Главная | Обратная связь

НАША ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Она, открывшая нам дверь женщина, манящей и завлекающей собой была. На вид лет тридцать с небольшим, по-женски мягкая, слегка смущающаяся пышка. Нет, она не толстая.

Её тело сохраняло и даже выделяло формы, всегда возбуждающие мужчин. Тонкий халатик не скрывал их. Её, похожий на детский, голос, приветливая улыбка сразу расположили к себе.

— Здравствуйте, путники. Проходите, проходите, пожалуйста. Мне о Вас Светлана рассказала. Она сказала, что вы город хотите посмотреть, в ресторане хорошем поужинать.

— Хотим. Мы всё хотим и с Вами, непременно, красавицы, — затараторил Владислав, — Как там Светланка моя, не загуляла?

— Да когда и с кем нам гулять? Видно, ждать всю жизнь нам и осталось...

— А чего ждать? Я здесь и друга с собой привёз. Сибиряк он, предприниматель на все сто. Познакомься.

Она поправила тугую тёмную косу, поднялись опущенные смущенно ресницы, открывая блеснувшие, как будто страстью и желанием, глаза, протянула мне руку:

— Я Лена. Здравствуйте.

— Владимир, — пожимая пухленькую руку, предста­вился ей и я.

Пока на кухне Лена готовила нам кофе, мы умылись в ванной и её двухкомнатную квартиру осмотрели. Квартира мне очень понравилась. Планировка обычная, как у большинства, а вот ухоженность, чистота и уют необычные. Всё на своих местах расставлено, ничего лишнего.

В спальне бирюзовые обои с цветами, занавески на окне под цвет обоям, с рюшечками, ковёр и покрывало на широкой постели в тон. И этот цвет, и аккуратность как-то успокаивали, словно прилечь звала постель. Мы сели в кресла в комнате побольше, Владислав включил похоже дорогой магнитофон хозяйки, спросил меня:

— Ну как тебе хозяйка?

— Хороша. Да только почему она не замужем?

— А почему не замужем миллионы других женщин? Ты что не слышал, что нас, мужиков, на всех не хватает?

— Слышал, но она не все. Собой хороша и в гнёз­дышко уютное свою квартиру превратить смогла.

— Да, смогла. Зарабатывает неплохо. Парикмахер она классный. Даже не просто парикмахер, она мо­дельер. В конкурсах принимает участие, к ней дамочки, кто побогаче, в очередь записываются и платят хорошо.

— Может она гулящая.

— И негулящая. Мне Светка рассказывала, ещё когда они в школе учились, Ленка с одним двоечником из старшего класса дружила, потом после школы бросила его, а он долго за ней ухлёстывал, дрался с каждым, кто провожать её пытался. На глазах у Ленки парней со своими дружками жестоко избивал.

Даже привлекался за хулиганство. Она его жалела, никогда свидетелем против него не выступала. Всегда говорила, что в полуобморочном состоянии была и ничего не помнит. Потому его только один раз и смогли привлечь за увечья одного сынка высокопоставленного папаши.

— Ну тогда фригидная она, мужики ей не нужны.

— Ничего себе, фригидная. Ты что, не заметил, как она на тебя сразу своими глазищами зыркнула. Как удав на кролика. Хоть сразу в кровать готова.

— Не преувеличивай.

— А ты изъянов не ищи, лучше наслаждайся, пользуйся моментом. Мы ж договорились расслабиться, вот и давай расслабляться.

Лена внесла чашки с кофе на красивом подносе. Она переоделась в красиво облегающий тело сарафан и слегка подкрасилась. Выглядела ещё лучше прежнего, спросила:

— Если Вы поесть хотите, я могу быстренько приготовить.

— Нет, — ответил Владислав, — в ресторане пое­дим. Ты позвони, где тут у вас получше, закажи столик на четверых.

Пока мы пили кофе, Лена позвонила в ресторан, заказала столик через какого-то своего, видно, знако­мого, администратора, потому что она на ты с ним гово­рила и напутствовала: «Ты уж постарайся в хорошем месте, я с кавалерами очень приятными буду».

В ресторан мы прибыли вечером после того, как покатались на машине по городу и окрестностям, осматривая местные достопримечательности.

Дверь в ресторан перед нами широким жестом распахнул услужливый швейцар в богатой униформе. Метрдотель проводил нас к столику на противопо­ложной от входа стороне зала. Место действительно было хорошим, на небольшом возвышении, и весь ресторан хорошо виден, и эстрада.

Зал с красивой лепкой на стенах и потолке дорогого, по-видимому, ресторана был уже почти заполнен. По всей вероят­ности, позволить себе здесь отдохнуть могли только материально состоятельные люди.

Решили и мы ни в чём себе не отказывать, заказали дорогие закуски, хорошего вина, а я себе — бутылку водки. Когда оркестр заиграл танцевальную музыку, какое-то танго, Владислав сразу же предложил всем идти танцевать, и мы пошли. Мягко покачивалось под моими руками уютное и дородное тело Лены.

Уже слегка опьяневшего, меня ещё больше пьянили запах её духов и глаза. Опущенные ресницы время от времени поднимались, и её глаза ласково смотрели в упор, и казалось, что горят они огнём предстоящей страсти. И, словно устыдившись страсти этого взгляда, ресницы снова опускались.

Когда мы вернулись к столику, я уже позабыл все свои мытарства и искания. Было по-хмельному хорошо, и я был благодарен и Владиславу, и Лене, и вообще всему. Значит, жить можно хорошо, если не копаться в жизни, а пользоваться её благами.

Я налил всем вина, себе водки, только хотел всем выпить предложить и тост сказать, да Владислав помешал. Он вообще после танца со своей Светланой каким-то нервозным вернулся. Сразу закурил, пеплом от сигареты в салат попал, никого не дожидаясь вина отхлебнул и молчит, на стуле ёрзает. Я только за рюмку хотел взяться, тост произнести, а он затараторил:

— Подожди-ка, тут дело одно... Дело получается. Давай выйдем. Поговорить надо, — не дожидаясь моего ответа, он резко встал. — Вы тут, девчонки, посплетни­чайте пока. Мы на минутку.

Мы вышли в просторный холл ресторана. Владислав увлёк меня в дальний угол за фонтан и злым приглушен­ным голосом выпалил:

— Вот же стерва! Не зря ты... Ух и стерва.

— Да кто стерва? Если ты со своей Светкой пору­гался, так не порти вечер другим.

— Не Светка... Ленка нас подставила, вернее тебя, ну и я за одно получу. Тебя не брошу.

— Ты толком можешь объяснить, как она меня или нас подставить могла? Кому, зачем?

— В танце Светка мне рассказала. Я ведь говорил ей о тебе. Вот ей жалко тебя стало... Как увидела тебя... А в танце мне всё рассказала.

— Что рассказала?

— Ленка стерва. Похоже мазохистка больная. Извра­щённая. Ты представляешь, мужики к ней липнут, она с ними кокетничает, потом в ресторан идёт. Столик непременно сама заказывает через знакомого своего, а тот, шестёрка, тут же этому мафиози сообщает.

— Какому мафиози?

— Ну этот, второгодник, с которым она ещё в школе дружила. Я говорил тебе, он женихов её ещё в мо­лодости с дружками избивал. А теперь он вроде ма­фиози местного стал или рэкетом занимается.

Ну в общем, она знает, что как только столик через своего знакомого заказывает, он непременно сообщит этому мафиози. И он прямо в ресторане, а чаще после, в укромном месте со своими бандитами подстерегают и до полусмерти избивают Ленкиного ухажера.

Вся эта экзекуция непременно на глазах у Ленки происходить должна. Кайф она от этого большой получает, а может, и кончает. Светка говорит, в болезнь у неё это превратилось. Она однажды призналась Светке, что даже иногда оргазм от этих сцен испытывает.

— А он, этот второгодник бывший, для чего это делает?

— Да кто его знает для чего. Может, любит её по-прежнему, может, ему тоже какое-то извращённое удовольствие доставляет. Светка говорит: Ленка прикидывается невменяемой, он её после этой экзеку­ции домой провожает, остаётся у неё на ночь. А что они там делают у неё, неизвестно.

— Так что ж он не женится на ней?

— Тебе-то какая разница, чего не женится? Говорю же, вроде болезни это у Ленки. Вроде, как юность продолжается. А жениться — один быт останется. А тут кайф она испытывает, а в быту какой кайф? Больная она, Светка говорит. Да нам, какая разница, о себе надо думать, как выкрутиться теперь.

— Давай уйдём из этого ресторана, раз ты говоришь, что сообщить этому бывшему второгоднику могут.

— Поздно. Здесь он уже со своими подручными. За нами наблюдают... Светка говорит, он сначала подойдёт к нашему столику, очень вежливо попросит разрешения потанцевать с Ленкой, потанцует, если не откажут, если откажут, спокойно отойдёт.

Но конец всегда один, подстерегут и будут бить до полусмерти, веши, если есть ценные, потом его прихлебатели поснимают. Я часы «ролекс» свой уже отдал Светке. Если есть у тебя чего такого, давай тоже передам.

— Нет у меня ничего ценного. Слушай, а как они милиции не боятся?

— Говорю же, так всё обставляют... адвокат у него... Мало того, ещё могут так всё выставить, что якобы они женщину от насильника защищали.

— А Лена, значит, молчит, как свидетель?

— Молчит, стерва, прикидывается, будто не помнит ничего, будто в шоке была или обмороке. Виноват я перед тобой. Вляпались мы, но я, кажется, придумал... Я придумал. Давай, вытворим чего-нибудь, подерёмся, поскандалим между собой, чтоб в милицию забрали нас. Лучше отсидим в медвытрезвителе, штраф заплатим, зато, неувечными останемся.

— Ну уж нет. Не буду я им в угоду наказывать сам себя. Давай уйдём вдвоём через чёрный ход какой-нибудь, потом позвонишь Светке своей, такси ей вызовешь.

— Не уйти нам, они уже сидят. Уйдём — вернут. Два раза таким образом получим. Ещё и выставят, будто хотели сбежать не расплатившись.

— Если выхода нет, тогда давай гулять весело. Хоть на нервах у этих гадов поиграем. Жалко такой вечер испортился, мне хорошо было.

— Да как гулять теперь, как?

— Пойдём вмажем хорошенько, чтоб плевать на всё было, расслабимся, пока есть время. Ты только виду не показывай, не нервничай заранее.

— Да я что, за себя нервничаю? Я за тебя боюсь.

— Пойдём.

Мы пошли к нашему столику. Роскошный большой ресторан блистал великолепием изысканных нарядов дам, их, похоже, неподдельными украшениями. Много совсем юных красавиц среди вальяжных мужчин тоже блистали драгоценностями. Гуляли те, кого называют «новые русские».

Но они — тоже Россия. Значит, гуляла Россия, как только она может это делать. С размахом и удалью. И размах ещё непременно покажет себя, а пока всё было с чинным великолепием и роскошью.

Когда мы сели за наш столик, я сразу наполнил до краёв бокалы и сказал: «Предлагаю выпить за удовлетво­рение. Пусть каждый из нас здесь сидящих принесёт хоть миг удовлетворения другому. За удовлетворение».

Мы с Владиславом выпили до дна, женщины по половине. Я пододвинул свой стул вплотную к Лениному стулу, быстро обнял её, положив руку на полуоб­нажённую в декольте грудь, и заговорил тихонько ей на ухо.

— Ты красивая и уютная, Лена, могла бы быть хо­рошей женой и матерью.

Она, сначала как бы смутившись от моего объятия и лежавшей на её груди руки, попыталась отстраниться, но не настойчиво, и тут же наоборот слегка преклонила ко мне голову. Так началась игра по их или её правилам.

И я подыгрывал, как мог, сам ещё не осознавая, зачем это делаю, словно специально в угоду кому-то, каким-то тёмным силам приближая печальную развязку. И она наступила.

От столика, стоящего рядом с эстрадой, поднялся здоровый мужик с бычьей шеей. Он некоторое время, не отрываясь, смотрел в нашу сторону, а как заиграла музыка, застегнул пиджак и уверенно направился к столику, за которым сидела наша компания.

Пройдя половину пути, он вдруг остановился и стал смотреть, так же, не отрываясь, в другую сторону. И многие сидящие в зале стали поворачивать головы. Несколько женщин и мужчин даже привстали со своих мест, словно поражённые чем-то происходящим.

Я тоже посмотрел туда, куда все уставились, и обомлел от неожиданности.

От входной двери к эстраде шла Анастасия. И её свободная, даже вызывающе свободная походка и то, как она была одета, не могло не поражать. Одета!

Всего-то на ней были её старенькая чистенькая кофточка, юбка, да мамин платок, но в этот раз они выглядели так, будто самый известный мировой мастер-модельер в порыве вдохновения изобрёл специально для неё суперансамбль, затмивший все, до сих пор казавшиеся изысканными, модные наряды женщин.

Может, оттого так казалось, что её обычную одежду дополняли необычные украшения или походка, манера держаться?

От мочек ушей Анастасии свисали, как клипсы, две маленькие зелёные веточки с пушистыми иголками. Сплетённая в косичку из каких-то трав повязка, как диадема, обхватывала голову, придерживая густую золотистую копну волос. На лбу в повязку был вплетён горящий, как рубин, маленький цветок.

И накрашена она была, над ресницами тени зелёные. Юбка на ней та же, что и раньше, но с разрезом почти до бедра. На талии пояс, сделанный из платка, завязанный бантом. Немыслимый ансамбль дополняла необычная супер­модная сумка, в которую превратился её холщовый узелок.

Она привязала к концам не очищенной от коры палочки концы ткани, сделала сплетённый из травы ремешок, и получилась хипповая сумка. И во всём этом она ещё как-то так свободно и уверенно шла, как супермодели или манекенщице и не придумать.

Анастасия дошла до площадки, где начинали танцевать несколько пар какой-то быстрый танец, и вдруг весело, в такт музыке несколько раз покру­жилась, извиваясь всем телом.

При этом, её гибкое тело всеми своими частями изобразило красивые движения, потом она вскинула над головой руки, хлопнула в ла­дони и засмеялась, зал разразился мужскими аплодисментами. Она же направилась в сторону нашего столика.

Два подоспевших официанта что-то спросили у неё, она показала рукой в сторону нашего столика, и один из официантов, схватив резной стул, пошёл за ней. Проходя мимо собравшегося подойти к нашему столу Лениного знакомого с бычьей шеей, Анастасия приостановилась, посмотрела ему в глаза и, похоже, подмигнув ему, пошла к нам.

А я сидел обняв Лену, как онемевший, наблюдая происходящее. Да и все за столом не разговаривали — наблюдали.

Анастасия подошла к нашему столу и, как ни в чём ни бывало, будто и должна была прийти, поздоровалась:

— Здравствуйте, приятного Вам вечера. Здравствуй, Владимир. Разрешите... Вы не будете возражать, если я присяду к Вам ненадолго?

— Да, конечно, присаживайся, Анастасия, — заго­ворил я, очнувшись от неожиданного её появления, и встал, чтоб уступить ей своё место, но услужливый официант уже подставил ей принесённый стул. Второй официант отодвинул мою тарелку и, поставив перед Анастасией чистую, предложил меню.

— Спасибо, — поблагодарила Анастасия, — я пока не голодна.

Она запустила в свою хипповую сумку руку, достала оттуда завёрнутые в большой лист ягоды брусники и клюквы, положила их на тарелку и, поставив её на середину стола, сказала, обращаясь к нам:

— Угощайтесь, пожалуйста.

— Как же ты оказалась вдруг здесь, Анастасия? Ты что же по ресторанам ходишь? — спросил я.

— В гости я к тебе приехала, Владимир. Почувство­вала, что ты здесь, вот и решила зайти. Не сильно помешала?

— Совсем не помешала. Только зачем ты нарядилась так необычно, накрасилась?

— Я сначала не наряжалась и не красилась, но когда подошла к двери ресторана и войти в неё хотела, меня стоявший у двери человек не пустил. Других впускал, дверь перед ними открывал, кланялся, а мне сказал: «Отойди, тётка, не для тебя здесь забегаловка».

Я отошла в тень и понаблюдала, почему других пускают. Поняла, они одеты по-другому и держатся внешне не так, как я. Быстро всё поняла. Там две веточки от дерева нашла подходящие, их кончиком ногтей расщепила и прикрепила к ушам украшение. Вот смотри, — по­вернулась Анастасия ко мне боком, показывая своё изобретение, — как, хорошо получилось?

— Хорошо.

— Я и сумку быстро смастерила, и пояс из платка, и накрасилась соком от листика и лепестка, жалко только, юбку пришлось по шву разорвать...

— Не надо было так сильно разрывать, чуть не до бедра. До коленки достаточно было бы.

— Хотела, чтоб всё, как лучше, чтоб пустили.

— А помаду ты, где взяла? Губы у тебя в настоящей помаде.

— Это уже здесь. Когда человек у входа передо мной дверь распахнул, в холле к зеркалу подошла, чтоб посмотреться. Интересно же. Женщины у зеркала стоят, на меня смотрят.

Одна подошла и говорит мне как-то взволнованно: «Ты где это наряд такой урвала? Давай махнёмся всё на всё. Кольцо и побрякушки с себя тоже отдам. Хочешь, зелёными доплачу».

Я ей объяснила, что она такой наряд себе сама может быстро смастерить, веточку-клипсу сначала показы­вала, женщины нас окружили тоже смотрели. Одна всё говорила: «Ну надо же, ну надо же».

Другая допыты­ваться стала, где журнал взять, в котором такие модели, стиль такой разработан. А ещё та, что первая подошла, сказала, что если я здесь путанить буду, то она главная и никаких сутенёров не признаёт, потому что они свободные и она какую угодно крышу загрызёт.

— Анка-путанка это была, — сообщила Света, — отчаянная она, её действительно побаиваются. Она, если кто наезжать станет, такие разборки может устроить, такие интриги, так всех лбами столкнуть, что не возрадуешься.

— Отчаянная... — задумчиво произнесла Анаста­сия, — а глаза грустные, мне её жалко стало. Хотелось сделать для неё хоть что-нибудь.

Когда она меня по­нюхала и про духи стала спрашивать, я ей палочку подарила внутри которой эфирное масло от кедра было, научила, как пользоваться, она сразу надушила и подружек своих, а мне помаду подарила, карандашик, чтоб по краям помаду обвести.

У меня сначала не так получалось, и мы смеялись, потом она мне помогла и сказала: «Если что, обращайся ко мне»... Столик их в зале отдельный предлагала, но я ответила, что пришла только поздороваться со своим... — Анастасия замя­лась, потом подумала и сказала: — чтобы поздороваться с тобой, Владимир и с Вами.

А может, ты сможешь со мной по городу погулять? Ветерок от моря на набе­режной дует, там воздух лучше. Или тебе ещё хочется здесь побыть, Владимир, с друзьями своими? Я подожду, покаты всё закончишь. Или я... я не сильно помешала?

— Да совсем ты не помешала, Анастасия, я очень рад тебя видеть. Просто вначале обалдел от неожидан­ности твоего появления.

— Правда? Так может, мы тогда и пойдём погуляем у моря? Вдвоём или все вместе? Как ты хочешь?

— Пойдём, Анастасия. Вдвоём пойдём.

Но уйти нам так просто не удалось. К столику приближался знакомый Елены. Он, наверное, тоже долго отходил от неожиданного появления Анастасии. «Надо было раньше, сразу уйти», — подумал я, но теперь было уже поздно. Они приступили к своему извращен­ному сценарию.

И Елена, словно внутренне приго­товившись, как-то выпрямилась, глазки свои опустила, волосы стала картинно поправлять. Он подошёл к столику, но не к своей Елене, а к Анастасии. Чуть поклонился и произнёс, никого не замечая, кроме Анастасии. Елена даже рот раскрыла, когда он предложил Анастасии:

— Девушка, разрешите Вас пригласить на танец. Анастасия встала, улыбнулась и ответила:

— Спасибо Вам большое за приглашение. Присядьте, пожалуйста, на моё место. Вас здесь будет не хватать. А я не настроена сейчас танцевать. Мы только что решили с моим... с моим кавалером пойти погулять на свежем воздухе.

Он, повинуясь её словам и не отрывая от Анастасии взгляда, сел на её стул. Мы вдвоём пошли к выходу.

Я решил отойти подальше от ресторана, немного погулять, как хотела Анастасия, а потом взять такси и уехать на квартиру. Было часов десять вечера. С тенистой аллеи мы спустились на каменистый берег моря. Ещё не успели дойти до воды, как я услышал скрип тормозов и повернулся.

От остановившегося наверху, у обочины дороги, джипа в нашу сторону шли пятеро здоровых мужиков. Когда они окружили нас, я увидел среди них и второгодника с бычьей шеей, он остановился чуть поодаль от окружившей нас с Анастасией четверки, но начал разговор именно он:

— Ты бы, мужик, вернулся в кабак. Дама там без тебя скучает.

Я не ответил ему, и он снова заговорил:

— Ты глухой, что ли, тебе говорят вернуться надо к даме своей. А ты перепутал даму с другой и ушёл. Мы тебе вернуться счас поможем.

Ближайший ко мне накачанный мужик сделал шаг в мою сторону, и я решил... Крикнул: «Беги, Ана­стасия», — и решил первым вмазать ему и биться до последнего, чтоб успела Анастасия убежать.

Я первым попытался нанести удар подошедшему ко мне, но он перехватил мою руку, ударил меня в солнечное сплетение, потом по лицу. Я падал на камни. Наверное, ударился бы о них головой, но Анастасия подставила ладонь и самортизировала падение. Голова кружилась, и трудно было дышать.

Я лежал и видел, как прибли­жаются к лицу ноги накачанного, обутые в полуботинки с металлической окантовкой. «Ногами сейчас будет действовать», — мелькнула мысль. Приблизившись, он размахнулся ногой, и тут Анастасия сделала то, что в подобной ситуации присуще большинству женщин... она закричала. Но её крик!..

Он только в первое мгновение был нормальным. А затем крик этот дико резанул по перепонкам, крик беззвучный, понятный, что это крик только по модуляции её губ. Я видел, как роняют из рук какие-то предметы и хватаются за уши окружившие нас. Трое упали и стали корчиться на коленях.

А она, ладонями своими зажав мои уши, набирала в легкие воздух и снова кричала. Её крик, очевидно похож был на ультразвук, заставлял уже всех подошедших к нам корчиться на коленях. Они не понимали, что происходит, откуда исходит этот невыносимо режущий звук.

И я сквозь её ладони ощущал его режущее воздействие, может быть, не так сильно, как другие, но всё равно было больно. Потом увидел, как сверху от дороги бежит к нам группа женщин. Анастасия перестала кричать, разжала руки, я сел на камень.

Бежавшие к нам женщины были вооружены: кто бутылкой, кто монтировкой от машины, одна бежала с милицейской дубинкой, другая — с массивным подсвечником. Впереди всех Анка-путана, она держала в руках горлышко разбитой бутылки из-под шампанского.

От двух «жигулёнков», стоявших у джипа, на которых они приехали, медленно шла ещё одна толстушка в халате, видно прямо с постели, одеться как следует не успела. Каким-то образом предводи­тельница путан, как по тревоге, собрала всех подруг по бизнесу.

Отчаянная, взлохмоченная Анка остановилась мет­рах в пяти от нашей, приходящей в себя, живописно сидящей и лежащей на камнях группе. Стояла только одна Анастасия, к ней и обратилась Анка:

—Что-то ты, подруга, много мужиков за собой увела, не надоели тебе они?

— С одним я захотела поговорить, — спокойно ответила Анастасия.

— А остальные чего ж тогда тут делают?

— Подошли зачем-то. Не знаю, чего они хотели?

— Ты не знаешь? А я знаю, чего эти гады хотят, — ответила Анка и разразилась бранью в сторону Лениного знакомого. — Сколько ж раз тебе, остолопу, говорить, чтоб не трогал ты, скотина кровопийная, моих девчонок.

— Она не твоя, — глухо ответил бывший второ­годник.

— Все мои, кто захочу, понял, переросток. Я тебе и твоим холуям морды поискромсаю, если хоть на одну ещё мою подругу позарится твоя морда сутенёрская. Запомни это.

Не потерплю я ни одного сутенёра на своей территории, ни одного гада не потерплю. Тебе мало с предпринимателей кровь пить? Ты ещё нами торговать хочешь?!

— Совсем обнаглела. Она не твоя. Новенькая она. Я с ней только сам пообщаться хотел. А ты, Анка, все границы переходишь. Чего встряла. Чего тебе до неё?

— Подруга она моя. Понял. А общения тебе со своей садисткой хватит.

— Совсем ты дуреешь, тебе все бабы скоро подруж­ками будут, так что ли?

Голос вожака уже не был приглушённо испуганным. И я понял почему: пока разговаривала с ним Анка, его пружки пришли в себя, и вставший рядом с вожаком невысокий парень держал в руках пистолет, направляя его на Анку.

Второй уже держал под прицелом своего пистолета группу путан, стоявших за Анкой. Группа молодых женщин, вооружённых как попало, стояла под дулами бандитских пистолетов. Разборка явно закан­чивалась далеко не в их пользу.

Было абсолютно ясно: ещё мгновение, и они будут сломлены морально, изувечены физически, не говоря уже о том, что потеряют свою свободу или заработок. Очень захо­телось хоть как-то повлиять на ситуацию, не допустить страшного исхода.

Я дёрнул за руку стоявшую рядом Анастасию, пристально наблюдавшую за ситуацией, закрыл свои уши руками и быстро сказал:

— Кричи, Анастасия. Быстрее кричи. Она опустила мою руку и спросила:

— Зачем кричать, Владимир?

— Ты что, не видишь, разборка это. Этих женщин сейчас искромсают, искалечат. Они проиграли. Для них всех это финиш.

— Не для всех. Дух троих из них ещё борется.

— Да что толку от духа под пистолетами, они по­беждены.

— Они не побеждены ещё, Владимир. Пока борется их дух, никто не должен вмешиваться. Постороннее вмешательство может исправить данную ситуацию, но вселит в них неуверенность в себя, и множество других ситуаций в этой жизни окажутся не в их пользу. Они станут надеяться на помощь извне.

— Да плюнь ты на свою философию хоть сейчас. Говорю же ситуация ясна... — Я замолчал, было ясно, что убедить Анастасию невозможно. И с сожалением подумал: «Эх, мог бы я так кричать».

Увидев готовность своих дружков, ухмыльнулся Ленин ухажёр и сутенёр и уже с чувством превосход­ства над ситуацией заговорил:

— Говорил же тебе, Анка-путанка, ты совсем оборзела. Но в этот раз наша взяла. А ну бросайте свои ухваты, тёлки. Бросайте и раздевайтесь, мы вас сейчас всех по очереди трахать будем.

Анка обвела взглядом стоявших и залёгших с пистолетами бандитов и ответила со вздохом:

— Может, не надо всех, может, одной меня хватит?

— Ага, стерва. По-другому заговорила, — под смех дружков своих ответил вожак. — Не хватит нам тебя, мы всех вас тут проучим — теперь на нас будете работать, сучки.

— Да откуда же силушки мужской на всех нас у вас возьмётся? На одну хотя бы хватило, — рассмеявшись ответила Анка.

— Заткнись, стерва. Всех перетрахаем.

— А я сомневаюсь, думаю, вам и с одной не справиться.

— Всех до утра и будем трахать.

— Ух, и надоел ты мне, касатик, со своими обеща­ниями, не верю я в них, в ваше мужское достоинство, не верю.

— Сейчас поверишь, сука. Я тебе морду расква­шу, — уже разъярённый прохрипел вожак и шагнул к Анке, надевая на руку кастет.

Аня сделала шаг назад и крикнула своим:

— В сторонку отойдите, девчонки.

Группа путан сделала несколько шагов назад, только хмурая толстушка в халате осталась стоять в стороне как вкопанная, а когда верзила ещё сделал шаг в сторону Анки, молчаливая толстушка вдруг вяло произнесла:

— Ань, а Ань, ну чего ты... Начинать что ли?

— Опять тебе не терпится, Машка, — ответила отступающая Анка. — Ну, начинай, коли не терпится.

Толстушка спокойно и женственно рванула полы своего халатика, разлетелись пуговицы. Оголилась её грудь и совсем узенькие плавки, и ещё обнажился... Под халатиком толстушки был автомат Калашникова с глушителем и оптическим прицелом ночного видения.

Она передёрнула затвор, прижала приклад автомата к плечу, прижалась к прикладу щекой, уставившись в прицел:

— Только ты, Маша, не очередью. Здесь тебе не горячая точка. Ты одиночными. Сама знаешь. Каждая пуля денег стоит, — посоветовала Анка.

— Угу, — ответила, не отрываясь от прицела, толстушка, — и тут же сделала, наверное, с интервалом в секунду, пять одиночных выстрелов. Но каких! Первая пуля оторвала каблук у вожака, а может, и поранила ногу. Он отскочил в сторону моря, прихрамывая. Че­тыре другие пули легли рядом с каждым из бандитов. Они тут же стали прятаться за камни, а у кого не было поблизости камня, ничком ложились на землю.

— Ань, скажи, пусть к воде ползут. А то рикошет их поизувечит, — проговорила толстушка, не опуская автомат.

— Вы слышали, касатики. В воду вам надо. За пульки, рикошетом летящие, Машенька отвечать ещё не научилась, — ласково сообщила Анка уже и так ползущим к воде накачанным рэкетирам-бандитам.

Через минуту они все, вместе со своим главарём, стояли по пояс в морской воде.

Аня подошла к Анастасии, и они некоторое время молча смотрели друг на друга. Стоят и смотрят, ничего не говорят. Потом Аня тихо и с какой-то грустью сказала:

— Ты, подружка, хотела погулять здесь со своим другом. Так погуляй. Вечер прекрасный, тихий и тёплый.

— Да. Воздух хороший на город дует, — ответила Анастасия и добавила: — Ты устала, Аня, может быть, в саду твоём тебе отдохнуть?

— Может быть... но девчонок жалко, и злость меня на этих... мужиков раздирает. А ты из деревни приехала?

— Да.

— Хорошо в деревне твоей?

— Хорошо. Но не всегда спокойно, когда в других местах не всем хорошо, как здесь сейчас.

— Не обращай внимания. Приезжай. А я пошла, работать надо. Вы тут гуляйте спокойно.

Аня пошла к машинам, за ней её компания. Когда проходили мимо сидящей на камне толстушки, на голых коленях которой лежал автомат, Аня сказала:

— Ты тут поотдыхай пока, Машенька. Мы потом за тобой машину пришлём.

— Меня клиент ждёт, я ж прямо от клиента. А он уже оплатил.

— Обслужим мы твоего клиента. Скажем: у тебя живот заболел. Шампанское, мол, некачественное было.

— Я водку пила. И всего полстакана.

— Ну съела, скажем, чего-нибудь...

— Я не ела. Я одной конфеткой закусила да пирожинками.

— Вот-вот пирожные, значит, были несвежими. Ты их сколько съела?

— Не помню.

— Да не ест она меньше четырёх сразу, — сказала одна из девушек. — Правда, Маша?

— Может, и правда. Сигарету тогда оставьте. А то скучно тут.

Аня положила рядом с толстушкой пачку сигарет, зажигалку, и девушки пошли.

— Эй, — раздался из воды голос, — вы что свою эту на камне оставляете?

— Оставляем, касатики, оставляем, — ответила Аня, — я ж сразу говорила вам, только одной и до­статочно будет. Вы всех просили. А с вами и одной-то скучно оказалось.

— Мужики, если про ваши зверства узнают... Если узнают... Да с вами после этого никто ж не ляжет. Не ляжет, даже если сами приплачивать будете.

Пять глухих хлопков с ровными короткими интер­валами раздались от камня. Пять всплесков возникло в воде, по одному около каждого из стоявших, заставив их ещё дальше попятиться в море. Аня повернулась и предупредила:

— Вы тут, мальчики, только Машеньку не нерви­руйте. А с кем надо, мы ласковые будем, нежные. Верные, как собачки, будем. С кем надо, поняли? Да с кем бы... — и вдруг звонким и отчаянным голосом, карабкаясь в гору к дороге, Аня запела:

Позарастали стёжки-дорожки,

Где проходили милого ножки.

И в тон её голосу с интонациями отчаяния и грусти подхватили карабкавшиеся в гору молодые путаны:

Позарастали мохом, травою,

Видно, гуляет милый с другою.

Где, ж милый ходит, где пропадает:

Бедное сердце плачет, страдает.

И уезжали они с песней о стёжках-дорожках, уезжали на свою работу.

ТВОИ ЖЕЛАНИЯ

Мы вместе с Анастасией добрались до моей квар­тиры почти к полуночи. Вставляя ключ в замочную скважину, я почувствовал, как сильно устал за этот насыщенный событиями день. Увидев кровать, сказал Анастасии, что сильно хочется спать и сразу пошёл принимать душ. Когда вышел, Анастасия сообщила:

— Я постелила тебе постель, а сама на балконе лягу.

«Наверное, душно ей в квартире панельного дома», — подумал я и пошёл посмотреть, как она себе на балконе постель устроила. На полу балкона она постелила ковровую дорожку, на неё — бумагу белую, что хозяева для оклейки стен под обои приготовили. Вместо подушки кофточку свою свернула и маленькую веточку у изголовья положила.

— Как же тут выспаться можно, жёстко, холодно будет. Ты, Анастасия, хотя бы одеяло возьми.

— Не беспокойся, Владимир, здесь хорошо. Воздух свежий, звёзды видны. Какое небо звёздное сегодня, посмотри! И ветерок дует ласковый, тёплый — не замёрзну. Ты ложись, Владимир, я рядом чуточку посижу с тобой на краешке кровати твоей, а уснёшь, тоже лягу.

Я лёг на постеленную Анастасией кровать и думал, что сразу усну от усталости, но не тут-то было. Мысль или осознание того, что человек, люди все — просто игрушки в руках каких-то случайностей, словно жгла всё внутри, не давала покоя.

Потом и раздражение стало нарастать на тех, кто случайности эти выстраи­вает, и на Анастасию. Потому и на Анастасию, что, как я считал, она тоже вполне может быть причастной к формированию этих случайностей, по крайней мере, в моей жизни.

— Тебя что-то беспокоит, Владимир? — тихо спросила Анастасия, и я даже привстал.

— И ты ещё спрашиваешь? Я поверил тебе... Мне хотелось верить... Особенно в то, что человек, каждый человек жизнь свою сам способен счастливой пост­роить. Особенно про поселения поверил экологические, в которых люди обеспеченными за счёт родовой земли будут жить.

Детей своих счастливыми воспитают. Школы там будут хорошие для детей. Я поверил тебе, что каждый человек — любимое дитя Бога. «Чело­век — вершина творения», — ты так говорила? Го­ворила?

— Да, Владимир, я говорила тебе это.

— Ещё бы не говорила. И как убедительно доказала мне всё. Я не просто поверил тебе, я действовать стал, поселение организовывать. Бумаги уже в разные органы пошли. Заявки от людей собирают в Фонде.

Проект заказан, планировка садов и вообще насаж­дений разных. Ладно бы, поверил тебе и всё, но я же действовать с радостью стал. Ты знала! Ты знала, что я буду действовать!

— Да, Владимир, я знала. Ты же предприниматель. Ты всегда готов к реальным действиям, к воплощению...

— Всегда готов? Как просто всё. Конечно. Тут провидцем быть не надо. Каждый предприниматель, если поверит во что-то, действовать начнёт. И я, как дурак, начал.

Я больше не мог лежать, вскочил с постели, подошел к окну и форточку открыл, потому что в комнате или внутри меня жарко стало.

— Почему же ты глупыми посчитал свои действия, Владимир? — спокойно спросила Анастасия.

И её спокойствие, притворство, как я тогда посчитал, ещё больше разозлили меня.

— И ты вот так спокойно говоришь? Спокойно! Будто бы и не знаешь, что человек, на самом деле, винтик в чьих-то руках. Управляют человеком через разные обстоятельства. С лёгкостью какие-то силы могут управлять каждым человеком.

Захотят — в войну полчеловечества ввергнут. Ввергнут и смотрят, откуда-то сверху или сбоку, как убивают люди друг друга. А захотят — религию какую-нибудь подсунут и опять наблюдают, как люди разных религий за свою веру воюют.

Захотят — могут с одним человеком поиграть. Я убедился в этом. Убедился благодаря людям, спо­собным анализировать происходящее, умным людям.

— И каким же способом удалось умным людям так убедить тебя, что человек лишь игрушка в руках каких-то сил?

— Доклад один прослушал. Там обо мне речь шла. Заинтересовались люди умные происходящим в обществе от книг. Тобой заинтересовались и мной. Проследили они каждый день моего пребывания на Кипре, когда я книжку четвёртую писал. Всё зафикси­ровали, а потом проанализировали.

И я, представь, не в обиде на них за слежку. Я им даже благодарен за то, что глаза наконец-то раскрыли. Показали, как с человеком играют. Случайностей не бывает, их подстраивают, я в этом убедился на собственном опыте.

— На каком опыте, разве ты проводил опыты, Вла­димир?

— Не я проводил, со мной проводили. Когда на Кипре был, про рыбу речную сказал — и появилась рыба. Про кедры сказал — и кедры появились. В церковь ночью захотел — и церковь появилась, и двери церковные ночью раскрылись, много ещё чего делалось, лишь бы писал, наверное, то, что им надо.

Но главное — внучка богини Афродиты появилась. Я говорил некоторым людям на Кипре, что хочу встретиться с внучкой, потому что достали они меня своей Афродитой. Пла­каты везде про её купальню развешаны, говорят о ней с гонором. В общем, сказал я им, что встречусь с внучкой богини Афродиты.

Сказал — а через несколько дней и является девушка с горящими глазами, ну в общем, так обстоятельства сложились, что все реши­ли, — послала Афродита свою внучку, чудеса через девушку эту творились, и сама она преобразилась. А кто эти обстоятельства так выстраивал одно за другим? Кто?

Я ничего не выстраивал. Если бы только одно случайно претворилось, а тут всё, а всё не случайность, а за­кономерность. К такому выводу учёные пришли. В правильности такого вывода и я убеждён. И ты теперь не сможешь этого отрицать.

— Но я и не собираюсь отрицать закономерность происходящего, Владимир, — спокойно заметила Ана­стасия.

Всё похолодело внутри меня, напала мгновенно какая-то небывалая апатия после последних слов Анастасии. А я надеялся, слабо, но надеялся, что она сможет развеять утвердившееся во мне осознание полной ничтожности человека и всего человечества, но она этого не сделала.

Да и как, кто сможет отрицать слишком очевидное? Безучастный ко всему, я стоял у окна в освещаемой лишь луной комнате, смотрел на звёзды.

Где-то там, может быть, на одной из этих звёзд живут правящие нами, играющие с нами. Они живут! А разве можно назвать жизнью наше существование? Послуш­ная чьей-то воле игрушка не может самостоятельно жить, а значит — мы и не живём. Нам многое «всё равно».

Снова заговорила тихим и спокойным голосом Ана­стасия. Но её голос не вызвал во мне вообще никаких эмоций, он звучал, как некий несущественный звук.

— Владимир, ты и люди, приславшие тебе аудио­кассету с докладом, правильно определили: дейст­вительно существуют энергии, способные, варьируя временем, соединять в единую цепь разные события или, как случилось с тобой, выстроить цепь обстоя­тельств, необходимых для достижения определённой цели.

Чистых случайностей не бывает, это ясно уже многим. Случайности, даже самые, казалось бы, невероятные, программируются. Программируется всё, происходящее с каждым человеком.

И то, что было с тобой на Кипре, стало наглядным примером для исследователей и тебя, естественно, тоже запрограм­мировано, а потом воплощено в реальность. Скажи мне, пожалуйста, Владимир, не хотел бы ты узнать, где сейчас находится программист непосредственно твоих случайностей?

— Какая разница, где он находится. Мне всё равно. На Марсе, Луне... Хорошо ему или плохо.

— Он находится в этой комнате, Владимир.

— Значит, это ты? Если это так, то тоже ничего не меняется. Я даже не удивлён и не зол. Мне всё равно. Мы управляемы, в этом трагичная безысходность всех людей.

— Я совсем не главный программист твоих случай­ностей, Владимир. Я только чуточку могу повлиять.

— Кто же главный? Нас только двое в комнате. Или есть третий, невидимый программист?

— Владимир, этот программист в тебе самом, это твои желания.

— Как это?

— Только желания, стремления человека могут включить ту или иную программу действий. Таков закон Создателя. Никто и никогда, никакие энергии вселен­ские этот закон не могут нарушить. Ибо, человек — властелин всех энергий вселенских! Человек!

— Но я ничего на Кипре не включал, Анастасия. Всё происходило само, случайно, без меня.

— Незначительные, но являющиеся составной частью более существенного, ведущего к выполнению основного, происходили без тебя. Но основным событиям предшествовали твои желания. Разве это не ты пожелал встречи с внучкой богини Афродиты? Ты даже выразил своё желание при свидетелях и неодно­кратно повторил его.

— Да, выразил...

— А если ты это помнишь, то как же можно называть слуг, выполняющих волю господина, властителями, а господина игрушкой в их руках?

— Да, это глупо будет. Интересно вообще полу­чается. Надо же... Желания... А почему тогда не все желания исполняются? Многие чего-то хотят, а они не исполняются.

— От значимости цели многое зависит. От соответ­ствия желания светлому или тёмному. От силы желания. Чем цель существеннее и светлее, тем больше светлых сил будет привлечено для исполнения. Для достижения её.

— А если цель тёмная, ну например, напиться, под­раться, войну затеять?

— Тогда возьмутся за дело тёмные силы, своим желанием человек даёт возможность им действовать. Но, как видишь, первичным и главным является, всё равно, желание человека! Твоё желание, Владимир.

Я стал осмысливать сказанное Анастасией, и на душе становилось всё лучше и лучше. Очень приятный лунный свет заполнял всю комнату, а звёзды в небе, казалось, светили не каким-то холодным, а тёплым светом. И сидящая на краю кровати Анастасия будто бы лучше выглядеть стала. Я сказал ей:

— Ты знаешь, Анастасия, а я там, на Кипре, если честно сказать, сначала чуть не загулял. Потому что не понравилось мне всё сначала. По-русски никто не говорит. Работать не дают, кругом гулянки.

Зачем, — думаю, — меня сюда занесло, может, чтоб с прости­тутками познакомиться. Много там женщин, ну, такого лёгкого поведения, из России есть, и из Болгарии.

— Вот видишь, Владимир, ты захотел, тут же они появились. И напился ты водки, и договорился о встрече с ними. И с женщиной из Болгарии, и из России.

Только ещё раньше захотел встретиться с внучкой Афродиты, сильнее твоё первое желание было, и появилась она, и уберегла тебя от всего пагубного, и помогла тебе.

— Да, помогла. А ты откуда про болгарку знаешь?

— От переживаний своих, Владимир.

— Непонятно, но неважно это. Лучше скажи, эта девушка, ну Елена Фадеева, она же не внучка богини Афродиты, она же русская, работает просто на Кипре от турфирмы. А я говорил о внучке Афродиты. Значит, этим светлым силам слабо было настоящую внучку Афродиты показать?

— И совсем не слабо. И показали они. Богиня Афродита — это теперь энергия. Она способна на какое-то время соприкоснуться с энергией любого человека. Если смысл в этом предвидится соответствующий.

Елена Фадеева, когда рядом с тобой была, и обладала двумя энергиями. Многое ей было под силу в те дни. Многое ей удалось сделать и тебе помочь удалось.

— Да. Спасибо ей. И богине Афродите спасибо.

Улетучились все переживания мои и неприятные ощущения, какие были, когда посчитал, будто все люди лишь игрушки в руках неких сил. Теперь после разговора с Анастасией наступила уверенность и успокоенность.

Некоторое время я молча смотрел, как в лунном свете сидит на краю постели, смиренно положив на колени руки, Анастасия, а потом... и сам до сих пор понять не могу, как это получилось, вдруг сказал:

— Я понял кто ты, Анастасия, ты — великая богиня, — сказал так и опустился перед ней на колени.

Возглас отчаянья и боли вырвался из уст Анастасии. Она быстро встала, отшатнувшись от меня, присло­нилась к стене и словно в мольбе прижала к груди свои руки.

— Владимир, умоляю, встань с колен, ты мне не должен преклоняться. О Боже, Боже, что я натворила, я спешила, прости меня за непонятность изъяснения сынам твоим. Владимир, перед Богом люди все равны, друг перед другом не должно быть преклоненья, я просто женщина, я человек!

— Ты сильно отличаешься от всех людей, Анастасия, и если ты просто человек, то кто же тогда мы, кто я?

— Ты тоже человек, лишь в суете свой проживая век, ещё не смог подумать о предназначении своём.

— Моисей, Иисус Христос, Мухаммад, Рама, Будда, кто они, ты к ним как относишься?

— Ты моих старших братьев имена назвал, Вла­димир. Деянья их не вправе я судить, одно скажу: никто из них любви земной не получил сполна.

— Не может быть такого, у каждого из них даже сейчас есть миллионы поклонников.

— Но поклонение не означает любовь. Оно у поклоняющегося присущую лишь человеку силу мысли забирает. Велик эгрегор моих братьев, за миллионы лет его подпитывало множество людей, при этом, каждый преклоняющийся уменьшал энергию свою.

В веках охотников немало находилось деянья братьев осудить моих. И я не понимала, для чего они эгрегор свой старательно питали, энергию тысячелетиями копили. Никто не мог их тайну разгадать, пока сегодняшнее время не настало.

И братья вынесли решение: накоп­ленное во единое собрать, живущим ныне людям на Земле энергию свою раздать. Тысячелетье новое Земли грядёт, в нём боги будут Землю населять, — те люди, чья осознанность позволит энергию принять.

Владимир, умоляю, встань с колен! Отцу любому больно видеть порабощённым, преклонённым сына своего. Лишь тёмное всегда старалось принизить значимость людскую. Владимир, встань с колен, не предавай себя. Не удаляйся от меня.

Анастасия сильно волновалась, и я выполнил её просьбу, поднялся с колен и сказал:

— Так я и не удалялся, наоборот, мне кажется, что начал понимать тебя. Только не согласен, что покло­нение любви мешает. Все верующие, наоборот, говорят что любят Бога. И я преклонился перед тобой, как перед богиней, а ты испугалась почему-то, волноваться стала.

— Уж больше пяти лет знакомы мы с тобой, Владимир. От ночи той, когда был сын наш зачат, прошло немало дней, но с той поры в тебе ни разу желанья не возникло притронуться ко мне, взглянуть тем взглядом, что дарил ты женщинам другим. Непони­мание, а теперь и преклонение любви раскрыться не дадут. От преклонения дети не рождаются.

— Так это потому, что ты, как бы, не женщина, Ана­стасия, теперь стала, а словно информации сгусток. Не только я, но и другие не сразу понимают, что ты го­воришь. Что означает, например, «не предавай себя»? Ты почему так про меня сказала?

— Письмо российскому ты Президенту написал, Владимир, но сам, при этом, в себе усомнился, чуть не погиб. Ты перестал творить и на другого возложил проблемы, к тому ж, на одного лишь Президента.

— Так это потому, что он у нас один в России реально что-то может сделать.

— Один не сможет, воля большинства нужна. К тому же, почему ты обратился к президенту только одному. Есть президент на Украине, и в Белоруссии, и Казах­стане...

— Так ты же про Россию только говорила, Россия — родина моя.

— А в паспорте твоём написано: ты белорус.

— Да, белорус. Отец мой белорусом был.

— А детство всё провёл на Украине.

— Ну да, провёл. И это лучшее, что помню про себя из детства. И хатку белую, соломой крытую, и гать, где с ребятишками соседскими вьюнов ловил. А дедушка и бабушка при мне ни разу не ругались и никогда не наказывали меня.

— Да, да, Владимир, и вспомни, как ты с дедушкой своим в саду малюсенькие саженцы сажал...

— Я помню... Бабушка их поливала из ведра.

— Но и сейчас в деревне Куздничи на Украине, в деревне, где родился ты, сад сохранился, заскорузлы дерева его всё плодоносят, ждут тебя.

— Так где же родина моя, Анастасия?

— В тебе она.

— Во мне?

— В тебе! Материализуй её навечно на Земле там, где душа подскажет.

— Да, надо б как-то разобраться, а пока такое ощущение, что по земле размазан я.

— Владимир, ты устал, эмоций много день нам преподнёс прошедший. Приляг, усни, сил сон тебе к утру накопит новых, и осознанье новое придёт...

Я лёг на постель, почувствовал, как взяла в свои ладони мою руку Анастасия. Сейчас наступит глубокий сон, я уже знал — она может сделать сон глубоким и спокойным, чтобы утром было хорошо, но перед сном успел сказать.

— Знаешь, Анастасия, сделай, пожалуйста, так, чтобы снова смог увидеть я прекрасное будущее России.

— Хорошо, засыпай, Владимир, ты увидишь его. Тихим голосом без слов запела Анастасия, будто колыбельную песню. «Здорово всё-таки, что люди сами всё могут для себя программировать», — успел по­думать я, погружаясь в приятный и спокойный сон о будущей России.