без работы. Они считают, что скорость нужно снизить, чтобы было больше поездов и, соответственно, больше рабочих мест. Они считают несправедливым, что только мы имеем прибыль от новой линии. Они хотят получить свою долю.
— Кто хочет получить свою долю? В уплату за что? Таггарт не ответил.
— Кто покроет затраты на два состава, выполняющие работу одного? Где ты возьмешь локомотивы и вагоны?
Таггарт не ответил.
— Что будут делать твои профсоюзы после того, как уничтожат «Таггарт трансконтинентал»?
— Я намерен самым решительным образом защищать интересы нашей компании.
— Как?
Таггарт не ответил.
— Как — если вы уничтожите Колорадо?
— Мне кажется, что прежде чем дать некоторым возможность расширить производство, мы должны позаботиться о тех, кто нуждается хоть в какой-то поддержке, чтобы выжить.
— Если вы уничтожите Колорадо, что останется твоим чертовым бандитам? За счет чего они собираются выжить?
— Ты всегда препятствовала любым прогрессивным социальным мерам. Помнится, ты предсказывала катастрофу, еще когда мы приняли резолюцию «Против хищнической конкуренции». Но катастрофы не последовало.
— Потому что я спасла вас, безмозглые дураки! Я уже не смогу повторить это.
Не глядя на нее, Таггарт пожал плечами.
— А если не я, то кто же вас спасет?
Таггарт не ответил.
Здесь, под землей, все это казалось нереальным. Думая об этом сейчас, Дэгни знала, что не сможет участвовать в начинаниях Джима. Она ничего не могла предпринять против людей с неопределенными мыслями, неизвестными мотивами, непонятными целями и шаткой моралью. Ей нечего было им сказать — они ничего не услышали бы и ничего не ответили. Какое оружие может быть там, где разум им уже не является? — думала она. Туда ей нет пути. Она вынуждена оставить это Джиму и уповать на его личную заинтересованность. В сознании Дэгни смутно промелькнула жутковатая мысль: а ведь личной заинтересованности у Джима как раз и нет.
Она посмотрела на лежавшие перед ней обломки двигателя. Где он, человек, который его изобрел? Эта мысль внезапно пронеслась у нее в голове, словно крик отчаяния. Ей вдруг страшно захотелось найти его, опереться на его плечо, чтобы он сказал, что ей делать. Человек такого титанического ума знал бы путь к победе.
Дэгни огляделась вокруг. В чистом, рациональном мире подземных тоннелей не было ничего важнее, чем задача найти человека, который создал этот двигатель. «Надо ли откладывать поиски ради того, чтобы спорить с Ореном Бойлом, пытаться переубедить Моуэна и Скаддера?» — думала Дэгни. Она представила себе двигатель смонтированным и установленным на локомотиве, который со скоростью двести миль в час вел за собой по полотну из металла Реардэна состав из двухсот вагонов. Если в ее силах сделать это видение явью, стоит ли торговаться из-за каких-то шестидесяти вагонов и шестидесяти миль в час? Она не могла унизиться до такого существования, ее разум взорвался бы от постоянного давления, от принуждения держаться в границах бездарности. Она не могла жить по правилу: не торопись, поостынь, постой, не старайся сделать все, что в твоих силах, это никому не нужно.
Полная решимости, Дэгни повернулась и вышла из подвала. Она уже не колебалась, ехать ли ей в Вашингтон.
Когда она закрывала стальную дверь, ей послышалось слабое эхо шагов. Она посмотрела влево, потом вправо. В тоннеле никого не было. Дэгни увидела лишь полоски голубого света, блестевшие на сырых гранитных стенах.
* * *
Реардэн не мог бороться с группировками, требовавшими принятия законов. Он стоял перед выбором: либо драться, либо работать. Он должен был выбрать что-то одно. И на то и на другое у него не хватало времени.
Вернувшись в город, он обнаружил, что ожидавшаяся по графику партия железной руды не доставлена. От Ларкина не поступило никаких объяснений. Реардэн вызвал его к себе, но Ларкин явился тремя днями позже назначенного срока, не соизволив даже извиниться. Плотно сжав губы, с видом оскорбленного достоинства он сказал, не глядя на Реардэна:
— В конце концов, ты не имеешь права приказывать людям сломя голову бежать к тебе, когда тебе вздумается.
— Почему не доставлена руда? — медленно выговаривая слова, спросил Реардэн.
— Я решительным образом отказываюсь терпеть оскорбления за то, что произошло совершенно не по моей вине. Я могу управлять рудником не хуже тебя, ничуть не хуже. Я делал то же, что и ты. Не знаю, почему в самый неожиданный момент что-то всегда не ладится. Меня нельзя в этом обвинять.
— Кому ты отправил руду в прошлом месяце?
— Я собирался отправить тебе твою долю, честно собирался, но что я мог поделать, если в прошлом месяце мы потеряли целых десять дней из-за этих проклятых дождей, которые шли по всей Северной Миннесоте. Я намеревался отправить тебе руду, и ты не имеешь права обвинять меня, мои намерения были абсолютно честны.
— Если остановится одна из моих печей, я смогу снова запустить ее, загрузив вместо руды твои намерения?
— Поэтому никто и не хочет иметь дела с тобой — ты бесчеловечен.
— Я узнал, что последние три месяца ты перевозишь руду не по озеру, а по железной дороге. Почему?
— Знаешь, я, в конце концов, имею право вести дела так, как считаю нужным.
— Почему ты пошел на большие расходы?
— А какая тебе разница? Не ты же их оплачиваешь.
— А что ты будешь делать, когда обнаружишь, что перевозить руду по железной дороге для тебя слишком дорого, а водных перевозок благодаря тебе больше не существует?
— Я не уверен, что ты поймешь какие-то доводы, кроме денежных, но некоторые серьезно относятся к своему гражданскому и патриотическому долгу.
— Какому?
— Я считаю, что такая железная дорога, как «Таггарт трансконтинентал», является жизненно важной для благосостояния нации, и мой общественный долг — поддерживать убыточную ветку Джима Таггарта в Миннесоте.
Реардэн перегнулся через стол. Он начал понимать последовательность звеньев той цепочки, о которой раньше не задумывался.
— Кому ты в прошлом месяце отправил руду? — ровным голосом спросил он.
— В конце концов, это мое личное дело, я не обязан...
— Орену Бойлу, да?
— Неужели ты считаешь, что мы должны пожертвовать сталелитейной промышленностью всей страны в угоду твоим эгоистичным интересам и...
— Вон отсюда,— не повышая голоса, сказал Реардэн. Ему все стало ясно.
— Не пойми меня превратно, я вовсе не хотел сказать...
— Вон. Ларкин вышел.
Затем последовали дни и ночи, когда Реардэн вел телефонные переговоры, рассылал телеграммы, летал самолетом по всему континенту в поисках рудников — заброшенных или тех, которые вот-вот закроют. Дни и ночи напряженных экстренных совещаний, проводившихся в грязных, неосвещенных, забытых Богом забегаловках. Судя лишь по лицу, манерам и голосу человека, Реардэну приходилось решать, может ли он рискнуть и вложить в него деньги. Ему была ненавистна мысль, что он вынужден надеяться на честность как на некое благодеяние. Он передавал большие суммы денег в руки незнакомых людей взамен на ничем не подкрепленные обещания, без всяких расписок и документов ссужая их владельцам полуразорившихся рудников. Деньги передавались украдкой, как между преступниками, они выливались в не имеющие законной силы контракты, и обе стороны понимали, что в случае мошенничества наказан будет не тот, кто обманул, а тот, кого обманули. Все это он делал для того, чтобы питать рудой свои печи, чтобы из печей непрерывным потоком тек белый расплавленный металл.
— Мистер Реардэн, если вы будете продолжать в том же духе, как вы собираетесь получать прибыль? — спросил его как-то начальник отдела закупок.
— Мы все компенсируем на тоннаже, — устало сказал Реардэн. — У нас неограниченный рынок.
Начальник отдела закупок был пожилым мужчиной с седеющими волосами и сухощавым лицом, который, как говорили, был предан одной цели: выжать все до последнего из каждого цента.
Не сказав больше ни слова, он стоял у рабочего стола Реардэна и, прищурившись, смотрел на хозяина своими суровыми, холодными глазами. Это был взгляд глубочайшего сочувствия, который Реардэн когда-либо видел в своей жизни.
Другого пути нет, думал Реардэн, как он думал уже много дней и ночей подряд. Он не знал другого оружия — только платить за то, чего он хотел, мерой за меру, ничего не просить от природы, не предлагая взамен свои усилия, ничего не требовать от людей, не расплатившись с ними продуктом своих усилий. Как можно действовать, если этот принцип больше не работает? — думал Реардэн.
— Вы говорите, неограниченный рынок, мистер Реардэн? — сухо переспросил начальник отдела закупок.
Реардэн посмотрел на него.
— Наверное, я не настолько умен, чтобы проворачивать сделки, как диктуют обстоятельства, — сказал он в ответ на его невысказанную мысль.
Тот отрицательно покачал головой:
— Нет, мистер Реардэн. Тут уж или одно, или другое. Вы либо стоящий бизнесмен, либо удачливый политик. В одном человеке это несовместимо.
— Может быть, мне стоит научиться играть по их правилам?
— У вас это не получится, и это не пойдет вам на пользу. Неужели вы не понимаете? Вы — человек, у которого бандитам есть что отнять.