Здавалка
Главная | Обратная связь

Он проповедовал для всего человечества спасение и прощение его Господом. Вот почему он мог ходить среди людей и говорить каждому встречному: «Прощаются тебе грехи твои». 7 страница



– Верно. А если ты вспоминаешь, что когда-то у тебя болел живот, о ком ты думаешь?

– Опять-таки о себе.

– Да, потому что ты единичная личность, у которой может снова заболеть живот и которую может охватить определенное настроение. Спиноза не случайно утверждал, что все физические явления, существующие или происходящие вокруг нас, выражают Бога или природу. Это же относится ко всем мыслям, ко всему, что мыслится Богом или природой, ибо всё едино. Существует лишь один Бог, одна природа или одна субстанция.

– Когда я думаю, это мои мысли. Когда я двигаюсь, то двигаюсь я, а не кто-нибудь другой. Зачем ты примешиваешь к этому Бога?

– Мне нравится твоя запальчивость. А кто ты такая? Ты София Амуннсен, но одновременно ты – выражение чего-то неизмеримо большего. Ты вправе сказать, что сама думаешь или сама двигаешься, однако разве ты не можешь сказать и другое: что твои мысли на самом деле принадлежат природе, а когда ты движешься, в тебе движется природа? Это сродни вопросу о том, сквозь какие очки ты предпочитаешь смотреть на мир.

– Ты хочешь сказать, что я не властна над собой?

– Не совсем. Возможно, у тебя есть некоторая свобода, например распоряжаться своим указательным пальцем. Однако он способен двигаться только так, как ему определено природой. Он не может соскочить с руки и закружиться по комнате. Так и у тебя, дитя мое, есть свое место во всеобщем единстве. Ты София, и в то же время ты палец на руке Творца.

– Значит, все мои поступки определяются Богом?

– Или природой, или законами природы. Спиноза считал Бога (или законы природы) внутренней причиной всего сущего. Именно внутренней, а не внешней, поскольку внешне Бог выражает себя исключительно через законы природы.

– Боюсь, я не улавливаю разницы.

– Бог – не кукловод в театре марионеток, который дергает за веревочки, определяя таким образом все происходящее. Подобный «марионеточник» управляет куклами извне, а потому является внешней причиной их движений. Бог же правит миром не так. Он правит с помощью законов природы, а потому Бог – или природа – и есть внутренняя причина всего происходящего. Другими словами, все, что случается, должно было случиться. Спиноза придерживался детерминистского взгляда на мир.

– По-моему, ты уже говорил нечто похожее.

– Ты, вероятно, имеешь в виду стоиков. Они тоже подчеркивали, что в мире не происходит ничего случайного. Вот почему важно было встречать все события со «стоическим спокойствием». Человек не должен позволять чувствам брать над ним верх. Такова вкратце этика Спинозы.

– Мне кажется, я понимаю его. Но меня не привлекает мысль о том, что не я сама определяю свои поступки.

– Давай еще раз обратимся к мальчику из каменного века, жившему тридцать тысяч лет назад. Когда мальчик вырос, он стал ходить с копьем на диких животных, потом полюбил женщину, которая родила ему детей. Кроме того, он наверняка поклонялся племенным богам. Неужели ты будешь утверждать, что все это он решил для себя сам?

– Не знаю.

– Или возьмем, к примеру, африканского льва. Ты что, думаешь, он сознательно решил жить хищником и потому бросается на хромающую антилопу? Может, он предпочел бы стать вегетарианцем?

– Нет, лев следует своей натуре.

– Верно, или законам природы. Что делаешь и ты, София, поскольку ты тоже часть природы. Ты, конечно, можешь (не без помощи Декарта) возразить, что лев – животное, а не человек с его свободным разумом. Но подумай о новорожденной крохе. Она кричит и скандалит. Не получив молока, она будет сосать палец. Есть ли у этой малышки свобода воли?

– Нет.

– Когда же девочка обретет ее? В два года она бегает вокруг и тычет пальцем во все подряд. В три года она скандалит с мамой, а в четыре вдруг начинает бояться темноты. Где тут свобода, София?

– Не знаю.

– Когда ей исполняется пятнадцать, она встает перед зеркалом и пробует краситься. Может, она теперь принимает собственные решения и поступает, как ей вздумается?

– Понятно.

– Конечно, она София Амуннсен, но она тоже следует законам природы, не осознавая этого из-за сложной сети причин, стоящих за каждым ее поступком.

– По-моему, объяснений достаточно.

– И все же я попрошу тебя ответить на последний вопрос. В большом саду стоят два дерева. Одно из них растет на плодородной земле и освещается солнцем, оно не испытывает недостатка в воде и полноценном питании. Второе растет в тенистом месте, на скудной почве. Какое же из двух приносит больше плодов?

– Конечно, дерево, у которого лучше условия для роста.

– Согласно Спинозе, такое дерево обладает полной свободой развивать свои потенциальные возможности.

Но если это яблоня, она все равно не сможет родить груши или сливы. Так же и с нами, людьми. Нашему развитию и достижению личностной зрелости могут помешать, например, политические события, на нас могут давить внешние обстоятельства. Мы живем как свободные личности, только если имеем возможность «свободно» развивать свои потенциальные возможности. Тем не менее внутренние задатки и внешние обстоятельства определяют в нашей жизни не меньше, чем у мальчика из долины Рейна, у африканского льва или у яблони в саду.

– Ты меня давно убедил.

– Спиноза настаивает на существовании лишь одного создания, которое целиком и полностью является «причиной самого себя» и может действовать абсолютно свободно. Такое свободное и «неслучайное» развитие свойственно только Богу, или природе. Человек может стремиться к свободе, чтобы жить без внешнего давления, но он никогда не сумеет достичь свободы воли. Мы не вольны определять, что происходит с нашим телом, которое является модусом атрибута протяжения. Не в наших силах и «выбирать», о чем думать. Итак, человек не обладает свободной душой, она фактически находится в плену механического тела.

– Вот это мне понять труднее.

– Согласно Спинозе, достичь подлинной гармонии и счастья человеку мешают его страсти, в частности вожделение и тщеславие. Но если мы признаем неслучайность всего происходящего, то можем добиться интуитивного постижения природы в ее целостности, можем прийти к ясному ощущению того, что все взаимосвязано, все представляет собой единое целое. Наша цель – попытаться охватить все одним взглядом. Лишь в этом случае нас ждет величайшее счастье и душевное спокойствие. Такой взгляд Спиноза и называл «sub specie aeternitatis».

– Что значит?…

– «С точки зрения вечности». Кажется, мы с этого начали?

– Этим надо и кончить. Мне давно пора домой.

Альберто встал и, сходив к книжной полке за блюдом с фруктами, поставил его перед Софией.

– Может, успеешь перед уходом?

София взяла себе банан, Альберто – зеленое яблоко.

Оторвав верхушку, девочка принялась чистить банан.

– Здесь что-то написано, – вдруг сказала она.

– Где?

– Изнутри банановой кожуры. Как будто черной тушью…

Склонившись к Альберто, София показала ему банан. Учитель философии вслух прочел:

 

Это опять я, Хильда. Я ведь присутствую везде, дитя мое. Поздравляю с днем рождения!

 

– Очень смешно, – сказала София.

– Он придумывает все более замысловатые трюки.

– Но ведь это невозможно… Ты не знаешь, в Ливане растут бананы?

Альберто пожал плечами.

– Во всяком случае, я не буду его есть.

– Ну и оставь. Конечно, только ненормальный может поздравлять дочку с днем рождения внутри неочищенного банана. С другой стороны, он весьма изобретателен…

– Да, он человек неординарный.

– Итак, мы можем констатировать, что у Хильды изобретательный отец. Право же, он не глуп.

– Я уже сказала, что согласна. В таком случае, может быть, именно он заставил тебя в прошлый раз назвать меня Хильдой? Может, он вкладывает нам в рот все наши слова?

– Такую возможность не следует исключать. Всё, однако, нужно подвергать сомнению.

– А вдруг наше существование вообще только сон…

– Не будем спешить с выводами. Все может объясняться предельно просто.

– Как бы то ни было, мне пора бежать. Мама уже заждалась.

Альберто проводил Софию до дверей и на прощанье сказал:

– До скорой встречи, дорогая Хильда.

В следующий миг дверь за ней закрылась.

 

ЛОКК

 

…наше сознание столь же чисто и пусто, как доска до прихода в класс учителя…

 

Домой София вернулась в половине девятого – на полтора часа позже договоренного, хотя никакой договоренности, по сути дела, не было. Просто София не успела к ужину, хотя оставила маме записку о том, что придет самое позднее в семь.

– Так больше продолжаться не может, София. Я вынуждена была позвонить в справочную, и мне сказали, что никакой Альберто в старом городе не живет. Меня подняли на смех.

– Было очень сложно оторваться. По-моему, мы с ним подошли к разгадке великой тайны.

– Чепуха!

– Нет, правда.

– Ты пригласила его на день рождения?

– Ой, забыла…

– В таком случае я настаиваю, чтобы ты познакомила меня с ним не далее как завтра. Молоденькой девушке не пристало встречаться с мужчиной значительно старше ее.

– Альберто тебе, по крайней мере, бояться нечего. В отношении Хильдиного отца я уверена меньше.

– Кто такая Хильда?

– Дочь человека, который служит в Ливане. Он явно крупный мошенник. Возможно, у него власть над всем миром…

– Если ты немедленно не представишь мне этого Альберто, я запрещу тебе с ним встречаться. Я не перестану беспокоиться, пока хотя бы не увижу, как он выглядит!

И тут Софию осенило. Она помчалась в свою комнату.

– Что с тобой творится? – крикнула ей вслед мама. Вскоре София вернулась в гостиную.

– Я тебе сию же минуту покажу, как он выглядит. И очень надеюсь, что после этого ты оставишь меня в покое.

Помахивая кассетой, она направилась к видеомагнитофону.

– Он что, подарил тебе видеокассету?

– Да, из Афин…

И вот на экране начали прокручиваться кадры Акрополя. Мама застыла от изумления, когда выступивший вперед Альберто обратился прямо к ее дочери.

Теперь София отметила детали, которые выпали из ее памяти. На Акрополе толпилось множество народа, разбитого на отдельные туристические группы. Посередине одной группы торчал плакатик с надписью: «ХИЛЬДА»…

Альберто продолжал бродить по Акрополю. Вот он спустился через монументальный вход и взошел на Ареопаг, откуда апостол Павел держал речь к афинянам. Затем Альберто говорил с Софией внизу, на древней агоре.

Мама вполголоса комментировала:

– Невероятно… неужели это и есть Альберто? Опять он про своего кролика… Подумать только… он в самом деле обращается к тебе, София… А я и не знала, что апостол Павел бывал в Афинах…

Тем временем приближался кадр, в котором древние Афины внезапно восстают из руин. В последнюю секунду София успела остановить пленку. С Альберто она маму уже познакомила, вряд ли имело смысл знакомить ее и с Платоном.

В комнате воцарилась тишина.

– Крутой чувак, а? – поддразнивающе спросила София.

– Только очень необычный человек мог сняться на видео в Афинах ради того, чтобы послать фильм едва знакомой девочке. Когда же он там был?

– Понятия не имею.

– И еще одно…

– Что?

– Он очень похож на майора, который несколько лет прожил в избушке в глубине леса.

– Может, это он и есть, мама.

– Но его уже лет пятнадцать никто не встречал.

– Возможно, он жил в другом месте. Например, в Афинах.

Мама покачала головой.

– В середине семидесятых он выглядел ничуть не моложе этого Альберто, которого ты мне показала сегодня. У него еще была какая-то иностранная фамилия…

– Нокс?

– Да, пожалуй. Пожалуй, его действительно звали Нокс, София.

– А может, Наг?

– Признаться, не помню… А о каком Ноксе или Наге ты говоришь?

– Один из них – Альберто, второй – отец Хильды.

– У меня уже голова идет кругом.

– Мама, а поесть чего-нибудь можно?

– Разогрей котлеты.

 

Прошло ровно две недели без каких-либо вестей от Альберто. София получила очередную поздравительную открытку для Хильды, но – несмотря на приближающийся день рождения – ни одной открытки на собственное имя.

Однажды София отправилась в старый город и постучала в квартиру Альберто. Его не было дома, но на двери висела записка следующего содержания:

 

Поздравляю с днем рождения, Хильда! Мы уже почти достигли переломного момента, или, как говорится, момента истины. Одна мысль о нем заставляет меня корчиться от смеха. Разумеется, это связано с Беркли. Держись, дитя мое.

 

Сорвав записку, София опустила ее в почтовый ящик Альберто и вышла из подъезда.

Неужели этот негодяй опять уехал в Афины? Как он мог оставить ее одну со множеством неотвеченных вопросов?

Когда она во вторник, 14 июня, вернулась из школы, по саду бродил Гермес. София побежала к нему, и он высокими прыжками помчался ей навстречу. Девочка крепко обняла пса, словно это он призван был разрешить все загадки.

Она снова оставила маме записку, однако теперь, помимо всего прочего, сообщила в ней адрес Альберто.

Пока они шли по городу, София думала о завтрашнем дне, причем мысли ее вертелись не столько вокруг собственного дня рождения, который будет по-настоящему отмечаться только через десять дней, сколько вокруг Хильдиного. София была уверена, что в этот день произойдет нечто сверхъестественное. Во всяком случае, поздравительные открытки из Ливана должны прекратиться.

Миновав Стурторгет, они направились к старому городу через парк с качелями и другими детскими аттракционами. Перед одной из скамеек Гермес остановился, словно приглашая Софию сесть.

Она села и стала гладить золотистую собаку по загривку, одновременно глядя ей в глаза. И вдруг могучее тело Гермеса несколько раз дернулось. «Сейчас залает», – подумала София.

Челюсти у пса задрожали, но он не зарычал и не залаял, а, раскрыв пасть, сказал:

– Поздравляю с днем рождения, Хильда!

София окаменела. Неужели Гермес и вправду говорил с ней?

Нет, это ей померещилось, потому что она все время думала о Хильде. И все же в глубине души София была уверена, что пес действительно – глубоким, звучным басом – произнес эти слова.

В следующий миг все было как прежде. Гермес несколько раз пролаял – делая вид, будто и не разговаривал только что человеческим голосом, – и побежал дальше, к дому Альберто. Прежде чем войти в подъезд, София задрала голову к небу. Погода целый день стояла прекрасная, но теперь вдали громоздились тучи.

– Не вздумай отделаться от меня вежливыми фразами, – сказала София, когда Альберто открыл дверь. – Ты сам знаешь, какой ты набитый дурак.

– Что случилось, дитя мое?

– Майор научил Гермеса говорить!

– Ну да? Неужели дело зашло так далеко?

– Представь себе.

– И что он сказал?

– Угадай.

– Что-нибудь вроде «Поздравляю с днем рождения».

– Точно.

Альберто впустил Софию в квартиру. Сегодня он опять был в новом костюме – похожем на тот, который надевал в прошлый раз, только с меньшим количеством складок, ленточек и кружев.

– И еще одно, – сказала София.

– Что такое?

– Ты нашел записку в почтовом ящике?

– Ах, записку… я ее сразу выкинул.

– Он корчится от смеха, стоит ему только подумать про Беркли. Чем может этот философ вызывать столь бурную реакцию?

– Подожди немного, узнаешь.

– Но ты собираешься рассказать о нем сегодня?

– Сегодня.

Устроившись на диване, Альберто начал беседу:

– В прошлый твой приход я познакомил тебя с Декартом и Спинозой. Мы сошлись во мнении, что их объединяло одно важное качество: они были убежденными рационалистами.

А рационалист верит в значение разума.

– Да, рационалист верит в разум как источник знания. Он утверждает, что человек обладает врожденными идеями, то есть идеями, которые возникли в его сознании раньше, чем он обрел какой-либо опыт. И чем яснее и четче такая идея или такое представление, тем скорее они соответствуют чему-то в действительности. Помнишь Декарта, у которого было отчетливое представление о «всесовершенном создании»? Из этого представления он делает вывод о существовании Бога.

– Я не отличаюсь большой забывчивостью.

– Подобное рационалистическое мировоззрение типично для философии XVII века. Впрочем, оно было распространено еще в средние века, да и Платон с Сократом придерживались его же. В XVIII веке, однако, его стали подвергать все более серьезной критике. Теперь многие философы отстаивали другую точку зрения: что, пока мы не получим каких-либо ощущений от органов чувств, в нашем сознании вообще не содержится никакой информации. Подобный взгляд носит название эмпиризма.

– Значит, сегодня ты собираешься рассказать о таких эмпириках?

– По крайней мере попытаюсь. Самыми видными эмпириками – или философами опыта – были Локк, Беркли и Юм, все трое англичане. Наиболее влиятельными рационалистами XVII века были француз Декарт, голландец Спиноза и немец Лейбниц. Вот почему мы различаем английский эмпиризм и континентальный рационализм.

Все это прекрасно, но слишком много информации сразу. Пожалуйста, повтори, что имеется в виду под эмпиризмом.

– Эмпирик выводит все знания о мире из того, что подсказывают нам чувства. Классическая формулировка эмпирического взгляда на жизнь дана еще Аристотелем: «В разуме нет ничего такого, чего раньше не было бы в чувственном опыте». Такой подход означает резкую критику Платона, который утверждал, что человек приносит с собой набор врожденных идей. Локк подхватывает слова Аристотеля, причем в его интерпретации они еще сверены с Декартом.

– «В разуме нет ничего такого… чего раньше не было бы в чувственном опыте»?

– Да, у нас нет врожденных идей или представлений о мире. Мы вообще не имеем ни малейшего понятия об этом мире, пока не увидим его. Если же у нас есть представления и идеи, которые невозможно подкрепить собственным опытом, значит, они ложны. Когда мы, например, употребляем слова «Бог», «вечность» или «субстанция», наш рассудок пробуксовывает, поскольку никому из нас не довелось самому столкнуться ни с Богом, ни с вечностью, ни с тем, что философы нарекли «субстанцией». Точно так же могут сочиняться ученые труды, в которых на поверку не обнаруживается нового знания. Как бы тщательно ни была продумана, скажем, философская система, какой бы она ни казалась убедительной, она всего лишь сплетение мыслей. Философам XVII-XVIII веков достался в наследство целый ряд таких ученых трудов. Теперь предстояло рассмотреть их в увеличительное стекло и, промыв, освободить от пустых рассуждений. Вероятно, этот процесс можно сравнить с промывкой золота: в общей массе песка и глины нет-нет да и мелькнет крупица золота.

– И такие крупицы – истинный опыт?

– Во всяком случае, это мысли, которые можно связать с человеческим опытом. Английские эмпирики старались проанализировать все человеческие представления, чтобы посмотреть, какие из них могут быть подкреплены истинным опытом. Однако давай разберем этих философов по очереди.

– Приступай!

– Первым был Джон Локк, который жил с 1632-го по 1704 год. Его главный труд назывался «Опыт о человеческом разуме» и вышел в 1690 году. Локк пытается прояснить в нем два вопроса. Во-первых, откуда люди берут мысли и представления, и, во-вторых, можем ли мы полагаться на то, что подсказывают нам наши чувства.

– Ничего себе задачки!

– Остановимся на каждом из этих вопросов по отдельности. Локк убежден, что все наши мысли и представления суть отражения чего-то виденного и слышанного. До каких-либо ощущений наше сознание – tabula rasa, то есть чистая доска.

– Мы, норвежцы, тоже убеждены в этом.

– Итак, прежде чем у нас появляются ощущения, наше сознание столь же чисто и пусто, как доска до прихода в класс учителя. Локк еще сравнивает сознание с комнатой без мебели. Но вот мы начинаем воспринимать окружающий нас мир. Мы видим и слышим его, улавливаем его запах, ощущаем на вкус и на ощупь. Наиболее активно это проделывают маленькие дети. Таким образом возникают, по выражению Локка, простые идеи. Но сознание воспринимает внешние впечатления не пассивно. Оно обрабатывает простые идеи с помощью мышления, рассуждений, веры и сомнения, из чего получаются так называемые идеи рефлексии. Иными словами Локк различает ощущение и рефлексию. Сознание играет не пассивную роль, оно сортирует и обрабатывает все ощущения по мере их поступления в него. Тут-то и нужно быть начеку.

– Начеку?

– Локк подчеркивает, что с помощью органов чувств мы получаем только простые впечатления. Когда я, скажем, ем яблоко, я воспринимаю его не в виде одного-единственного впечатления. В действительности я получаю целый ряд «простых впечатлений» – что данный предмет зеленого цвета, обладает свежим запахом, сочен и кисел на вкус. Лишь съев много яблок, я начинаю мыслить более обобщенно: я, дескать, ем не что-нибудь а яблоко. Согласно Локку, у нас создалось сложное представление о яблоке. Когда мы в детстве впервые попробовали яблоко, у нас не было сложного представления. Мы видели какую-то зеленую вещь, чувствовали, что она свежая и сочная на вкус, ням-ням… да, еще немного кислая. Через некоторое время мы сопрягаем множество таких чувственных впечатлений и создаем понятие «яблока», «груши» или «апельсина». Но материальную основу для своего знания о мире мы получаем исключительно через органы чувств, поэтому, если мы не можем проследить происхождение каких-то сведений от прочего ощущения, значит, эти сведения ложны и должны быть отброшены.

– По крайней мере, мы можем быть уверены: то, что мы видим и слышим, нюхаем и пробуем на вкус, соответствует нашим ощущениям.

– И да и нет. Это как раз второй вопрос, на который пытается ответить Локк. Сначала он выяснял, откуда берутся наши идеи и представления. Теперь он спрашивает, действительно ли мир таков, каким мы его чувствуем. Все не столь просто, София. Не будем делать поспешных выводов. Это единственное, на что истинный философ не имеет права.

– Молчу как рыба.

– Локк различал так называемые «первичные» и «вторичные качества» предметов, и в этом он сближается с философами-предшественниками, в частности с Декартом.

– Объясни!

– Под первичными качествами подразумеваются протяженность тел, их вес, форма, движение или покой и число. В отношении этих качеств мы можем быть уверены, что ощущения передают истинные свойства предметов. Однако мы воспринимаем и другие качества тел. Мы называем что-то сладким или кислым, зеленым или красным, теплым или холодным. Такие качества, которые Локк относил к вторичным – например, цвет, запах, вкус или звучание, – передают не подлинные свойства, заложенные в самих телах, а лишь воздействие внешней реальности на наши чувства.

– О вкусах не спорят.

– Совершенно верно. О первичных качествах – вроде размера и веса – нетрудно прийти к согласию, поскольку они заключаются в самих вещах. Второстепенные же качества – вроде цвета и вкуса – изменяются от животного к животному, от человека к человеку и зависят от индивидуальных особенностей органов чувств.

– Когда Йорунн ест апельсин, у нее создается от него такое ощущение, как у других людей от лимона. Обычно она не может съесть больше одной дольки зараз. «Кисло», – жалуется она. А мне тот же самый апельсин кажется сладким и вкусным.

– При этом нельзя сказать, что одна из вас права, а вторая нет. Вы описываете лишь воздействие апельсина на свои органы чувств. То же самое относится и к восприятию цветов. Предположим, ты не любишь определенный оттенок красного. Если Йорунн купит себе платье такого цвета, тебе, пожалуй, лучше придержать свое мнение при себе. Не платье красивое или некрасивое, а вы по-разному воспринимаете цвета.

– Но все согласны, что апельсин круглый.

– Да, если твой апельсин круглый, никому не может «показаться», что он имеет форму куба. Апельсин может показаться сладким или кислым, однако тебе не может «показаться», что он весит восемь килограммов вместо двухсот граммов. Конечно, ты можешь «считать», что он весит несколько килограммов, но в таком случае ты попадаешь пальцем в небо. Среди нескольких человек, которые гадают, сколько весит какой-нибудь предмет, один непременно бывает ближе к истине. То же справедливо и в отношении чисел. В бутылке либо точно 986 горошинок, либо нет. Так же и с движением. Машина либо движется, либо находится в состоянии покоя.

– Понятно.

– Итак, что касается «протяженной» действительности, Локк разделяет с Декартом убеждение, что она обладает определенными качествами, которые человек способен понять разумом.

– Разделить такое убеждение не очень трудно.

– Локк открыт для того, что он называет интуитивным, или демонстративным, познанием, и в других областях. Он, например, считает определенные этические нормы чем-то само собой разумеющимся для всех. Он отстаивает идею естественного права, а это – признак рационализма. Столь же явный рационализм проявляется в тезисе Локка, гласящем, что существование Бога подсказывается человеку его разумом.

– Возможно, он и прав.

– В чем?

– В том, что Бог существует.

– Разумеется, такое мнение правомочно. Но для Локка это не вопрос веры. По его словам, познание человеком Бога вытекает из рассудка, а это признак рационализма. Могу также добавить, что он призывал к терпимости и свободе вероисповедания. Кроме того, его волновал вопрос равенства полов. Что женщина подчинена мужчине, заведено человеком, утверждал он, а потому люди же и могут изменить такое положение.

– Не могу не согласиться.

– Локк был среди первых философов Нового времени, интересовавшихся проблемой социальных ролей мужчины и женщины. Он оказал большое влияние на своего тезку, Джона Стюарта Милля, который всячески способствовал равноправию полов. Локк вообще предвосхитил многие либеральные идеи, что расцвели пышным цветом в XVIII веке, в период французского Просвещения. К примеру, именно он выступал за то, что мы называем принципом разделения властей…

Когда государственная власть делится между различными институтами.

– Может, ты помнишь и о каких институтах идет речь?

– Это законодательная власть (или национальное собрание), судебная власть (или суды) и исполнительная власть (или правительство).

– Такое деление на три части берет начало от французского философа эпохи Просвещения Монтескье. Локк указывал прежде всего на необходимость разграничения законодательной и исполнительной властей – как средства предотвращения тирании. Он был современником Людовика Четырнадцатого, который сосредоточил всю власть в одних руках. «Государство – это я», – говорил он. Мы называем его власть абсолютизмом. Сегодня мы могли бы также назвать ее «бесправием». Чтобы государство было правовым, законы должны создаваться представителями народа, а осуществление их – поручаться королю или правительству, считал Локк.

 

ЮМ

 

…в таком случае – предайте ее огню…

 

Альберто сидел, уперев взгляд в разделявший их стол. Вот он обернулся к окну и посмотрел на улицу.

– Тучи сгущаются, – сказала София.

– Да, парит.

– Ты, кажется, собирался рассказать о Беркли?

– Он был следующим из английских философов. Но, поскольку он во многих отношениях стоит особняком от других, давай сначала обратим внимание на Дэвида Юма, который жил между 1711-м и 1776-м годами. Из всех эмпириков его философия приобрела наибольшее значение. Ему также воздавали должное, поскольку именно он подтолкнул великого Иммануила Канта к созданию его философской системы.

– А это не важно, что мне больше хочется послушать про Беркли?

– Нет, это совершенно неважно. Юм родился и вырос в Шотландии, на окраине Эдинбурга, и родные прочили его в юристы, хотя сам он «чувствовал глубокое отвращение ко всякому другому занятию, кроме изучения философии и общеобразовательного чтения». Жизнь его пришлась на середину эпохи Просвещения, он был современником великих французских мыслителей Вольтера и Руссо и объездил всю Европу, прежде чем в конце концов снова осел в Эдинбурге. Важнейшее сочинение Юма, «Трактат о человеческой природе», вышло, когда ему было двадцать восемь лет. Однако идея книги, по его словам, возникла у него в пятнадцатилетнем возрасте.

– Значит, мне надо поспешить.

– Ты на верном пути.

– Но если я когда-нибудь создам собственную философию, она будет совершенно не похожа на всё, что я слышала до сих пор.

– Тебе не хватает чего-то конкретного?

– Во-первых, все философы, о которых ты рассказывал, были мужчинами. А мужчины живут в своем, отдельном мире. Меня же больше интересует мир реальности. Мир цветов и животных, мир детей, которые рождаются и вырастают. Твои философы все время твердят о некоем «человеке», и вот очередной пример – трактат о «человеческой природе». Такое впечатление, будто этот «человек» – мужчина средних лет. А жизнь, между прочим, начинается с беременности и родов. По-моему, в твоих рассказах пока что было слишком мало пеленок и детского плача. Наверное, в них было также слишком мало любви и дружбы.

– Разумеется, ты права. Но, может быть, как раз Юм отличался тем, что больше всех прочих философов исходил из повседневной жизни. Кроме того, он особенно остро чувствовал восприятие реальности детьми, то есть новыми гражданами мира.







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.