Главная | Обратная связь

Вкладыш с иллюстрациями 17 страница

Я наблюдал упадок Ника со смесью печали и гнева, а не с большой степенью шока. Мегадэт страдала от индивидуальных особенностей каждого участника группы, что влияло на всю группу. Были проблемы с наркотиками, алкоголем, женщинами и деньгами. Никто из нас не был ангелом. Просто настал черед Ника.

Раскол произошел летом 1998-го, во время перерыва в хэви-метал турне Оззфест. Мы должны были собраться в Далласе. Я вылетел из дома в Аризоне; предполагалось, что Ник прилетит из Лос-Анджелеса в то же самое время. Я добрался до аэропорта – Ника нет. Я вышел на улицу, где нас уже ждал автобус – Ника нет. Я вернулся внутрь, проверил багажную карусель, заглянул в туалеты – Ника нет. Какое-то время осмотревшись по сторонам, я вернулся в автобус, и там находился Ник, неуклюже лежавший в кресле, голову была наклонена к окну. На нем были солнцезащитные очки Ray-Bans, но было видно, что он плакал. Ник нанес макияж на лицо в попытке скрыть слезы на лице, и теперь пастообразные полосы стекали у него по щекам. Я сел рядом с Ником и спросил его, что случилось. Поначалу он не отвечал мне, но в конце концов начал говорить. У него были проблемы со здоровьем. Это я уже знал. Я не ожидал услышать, что у него рак.

Ник получил травму колена некоторое время назад, и эта травма привела к образованию кисты. А теперь Ник рассказывает нам, что киста оказалась злокачественной. Я не знал, диагностировал это сам Ник или нет, и честно говоря, меня это не особо заботило. Я просто хотел, чтобы он был здоровым, и ему ничего не угрожало.

“Ты должен вернуться домой” - сказал я. “Не волнуйся, мы найдем кого-нибудь, чтобы закончить гастроли. Наш приоритет номер один – твое здоровье”.

У нас не было времени, чтобы оплакивать уход Ника или даже беспокоиться о его состоянии. Мы были на гастролях, и нам требовался новый барабанщик. Срочно. Первым, о ком я подумал, был Джимми ДеГрассо, который проделал отличную работу на пластинке MD.45. Джимми как большинство сессионных музыкантов: если ему нужна работа, он самый близкий, самый профессиональный парень под солнцем. Но если ты просишь его стать участником группы, он как бы чувствует себя в замкнутом пространстве. Я испытал это лишь однажды с Джимии, и поэтому не могу сказать, что это шаблон, но оказалось, что как только он стал участником Мегадэт, он изменился. Хотя, в самом начале, для нас он был как глоток свежего воздуха: “Давай играть! Давай играть!” Он был великолепен. Но сессионные музыканты именно такие и есть. Они привычные к тому, что им платят за каждый день, поэтому они всегда хотят приступить к работе как можно скорее. Недостатком этого является лишь то, что иногда им недостает способностей видеть картину в целом. Они постоянно думают о следующей зарплате, следующем концерте, потому что именно так они обучены жить. Они не откладывают все на зиму; они живут одним днем. Само собой, сессионщики не все такие. Некоторые из них проницательны и умны, но большинство импульсивны и недальновидны. Такой вот у них образ жизни.

Когда Джимми присоединился к группе, мы не совсем знали, чего ожидать. Мы все знали, что он был талантливым и энергичным, но будет ли он в состоянии быстро изучить каталог Мегадэт это совсем другое дело. И у него было не слишком много времени на подготовку. Я до сих пор помню первый вечер, когда Джимми играл с нами, во Фресно, штат Калифорния, и некоторые парни из других групп на Оззфесте стояли у сцены радостно ожидания крушения поезда. Но Джимми отлично справился. И сделал это без всякого саундчека! Это был фестиваль на открытом воздухе с парой групп в списке, так что всем нам не оставалось ничего кроме лайнчека – просто чтобы убедиться, что все инструменты работают как нужно. Затем мы вернулись в свою раздевалку, вытащили портативный стереофонический радиоприемник и проиграли Джимми наши песни, а он сидел там, играя на воздухосборнике, размахивая в воздух и совершая движения по памяти. Сложнейший подвиг, что он отыграл весь сет Мегадэт с минимальным количеством ошибок.

К тому времени Ник перенес операцию и получил результаты теста на биопсию пару недель спустя, а я уже принял решение взять Джимми на постоянной основе. Я сделал звонок из номера отеля в Портленде, штат Мэн, с Бадом Прагером на другой линии, мне требовался дополнительный набор ушей, потому что я знал, что это будет трудный разговор.

“Привет, Ник. Как ты?”

“Хорошо, чувак. Слушай, я получил свои результаты обследований, и она оказалась злокачественной, я хочу сказать – доброкачественной!”

Казалось странным, что он будет путать такие слова, особенно в чем-то столь важном. Но в те дни поведение Ника было всегда неустойчивым, непредсказуемым, так что никогда нельзя было сказать точно, чего ожидать от него и чему верить.

“Это здорово” – ответил я. “Рад это слышать”.

“Да, спасибо. А кстати, как там у вас с Джимми?”

Я сделал глубокий вдох. “На самом деле по этой причине мы и звоним тебе. Бад тоже на линии, и он хочет поговорить с тобой”.

“Привет, Ник” – сказал Бад, вступая в разговор.

Повисла пауза, словно он догадывался, что сейчас произойдет что-то плохое. А потом раздалось: “Привет, Бад”.

Я продолжил. “Дело вот в чем, Ник. С Джимми все идет хорошо, и мы собираемся на данный момент придерживаться этого состава. Хорошо?”

Чувак, вспоминая об этом сейчас, меня едва не передергивает. Я до сих пор с сомнением отношусь к тому, что у Ника было подозрение на рак. Очевидно, он потерял всякий энтузиазм играть в группе и просто решил взять тайм-аут. Тем более что время для этого было удачным и он всех нас оставил в догадках. Тем не менее, мое отношение к этой ситуации было бесспорно черствым. По правде говоря, я не слишком хорош в расставаяниях. Ты быстро обрезаешь хвост у собаки, верно, при помощи одного быстрого взмаха? Ты не продляешь ее агонию. Я знаю, что некоторые укажут на иронию моего увольнения стольких членов группы после того, как меня бесцеременно выкинули из Металлики, но есть разница. Я никогда не увольнял никого без предупреждения. Я твердо верю во второй шанс. Некоторые даже заслуживали третий и четвертый. Ник, по крайней мере, их немало использовал.

Я ожидал, что он примет решение о своем увольнении спокойно; в какой-то степени я думал, что он сам хотел, чтобы это произошло. Он устал от Мегадэт или, по меньшей мере, устал от работы, которая была необходима для сохранения его места в группе. Но я ошибался.

“Этому не бывать, парни” - сказал он. “Это моя группа, и я буду бороться за нее”.

Я на мгновение задумался, прежде чем говорить. “Ник, тебе еще давно следовало бороться за это”.

Под этим я имел в виду, что Ник должен был задуматься о том, чего он на самом деле хочет. Он должен был остановить это порно “Джек в коробочке”[43]. Ему следовало отказаться от сайд-проектов после того, как мы попросили его сузить свой фокус и начать относиться к работе более серьезно. Бог знает, о чем думал Ник, когда сказал, что откроет свое Интернет-дело под названием NiXXXpix, представляющее именно то содержание, о котором вы подумали. Глобальная Сеть в то время по-прежнему была Диким Западом, и я уверен, что Нику померещились долларовые знаки в этой авантюре. Я не против зарабатывания денег. Я даже не обязательно против музыкантов, снимаюших стриптизерш и порно-звезд в дороге[44]. Но я точно знаю одно: я не хочу, чтобы меня ассоциировали с порно. Отбросьте на секунду мораль и посмотрите на это с деловой и профессиональной точки зрения. Порно – это конечный тупик для музыканта. Публика более терпима к наркоманам и преступникам, чем к тем, кто вовлечен в секс-индустрию. С точки зрения карьеры, вы уже никогда от этого не избавитесь. Когда вы идете по этой дорожке, в мейнстрим вам дорога уже закрыта. Конец истории. Ну, может быть, если вы барабанщик и люди не знают вас настолько хорошо, тогда у вас есть шанс избавиться от этого. Мегадэт были моей группой, и видеть, как мой барабанщик продает контент для типичных онанистов, было не тем, что я считал хорошим бизнесом. По крайней мере лично для себя.

Всякий раз, когда я пытался рассмотреть этот вопрос (и другие) с Ником, он отвечал с гневом и ненадежностью. Ему следовало перестать в то время сраться со мной - беспрерывные огрызания и угрозы, хитрожопые предложения пойти в додзе и устроить спарринг[45]. Он должен был вырасти из этого детского поведения и понять, после неоднократных предупреждений, что у него была одна из лучших работ, о получении которой барабанщики могут лишь мечтать.

Гармония это адская вещь в группе – и в целом Джимми привнес некую долю волнения и профессионализма в ударную установку. К сожалению, как только мы залатали эту брешь, все начали ощущать некоторое отдаление от Марти Фридмана. Вклад Марти в Мегадэт ослаб, прежде всего из-за нежелания играть ту музыку, благодаря которой Мегадэт стали известны, музыку, которую хотели слышать наши фанаты. Короче говоря, полагаю, что у Марти начался творческий кризис.

Как и Крис Поленд, я не думаю, что Марти когда-либо видел себя в роли трэш-метал гитариста. Он был хорош в этом – черт возьми, да Марти мог играть все, что угодно, но не могу сказать, что эта музыка когда-либо трогала его сердце или вдохновляла его. Практически с того момента, как он пришел в Мегадэт, Марти был неудовлетворен тем, чтобы просто играть на гитаре в этой группе. В какой-то степени я терпел его внешние интересы, потому что он был таким талантливым, но это было вечное перетягивание каната – я пытался обуздать его, а Марти постоянно сопротивлялся, исследуя новые возможности. Он выпустил сольную пластинку вскоре после присоединения к Мегадэт, потому что его по-прежнему связывали контрактные обязательства перед другим лейблом.

 

 

В студии в Аризоне со своей гитарой Jackson King V модели “Anarchy”.
Фотография сделана Россом Халфином

 

“Когда твой контракт закончится, пожалуйста, больше этим не занимайся, хорошо?” – сказал я. “Важно, чтобы мы выглядели группой”.

Поначалу Марти согласился на эту исключительность, но затем все равно выпустил сольную пластинку. А затем еще одну. Кроме того, он постоянно вел уроки гитарного мастерства. Он получал тысячи долларов за то, что показывал людям, как исполнять песни Мегадэт – музыку, которую написал я! Если бы я был жадным, я бы потребовал часть этого дохода, но я никогда этого не делал. Я позволил этому оставаться как есть, хотя внутри это закусывало меня. Было нечто странное и сбивающее с толку в том, что мы не могли найти связь на духовном уровне, и к тому же этот парень работал и получал прибыль от моей музыки. Это было совсем не круто.

Хотя, если уж на то пошло, я полагаю, что недовольство Марти в Мегадэт и его возможный уход можно связать прежде всего с тем, что он потерял интерес к этой музыке. Можно прикидываться некоторое время, особенно если ты настолько профессиональный музыкант, как Марти. Можно стоять на сцене и выполнять движения на автомате, придумывая блестящие соляки и играя роль хэви-метал бога. Деньги хороши, девчонки хороши, наркотики хороши. Как и все мы, Марти наслаждался плодами своего труда.

Быть участником группы, жить дорожной жизнью, ведя этот упаднический образ жизни – все это может творить странные вещи с людьми. Парой лет ранее, когда мы записывали “Countdown To Extinction”, как-то один участник группы принес видеозапись в студию. Она попала к нему через кого-то из парней одной крупной группы.

“Вам нужно это увидеть” – сказал он с озорством. Затем он поставил видео и стал следить за нашей реакцией.

Я был весьма опытен; было не так много того, что я бы счел шокирующим. Но изображения, вспыхнувшие на экране, едва не заставили меня вырвать: какого-то чувака в черной кожанке и других аксессуарах раба избивала жирна голая тетка, вооруженная кнутами и нечто похожим на гигантские вязальные спицы.

“Срань Господня!” – закричал я, когда он воткнула одну из игл в соски парня, а еще одну в пенис!

Но это было еще не самое худшее. Ближе к концу, пока парень сидел избитый и окровавленный, тетка сходила по-большому, насрав прямо на пол, затем схватила парня за затылок и заставила его начать есть. И он начал! В этот момент мне захотелось покинуть комнату. Марти тоже был ошеломлен. Само собой, все это вещи одного порядка: образ жизни, наркотики, секс, обесценивание человеческой жизни и последующее унижение собственного достоинства. Через некоторое время ты просто немеешь от всего этого. Ничто не кажется тебе слишком возмутительным; ничто особо не кажется ненормальным. Все это просто…скучно.

Думаю, что Марти достиг этой точки к тому времени, как мы записали ‘Risk’. Он начал сочинять медленные, более мелодичные песни, поощрая дальнейший прогресс к поп-ориентированному подходу, представленному на ‘Cryptic Writings’. В то же время он принял индивидуальный подход к стилю, отражающему измененный подход к металу. Он подстригся, стал иначе одеваться. Вспоминая как все это было, довольно очевидно, что Марти достиг своего конца в Мегадэт. Тем не менее, вместо того, чтобы уйти, он попытался подстроить группу к своим ощущениям. И с помощью Бада Прагера и Данна Хаффа, у него это почти получилось.

Не помогло делу и то, что Ларс Ульрих придал мне стимул в прессе, заявив, что я боюсь рисковать со своей музыкой. Он умно рассмотрел этот вопрос, сочетая комплименты вместе с критикой, но я почувствовал себя так, словно он бросил мне перчатку:

“Я уважаю Дейва как музыканта; я лишь хочу, чтобы он предпринимал больше рискованных вещей, подталкивал себя к этому”.

Вместо того, чтобы не обращать на это внимания, я позволил этим словам прожечь дыру в своей душе.

Я мог принять вызов при помощи релиза нашей следующей пластинки. И я мог назвать ее ‘Risk’, просто на случай, если кто-то не догнал смысл послания.

Не то чтобы я хотел, чтобы получилось так, как это получилось в итоге. Все это отчасти…произошло само собой. С моей стороны не было никаких намерений, но я признаю за собой некоторую небрежность.

Я знал, что что-то было не так во время записи этой пластинки. Бад как-то остановился у моего дома и предложил внести некоторые изменения.

“Знаешь, что я хочу сделать?” сказал Бад. “Я хочу записать пластинку, которая заставит парней из Металлика сказать: “Сукин сын! И почему мы сами об этом не подумали?””

Он нажал на нужные кнопки. Хотя я знал, что это нездоровый подход – возвращение к старым воспоминаниям, причинившим мне много боли, попытки свести счеты со своими бывшими коллегами по группе — и я согласился. Бад был полон решимости продолжать толкать Мегадэт в сторону от метала, в сторону поп-музыки. Последним шагом на этом пути стала песня, которая была не похожа ни на что, что мы записывали ранее.

“Может, кантри” – предложил Бад. “Или диско”.

“Ты что, твою мать, с ума сошел?!” Я не мог поверить в то, что услышал. Но он не шутил.

“Слушай, мы вошли в горячую десятку с ‘Cryptic Writings’. У нас есть парочка хитовых синглов”. Он сделал паузу, чтобы я это переварил как следует. “Я прав?”

“Да”.

“Хорошо. Ты доверяешь мне?”

“Да, Бад, я доверяю тебе”.

В конце концов, мы остановились на том, что было основано на синти-поп дискотечном звуке. Песня называлась ‘Crush ‘Em’, и она была написана в качестве хоккейного гимна и для болельщиков хоккея. Я люблю хоккей, и я подумал, что будет клево написать что-то, что можно включать на играх, чтобы раскачать толпу – нечто такое, что даст всем нам отдохнуть от песни Гэри Глиттера, которую мы слышим на каждом спортивном событии в мире. Я писал эту песню не для поклонников Мегадэт и даже не для радио. Я писал ее для хоккея. И она попала на пластинку.

Тот день, когда мы записали демозапись ‘Crush ‘Em’, был одним из худших дней в моей профессиональной жизни. Не успели мы закончить, как я вышел из студии, последовал прямо в ванную комнату и меня вырвало. По правде говоря это была сухая рвота – я был настолько расстроен весь процесс записи, что не мог в то утро заставить себя что-нибудь съесть. Я знал, что совершил большую ошибку. Бад убедил всю группу, что нам был нужен еще один хит, и ‘Crush ‘Em’ и станет такой песней. Я мог прекратить все это. Но я этого не сделал. Я хотел сделать всех счастливыми. Я хотел быть хорошим солдатом. Если бы дела пошли плохо, по крайней мере, никто бы не сказал, что я был недоволен. Но было такое ощущение, что все не так. Я продолжал представлять себе, как Kiss записывают видео к ‘I Was Made For Lovin' You’ и думать, что для Мегадэт это было примерно похожим просчетом.

О, это плохо. Плохо, плохо, плохо.

Так и вышло. ‘Crush ‘Em’ была использована в качестве саундтрека к фильму «Универсальный Солдат: Возвращение» и стала основным гимном НХЛ, как я и надеялся. Тем не менее, я не особенно успокаивал себя этим. “Risk” был по праву отвергнут фанатами Мегадэт (которые почувствовали себя обманутыми), а критики устроили настоящий разнос (которым была предоставлена возможность на блюдечке с голубой каемочкой вдоволь постебаться над нами). И хотя в “Risk” были некоторые удачные элементы и тексты, которые я могу не стесняясь назвать своими, по большей части это был провал – музыкальный и коммерческий просчет.

Вслед за “Risk” я поклялся вернуть свою музыкальную целостность, которая в первую очередь состояла в том, чтобы взять бразды правления над Мегадэт. Это также подразумевало увольнение Бада Прагера, что было нелегко, так как мне нравился Бад и должен признаться, он сделал для Мегадэт именно то, ради чего и был нанят[46]. Это также подразумевало уход от Кэпитол Рекордс к новому лейблу - Сэнкчюэри, и требовалось убедить других участников группы, что настало время вернуться к нашим металическим корням.

К сожалению не все с этим согласились.

 

Глава 16: Подобный Богу

“Я ненавижу свою жизнь. Ненавижу работу. Ненавижу свою группу. Ненавижу

своих детей. Ненавижу тебя. Хочу повеситься прямо сейчас”.

 

 

Зацените гидравлику на тыльной стороне моей правой руки!

Фотография сделана Дэниэлом Гонзалесом Торисо

 

На свой сороковой день рождения где-то между Ванкувером и Фениксом во время восемнадцатичасовой автобусной поездки по тихоокеанскому побережью, я оказался на телефоне, разговаривая со своим старым другом и вечным соперником Ларсом Ульрихом. Время было у меня в руках, время для размышлений. Двумя днями ранее мы отменили выступление в Сиэтле, чтобы почтить память жертв трагедии 11 сентября. Вечером 12 сентября мы отыграли в Ванкувере перед чрезвычайно благодарной и воспитанной публикой. Вскоре после шоу, совершив путешествие по воздуху в Северную Америку до пункта конечной остановки, мы сели на автобус, чтобы совершить длинный путь домой. Пэм запланировала большое празднование в честь дня моего рождения, и я не хотел ее разочаровывать.

Но затем состоялся разговор с Ларсом и последующее приглашение встретиться с ним в Сан-Франциско. Идея, как я ее понимал, состояла в том, что Металлика участвовали в некотором сеансе групповой терапии, не такая уж плохая идея, и возможно была какая-то польза в том, чтобы коснуться причин моего увольнения спустя все эти годы. Ларс сказал мне, что там будет присутствовать консультант. Он не сообщил, что наша встреча будет заснята на пленку и использована в качестве сцены для документального фильма. Я не был осведомлен об этом, пока не приехал в Ритц-Карлтон.

Вы можете задать резонный вопрос, почему я подверг себя таким болезненным испытаниям, почему я позже отложу свое прибытие домой лишь для того, чтобы удовлетворить запрос от Ларса, с которым не был особенно близок. Ну, это трудно объяснить. Возможно, это было как-то связано со степенью незащищенности, последовавшей трагедии 11 сентября. Возможно это всего лишь чувство, что старые раны нужно залечить. Возможно – и мне больно это признать, я все еще питал некоторую надежду на реюнион, в котором я бы выступил на одной сцене с Металлика. Не могу сказать точно. Несмотря на это, я был готов к участию в этом процессе. Я полагал, что пережил достаточно консультаций, вызванных Металлика, что мог бы также пройти консультацию с самой Металлика.

Когда я прибыл в отель, Ларс познакомил меня с консультантом и сказал: “Эй, чувак, не против, что мы снимем это на пленку? Потому что это будет часть того фильма, над которым мы работаем”.

Я не глуп. Может быть, немного мазохист. Но не глуп. Я сразу понял, что попал в засаду. Тем не менее, я подумал, что может быть что-то ценное в том, чтобы принять участие в этом проекте. Моим единственным условием было то, что мне будет предоставлено право утверждать любые сцены, в которых я принимаю участие: если мне не нравится фильм или моя роль в нем, значит, продюсеры не буду использовать эти съемки о моей встрече с Ларсом.

Затем мы провели интервью, и оно было действительно откровенным и искренним. Я постарался быть абсолютно откровенным, в результате чего мы оба заплакали и поделились чувствами, которые никогда не выражали открыто. Я говорил больше, чем Ларс. Я сбросил с себя груз ответственности за все те вещи, которые хотел сказать: сожаление о том, как вел себя в месяцы перед своим увольнением (“Я…облажался”); гнев по поводу предательства; печаль об этом долгом путешествии домой. Я хотел, чтобы он понял, что даже спустя все эти годы, я по-прежнему чувствовал боль - ощутимую и неизбежную.

Интервью длилось около получаса. Мы с Ларсом попрощались и поехали домой. Прошло некоторое время, прежде чем я задумался об этом снова. Затем, когда я увидел эту съемку, вместе с образцами материалов, появлявшимися до и после сцены со мной – решил, что больше не хочу быть частью этого документального фильма, не только потому, что мне не нравится то, как была отредактирована сцена с моим участием. Безусловно, контекст имеет решающее значение, но то, что я увидел впоследствии, имело ложный и манипулятивный налет. Было утверждение Ларса, которое я должен был пересмотреть – что мое появление в документальном фильме на самом деле поможет моей карьере. Мне это казалось циничным и неверным. Я не хотел иметь ничего общего с этим фильмом.

В конце концов, несмотря на то, что я так никогда и не согласился с этим, мой разговор с Ларсом стал ключевой сценой в документальном фильме, получившим название «Подобный Монстру». Я никогда не видел полностью весь фильм, от начала до конца, и у меня нет никакого желания смотреть его сейчас. Я признаю, что с течением времени, в сочетании с позитивными отзывами от людей, которых я уважаю, у меня появится желание пересмотреть свое участие в этом документальном фильме в более выгодном свете.

К концу 2001-го Мегадэт стали больше чем когда-либо моей группой, хотя не сказал бы, что право на самоуправление было освобождающим или приятным. Это было время огромного потока и стресса, а не свободы. Марти Фридман, разочаровавшийся в хэви-метал, как и в образе жизни, так и в музыке – покинул группу в середине гастролей 2000-го года. Пришедший ему на замену Эл Питрелли был профессиональным музыкантом и достойным человеком, который, тем не менее, никогда особо не вписывался в состав. Эл быстро обнаружил, что предпочитает тихую анонимность и низкие ожидания от своих предыдущих выступлений с Trans-Siberian Orchestra, чем славу и давление, наступившие с выступлениями в составе Мегадэт. И Джимми ДеГрассо вскоре принес шаблонный багаж в виде девушки, которая думала, что знает, как управлять группой, и не стесняясь выражала свое мнение.

Это была не особенно коллегиальная атмосфера. После расставания с Кэпитол Рекордс в 2000-ом мы подписали контракт с новым лейблом – Сэнкчьюэри Рекордс. Почти каждое слово и каждая нота на “The World Needs A Hero” (выпущенном в 2001-ом) была написана мной, и этот факт удовлетворил лейбл, но никоим образом не улучшил дух товарищества между членами группы. Это был состав, которому было не суждено долго жить. И он не прожил.

Осенью 2001-го я был госпитализирован после обнаружения камня в почках. Во время прохождения лечения мне предписали обезболивающие. Для большинства людей это не такая большая проблема. Ты принимаешь несколько таблеток, чтобы пройти через кошмар выхода камня, а затем возвращаешься домой и продолжаешь жить. Для меня это было чрезвычайно проблематично. Введение опиатов было схоже с переводом стрелки; после нескольких лет трезвого образа жизни у меня случился рецидив.

Спуск был стремительным и унизительным. Я еженедельно посещал собрания АА, и именно во время одного из этих собраний, я познакомился с сущностью покупки обезболивающих через Интернет. Как я уже сказал, в то время у меня не было реальной физической потребности в болеутоляющих, лишь сильное желание вернуть кайф, который я испытывал во время госпитализации, который хотя и не быль таким мощным, как тот, что возникал в результате курения героина, определенно мог сделать меня весьма обдолбанным. Он приходил и уходил в течение пары месяцев в конце 2001-го. Я временно отбился от нашестия демонов, лишь для того, чтобы затем позволить им вновь вернуть над собой контроль. Группа страдала, мой брак страдал, моя семья страдала. Наконец, когда очередной год подошел к концу, я решил очиститься; я больше не мог так жить. Управлять Мегадэт было достаточно сложно, когда я был на ногах. А с колен я вообще не мог этого сделать. Хотя, на самом деле, у меня не было генерального плана. Я лишь знал, что снова и снова позволял себе стать наркоманом, и ненавидел себя за это. Я лишь хотел, чтобы ушла боль.

Вот как я оказался в Ханте, штат Техас, в лечебном центре под названием Ла Хасиенда, заснув в кресле и проснувшись со сжатым лучевым нервом, травмой настолько чертовски отвратительной, что я просто отказывался в это верить. Гораздо хуже, чем сама травма, был прогноз: я никогда не восстановлю полноценную ловкость и ощущения. Я никогда не буду играть на гитаре – по меньшей мере не так, как играл в прошлом. И когда доктор сказал мне эти слова – когда он посмотрел мне в глаза и сказал: “Не думаю, что вы сможете на это рассчитывать” – простая, разрушительная мысль промелькнула у меня в мозгу.

Я разрушен.

Какой бы была моя жизнь без музыки? Музыка была для меня всем. В творческом, духовном, эмоциональном и в буквальном смысле – музыка кормила меня. Она помогала мне жить.

Я бы хотел иметь возможность сказать, что принял эти новости с мужеством и надеждой, но какой смысл лгать? Реальность такова: моя жизнь превратилась в веревку, рвущуюся перед моим взором. Когда я сидел в кабинете хирурга-отропеда, больше всего я чувствовал страх. Я знал боль и печаль; знал одиночество и поражение. Чтобы пройти через все это я мог всегда рассчитывать на свою способность исполнять музыку. Я знал, что был очень хорошим гитаристом, и никто не мог этого отнять у меня.

До настоящего момента.

Я импульсивно уехал из Ла Хасиенда, планируя вернуться домой и накуриться так сильно, насколько это возможно. А затем я совершил ошибку. Я позволил наркотикам говорить вместо меня со своей женой. Было что-то, чего я раньше никогда не делал. Ох, конечно, я ходил под кайфом по дому, и временами я был весьма неприятен, но никогда не позволял наркотикам полностью взять контроль над своей личностью во время общения с человеком, которого люблю больше всего. Обезболивающие, в сочетании со страхом и неуверенностью, вызвали необычайно подлую речь.

“Моя рука мертва” – сказал я Пэм по телефону. “Я больше не могу играть”.

“Все будет хорошо” – сказала она в обычной поддерживающей манере. “Мы обратимся к лучшим врачам. У тебя будет лучшее обслуживание. Ты сможешь это сделать”.

Эти слова не помогали. Я не хотел, чтобы это помогало. Я лишь хотел найти, куда излить свою враждебность и жалость к себе.

“Ты не понимаешь. Ты не слушаешь меня. Моя рука мертва, моя жизнь закончена”.

Я посмотрел на нее – человека, меньше всего заслуживавшего мою желчь, а потом сорвался.

“Я ненавижу свою жизнь. Ненавижу работу. Ненавижу свою группу. Ненавижу своих детей. Ненавижу тебя. Хочу повеситься прямо сейчас”.

Реакцией Пэм была смесь паники и самосохранения. Материнские инстинкты в подобных этому случаях – дети гораздо важнее, чем обдолбанный муж. Она поговорила с близкими друзей из церкви, и они предложили ей обратиться к христианскому консультанту в Тусоне. Этот парень дал Пэм суровый совет, и следующее, что она сделала это получила судебный запрет и подала на юридический раздел имущества. Справедливости ради стоит сказать, что в свете этих действий я был не особенно очарован христианской общиной. На самом деле люди, к которым обратилась Пэм, были лживыми экстремистами, выставлявшими христиан в дурном свете. Даже консультант зашел настолько далеко, что предложил ей запретить мне встречаться со своими детьми без присутствия представителя церкви. Я ненавидел этого человека за то, что он дал Пэм такой ханжеский совет. И я был не особо рад тому, что моя жена прислушалась к нему.

У меня было всего несколько вариантов на данном этапе, наиболее очевидным из которых был выбор жизни или смерти. Я выбрал жизнь, хотя и не в той мере, в которой можно ожидать. Следующие четыре месяца я прожил в отеле. Большая часть каждого дня была посвящена физической терапии и реабилитации в Спайр Инститьют в Скоттсдейле, штат Аризона. Не было серебряной пули, не было артроскопических процедур, которые могли волшебным образом увеличить мой лучевой нерв и вдохнуть жизнь в мою вялую руку. Была лишь работа и медленный, мучительный, почти незаметный прогресс.

Были дни, когда я чувствовал себя как ребенок, начинающий ходить - настолько трудными оказались цели, которые я пытался достичь. Представьте, каково это провести несколько часов подряд с пинцетом между пальцев, пытаясь переместить несколько плотничьих гвоздей. Я сидел за столом и работал, в буквальном смысле, с прищепкой.