Главная | Обратная связь

Глава 2. Судебный процесс. Его подготовка и проведение

Процесс над нечаевцами, произошедший в июле – августе 1871 г. в Петербурге, к которому привлекли около 200 человек, был тщательно спланирован правительством и прошел длительную подготовку. Один из подтверждений этого являются сведения Б.П. Козьмина о том, что « расследование нечаевского дела прошло 3 стадии. Первоначальные розыскные действия по этому делу находились в руках III отделения и подчиненных ему органов. Затем с января 1870 г. началось официальное следствие по этому делу, возложенное на сенатора Чемадурова. Наконец, по окончании следствия дело нечаевцев поступило на рассмотрение особого присутствия петербургской судебной палаты, начавшей слушать его 1 июля 1871 г.».[42]

Скорее всего, начало подготовки громкого судебного разбирательства пришлось на весну 1869г., после прокатившейся по нескольким университетам волны студенческих беспорядков. В то же время, согласно докладу министра юстиций, III отделение впервые услышало о Нечаеве, «когда им была получена записка заведующим секретным отделением…сообщавшая о студенческой сходке на Шпалерной улице»[43].

Именно весной из-за вспыхнувших волнений и студенческого списка «недовольных», который Нечаев нарочно передал в руки полиции, начались первые аресты. «26 марта были арестованы А.Д.Дементьева и П.Н. Ткачев» [44]за написанное ими воззвание «К обществу». Далее 13 апреля была задержана жена полковника Елизавета Томилова, «состоявшая, как сделалось известным, в переписке с Нечаевым и укрывавшая у себя в квартире Орлова»[45],16 апреля – Феликс Волховский.

Вторая волна арестов по Нечаевскому процессу, как его назовут позже, пришлась на лето 1869г. Тогда до III отделения дошли сведения, что « в Россию пересылались из Женевы прокламации и письма от Нечаева и что служащие в книжном магазине Черкесова в Москве получают эти прокламации»[46]. Жандармы арестовали и привлекли к делу всех тех, кому эти прокламации были адресованы, а также произвели обыск в книжном магазине Черкесова.

 

Однако все вышеизложенное было лишь начальным этапом в подготовке Нечаевского процесса. Официальное же следствие началось после того, как 25 ноября в пруде Петропавловского парка полицией обнаружено было тело И.И.Иванова: « По отсутствию на убитом Иванове всяких признаков грабежа…и ввиду того, что в числе лиц, значащихся в записке Успенского, Иванов стоял, как член организации, дознание пришло к заключению…что убийство Иванова совершено…членами тайной организации»[47]. Из доклада министра юстиций можно сделать вывод, что к тому моменту III отделению уже было известно о «Народной расправе» и о всех членах, которые в нее входили. Это подтверждается высказыванием А.Гамбарова: «III отделение быть может и нее придало особого значения убийству Иванова, если бы не имело давно в своих руках сведений о существовании в Москве революционного общества, и что общество это какими-то путями связано с книжным магазином Черкесова»[48].

Раскрытие убийства Иванова послужило отличным поводом для III отделения, чтобы произвести арест всех тех, кто был как-либо причастен к тайной организации Нечаева. Нельзя не согласиться с точкой зрения А.И.Володина, Ю.Ф.Карякина и Е.Г. Плимана, что «замысел реакции был предельно прост: одним ударом покончить со всеми революционными элементами»[49] в России.

Первым из сообщников Нечаева в убийстве Иванова был задержан Успенский, так как «в Московском жандармском управлении он числился в списке наиболее подозрительных лиц»[50]. После этого, как свидетельствует В.И. Засулич, «по списку, найденному еще при первом обыске в магазине Черкесова, в академии производились аресты, и дано было знать в Петербург об аресте Кузнецова»[51]. Позже был произведен повторный обыск в книжном магазине, где работал Успенский, в ходе которого, по сведениям из доклада министра юстиций, было обнаружено: «1) 95 листов почтовой бумаги с…изображением печати «Народная Расправа», 2) 7 строк, составлявших слова: «Русский отдел Всемирного революционного союза, бланка для публики»,» 3) две рукописи, оказавшиеся впоследствии принадлежащими Волховскому, из которых одна заключает программу революционных действий, а другая содержит рассуждения о политических переворотах вообще[52]». Перед этим, судя по данным обвинительно акта, представленного в ходе судебного разбирательства, в ноябре месяце 1869г. у Успенского был произведен обыск, в ходе которого было найдено несколько очень важных документов, таких, как: «заграничный паспорт…выданный московскому мещанину Николаю Николаеву, «Изложение общих правил сети для отделений», 10 пунктов с заглавием: «Общие правила организации»…»[53]. Таким образом, на руках у III отделения оказались все самые важные документы организации, также первая публикация «Народной расправы» и «Катехизис революционера». Эти бумаги, созданные Нечаевым, послужили ещё одной важной уликой для того, чтобы на судебном процессе доказать причастность всех, кто был арестован по Нечаевскому делу, в политическом преступлении и покушении на самодержавную власть царя.

3 декабря арестовали А.Г. Прыжова[54]. Вслед за ним, 23 декабря, по сообщению жандармского генерала Слезкина, «был задержан Долгов, который дал подробные показания. Благодаря ему в полиции оказались Черкезов, Ланге, Римский-Корсаков, Свечин»[55], и другие студенты, принадлежавшие к народной расправе. Дольше всего не удавалось поймать Николаева, так как он жил в Москве по чужому паспорту. Однако, его свободе пришел конец 15 февраля: «его арестовали и посадили в секретную камеру Московского тюремного замка»[56].

После задержания последнего подозреваемого в убийстве Иванова подготовка «Процесса нечаевцев» продолжилась вплоть до апреля 1871г. III отделение всё это время в основном занималось поиском и арестом всех тех, кто, по их мнению, был причастен к делу нечаевцев, сбором показаний у задержанных и пополнения списка улик.

Что касается открытости и гласности будущего судебного процесса, то здесь необходимо обратиться к фрагменту одного из конфиденциальных совещаний, которое состоялось 19 июня 1871г., незадолго до начала судебного процесса: «При личных переговорах Министра Юстиций с Товарищем Шефа Жандармов, первый…полагал, что самое откровенное и полное изложение в печати фактов этого дела должно будет внести самый большой удар партии сочувствующих обвиненным…К достижения это представляется два средства: во-первых, допустить к присутствию на суде только стенографов «Правительственного Вестника»..или же, во-вторых, обязать редакции газет печатать отчеты…лишь после появления отчетов в «Правительственном Вестнике»[57]. Отсюда можно сделать вывода, что гласность и открытость судебного разбирательства по «Нечаевскому процессу» была выгодна как для III отделения, так и для правительства, ибо в таком случае участники Нечаевской организации вряд ли смогли вызвать сочувствие даже у наиболее радикально настроенной части русского общества.

Что касается отношения правительства к этому процессу, то, скорее всего оно решилось на устройство столь крупного и громкого политического разбирательства все с той же целью - опорочить своих противников перед общественным мнением. Здесь нельзя не согласиться Н.А. Троицким в том, что «владея такими козырями как юридически доказанный факт убийства И.И.Иванова, одиозный текст «Катехизиса революционера», нечаевский мандат члена Интернационала, царские власти надеялись, в первую очередь, обесславить русскую революцию»[58].

Исходя из всего вышеизложенного, можно прийти к заключению, что, во-первых, подготовка к «Процессу нечаевцев» продолжалась около полутора лет, что позволило тщательнейшим образом спланировать судебное разбирательство, привлечь к делу всех возможных участников тайной организации и собрать огромное количество улик против обвиняемых. Во-вторых, скомпрометировав участников Нечаевского дела с помощью гласности и открытости самого судебного процесса, правительство намеревалось на корню пресечь любое возможное дальнейшее революционное движение в России.

Что касается самого судебного разбирательства то оно, начавшись 1 июля 1871 г. 11 часов 40 минут утра, продолжалось с перерывами почти три месяца, вплоть до 11 сентября того же года. Арестованных по делу было около 300 человек, на скамью подсудимых посадили 87. Дело разбиралось гласно, отчеты, как это было решено 19 июня, печатались в «Правительственном Вестнике», и лишь только вслед за этим могли публиковаться остальных газетах, такими, как «Московские ведомости», «Вестник Европы», «Голос», «Санкт-Петербургские ведомости», «Вперед». «Вестник Европы» к началу судебного процесса оказался в абсолютно уникальном положение потому, что три его главных автора – Е.И. Утин, К.К. Арсеньев и В.Д. Спасович – выступали на суде в качестве защитников нечаевцев.

По данным судебного отчета о « Процессе нечаевцев», « присутствие на суде составляли: председатель А.О. Любимов, члены Палаты: Маркевич, Мессинг, Медведев, Шахов, Богаевский; обвинял прокурор С.-Петербургской Судебной Палаты В.А. Половцев. Секретарь Голиевич. Защитники подсудимых, присяжные поверенные: князь Урусов (Успенского и Волховского), Спасович (Кузнецова, Ткачева и Томиловой), Арсеньев (Прыжова), Соколовский (Дементьевой), Турчанинов (Николаева), Халтури (Коринфского) и Депп (Флоринского)»[59] .

Все подсудимые были разделены на 11 групп с соответствующим количеством обвинительных актов. В первую вошли основные фигуранты «Нечаевского дела»:

«1) дворянин Петр Гаврилович Успенский, 2) купеческий сын Алексей Кириллович Кузнецов, 3) отставной коллежский секретарь Иван Гаврилов Прыжов, 4) московский мещанин Николай Николаев, 5) священнический сын Владимир Федоров Орлов, 6) дворянин Феликс Вадимов Волховский, 7) кандидат прав Петр Никитин Ткачев, 8) с.-петербургкая мещанка Елизавета Христьянова Томилова, 10) священнический сын Иван Иванов Флоринский, 11) священнический сын Михаил Петров Коринфский»[60].

После того, как был оглашен список вошедших в первую группу подсудимых, А.О. Любимов приступил к прочтению обвинительного акта, согласно которому « Успенский, Кузнецов, Прыжов, Николаев обвиняются в заговоре с Нечаевым с целью ниспровержения Правительства и убийстве Иванова. Флоринский – в том, что принимал участие в заговоре. Орлов, Волховский, Ткачев и Коринфский – в том, то принимали участие в заговоре и совершили для ниспровержения подготовительные действия. Томилова – в помощи Нечаеву и Орлову в совершении приготовлений к государственному преступлению. Дементьева – в том, что напечатала и распространила воззвания «к обществу»[61].

В качестве вещественных доказательств виновности подсудимых председатель предъявил следующие изъятые в ходе подготовки судебного процесса документы: первое издание журнала «Народная Расправа» за 1869г., «Общие правила организации», «Общие правила сети отделений», воззвание «К обществу», написанное Ткачевым и Дементьевой, фальшивый мандат Комитета «Народной расправы» с подписью М.Бакунина, многочисленные прокламации «Организации», и, помимо всего прочего, «Катехизис революционера», с которым многие из подсудимых впервые ознакомились только в ходе судебного разбирательств. Нечаев не собирался публиковать «Катехизис революционера», более того, он не давал его читать даже самым близким единомышленникам, тем, с кем у него никогда не возникало разногласий. «Если задаться вопросом, — говорил на суде над нечаевцами присяжный поверенный В. Д. Спасович, — почему этот Катехизис, столь старательно составленный, никому не читался, то надо прийти к заключению, что не читался он потому, что если бы читался, то произвел бы самое гадкое впечатление. Если Нечаев и думал то, что написано в катехизисе, то никому бы, однако, не сообщил, что людей нужно надувать, потому что в таком случае кто же бы согласился, чтобы его заведомо надули»[62]

А.О. Любимов также зачитал прокламацию организации «Народной Расправы», содержавшую в себе подобного рода предпосылки: «Мы имеем только один отрицательный неизменный план беспощадного разрушения…» «Да, мы не будем трогать царя, если нас к тому не вызовет преждевременно какая-либо безумная мера или факт…» «…А теперь мы безотлагательно примемся за истребление его Аракчеевых, то есть, тех извергов в блестящих мундирах, обрызганных народной кровью…». Неудивительно, что после прочтения этого труда обвинение пришло к выводу, что « члены общества не признают иного способа уничтожить мнимое или действительно препятствие к достижению своих целей, как только убийство»[63]. Судя по всему, основываясь именно на содержание этих прокламаций, которые Нечаев заставлял распространять своих подчиненных, следствие обвинило подсудимых в заговоре против государства и царской власти.

Конечная цель «Народной расправы» по обвинительному акту состояла в «необходимости начать действовать именно так, как советовал Нечаев, т.е. стремиться к произведению восстания в народе»[64].

После оглашения обвинительного акта наступил момент для дачи показаний подсудимыми. П.Г. Успенский, А. К. Кузнецов, Н.Н. Николаев, И.Г. Прыжов дали весьма откровенные и схожие показания, сознались в связи с Нечаевым, в участии в тайной организации и убийстве Иванова. Другие – Д.П. Волховский, И.И. Флоринский, признавали лишь то, в чем были уличены, но в основном держались уклончиво. Однако при этом все подсудимые стремились доказать суду, что каждый из них является жертвой лжи Нечаева, который использовал их в качестве инструментов для достижения своих целей.

Выступление Кузнецова было наиболее продолжительным и содержательным, нежели у остальных нечаевцев.

Что касается причин, по которым подсудимый доверился Нечаеву и вступил в «Народную Расправу, то, во-первых, Кузнецов просто-напросто поверил революционеру, так как «не сомневался в уверениях Нечаева о громадности этого дела, о его общности и его народности, о тесной связи его с Западом, с восстанием рабочего сословия»[65], а, во-вторых, Кузнецов по своим политическим взглядам принадлежал к социалистам и радикалам. Этим, по мнению защитника В.Д. Спасовича, и воспользовался Нечаев, явившись перед Кузнецовым « радикалом наирадикальнейшим, какого можно только себе представить»[66].

Во время своей речи Кузнецов подробно рассказал о своих спорах с Нечаевым, об убийстве Иванова и о том, как они вместе с Прыжовым всеми силами старались этому препятствовать. Подсудимый не стремился оправдать себя, однако его показания, как и многих других подсудимых-нечаевцев, заставляют убеждаться в том, что Кузнецов, как один из многих, попал в кружок случайным образом и не был ясно осведомлен о цели организации Нечаева: «Собственно цель кружков организации была двоякая: одни члены должны были вербовать людей, а другие…действовать на народ непосредственно. Вопрос о том, что будет после восстания, Иваном Петровичем не разъяснялся…» [67].

Упоминая о прокламациях «Народной расправы», которые члены организации должны были распространять, Кузнецов свидетельствовал о том, что «значение «Народной расправы» Нечаев объяснял таким образом, что «изложены в ней ужасы народа затем, чтобы те лица, которым она попадается по назначению, давали читать прокламации, чтобы этим запугать общество»[68], а вовсе не для того, чтобы сагитировать людей действовать по написанному и поднять народное восстание.

После Кузнецова слово держал И.Г. Прыжов. После убийства Иванова и во время политического процесса он страдал от тяжелого психического расстройства, сопровождавшегося галлюцинациями, расстройством сна и голосами в голове. По данным Ф.А. Гилярова, « нервная болезнь во время ареста отняла у него память, а речь его на суде почти лишена смысла»[69]. Отсюда можно сделать вывод, что показания Прыжова вряд ли могли привнести какие-то новые данные в судебное разбирательство.

Что касается причин, по которым Прыжов, единственный взрослый участник организации – к моменту суда ему исполнилось 44 года - проникся к Нечаеву, то, судя по всему, одной из них была схожесть этих двух людей в происхождении: « Прыжов был сыном народа, и вот первая причина, по которой он готов был подать руку Нечаеву…»[70]. В остальном его просто-напросто привлекла идея о возможности деяний во благо народа, однако об истинных целях «Народной расправы» он, так же, как и Кузнецов, не знал: «…из первого разговора с Нечаевым я знал, что конечная цель была крайне радикальная. Я спрашивал его о подробностях, но он не говорил, а указывал на прокламации...»[71].

А.Д.Дементьева, обвинявшаяся в пособничестве Ткачеву и распространению воззвания «К обществу» во время студенческих волнений 1869 года, сделала развернутый доклад по «женскому вопросу», указав на бесправие женщин как на фактор, непрестанно вооружающих их против правительства[72], и выступила в защиту положения студентов, лишенных кассы и право сходок. Ее речь даже была напечатана в «Правительственном вестнике» и вошла в историю русского освободительного движения. Таким образом, подсудимая, которая на самом деле была виновная лишь в открытии типографии, где печатались воззвания, не старалась оправдать себя или отказаться от своей вины, а воспользовалась выступлением для того, чтобы защитить права русских женщин и указать на плачевное, буквально бедственное положение студенчества в России, которое в итоге и привело к волнениям. К «Народной расправе» Дементьева никакого отношения не имела, однако ее, так же, как и остальных подсудимых первой группы, обвинили в заговоре против государственной и царской власти.

П.Г. Успенский, один из самых приближенных к Нечаеву членов «Народной расправы», его непосредственный участник убийства Иванова, о причинах его вступление в общество высказался так: «Я могу назвать 100-150 моих знакомых, или сосланных на каторгу и на поселение, или сосланных административным порядком. Конечно, я не мог оставаться ко всему равнодушным…14 мая была арестована моя сестра, затем другая моя знакомая, Антонова, больная, нервная…все эти обстоятельства, вместе взятые, способствовали сближению моему с Нечаевым»[73]. Отсюда следует, что основным поводом присоединения Успенского к организации было его неравнодушие к нынешнему положению вещей в России, к судьбам его знакомых, друзей и близких, которые даже за малейшие попытки выступить в защиту народа и его прав были репрессированы. Что касается причин расположенности к Нечаеву, то здесь Успенский, как и многие до него, заявил, что Нечаев производил впечатление человека полнейшей преданности делу и той идее, которой он служил[74]. Именно эта уверенности в своей цели и в правильности методов ее достижения и вызывали у Успенского столь открытую симпатию к Нечаеву. Успенский страстно желал сделать что-либо во благо народа, для улучшения его положения, но конкретных задумок по этому поводу он, в отличие от Нечаева, он не имел. Поэтому революционер стал для него чрезвычайно интересен, и Успенский был готов подчиняться любым его приказаниям. К тому же, он был первым, кто узнал о намерениях Нечаева расправиться с Ивановым «во благо организации», и поддержал его, но не из-за ненависти к своему коллеге, а, как ему казалось на тот момент, для спасения «Народной расправы» от ее раскрытия жандармами и последующего краха. Таким образом, Успенский тоже не имел точного представления о реальных намерениях и целях Нечаева.

В.Ф. Орлов, не участвовавший в убийстве Иванова, судя по всему, оказался на судебному следствии из-за связей с Нечаевым во время студенческих волнений 1869 года, и, как свидетельствует Гиляров, потому, что он был «безумно влюбленным в сестру Нечаева»[75] - это, скорее всего, и побудило его встать на путь революционера, коим он никогда не являлся. Никакого отношения к «Народной расправе» Орлов не имел. Отсюда остается неясным, почему следствие причислило его к первой группе подсудимых.

Причастность Ф.В. Волховского, одного из немногих нечаевцев, кто уже имел «революционное прошлое» - речь идет о деле 193 – к заговору против государства и царской власти, а также к «Народной расправе», так и не была доказана следствием. Отсюда назвать его нечаевцем можно лишь формально.

П.Н. Ткачев, обвинявшийся в написании и распространении прокламации «К обществу», свою вину признал. Однако то, что он печатал свой труд через нелегальную типографии Дементьевой, дабы не попасть под цензуру, лишний раз свидетельствует об ограниченности свободы печати в России конца 60-х годов XX в. С Нечаевым Ткачев был знаком со времен студенческих волнений 1869 г. и вместе с ним создал «Программу революционных действий». О какой-либо его причастности к революционной организации или пособничестве Нечаеву говорить не приходится.

Что касается Е.Х Томиловой, то вся ее вина заключалась в случайном знакомстве с Нечаевым в 1869 году и его сестрой, так как Нечаев преподавал латынь ее брату[76]. И.И. Флоринский и М.П. Коринфский также могли быть повинны лишь в участии в студенческих сходках, где не затевалось ничего революционного или радикального, а также в знакомстве с Орловым и Ралли.

Таким образом, можно отметить, что обвинение всей этой группы лиц в одном и том же, а именно в попытке народной революции и свержения власти, вряд ли может считаться истинным. К тому же, из всех вышеупомянутых только четыре человека принадлежали к «Народной расправе» и имели совершенно минимальное представление о ее деятельности. Успенского, Прыжова, Кузнецова и Николаева можно обвинить лишь в пособничестве Нечаеву в убийстве Иванова, но никак не антиполитической деятельности. Все члены первой группы подсудимых были объединены лишь одним общим обстоятельством – знакомством с С.Г. Нечаевым. По своей молодости и несознательности все они, за исключением Прыжова, были ловко обмануты С.Г. Нечаевым.

Кроме этого, стоит принять во внимание слова заведующего секретной агентурой III отделения К.Ф. Филиппеуса, что «почти все подсудимые пользовались малейшим случаем, чтобы выразить свой взгляд на существующий порядок, на его ненормальность, на необходимость иного, лучшего устройства общества»[77]. Это свидетельствует о действительно благих побуждениях обвиняемых в адрес народа, их глубоком сочувствии ему и несогласии с нынешними порядками в России.

Что касается защиты подсудимых первой группы, то основными фигурами здесь выступили князья Я.И. Урусова и В.Д. Спасовича, Е.И. Утин и К.К. Арсеньев.

Так, Урусов, стремился доказать суду, что «Народная расправа» - это тайное общество, а не заговор»[78], коим оно было названо в обвинительном акте, причем общество безоружное, не имеющее определенных четко поставленных целей. Тем самым князь, видимо, желал смягчить приговор нечаевцев, так как «заговорщиков, их начальников и сообщников наказываются смертью или каторгой. В тайных же обществах главные виновные наказываются также каторгою, но второстепенные и последние деятели подвергаются гораздо менее тяжкой ответственности»[79].

Доказывая, что «нечаевщина» не есть заговор, а только тайно общество, Урусов старался обелить подсудимых тем, что «в русском обществе совершается медленное прогрессивное движение, которое выражается в среде учащейся молодежи»[80] и является всего лишь одним из этапов его развития.

Урусов также указал, что члены тайного общества в своих намерениях полагались только на народное движение и вовсе не стремились к самостоятельному политическому действию. «Это тайное общество, по отсутствию средств и неопределенности цели представляло собою minimum опасности, возможной в данном случае»[81], - заявлял он. Скорее всего, подобное утверждение было сделано им для того, чтобы отвести от нечаевцев обвинение в заговоре против правительства.

Помимо этого Урусов заявил, что «нечаевщину» необходимо рассматривать «как явление, зависящее от той среды, где оно возникло, носящее характер тех условий, с которыми оно образовалось. Эта среда может быть названа русским мыслящим пролетариатом…представителей которого мы видим здесь на скамье подсудимых настоящей категории…. Все эти люди, кроме Прыжова, чрезвычайно молоды один из них не достиг той обыкновенной степени зрелости, который бы в других странах давал….право на участие в политических делах»[82].

В.Д. Спасович, в отличие от князя А.И. Урусова, уделил значение русской эмиграции в деле нечаевцев и высказался о вине самого государства, а точнее – «реакционного правительства», в «нечаевщине»: «Наш век пережил два важных движения: одно…привело к великим реформам – к положению 19 февраля, к новому судебному устройству…Правительство предусмотрело и направило это движение. Другое движение, испытанное потом обществом, но не предусмотренное…что вызвало тоже реакцию»[83]. В результате этой двойной реакции пострадали очень многие, и им, по мнению Спасовича, был легче всего последовать за Нечаевым.

Защитник также высказался о распространении радикализма и социалистических идей среди молодежи и прогрессивной интеллигенции как об одной из причин возникновения «нечаевщины» и революционного движения вообще: «Почти всякий молодой человек делается радикалом, то есть по необходимости…этот радикализм принимает у молодежи социалистическую окраску»[84]. Что касается нечаевцев, то их о них он сказал, что «социалистическими идеалистами являются если не все, то значительное большинство молодых людей, которые привлечены к делу…»[85] Однако их опасность для государства в виде поднятия народа на бунт и революцию Спасович отрицал, дабы считал «идеалистических социалистов» слишком далекими от народа и неспособными с ним когда-либо сблизиться.

Ещё один аргумент, который привел защитник в пользу подсудимых и который должен был оправдать их поступки – молодость и несмышленость многих из членов организации, последователей Нечаева: « в организацию вошли школяры, не знающие практического дела…это учащаяся молодежь»[86]. С помощью этого аргумента Спасович, очевидно, пытался доказать, что нечаевцы действовали чаще всего исходя из собственной молодой горячности, несмышлености и не знания реального положения дел в России, чем и восполььзовался Нечаев. Действительно, многие из членов организации лишь чисто теоретически могли представить, что на самом деле есть революционная и антиправительственная деятельность.

Помимо всего прочего, Спасович же больше рассуждал о личности Нечаева, чем о нечаевцах. Он заявил, что «вообще можно сказать, если Нечаев выкроен по типу одного из героев романа Гончарова «Обрыв» - Марка Волхова, то кроме того, в нем ещё много хлестаковского. Вранье явилось в Нечаеве, по всей вероятности, потому, что в плане его действий была ложь, как средство для достижения известной цели»[87]. Точка зрения Спасовича совпадает с мнением газеты «Санкт-Петербургских ведомостей», в одном из выпусков который Нечаева также сопоставили с Хлестаковым. В качестве примеров лжи Нечаева защитник приводит миф об аресте в январе 1869г., ложь Бакунину и Огареву о своих мученичествах в России, сокрытие «Катехизиса революционера» от всех членов «Народной расправы». Таким образом, очевидно, что защитник стремился оправдать подсудимых доказательством того, что они все были ловко обмануты Нечаевым и использованы им в своих корыстных целях.

К.К. Арсеньев, защитник Прыжова, практически не касался общих вопросов. Он стремился лишь оправдать своего подсудимого или смягчить ему приговор из-за того, что тот был не вполне психически здоров. Что касается остальных нечаевцев, то Арсеньев старался отвести от них обвинение в заговоре, ссылаясь на то, что « ни в одном из нечаевцев он не находил той совокупности качеств, из которых должен был складываться тип заговорщика»[88]. Помимо этого, защитник призывал суд к пониманию того, что нельзя приравнивать сделанное Нечаевым к тому, что был сотворено его подчиненными: «…нельзя ставить на одну доску того, кто первый внес в государство зародыш смут и беспокойства…с теми людьми, которые ему безусловно подчинялись….служили ему оружием»[89]. Это была ещё одна попытка добиться смягчения наказания подсудимых.

Из всего вышеизложенного можно сделать вывод, что защитники были вполне искренне солидарны с подсудимыми, что являлось чуждым для обыкновенного судебного следствия, действительно сочувствовали им, старалась всеми возможными способами оправдать нечаевцев, или хотя бы смягчить их приговор. Конечно же, правительство было готово к этому, но оно не рассчитывало на столь единогласную солидарность.

Ко второй группе нечаевцев привлечено было к ответственности 33 подсудимых, среди которых В. Рязанцев, Долгов, Беляева, Римский-Корсаков, Лау, Ланге и другие. Все они также обвинялись в принадлежности к тайному обществу и в антиправительственной деятельности. С Нечаевым многие из них были знакомы лишь понаслышке. Большую часть из них, как и в первой группе, составляла студенческая, плохо обеспеченная молодежь. То же самое было с третьей и следующими группами.

Открытый суд над участниками революционного заговора, естественно, вызывал небывалый интерес. Что касается публики, которая присутствовала на судебных разбирательствах по поводу процесса нечаевцев, то среди нее, по сообщению Филлипеуса, «преобладала (в громадной степени) учащаяся молодежь. Она так быстро и дружно заполняла весь зал, что порядочная часть общества, являясь в суд на заседания, находила все места уже занятыми все тою же публикою…»[90]. Публика явно сочувствовала подсудимым, так как последние были выходцами из того же, что и она, студенческого общества.

Таковыми были условия, в которых судились нечаевцы. Собственно, все «блага» для подсудимых сводились к соблюдению законности и поддержки их со стороны защиты и присяжных-заседателей. По мнению Н.А. Троицкого, «именно это и отличало нечаевский процесс как от предыдущих, так и от последующих процессов в царской России. То же самое надо сказать о гласности»[91]. Многие сравнивали «нечаевщину» с «каракозовщиной» и считали это явление основополагающим для дальнейших революционных выступлений.

Дело нечаевцев кончилось 27 августа 1871г. Что касается приговора, то, приняв во внимание и доводы защиты, и объяснения подсудимых, учтя, что Нечаев вербовал заговорщиков обманным путем, суд оправдал из 78 подсудимых больше половины – 42 человека. Однако для остальных 36, а в особенности для первой группы, приговор был довольно жесткий: «Успенский – 15 лет каторги в рудниках, Кузнецов – 10 лет каторги в крепостях, Прыжов – 12 лет каторги в крепостях, и Николаев – в крепостях 7 лет и 4 месяца, затем поселить в Сибири навсегда….Флоринского – в тюрьму на 6 месяцев, затем под надзор полиции на 5 лет… Ткачева – на 1 год и 4 месяца в тюрьму, Дементьеву – на 4 месяца. Томилову, Орлова, Волховского и Коринфского освободить»[92].

Неудивительно, что приговор вызвал огромное разочарование среди общественности, пристально наблюдавшей все 3 месяца за ходом процесса и искренне сочувствовавшей всем нечаевцам. Помимо общественности реакционные верхи также были разгневаны приговором. Впрочем, по мнению Н.А. Троицкого, «разочаровал верхи не только приговор, но и весь ход судебного разбирательства, особенно же – крах расчета на унижение подсудимых»[93]. Вопреки надеждам властей дело нечаевцев вызвало много сочувствия у публики, в большей степени среди молодежи. Правительство же, очевидно, устраивало столь крупный и громкий политический процесс с видным расчетом опорочить своих противников перед общественным мнением. Более того, царская власть рассчитывал скомпрометировать на нечаевском процессе не только обвиняемых, но и международное революционное движение, в особенности Интернационал, именем которого прикрывался Нечаев.

Гласно вскрыв коренное различие между идеалами нечаевцев и методами «нечаевщины», процесс, таким образом «не утопил революционеров в Нечаевской грязи – напротив, он смыл с них эту грязь»[94].

Ещё один плюсом процесса нечаевцев стало то, что после него, не оправдавшее своих ожиданий, правительство начало изымать политические дела из общеуголовной подсудности, а затем 7 июня 1872 г. началась судебная контрреформа в России.

Что касается самого Нечаева, то он, по словам В. Засулич, « Во время арестов успел скрыться и бежал заграницу»[95]. Так 17 декабря 1896 года Нечаев прибыл в Швейцарию. С этого времени по приказу российского императора за революционером устанавливается настоящая заграничная погоня. По мнению А.Гамбарова, «никого, даже самого опасного революционера не разыскивала так царская полиция, как разыскивала она Нечаева»[96].

После череды неудач жандармы пошли на хитрость и подкупили польского эмигранта Адольфа Стемпковского, знавшего Нечаева, чтобы тот сдал революционера полиции.

Судя по данным отчета об аресте Нечаева, «14 августа 1872 г., агентам III-го Отделения удалось, наконец, задержать С.Г. Нечаева в Цюрихе. Адольф Стемпковский…назначил последнему свидание в тот день в ресторане…Придя в ресторан, Нечаев был тотчас же арестован…и выдан, как «уголовный преступник», России».[97]

Суд приговорил Нечаева к каторжным работам в рудниках в течении 20 лет, после чего он был заключен в Петропавловскую крепость, где в Алексеевской равелине умер в конце 1882 г., никогда более не выбравшись на свободу. Так завершилась судьба русского революционера.

Из всего вышеизложенного можно сделать вывод, что «Процесс нечаев» являлся наиболее громким судебным разбирательством в России второй половины XIX в, Он отличался от всех предыдущих процессов длительностью подготовки, гласностью и открытостью, количеством участников, их желанием не доказать собственную невиновность, а во время выступлений постараться обличить все пороки правительства и государственной верхушки того времени, указать на самые злободневные проблемы и несправедливости жизни, призвать народ к действиям. По мнению историков, «уже тогда процесс явно не оправдывал возлагавшихся на него свыше надежд, так как он постепенно превращался в обвинение против самого самодержавного строя»[98].

В этом судебном разбирательстве участвовала в основном студенческая молодежь, ведомая имманентными идеями о действиях во благо народа. Участники «Народной расправы», как выяснилось, во многих идеях и мнениях расходились Нечаевы и вовсе не замышляли никакого свержения правительства. Основные члены просто-напросто не были точно осведомлены о целях Нечаева.

Также впервые защита оказалась полностью солидарна с подсудимыми и выступила не только в их защиту, но также и с обличением пороков государства

Этот процесс не оправдал ожиданий правительства, желавшего скомпрометировать революционное движение в России. Нечаевцам удалось расположить к себе общественность, осветить в своих показаниях самые злободневные проблемы, пошатнуть незыблемость самодержавия. Они вполне добились своей первоначальной цели и повлияли на народ. Однако это не спасло многих из них от каторги или пожизненного заключения.