 |
|
София поняла, что соврать не удастся.
– Мне ее подарил Альберто.
– Ах, вот как… Я уже говорила: жду не дождусь встречи с этим человеком. Можно посмотреть?
– Давай я покажу ее дома. Это все-таки моя книга, мама.
– Никто не спорит, что она твоя. Я только хочу посмотреть первую страницу. Ага… «София Амуннсен возвращалась домой из школы. Первый отрезок пути они шли вместе с Йорунн и говорили о роботах…»
– Там действительно так и написано?
– Да, София, именно так. А сочинил ее некий Альберт Наг. Видимо, какой-то новый писатель. Кстати, как фамилия твоего Альберто?
– Нокс.
– Значит, этот чудак написал о тебе целую книгу, София. Под псевдонимом.
– Это не он, мама. И вообще, тебе лучше не вдаваться в подробности. Ты все равно не понимаешь.
– Что правда, то правда. Ничего, завтра примешь своих гостей и все уладится. Поверь мне.
– Альберт Наг живет совсем в другом мире, так что эта книга – белая ворона.
– Давай лучше ты не будешь вдаваться в подробности. Впрочем, разве это была ворона, а не кролик?
– Хватит!
На этом разговор матери с дочерью вынужденно прекратился, поскольку автобус доехал до Клёвервейен и пора было выходить. У остановки им повстречалась демонстрация.
– Господи! – воскликнула Хелена Амуннсен. – Я думала, в нашем захолустье можно обойтись без уличного парламента [56].
В шествии участвовало всего 10-12 человек. На плакатах было написано: «МАЙОР СКОРО ВОЗВРАЩАЕТСЯ», «ДАЕШЬ ХОРОШЕЕ УГОЩЕНИЕ НА ИВАНОВ ДЕНЬ» и «БОЛЬШЕ ПОЛНОМОЧИЙ ООН».
Софии стало чуть ли не жалко маму.
– Не обращай внимания, – сказала она.
– Но это какая-то странная демонстрация, София. В ней есть нечто абсурдное.
– А, чепуха на постном масле.
– У нас каждый день все меняется. Меня уже ничем не удивишь.
– Тебе бы следовало удивляться, что ты не удивляешься.
– Чему ж тут удивляться? Они вели себя тихо. Хорошо бы еще не потоптали наши розы… Хотя едва ли им нужно было устраивать демонстрацию в саду. Пойдем-ка проверим.
– Это была философская демонстрация, мама. Настоящие философы не вытаптывают роз.
– Знаешь, что я тебе скажу, София? Я не уверена, что на свете остались настоящие философы. В наше время почти все не настоящее, а искусственное.
Всю вторую половину дня, до позднего вечера, они провели за приготовлениями, а назавтра с самого утра принялись накрывать на стол и развешивать в саду украшения. Тут подоспела и Йорунн.
– Пропади все пропадом! – с ходу бросила она. – Мама и папа собираются почтить нас своим присутствием. Это ты виновата, София.
За полчаса до прихода гостей все было готово. Деревья в саду украсили серпантином и китайскими фонариками, к которым подвели ток с помощью длинного шнура, протянутого через подвальное окошко. На воротах, на деревьях по бокам центральной дорожки и на фасаде дома развесили шары. София с Йорунн чуть ли не полдня надували их.
На стол подали курицу и салаты, круглые булочки и халы. В кухне остались пирожные и торт с кремом, крендели и шоколадный рулет, однако самый главный торт, из двадцати четырех миндальных колец, был уже поставлен посреди стола. Торт увенчивала фигурка девочки в конфирмационном платье. Мама не раз уверяла Софию, что конфирмоваться к пятнадцати годам совершенно не обязательно, но девочка была убеждена, что мама поставила туда фигурку именно из-за Софииных сомнений: она еще не решила для себя, хочет ли вообще проходить конфирмацию [57]. Для мамы этот обряд как бы воплотился в торте.
– Да, уж мы расстарались так расстарались, – то и дело повторяла мама в последние полчаса перед приходом гостей.
И вот гости стали прибывать. Сначала пришли три одноклассницы – в блузках с длинными юбками, в накинутых сверху вязаных кофточках и с ярко подведенными глазами. Чуть позже в воротах показались Йорген и Лассе, которые шли ленивой походкой, с видом застенчивым и в то же время по-мальчишечьи вызывающим.
– Поздравляем!
– Вот и ты у нас стала взрослой.