Главная | Обратная связь

СПИСОК ИМЕН И НАЗВАНИЙ.. 871 3 страница

К сожалению, оригинал Алой Книги утерян, но в свое время с него было сделано множество списков (особенно с первого тома) для многочисленных потомков достойнейшего Сэмуайза[41]. Однако самый ценный из этих списков имеет другое происхождение. Он хранился в Больших Смайлах, но сделан был в Гондоре – вероятно, по заказу правнука Перегрина Тукка в 1592 г. З. Л. (172 г. Четвертой Эпохи). Гондорский переписчик добавил в конце несколько слов: „Писано королевским писцом Финдегилом. Труд сей закончен бысть IV. 172“. Этот список в точности повторяет Книгу Тана из Минас Тирита, которая, в свою очередь, представляет собой список Алой Книги Ферианов[42], сделанный по заказу Короля Элессара; вернувшись в Гондор (IV. 64), Тан Перегрин привез его с собой.

Таким образом, Книга Тана – это самый первый список Алой Книги, содержащий многие подробности, которые впоследствии были опущены либо утеряны. В Минас Тирите в него был внесен целый ряд пояснений и исправлений – в особенности это касается топонимики, различных названий, а также цитат на эльфийских языках; кроме того, к общему летописному своду была добавлена сокращенная версия „Сказания об Арагорне и Арвен“ за исключением тех частей, где речь идет о Войне. Как известно, целиком эта история была записана Барахиром, внуком Наместника Фарамира, вскоре после смерти Короля. Но главная ценность Финдегилова списка заключается в том, что здесь полностью сохранились выполненные Бильбо „Переводы с эльфийского“. Три тома этих переводов составлены с большим искусством и, надо признать, обнаруживают глубокое знание предмета; Бильбо работал над ними в Ривенделле с 1403 г. по 1418 г. и пользовался всеми доступными источниками, как письменными, так и устными. Однако Фродо переводами этими практически не пользовался, так как они связаны почти исключительно с событиями Старшей Эпохи, а потому не будем и мы говорить о них больше, чем уже сказано.

Поскольку Мериадок и Перегрин, встав каждый во главе своего клана, не порывали отношений с Роханом и Гондором, в библиотеках Бэкбери и Туккборо сохранились документы, которым не нашлось места в Алой Книге. В Брендивинских Палатах отыскалось, например, множество рукописей, касающихся Эриадора и истории Рохана[43]. Кое-какие из них начаты самим Мериадоком, а то и целиком принадлежат его перу; однако в Заселье Мериадок известен главным образом своим „Травником Заселья“, а также „Летосчислением“, на страницах которого он рассматривает соответствие календарей Заселья и Бри календарям Ривенделла, Гондора и Рохана. Кроме того, им был составлен небольшой трактат под заглавием „Старые засельские слова и названия“, где собраны весьма любопытные замечания о языке Рохирримов[44] и показано происхождение таких исконно засельских словечек, как, скажем, мэтем, а также приведен целый ряд интересных исследований по засельской топонимике.

Книжное собрание Больших Смайлов содержит материалы не столько по истории Заселья, сколько по всеобщей истории. Там нет манускриптов, принадлежащих перу самого Перегрина, однако и сам он, и его наследники собрали множество рукописей, выполненных гондорскими переписчиками, – в основном своды различных легенд и преданий об Элендиле и его потомках. Из засельских библиотек только в Больших Смайлах можно найти материалы по истории Нуменора и о возвышении Саурона. И пожалуй, только здесь имеется полный „Хронограф“, дополненный документами, собранными Мериадоком. Несмотря на то что события там часто датируются весьма приблизительно, особенно когда речь идет о Второй Эпохе, рукопись эта заслуживает самого пристального внимания. Можно предположить, что Мериадок получил ряд сведений и подробные консультации непосредственно в Ривенделле, где бывал неоднократно: хотя Элронд к тому времени уже ушел из Ривенделла, там еще долго оставались его сыновья и кое-кто из Высших эльфов. Говорят, что после расставания с Галадриэлью там поселился и Кэлеборн[45]; однако нет никаких сведений о том, когда именно он достиг Серой Гавани и когда Кэлеборн – этот последний свидетель Старших Дней – навсегда покинул Средьземелье.

 

 

СОДРУЖЕСТВО КОЛЬЦА

ЧАСТЬ 1

 

Глава первая.

ЗВАНЫЕ ГОСТИ[46]

 

Когда господин Бильбо Бэггинс из Котомки объявил, что намерен в скором времени отметить сто одиннадцатый день рождения и устроить по этому поводу особо пышное торжество, – Хоббитон загудел и заволновался.

Богач Бильбо удивлял Заселье своими чудачествами вот уже шестьдесят лет – с того самого времени, когда он однажды столь внезапно исчез и столь же неожиданно возвратился. Среди хоббитов ходили слухи о сокровищах, которых он якобы привез из дальних стран видимо-невидимо; никто не сомневался, что Холм под Котомкой просто ломится от золота. Одних этих россказней хватило бы, чтобы сделать Бильбо знаменитым, но сокровищами дело не ограничивалось. Чем этот хоббит поражал соотечественников больше всего, так это неиссякаемой бодростью и здоровьем. Время шло, шло, а господину Бэггинсу – хоть бы хны. В девяносто ему давали пятьдесят. С девяноста девяти стали говорить, что он „хорошо сохранился“. Но, по правде говоря, он не просто „сохранился“ – он не изменился вообще. Находились такие, что качали головой, подозревая неладное. Разве справедливо, чтобы один хоббит заполучил одновременно и вечную молодость (как было в это не поверить, глядя на Бильбо!), и неистощимые богатства (в чем никто не сомневался)?

– Не пришлось бы расплачиваться, – предрекали недоброжелатели. – Это ни на что не похоже, а значит, беды не миновать!

Но беда приходить не спешила, а поскольку господин Бэггинс не слишком трясся над своими денежками, большинство хоббитов склонялось к тому, чтобы простить Бильбо и его причуды, и прямо-таки сказочное везение. Он поддерживал вежливые отношения с родственниками (исключая, разумеется, Саквилль-Бэггинсов[47]); ну, а бедняки – те его чуть ли не на руках носили. Вот только близкими друзьями он не мог похвалиться, пока не подросли младшие племянники.

Старший из этих младших – юный Фродо Бэггинс – ходил у Бильбо в любимчиках. Когда Бильбо стукнуло девяносто девять, он усыновил Фродо, взял его жить в Котомку и закрепил за ним все права наследования. Надежды Саквилль-Бэггинсов лопнули с треском.

Дни рождения Бильбо и Фродо совпадали – оба появились на свет двадцать второго сентября.

– Перебирался бы ты ко мне, Фродо, дружок, – сказал однажды Бильбо. – Сподручнее будет отмечать дни рождения.

В то время Фродо считался вьюношей – так именуют хоббиты тех, кто распрощался с детством и вступил в тот беззаботный и безответственный период, что длится до тридцати трех лет – до совершеннолетия.

 

Минуло еще двенадцать лет. Ежегодно, празднуя общий день рождения, Бэггинсы закатывали в Котомке веселую пирушку. Но на этот раз – это понимали все – затевалось что-то небывалое. Бильбо исполнялось сто одиннадцать лет – цифра довольно примечательная, не говоря уже о том, что для хоббита это возраст весьма почтенный (даже Старый Тукк дотянул только до ста тридцати), а Фродо достиг тридцати трех, то есть совершеннолетия.

Хоббитон и Приречье полнились слухами. Молва о надвигающемся событии распространилась по всему Заселью. Бильбо и его похождения снова оказались у всех на языке. Старожилы с их воспоминаниями шли нарасхват.

Самую большую и самую внимательную толпу слушателей собирал вокруг себя старый Хэм Гэмги, которого все звали попросту Стариканом. Хэм окопался в „Плюще“ – трактирчике, что у Приречного Тракта, и вещал с изрядным знанием дела, – как-никак он целых сорок лет ухаживал за садом в Котомке, да и прежде там подрабатывал в помощниках у старого Ямкинса. Теперь, когда Гэмги состарился и начал жаловаться на ломоту в суставах, основная работа легла на плечи его младшего сына, Сэма Гэмги. И отец, и сын крепко сдружились с Бильбо и Фродо. Кстати, жили они на том же Холме, третий номер по Отвальному Ряду, сразу под Котомкой.

– Господин Бильбо – хоббит любезный и обходительный, я всегда это говорил, – заявлял Старикан и ничуть не грешил против истины: Бильбо обращался с ним очень вежливо, называл его „господин Хэмфаст“[48] и беспрестанно советовался на предмет огорода – что касается разных „корешков“ и, в особенности, картошки, то тут Старикан считался непревзойденным знатоком: это признавала вся округа (включая и его самого).

– А как насчет этого самого Фродо, ну, что живет-то с ним? – интересовался старый Ноукс[49] из Приречья. – По фамилии он вроде Бэггинс, но я слыхал, он больше чем наполовину Брендибэк. Не возьму в толк, чего это Бэггинсу из Хоббитона взбрело в голову искать жену в Бэкланде? Бэки, говорят, все с придурью...

– Ничего удивительного, – вмешался Папаша Двуног, чья нора была дверь в дверь с норой Старикана Гэмги. – Они ведь живут на том берегу Брендивина, прямо под Старым Лесом, а это место нечистое, темное, если не все врут про этот Лес.

– В самую точку, приятель, – подтвердил Старикан. – Нельзя, конечно, сказать, чтобы бэкландские Брендибэки жили внутри Старого Леса, но чудилы они изрядные, это верно. Взять хотя бы, как они носятся со своими лодками. Это ж надо было выдумать – плавать на каких-то скорлупках через реку, да еще такую широченную! Это что, нормально? Что ж тут удивляться, если несчастья так и сыплются? Но это их дело, а господин Фродо – юноша славный, лучше и желать нельзя. Вылитый господин Бильбо – и не только лицом. Отец-то у господина Фродо, как-никак, Бэггинс. Весьма уважаемый, добропорядочный хоббит был господин Дрого Бэггинс, ничем особенным не выделялся, да вот беда – утоп.

– Утоп?! – раздалось сразу несколько голосов.

Все, разумеется, знали эту историю и раньше. Слухи о смерти Дрого ходили темные, но хоббитов, известное дело, хлебом не корми, дай посудачить, так что никто не возражал послушать еще разик.

– За что купил, за то и продаю, – охотно откликнулся Старикан. – Вот как оно было. Господин Дрого женился на бедняжке Примуле Брендибэк. Так? Примула – двоюродная сестра Бильбо по материнской линии. Ее мамаша приходилась младшей дочерью Старому Тукку. А господин Дрого[50] – троюродный брат господина Бэггинса. Получается, стало быть, что Фродо господину Бэггинсу дважды племянник, по матери просто, а по отцу двоюродный, то есть куда ни кинь, все клин, уловили? Так вот, однажды господин Дрого гостил в Брендивинских Палатах у тестя, старого господина Горбадока[51]. Он частенько туда наезжал, после свадьбы-то. Дело в чем? Господин Дрого не дурак был покушать, а у Горбадока стол, бывало, от еды так и ломится. Так вот, отправились они с супругой кататься на лодке – брр! – ну, и утопли, и бедный господин Фродо остался сиротой – а ведь он тогда был еще совсем ребенком.

– Говорят, они были только что поужинамши, а туда же! Понесло, видите ли, на речку лунным светом любоваться, – встрял старый Ноукс. – Вот Дрого ненароком и потопил лодчонку – одно брюхо сколько весило!

– Я слыхал – это жена его в воду столкнула, а он вцепись да и утяни ее за собой, – возразил Сэндиман[52], хоббитонский мельник.

– А ты не слушай всех подряд, Сэндиман, – огрызнулся Старикан, недолюбливавший мельника. – Что толку болтать, будто кто-то кого-то толкнул или утянул? Лодка – штука ненадежная, даже если сидеть в ней не трепыхнувшись, тут и толкать никого не надо. В общем, господин Фродо осиротел и, так сказать, застрял среди этих полоумных Брендибэков из Бэкланда, потому что воспитывать его решили в Брендивинских Палатах. Ох, и тарарам же там у них, говорят! Старому Горбадоку надо, чтобы вокруг него постоянно толпилось сотни две родственников, – а то бы он просто усох с тоски. Правильно сделал господин Бильбо, что забрал мальчишку: добрее поступка, наверное, и не придумаешь. Пусть, дескать, малец узнает, что такое приличное общество! Ясно, для Саквилль-Бэггинсов это была плюха, и преувесистая. Было время, когда господин Бильбо где-то шастал, и они решили было, что Котомка достанется им. А он возьми да и вернись! Ну, и велел им оттуда убираться подобру-поздорову, а сам стал жить да поживать. И совсем не старится – просто молодчага! А теперь – хлоп! – откуда ни возьмись, появляется наследник, и Бильбо честь по чести оформляет на него все бумаги. Не видать Саквилль-Бэггинсам Котомки как своих ушей! А нам остается только ладошки потирать.

– Говорят, в норе у Бэггинса деньжат закопано видимо-невидимо, – подал голос незнакомый хоббит, приехавший по торговым делам из Мичел Делвинга, что в Западном Пределе. – Весь Холм будто бы изрыт подземными ходами, и все доверху набито сундуками с золотом, серебром и драгоценностями. По крайней мере, так мне довелось слышать.

– Ну, так вам больше моего довелось слышать[53], – фыркнул Старикан Гэмги. – Я ни о каких драгоценностях знать не знаю и ведать не ведаю. Господин Бильбо не скупердяй какой-нибудь, и денежки у него вроде как водятся, но о подземных ходах, хоть убей, не слыхал. Помню, как господин Бильбо возвратился домой лет эдак тому шестьдесят. Я тогда еще совсем мальчонкой был. Старик Ямкинс (он мне двоюродный дядя) как раз тогда взял меня в ученики, и, когда в Котомке устроили распродажу, я следил, чтоб народ не топал по грядкам и не ломился через кусты. Но не успели они раздухариться, как господин Бильбо возьми да и появись. Въезжает, значит, во двор, сам на пони, а по бокам этакие здоровенные вьюки. И пара сундуков. Ясное дело, там у него были сокровища, которых он насобирал в чужих краях, но чтобы завалить этим добром весь дом – увольте! Сэм, сынишка-то мой, он лучше знает. Он в Котомке день-деньской околачивается. Любит, понимаете ли, послушать россказни о прежних временах, а господина Бильбо за язык тянуть не приходится. Он моего сынишку и читать выучил – не со зла, не смотрите на меня так! Я вообще не думаю, чтобы из этого какой вред получился. Авось обойдется. „Ну что тебе эльфы? Что драконы? – говорю я Сэму. – Твоя забота – кочны да клубни, и не суй нос в дела благородных господ, а то влипнешь – не обрадуешься“. Я ему это день и ночь талдычу. Могу и здесь кой для кого повторить, коли не ясно. – Тут Старикан покосился на чужака и на мельника Сэндимана.

Но Старикан не переубедил своих слушателей. Легенда о сокровищах Бильбо слишком прочно засела в умах молодого поколения.

– Не надо заливать! С тех пор он наверняка добавил к своему запасцу и деньжат, и золотишка, – хмыкнул мельник, выражая общее мнение. – Он то и дело в отлучке. Поглядите только на чужаков, которые у него бывают! Все эти гномы, которые стучатся к нему по ночам, и старый бродячий колдун Гэндальф, и мало ли еще кто! Так что трепись больше, Старикан. Мы-то знаем, что Котомка – место шальное, и хоббиты там все сдвинутые.

– Кто из нас треплется, еще вопрос, особенно если учесть, что ты в этом деле смыслишь не больше, чем в лодках, уважаемый Сэндиман, – отрезал Старикан, чувствуя приступ особого отвращения к мельнику, которого и так-то не жаловал. – Бэггинсы сдвинутые?! Ну и отмочил! Да ты на других посмотри. У нас тут есть и вовсе ошалелые. Я знаю по соседству таких, что кружки пива другу не поставят, даже если сами в золоте мало не купаются. Бэггинсы – совсем другое дело. У них все путем. Наш Сэм говорит, что на праздник пригласят всех до одного и всем до одного будет подарок. Ждать недолго – праздник-то уже в этом месяце!

А месяц был сентябрь, и дни стояли погожие – лучше и желать нельзя. Вскоре по Заселью разнеслась весть (надо думать, не без участия всезнающего Сэма), что на празднике будет фейерверк, да такой, какого тут, почитай, лет сто не видели, – по крайней мере с тех пор, как умер Старый Тукк.

Время шло. Заветный день близился. Однажды вечером в Хоббитон въехала странная повозка, доверху набитая всякими диковинками, и с трудом вползла на Холм, направляясь прямо к усадьбе. Потрясенные хоббиты толпились в освещенных дверях своих домов, разинув рты. На козлах восседало несколько чужеземцев, распевавших незнакомые песни. Это были гномы – длиннобородые, в низко надвинутых на глаза капюшонах. Некоторые из них задержались в Котомке. А в конце второй недели сентября через Приречье со стороны Брендивинского Моста среди бела дня прибыла крытая телега. Ею в полном одиночестве правил старик в высокой остроконечной шляпе синего цвета, в длинном сером плаще, а шарф у него был серебристый. Поверх шарфа белела длинная борода, а из-под шляпы топорщились косматые брови. Хоббитята бежали за телегой через весь Хоббитон и вверх по Холму. Как они и догадывались, оказалось, что телега нагружена ракетами для фейерверка. У парадного входа в усадьбу Бильбо старик начал разгружать привезенное – а были это увесистые связки всевозможных ракет, и на каждой связке красовались пометки – большая красная буква „Г“ и эльфийская руна – .

Конечно же, это „Г“ могло быть только монограммой Гэндальфа, а старик был не кем иным, как самим волшебником Гэндальфом, который снискал себе в Заселье широкую известность как великий искусник по части огня, дыма и фейерверков. На самом деле он занимался делами куда более трудными и опасными, но засельчане о том и не подозревали. Для них появление Гэндальфа было просто лишним поводом развлечься, и только. Вот отчего ликовали хоббитята. „Г – Грохотун! Г – Громовик!“ – кричали они наперебой, а старик только улыбался в бороду. Узнали его сразу, хотя в Хоббитоне он показывался только изредка и никогда особо не задерживался, а в последний раз наведался так давно, что в теперешнем Заселье его фейерверков уже никто не помнил – ни малышня, ни древние старики, и знаменитые огненные представления, что любил когда-то устраивать Гэндальф, отошли в область предания.

Когда старик с помощью Бильбо и гномов разгрузил повозку, Бильбо оделил хоббитят мелкой монетой, но так и не запустил ни единой шутихи и не хлопнул ни одной хлопушкой, чем поверг маленьких зевак в полное разочарование.

– А теперь по домам! – приказал Гэндальф. – Придет время – будет вам хлопушек сколько душе угодно!

С этими словами он, потянув за собой Бильбо, исчез за дверью, и замок защелкнулся. Хоббитята потолклись еще немного у порога и в конце концов разбрелись, унося с собой чувство, что праздник, наверное, никогда не начнется!

 

Тем временем в Котомке происходило вот что. Бильбо с Гэндальфом расположились в маленькой комнатке, окна которой выходили на запад; ставенки были распахнуты в сад. Послеполуденное солнце струило мир и благодать. Львиный зев и подсолнухи заглядывали в круглые окошки; настурции, горевшие алым золотом, густо обвивали дерновые стены.

– Славный у тебя садик! – заметил Гэндальф.

– Садик ничего себе, – согласился Бильбо. – Я его очень люблю. Правда, правда! Как и все наше милое, дорогое Заселье. Но, сдается, старому Бильбо нужен отдых.

– Собираешься осуществить давний замысел?

– Вот именно! Все давным-давно решено, и перерешать поздно.

– Блестяще! Добавить нечего. В таком случае выполняй свое решение – только смотри не струсь! Надеюсь, все выйдет как нельзя лучше и для тебя, и для всех нас.

– Хорошо бы! Но, как бы то ни было, в четверг я наконец отведу душу. Есть у меня в запасе одна шутка...

– Еще вопрос, кто будет смеяться последним, – вздохнул Гэндальф, качая головой.

– Посмотрим, – сказал Бильбо.

На следующий день к порогу Котомки подъехало еще несколько повозок, а за ними – еще и еще. Хоббиты начинали уже ворчать – куда это, мол, годится, надо же и местных торговцев уважить, – но в близлежащие лавки на той же неделе посыпались заказы на всевозможную снедь и всякую всячину, от обычных, обиходных вещиц до предметов роскоши, – словом, на все, что только можно было достать в Хоббитоне, Приречье и окрестностях. Повсюду царило редкостное воодушевление. Хоббиты начали зачеркивать в календаре дни, оставшиеся до вожделенной даты, и сами выскакивали навстречу почтальону, надеясь, что тот уже помахивает приглашением.

Поток приглашений и впрямь не замедлил хлынуть. Хоббитонская почта буквально захлебнулась, а приреченская оказалась и вовсе погребена под грудой писем, так что пришлось звать на помощь добровольцев. Вверх по Холму текла сплошная река почтальонов с сотнями и сотнями вежливых вариаций на тему: „Спасибо, приду обязательно“.

На воротах Котомки появилось объявление: „Посетители принимаются только по делу касательно Праздника“. Однако даже тех, кто приходил по поводу Праздника (или выдумывал такой повод), за порог допускали не всегда. Работы у Бильбо хватало и без визитеров. Он писал приглашения, отмечал тех, кто прислал ответ, заворачивал подарки, а также завершал некоторые тайные, одному ему известные приготовления. Со времени появления Гэндальфа никто будущего юбиляра так и не видел.

Однажды утром, протерев глаза от сна, хоббиты обнаружили, что большая поляна к югу от парадного входа в Котомку сплошь утыкана колышками и шестами для шатров и навесов; натягивались уже и веревки. В склоне, который спускался к дороге, прорубили особый проход с широкими ступенями и большими белыми воротами. Три хоббичьих семьи, что жили в Отвальном Ряду, у самой поляны, с утра до вечера могли наблюдать за всеми приготовлениями и нажили множество завистников. Что касается Старикана Гэмги, то он перестал даже делать вид, что копается у себя в огороде.

На поле стали подниматься шатры. Один из них был особенно большим – таким большим, что захватил даже дерево, которое росло посреди поляны. Теперь оно гордо возвышалось во главе стола. Все его ветви украсили фонариками. Но самым многообещающим сооружением казалась хоббитам чудовищных размеров поварня, которую воздвигли в северном углу поляны. На помощь гномам и другим чужакам, разместившимся в Котомке, призвали поваров из всех окрестных трактиров. Общее воодушевление достигло высшей точки.

Тут небо заволокло тучами. Это случилось в среду, как раз накануне Праздника. Хоббитов охватило страшное беспокойство... А наутро наступил Четверг, двадцать второе сентября. Солнце встало, тучи растаяли, флаги захлопали на ветру – и пошло веселье!

Сам Бильбо Бэггинс скромно называл все это „праздничком“, но вылился этот „праздничек“ в нечто грандиозное, – пожалуй, он представлял собой несколько отдельных праздников, объединенных общим названием. Приглашены были чуть ли не поголовно все, кто жил поблизости. Некоторых по ошибке обошли, но они все равно не преминули заявиться, так что никаких неприятностей не произошло. Позвали немало хоббитов и из других частей Заселья, некоторых даже из-за границы. Бильбо встречал гостей (званых и незваных) у новых белых ворот и каждому вручал подарок, сквозь пальцы глядя на тех, кто потихоньку выбирался через черный ход и жаловал к воротам во второй раз. Дело в том, что хоббиты, когда приходит их день рождения, дарят подарки, а не получают их. Подарки эти, как правило, недорогие, и дарить их приходится далеко не в таких неслыханных количествах, как делал на этот раз Бильбо, так что этот обычай не так уж и плох. По правде сказать, Хоббитон и Приречье каждый день праздновали чье-нибудь рождение, так что рядовому хоббиту хоть один раз в неделю что-нибудь да перепадало. Тем не менее хоббитам подарки никогда не прискучивали.

Однако на этот раз подарки были просто выдающиеся. Хоббитята прыгали от восторга и даже чуть не позабыли о предстоящем угощении. Они разжились такими игрушками, каких раньше и в глаза не видели, – все до единой яркие, красивые, а некоторые, похоже, и вовсе волшебные! Бильбо заказал их еще год назад – иначе бы подаркам не поспеть к сроку, ведь они должны были преодолеть длинный путь – какие от Одинокой Горы, какие от Дейла; и работы они были не чьей-нибудь, а гномьей.

Когда последний гость переступил порог и оказался на поляне, настал наконец-то черед песням, музыке, играм – и, конечно же, угощению! Распорядок Праздника предполагал завтрак, полуденный чай и обед (переходящий в ужин), но и завтрак, и полдник, и ужин выделялись только тем, что гости все до одного рассаживались за столы и дружно работали челюстями. Ну, а в течение остального дня угощались кто во что горазд и когда вздумается.

Продолжалось это с одиннадцати до половины седьмого. А в половине седьмого начался фейерверк!

Фейерверком заправлял Гэндальф. Он не только привез все, что было нужно, но и сам смастерил все до последней ракеты. Он же снаряжал потешные огни, устраивая всевозможные сюрпризы. Кроме того, любой хоббит мог получить что-нибудь от хозяйских щедрот – на празднике раздавали хлопушки, шутихи, пистоны, „эльфийские огни“, петарды, „гномьи свечи“, „гоблинские погремушки“, и все самого превосходного качества. С течением лет Гэндальф все больше преуспевал в своем искусстве.

Залп – и в небе щебечут огненные птицы! Залп – колышутся над черными дымными стволами кроны деревьев, и листья вспыхивают весенней зеленью, но тут же с ветвей на головы остолбеневшим хоббитам сыплются огненные цветы и, чуть-чуть не долетев до запрокинутых лиц, исчезают, оставив дивное благоухание! Залп – и среди ветвей порхают искрящиеся бабочки, залп – вздымаются столбы цветного пламени, тут же превращаясь в орлов, корабли под парусами и стаи летящих лебедей; залп – над поляной разражается красная гроза и проливается желтым дождем! Невидимые воины с боевым кличем кидают в воздух серебряные копья, и копья, описав полукруг, с шипением тысячи разъяренных змей вонзаются в воду! Но под конец Гэндальф приберег – в честь Бильбо! – нечто совершенно особенное: он рассчитывал окончательно лишить их дара речи, и это удалось ему сполна. Внезапно в небо повалил густой дым. Клубы дыма приняли очертания далекой горы. Вершина налилась огнем и вдруг взорвалась, брызнув зеленым и алым пламенем, а из жерла вылетел красно-золотой дракон – если и не в натуральную величину, то, во всяком случае, очень натуральный: из пасти у него вырывался огонь, глаза таращились вниз и метали молнии. Поляну огласил рев, и чудище трижды пронеслось над самыми головами хоббитов. Толпа в панике отхлынула. Многие как стояли, так и попадали на землю. А дракон разогнался, что твой курьерский поезд, кувыркнулся и с оглушительным взрывом грохнулся оземь где-то на том берегу Реки.

– Это условный знак! Пора ужинать! – провозгласил Бильбо. Испуг и тревога вмиг улетучились. Распростертые на земле хоббиты повскакивали. На столах уже был накрыт великолепный ужин – для всех, кроме избранного общества: эти гости были приглашены в большой шатер – тот самый, с деревом во главе стола.

Пометка „семейная трапеза“ значилась на двенадцати дюжинах приглашений (это число – сто сорок четыре – называлось куча мала; правда, пользоваться им при счете хоббитов принято не было).

Среди гостей были представители всех семей, с которыми состояли в родстве Бильбо и Фродо, а также несколько близких друзей, в родстве не состоявших (например, Гэндальф). Не забыли и молодежь – с разрешения, конечно, родителей; впрочем, родителей в таких случаях уломать было нетрудно – они обычно разрешали детям веселиться допоздна, особенно если тех при этом бесплатно угощали: воспитание юных хоббитов требует немалых затрат на пропитание!

За столом восседало множество Бэггинсов, Боффинов, Тукков и Брендибэков; представлены были Груббы (родичи бабушки Бильбо) и многоразличные Куббы (родичи деда со стороны Тукков), а в дополнение к ним – широкий выбор Рытвингов, Булджеров[54], Перестегинсов[55], Барсукков, Дебеллингов, Дудельщиков и Большеступов. Некоторые родственники были так себе, седьмая вода на киселе, причем часть из них даже и в Хоббитон-то почти никогда не наведывалась, сидючи по разным глухим медвежьим углам в отдаленных концах Заселья. Пригласил Бильбо и Саквилль-Бэггинсов. Ото и его жена Лобелия[56] не преминули явиться на пир. Они воротили нос от Бильбо и терпеть не могли желторотого нахала Фродо, но приглашение, написанное золотыми чернилами, выглядело так заманчиво, что у них просто недостало сил отказаться. Кроме того, Бильбо – двоюродный братец Лобелии – с давних пор славился своим кулинарным искусством, и его праздничные обеды гремели по всей округе.

Все сто сорок четыре гостя рассчитывали попировать на славу. Единственное, чего они страшились, – это как бы хозяин не учудил чего-нибудь в своей послеобеденной речи (а обратиться к гостям с речью он был обязан). За Бильбо водился грех – он всегда норовил вставить в свое выступление стишок-другой, именуя это „поэтическими украшениями“; кроме того, иногда, стаканчика этак после второго, он мог пуститься в воспоминания о своих дурацких приключениях и никому не нужных странствиях. Как бы его не развезло и на этот раз!..

А пока настал черед угощения, и, надо сказать, разочарованы хоббиты не были. Пир удался на славу и стал поистине гвоздем праздника. Всего было вдосталь, выбор блюд – богатейший, кухня – самая изысканная, а главное, никто не торопил подниматься из-за стола. Кстати, в последующие недели торговля съестным в окрестных лавках шла не очень-то бойко. Но лавочники особой беды в этом не видели – ведь Бильбо, делая оптовые закупки для пира, опустошил хоббитонские склады, лавки и погреба чуть ли не подчистую!

Наконец пир подошел к концу (впрочем, это еще как сказать), и настал черед Речи. Собравшиеся к этому времени размякли и подобрели – они дошли до того состояния, которое у хоббитов называется „утрамбоваться под завязку“. Они благодушно попивали любимые напитки, грызли излюбленные сласти и уже не помнили про недавние опасения. Теперь они готовы были выслушать все, что угодно, и кричать „ура“ после каждой фразы.

– Дорогие мои соотечественники! – начал Бильбо, поднимаясь.

– Слушайте! Слушайте! – наперебой закричали хоббиты, не торопясь, однако, ни слушать, ни слушаться друг друга.

Бильбо выбрался из-за стола, прошествовал к увешанному фонариками дереву и вскарабкался на стул. На свету его лицо залоснилось, а на вышитом шелковом жилете сверкнули золотые пуговицы. Всем было прекрасно видно, как он стоит, помахивая правой рукой, левая спрятана в кармане.