Здавалка
Главная | Обратная связь

Баллада о воскрешении



Такой была Сапун-гора,

Когда война отбушевала:

Трава дотла…

Земля дотла…

В огне спеклась её кора,

Как вулканическая лава.

Шёл за субботником воскресник…

И взрослые,

И детвора –

Трудом,

Водою,

Звонкой песней –

Её будили… Не воскресла

Сквозь ад прошедшая гора.

Сады сажали – сохли кроны!

Цветы сажали – не цвели!

Тогда на грунт её сожжённый

Со всех полей страны огромной

По горсти

Принесли

Земли…

И снова ей весна к лицу.

Шмелю уютно

И скворцу.

Вновь на себя она похожа:

Горе

Пересадили

Кожу,

Как обожжённому бойцу.

Быль

Рассказано участником

героической обороны Севастополя

Иваном Прохоровичем Голомодовым

 

На губной гармошке «Вольгу,

Муттэр-Вольгу» фриц играл.

То ли он почуял волю,

То ль свою пытал он долю,

То ли шнапса перебрал;

То ль забыл, что он в окопе,

Вырытом на той земле,

Что зовётся

СЕВАСТОПОЛЬ…

Словом, в стельку… обнаглел.

А у нас заминка в деле:

Съел «максим» боезапас.

Ну, а молча слушать трели

Губошлёпной их свирели…

Нет! Такое не для нас.

Что ж, что пороху ни крошки?

Голь на выдумку хитра!

И сказал Петренко: «Трошки

Поиграть и нам пора.

Или мы не внуки Кошки,

Легендарного Петра?»

Я ответил твёрдо: «Внуки!»

А Петренко: «Если так,

Трэба нам, Иванэ, руки

Отряхнуть от смертной скуки…

Нам даёт работу враг!»

Чем богаты, тем и рады.

Лишь стемнело – поползли

 

 

Меж кустами винограда

На гнусавые рулады…

В общем, на «концерт» пошли…

Ночь – темней цыганской шали.

Лозы росные – по грудь.

Вспых ракеты – в землю вжались,

Отгорела – снова в путь.

Той гармошки звук постылый

Помогал нам, как маяк.

Мы в окоп ворвались с тыла:

– Хэндэ хох, певцы!

– Антракт!

В рот – портянку (Так спокойней,

Из неё не выжмешь нот!),

На спину – подсумок полный,

А другому пулемёт

Примотали, привязали.

И – в обратный путь. Ползком.

«Шевелись! Не на вокзале!» –

Понукал Петренко сзади

Ошалелых «языков».

В стане фрицев стало грустно,

Ведь гармошка не поёт!

Пулемёт же марки прусской,

Что с утра «запел» по-русски,

Мы прозвали «полиглот».

 

Земля Отечества

Гремел комбайн, несло полову,

Вдали махали ветряки.

Мы шли по убранному полю

И собирали колоски.

В обед приехал наш учитель,

И мы сбежалися к нему.

 

А он глядел и нас не видел,

Он был далёк, тревожен, хмур.

Он молча галстук мне поправил,

Вздохнул, отёр вспотевший лоб

И словно в грудь меня ударил:

«Вам… извещение пришло…»

И я, подкошенный бедою,

В стерню упал, как от свинца.

И вдруг почувствовал щекою

Щеку колючую

Отца!

 

Память

Севастопольский вечер осенний,

Обелиски в закатном огне,

А от них – бесконечные тени

По траве,

По стерне…

По стране!

Через нивы и снежные горы,

По воде и седому песку.

Через вечное матери горе

И полынную вдовью тоску…

У бессмертия бронзовых списков

В караул заступает заря…

Из вечерних теней обелисков

Надевает

Тельняшку

Земля…

Сапун-гора

Свинец и травы.

Пепел и цветы.

И вражьих дотов

Каменные соты.

 

О, как ничтожны

С этой высоты

Пугающие нас порой

Высоты!

 

Чистильщик сапог

Днём

Он чистит чужие.

Ночью –

Только свои.

Чтоб в ходьбе они пели,

Как соловьи!

Чтоб на свадьбах они

Грохотали, как гром!

Чтоб невесты смотрелись

Не в зеркало –

В хром!

Ах, как сладко потом

Снять их с ноющих ног

И войти по колено

В студёный поток!

 

… А проснётся он –

Чистит опять не свои.

Потому что свои

Не вернулись

С войны.

Бумеранг

Мне снилось: чернели от птиц небеса,

Мне снилось: рентген проходили леса –

Рябины, акации, ели, осины... –

Леса, что стояли стеной за Отчизну!

А после хирурги у них из сердец

Последней войны вынимали свинец.

От всех лазаретов, госпиталей

Шагали отряды седых тополей.

За ними, как Млечный, на тысячи вёрст

Белели колонны родимых берёз.

А следом – бессмертны славянские связи! –

Словацкие ясени, польские вязы…

На запад, на запад шагали леса,

Свинец в деревянных ладонях неся!

Шагали деревья полями Европы

Через поросшие маком окопы,

Над вечным покоем солдат неизвестных,

Сквозь вдовьи рыданья и скорбные песни,

Сквозь скрежет протезов и скрип костылей –

Сквозь горькую память планеты моей!

На запад, на запад шагали леса,

Свинец в деревянных ладонях неся…

Пристроясь к берёзам, я шёл с ними рядом,

Как в детстве, бывало, с солдатским отрядом.

Я с ними одною судьбою был равен:

Я тоже войною проклятою ранен!

Я ранен бессрочной разлукой с отцом –

Свинцом безотцовщины, жгучим свинцом.

На запад, на запад шагали леса,

Свинец в деревянных ладонях неся…

…Мне снилось:

Свинец, извлечённый из ран,

К врагу возвращается.

Как бумеранг.

Осколки

В полях

Лемеха, как щенята, визжат,

В лесах

Крепкозубые пилы увечатся…

Железным посевом повсюду лежат

Осколки Великой Отечественной.

И слово моё

Рикошетит от них,

И сон ветерана

О них спотыкается;

Их Волга шлифует,

Их точит родник…

Треть века прошло с той поры?

Или миг?

Как туго

Железо войны

Окисляется!

И если б,

Обшарив сражений поля,

Насыпать курган из металлоостанков –

От тяжести на сердце

Стала б Земля,

Застыла бы в космосе

Ванькою-встанькой…

 

О, сколько

Осколков!

 

Пускай нашей памятью раскалены,

Вернут они память людей всепланетную

В горящие дни Сорок Первого, летние,

Чтоб этим осколкам последней войны

НАВЕКИ

ОСТАТЬСЯ

ПОСЛЕДНИМИ.

Тельняшки

Морзаводцам – защитникам и

освободителям Севастополя

 

Кто был матросом русским бит,

Тот навсегда запомнит наших.

В глазах врага ещё рябит

От севастопольских тельняшек.

 

Нас не обманет тишина:

Мы начеку в запасе даже!

И наши сёстры, как одна,

Все – Севастопольские Даши!

 

Надели многие из нас

Сугубо мирные рубашки,

Но про запас,

На грозный час

Мы бережём свои тельняшки!

 

 

В начале мая

Жары парное молоко

Текло. Томился день от зноя.

Бутоны белых облаков

Дышали близкою грозою…

 

Но не гроза встряхнула степь!

Из центра дальнего, как небо,

Машина, что возила хлеб,

В село примчалась вдруг

Без хлеба.

 

Шофёр убавил только газ

И, прокричав такое слово,

Что одарило счастьем нас,

Что встало радугой у глаз,

Уже летел в другие сёла…

 

Не позабуду этот миг,

Не позабуду лиц сиянье,

Как уронила мать вязанье,

Как замер на тропе старик…

Казалось: звонче засвистал

Скворец, нежней взглянуло солнце,

И даже вроде выше стал

Журавль у нашего колодца.

И, дети, мы стеснялись есть,

Просить в тот день, что сытым не был:

Нужней воды,

Целебней хлеба

Была услышанная весть.

От сердца к сердцу, как волна,

Она мгновенно прокатилась:

ПОБЕДА!

КОНЧИЛАСЬ ВОЙНА!

…На миг полнеба осветилось

И раскололась тишина.

И я услышал тот язык,

Что ярче всех стихов и прозы –

Ликующий глагол грозы

И матерей святые слёзы.

 

 

Виталий Фесенко

Дети войны

Геннадию Черкашину

 

Я рос на севастопольских развалках,

среди железа рваного я рос

и с упоением копался в страшных свалках,

кинзы вдыхая запах, а не роз.

На изувеченной земле, как наважденье,

как павших крик – живым предупрежденье,

вскипали кровью маки средь руин,

оберегая нас от бомб и мин,

таились, что в земле, и ждали в нетерпенье,

наполнив рыжей смертью сталь и медь,

когда придёт их время прогреметь.

И эти взрывы страшные гремели,

а наши матери седели.

И хоть давно закончилась война,

но ненасытностью своей она страшна;

и дело рук её коварных палачей –

те сотни тысяч искалеченных детей.

 

 

Копались мы в окопах и траншеях,

нам «штабом» был сожжённый бомбой склад,

и тяжестью войны висел на тонкой шее

трофейный воронёный автомат.

Конечно, не стреляли наши «пушки»,

(в затворе мне отец спилил боёк),

но это были страшные игрушки,

хотя в них был и мужества урок.

И каждый день мы шли в атаку строем,

не пригибаясь, на фашистский ДОТ –

за Родину! За Сталина! Вперёд! –

другого не было тогда вождя-героя,

которому бы верил так народ.

Мы брали высоту за высотою,

а враг не смог ни разу нас убить –

мы верили, что вечно будем жить,

и упивались взрослою игрою.

Но иногда вдруг раздавался взрыв:

война сводила с выжившими счёты,

и смерть кого-то выбивала из игры,

но продолжали мы «сапёрные» работы.

Нас привлекали пулемёты и снаряды –

всё, что могло взрываться и стрелять,

и детский ум никак не мог понять:

ну почему гранаты брать не надо?..

Я собирал и разряжал патроны,

взрыватели с усердьем ковырял,

а этого «добра» вокруг ржавели тонны,

и всё-таки рванул в моих руках металл.

Стоял мальчишка, взрывом оглушённый,

дрожа от страха, бледный и немой,

а матери взметнулись обречённо,

гадая на бегу: «Неужто это мой?..»

 

 

Но я не ведал, что тогда творил,

хоть был я любопытен и беспечен,

но не был, как другие, искалечен.

Конечно, это Бог меня хранил.

Земля была засеяна смертями,

мы подрывались летом и зимой,

но солнце согревало нас лучами,

ласкало море пенными волнами,

а звёзды ночью потрясали красотой.

Так мы росли среди руин на пепелище,

пропахшем порохом, металлом и огнём,

горды мы были тем, что в нём живём.

И с этих детских лет, голодных, но прекрасных,

на выжженной земле, искромсанной войной,

я Родину обрёл, и не напрасно

меня влечёт неодолимо, властно

наш Севастополь – город мой родной.

 

 

 

Виталий Фесенко с отцом, майором

Фёдором Спиридоновичем Фесенко, 1946 год







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.