Главная | Обратная связь

Религиозные тексты по древнейшим видам верований

Лечебная магия

Я начал волноваться о семье, оставшейся в моей палатке, опасаясь, как бы сиу[1] на обратном пути не нагрянули к ней в гости. Когда я поделился своими опасениями с вождем, он сказал: «Иди, но не бойся, что сиу причинят зло твоей жене и детям. Я отпускаю тебя с тем, чтобы на обратном пути ты захватил свои священные связки, и покажу, что надо сделать с их содержимым».

Я выполнил указание вождя, и он велел мне выбросить все в огонь, за исключением охотничьих и военных амулетов.

«Вот так мы будем делать впредь, - сказал он. - Когда кто-нибудь заболеет, нужно взять миску из бересты и немного табаку; сам больной, если он в состоянии ходить, или его ближайший родич отправится с этим к проточной воде. Табак нужно принести в жертву реке, а миской следует провести вниз по течению реки и зачерпнутую воду принести домой и дать немного попить больному. Если недуг тяжелый, то миску надо погружать в воду так глубоко, чтобы дно ее дотронулось до ила на дне реки».

С этими словами он дал мне маленький деревянный обруч, который я должен был носить на голове как повязку. На одной его стороне была нацарапана змея, которой, по словам вождя, поручено охранять воду, а на другой - фигура мужчины, изображающая Великого духа. Обручем нельзя было пользоваться ежедневно, его полагалось носить только в тех случаях, когда шли за водой для заболевшего родича или друга. Я был очень недоволен уничтожением содержимого моих «священных связок», так как в них хранились корни и другие снадобья, полезное действие которых я испытал на себе при различных болезнях. Особенно рассердил меня запрет применять эти средства в будущем, так как я хорошо знал их целебные свойства.

Из кн.: Теннер Д. Тридцать лет среди индейцев. - М„ 1963. - С. 231.

 

Охотничья магия

Вскоре мы так измучились от голода, что решили прибегнуть к охотничьей магии. Нах-гич-е-гум-ме послал Оке-мах-ве-нин-не и мне, как лучшим охотникам группы, по маленькому кожаному мешочку со снадобьем, состоявшим из особых корней, растертых в порошок и смешанных с красной краской. Мы должны были покрыть этим снадобьем маленькие фигурки тех животных, которых хотели убить. Приемы, которыми пользуются индейцы в данном случае, ничем не отличаются от тех, к каким они прибегают, когда хотят наслать болезнь или какое-нибудь другое несчастье на врага. Для этого делают фигурку или рисуют изображение того мужчины, женщины или животного, на котором хотят испробовать магические чары. Если их хотят убить, пронзают острым предметом то место, где находится сердце, или смазывают его магическим снадобьем. Рисунок или фигурку животного, употребляемые в этих целях, называют муцци-не-нин, этим же словом обозначают грубо нацарапанное на березовой коре изображение или искусно вырезанную из дерева фигурку мужчины или женщины.

Из кн.: Теннер Д. Тридцать лет среди индейцев. — М., 1963. — С. 215.

 

Система табу

Между религиями всех полинезийских племен усматривается заметное сходство, можно даже сказать, полное подобие, и в каждой из них существует загадочное табу, применяемое где шире, где уже. Система его так сложна и уму непостижима, что я знал нескольких людей, годами живших среди туземцев, изучивших их язык и нравы и все-таки не сумевших разобраться в этом своеобразном и загадочном обычае... Влияние табу поистине всепронизывающе, оно распространяется и на самые важные события, и на ничтожнейшие мелочи повседневности. Одним словом, вся жизнь дикаря построена на строгом и неотступном соблюдении предписаний табу, которое управляет любым его действием.

Первые дни меня буквально на каждом шагу одергивал окрик «табу!», предостерегая от бесчисленных нарушений этого мистического запрета, которые я по простоте душевной то и дело готов был совершить. Помню, на второй день после нашего прихода в долину я, не чая худа, протянул Тоби пачку табаку через голову сидевшего между нами человека. Тот вскочил словно ужаленный, а все присутствующие в дружном ужасе завопили «табу!». Я никогда больше не повторял этого невежливого поступка, предосудительного не только по закону табу, но и по правилам хорошего тона...

Нередко, гуляя по рощам, я замечал на каком-нибудь хлебном дереве или на кокосовой пальме особый венок из листьев, обхватывающий ствол. Это был знак табу. Само дерево, его плоды и даже тень, им отбрасываемая, объявлялись неприкосновенными. Точно так же трубка, пожалованная мне королем, оказалась в глазах туземцев священной, и ни один из них никогда не позволил бы себе из нее затянуться. На чашке ее был надет вроде веночек из цветной соломы, отчего она, кстати говоря, была похожа на голову турка в чалме, какими у нас часто украшают рукояти плеток.

Такое соломенное кольцо было однажды надето мне на запястье собственноручно королем Мехеви, который, закончив плетение, тут же объявил меня табу...

Хитрые, необъяснимые запреты - одно из примечательных черт обычая табу, перечислить их все было бы просто немыслимо. Черные кабаны, младенцы до определенного возраста, женщины в интересном положении, молодые люди во время татуировки их лиц, а также некоторые участки долины, пока идет дождь, равно ограждены запретительной силой табу... Я наблюдал его действие в долине Тиор, где, как рассказывалось выше, мне пришлось однажды побывать. Вместе с нами отправился на берег и наш достопочтенный капитан. А он был неустрашимый охотник...

В бухте Тиор капитан высказал то же презрение к религии островитян, с каким прежде отвергал суеверия матросов. Наслышавшись о том, что в долине множество дичи - потомство нескольких кур и петухов, по недосмотру оставленных там когда-то английским кораблем, которое расплодилось под охраной строжайшего табу и почти все одичало, - он теперь вознамерился прорваться сквозь все запреты и перебить этих птиц до последнего цыпленка... До самого вечера между скал, обступающих долину, грохотали выстрелы, и многим красавицам птицам попортила роскошный пернатый наряд убийственная пуля-злодейка...

Разгоряченный своими трудами, наш капитан направился к ручью напиться; но дикари, следившие за ним с большого расстояния, разгадали его замысел и, бросившись к ручью, успели преградить ему дорогу и оттеснить его от воды, ибо его губы осквернили бы ее прикосновением...

Его счастье еще - и наше тоже, - что напоследок разъяренные тиорцы не почтили нас градом камней. Ведь всего несколькими неделями раньше таким же способом за такое же преступление были убиты капитан и трое из команды со шхуны «К...».

Я не могу сказать ничего определенного о том, где можно искать источники запретов табу. Ведь разница в общественном положении между аборигенами так незначительна, так мала власть вождей и старейшин, так неопределенна роль членов жреческого сословия, которых с виду даже и не отличить было от остальных, что я совершенно не представляю себе, кто мог налагать эти запреты. Сегодня табу лежит на чем-нибудь, завтра оно снимается, а в других случаях оно действует всегда. Бывает, что его ограничения касаются одного какого-то человека или одной семьи, но бывает, что и целого племени; а отдельные запреты распространяются не только среди разных племен в пределах одного острова, но даже в пределах целого архипелага. Примером этого последнего вида запретов может служить повсеместно на Маркизских островах распространенный закон, не позволяющий женщине находиться в челне.

Из кн.: Мелвилл Г. Тайпи - Одесса, 1984.- С. 198-201.

Е.Л. Яковлева

ВЕЧНОСТЬ МИФА КАК СИМВОЛИЧЕСКОЙ ФОРМЫ КУЛЬТУРЫ //Обсерватория культуры. – 2011. - № 3. – С. 128-133.

Миф – феномен вечный и загадочный. Его интерес на­правлен ко всему таинственному и сокрытому, неподвластному для обычного человека. У мифов потаенный и неоднозначный язык, отражающий мудрость, искания, искушения, страхи и надежды неисчислимых поколений, тщетно пытавшихся ответить на вопрос о том, кто они, откуда все сущее произошло, каким образом осуществляется развитие и т.п. Таинственность мифа усугубляет то обстоятельство, что он содержит в себе символы и наделен игровой природой. Символичность и игра в мифе еще более запутывают ситуацию, не внося в нее никаких прояснений, и тем самым открывают новый виток направлений в исследовании мифа. Игра как уникальный феномен культуры и символ как специфическая категория культуры, несмотря на древность своего происхождения, до сих пор не поддаются всеохватывающей дефиниции, отталкивая от себя любые понятия.

Игра присутствует в жизни каждой культурной эпохи и каждого человека, начиная с детства. Люди на протяжении жизни периодически испытывают игровой восторг и азарт, присутствуют и играют в различные игры, но передать адекватно суть феномена игры, всю шкалу эмоций игрового состояния они не могут. Игра многообра´зна и многоо´бразна. Более того, сама игра мифологична: она создает особый, выдуманный мир, воспринимаемый играющими как реальный. Игроки верят в этот мир, считая его самым настоящим.

Сам миф есть «результат бессознатель­ной деятельности» и «продукт свободной игры вообра­жения», это наиболее раннее порождение «эстетической фантазии» [1, с. 121, 153]. Даже в самых древних мифах мы встречаем не простое отображение бытия, а творческое преобразование и изображение действительности. В силу этого человек разграничивает «Я» и «мир», отображая его в символах и воплощая в магических действиях.

Символику, также как миф и игру, можно обнаружить повсюду: весь культурный универсум без символов невозможно представить. Символ представляет собой воплощение чистой функции мысли, особое духовное выражение, осмысление чувственного опыта. Символ есть динамическое начало – принцип всего сущего. Символы – это высшие ценности человеческой интеллектуальной культуры. Символ есть результат творчества человека, он наделен множеством значений, требующих интерпретации в зависимости от контекста.

Начиная с Античности, было создано огромное количество концепций мифа, многие из которых делают акцент на символической доминанте мифа. В целом, идея символизма мифа давно укоренилась в научном познании. Предвосхищает ее появление аллегорическая концепция (Ферекид, Анаксакор, Зенон, софисты). В ней возникают аналогии и персонификации природных сил, что выражает стремление человека интерпретировать непостижимое в природе по аналогии с самим собой. Аллегория скрывает смысл событий, разводит смысл и образ, что придает мифу абстрактный характер. Впоследствии однозначная определенность развивается в многозначную, превращая аллегорию в символ. Символические концепции (романтики, Ф. Шеллинг, Н.И. Костомаров) подчеркивают, что символизация есть универсальная черта деятельности сознания, связанная с постоянным рождением символов. Через мир символов, как элементов объективации сознания, человек конструирует свою картину мира, свое бытие. Благодаря символизации внешний хаос бытия превращается в единый, упорядоченный, системно-организованный космос. Сознание, творя символы, постоянно активно работает над их истолкованием и интерпретацией. Символы, выражая многое в едином, постоянно создаются, умножаются и усваиваются в человеческом опыте. Благодаря этому человек добивается «бессмертия» символа и мифа, получая индивидуальную свободу в трактовке их смысла.

Одну из оригинальных символических концепций, не потерявшей своей актуальности в современности, предложил Эрнст Кассирер. У него миф представляет собой равноправного члена системы выразительных форм, наряду с языком, искусством и наукой. При этом миф как символическая форма духовной культуры первичен, а из него рождаются искусство и познание, нравственность и право, язык и техника [1].

Э. Кассирер справедливо указывает на такую фундаментальную черту мифа как символизм. Мифологические символы представляют собой интеллектуальные понятия, отражающие единство явлений реального и фантазийного мира, которое они впервые создают. При этом символ одновременно связан с чувственным восприятием и свободен от него. В силу этого, как считает Э. Кассирер, символ выступает мощным средством познания, открывая пути в область незнаемого и неданного, высшего и иррационального, где реальность используется в качестве посредника, поэтому мифологические символы предназначены только посвященным. Это влечет за собой другую особенность символа: он имеет огромное количество смысловых значений, что дает ему возможность бесконечно подвергаться интерпретациям и существовать вечно. М. Элиаде считал, что мифологические символы открывают чудесную, необъяснимую сторону жиз­ни и одновременно дают представление о сакральном измерении человеческого существования [2]. Благодаря символу человек получает возможность приобщиться к вечному, обретая точку опоры в области быстротечного и относительного.

Идею о символизме мифа можно найти в трудах А.Ф. Лосева, Е. М. Мелетинского и других. Все эти авторы сходятся на том, что миф является олицетворенным символом. Так, А.Ф. Лосев утверждает, что миф есть символ, имеющий четверичную природу. Во-первых, миф есть символ в меру того, что он – существо (вещь, явление), обладающее самостоятельностью. Во-вторых, миф есть символ в меру того, что он – личность. Мифы одушевляют даже неживое, что способствует метаморфозам (превращениям) вещественного символа в интеллигентный, обладающий одухотворенностью. В-третьих, миф есть символ в силу того, что он – история, в которой нам представляется не просто личность, а ее эмпирическое становление. Личность существует в истории: она рождается, живет, борется, расцветает и умирает, т.е. личность – есть ее жизнь. В свою очередь, сама история воплощает становление личностного бытия, а миф есть история. «В-четвертых, мифический символ есть символ в меру своей чудесности» [3, с. 175]. В мифе чудесное проявляет себя в качестве вмешательства высшей силы (сил) и в нарушении законов природы. Чудесность может раскрываться благодаря диалектике мифологического сознания. Дело в том, что в истории личности обнаруживает себя противопоставление (антитеза) и объединение (синтез) двух сторон: нестановящейся, которая обладает чертами первозданного Абсолюта и великих сил, и становящейся, которая выявляет свою связь с ними. Таким образом, согласно А.Ф. Лосеву, миф представляет собой фактическую реальность, результат и вещь, жизненно и конкретно ощущаемую действительность, творимую и наполненную глубоким символическим смыслом.

Миф, символ, игра выступают как фантомы – они есть, и одновременно их нет; их можно созерцать, видеть, чувствовать, читать, принимать в них участие, но их смысл непостижим. Как только нам кажется, что мы «ухватились за перо Жар-птицы», она тут же исчезает. Мифологический опыт не передается словами и не вербализируется, он всегда соотнесен с личностными ощущени­ями, переживаниями, размышлениями. Помимо этого, миф, символ и игра обладают мощной творческой энергией. На протяжении всей истории человечества они не только вариабельно повторяются и возобновляются, но и постоянно стимулируют в человеке рождение их новых конструкций. Само творчество, с точки зрения психологии, представляет собой процесс, полный тайн. У каждого человека творческое начало проявляет себя по-разному: создание нового совершенно индивидуально, поэтому универсальных «рецептов творчества» нет. Возможно, именно наличие тайны, символов и игрового начала способствуют вечности мифов, которые, не потерявшись в исторических пластах, активно проявляют себя в современной культуре.

Вечность мифотворчества так же определя­ется и психологическими особенностями человека. На протяжении жизни (в большей или меньшей степени) человек проявляет тягу ко всему чудесно-магическому, веря в невозможное, в то, что не име­ет никаких доказательств и противоречит законам природы. Подобное можно объяс­нить, во-первых, ощущением человека своего бессилия перед природой и собой, верой в то, что мирозданием управляет некая сила, которая в зависимости от обстоятельств бывает либо милостивой, либо грозной. Во-вторых, многие явления не могут быть объяснены разумом и логикой, они иррациональны или абсурдны. В-третьих, для человека до сих пор непостижимым остается феномен смерти и ему хочется верить, что жизнь не кончается со смертью. Эти принципы мифологического мировоззрения и мифа сопровождают человечество на протяжении всей его истории и от них невозможно избавиться.

Человек постоянно продуцирует мифы: некоторые из них живут дольше, другие – более краткий промежуток времени. В каждой культурно-исторической эпохе можно обнаружить существование одного или нескольких значимых мифов, которые определяют собой мировоззренческие ориентиры и ценностные установки. Результаты анализа современности позволяют утверждать идею вечности мифотворчества и мифов. Сегодня все острее ощущается некий внутренний мифологизм нашей эпохи и всей современной культуры. Мы ощущаем себя творцами нового космического мифа о рождении и гибели Вселенной, мы вновь начинаем культивировать мифологический традиционализм, представление о высших, надчеловеческих силах бытия. Несмотря на прагматичность и рациональность современных людей, в их жизнедеятельности сильна иррациональная компонента. Заметим, что многие мифы создает наука (среди них, мифы дарвинизма, фрейдизма, теории относительности, «конца света» и другие). Научным сообществом, начиная с эпохи Нового времени, поддерживается миф о неуклонном прогрессе природы, общества, науки, интеллекта и личности, тем не менее, в современном мире мы можем обнаружить и совершенно обратный процесс, связанный с регрессом. Современные люди, не замечая того, помещают себя в мифологизи­рованный пространственно-временной континуум, ориентированный на архаическую модель мира и действуя в соответствии со сценари­ем мифа. Так, у каждого человека можно обнаружить проявление мифологической циклич­ности жизни, возвращение к «началу всех начал» посредством, например, празднования Нового года, дня рождения, новоселья и т.п. Возвраще­ние к «первому дню» представляет собой своеобразное «движение назад», к первоначалу и истоку, что рождает ощущение отдаления естественного конца жизни. Человек очень часто сакрализирует те или иные явления, вещи, придавая им особый смысл, связанный с принятыми им установками собственного или общественного мифа. Он поклоняется различным идолам в виде идей (справедливости, прогресса, био- или нанотехнологий), героев политической или массовой культуры. Помимо этого, в языке каждого человека присутствует типично мифологическое одушевление неодушевленного, сил природы («утро улыбается», «небо хмурится», «речка бежит» и т.д.). Из всего этого создается мифологизированная среда современности, которая органично существует наряду с другими культурными формами (наукой, политикой, экономикой, искусством, языком), активно стимулируя и подпитывая их.

Понять вечность мифотворчества, его законы, природу мифа и его символическое содержание возможно, опираясь на структурно-смысловое деление мифа, предложенное Э. Кассирером. Специфику мифа он предлагает анализировать в трех направлениях – миф как форма мысли, созерцания и жизни. В чем суть этого анализа?

Представляя миф как форму мысли, Кассирер подчеркивает, что мир мифа отличается от мира науки своей модальностью: в мифе нет различия между истинным и кажущемся, «основанием» и «обоснованным». Первобытный взгляд на жизнь синтетичен: в нем жизнь ощущается и воспринимается как непрерывное целое, не знающее четких различений. Поэтому характерной чертой мифа выступает закон метаморфоз, согласно которому любая вещь может превратиться в иную. В современности можно так же обнаружить подобное. Миф и мифотворчество проникают в различные сферы и формы культуры. Мифологический глянцевый мир рекламы, сериалов, журналов, шоу-бизнеса воспринимается как эталон, а сами герои современной культуры трактуются как небожители, боги. Человек начинает жить и строить свою жизнь по канонам мира иллюзий, который воспринимает как реальность. Закон метаморфоз, внедренный в современное массовое сознание, способствует вере людей в «реальные чудеса», поэтому «Золушка обязательно превратится в принцессу», брендовая одежда и автомобиль обеспечат престижное положение в обществе их обладателю, косметика подарит вечную молодость и красоту.

Древний человек как индивид ничего собой не представляет, поэтому считается, что он живет во многом и многое живет в нем. Заметим, в современном мире мы сталкиваемся с тем, что человек теряет свою индивидуальность, превращаясь из индивида в «дивида» и ощущая свою незавершенность. Он предпочитает быть не столько собой, сколько другим, бесконечно примеряя на себя различные маски, образы (в том числе, образы своих кумиров), тем самым изменяя «собственный» имидж. Но первобытный человек понимает разницу вещей: он чувствителен к мельчайшим нюансам, умеет наблюдать и различать, что все больше нехарактерно для современного ленивого внимания.

Мировоззренческий принцип первобытности включает в себя идею всеединства бытия, поэтому считается, что в мироздании человек не занимает привилегированного места. Это нашло отражение в тотемизме, утверждающем кровное родство всех форм жизни. Первобытный тотемизм, предполагая соединение физического и социального существования человека с тотемными предками, представляет универсальный принцип освоения мира, включающий в себя мировоззрение и миропонимание. Жизнь во всех ее проявлениях имеет «высшее религиозное значение», поэтому животное и растение, человек и животное находятся на одном уровне. Здесь личностное Я, любое его действие и воздействие на мир вещей определяются себя через призму тотемизма. Например, труп умершего кладут на деревянный помост и покрывают ветками дерева, принадлежащего его тотемному клану. Подобные принципы единства жизни и солидарности обнаруживают себя не только в пространстве, но и во времени. Они оказываются применимыми как к одновременным, так и последовательным явлениям. Так, считается, что все поколения людей представляют некую неразрывно-единую цепь, в которой души прежних (умерших) поколений сохранятся и переходят, перевоплощаясь, в новорожденных. Поэтому Э. Кассирер считает, что в мифическую эпоху временные границы становятся условными и прозрачными, в них свободно перетекают друг в друга прошедшее, настоящее и будущее. Заметим, в современной культуре потерявшуюся идею всеединства пытаются возродить (например, в рамках политических, культурных и экологических программ, различных религиозных практик и тренингов).

Идея всеединства бытия повлекла за собой появление мотива бессмертия. Смерть трактуется как неестественное явление, вызванное не законами жизни, а случайностью: это – результат действия колдовских, магических или враждебных сил, проявление индивидуальных или случайных причин. Смерть возникает как особое событие, связанное с человеческими проступками или как результат несчастного случая. Наиболее ярко проявляет себя желание жизни в культе предков. Например, в Китае считается, что умершие всегда покровительствуют своей семье. Вся политическая и социальная жизнь римлян носила отпечаток культа манов, обожествленных предков. У американских индейцев в мифах описана сила, противостоящая страху смерти: она была связана с верой в существование жизни после смерти и возможностью общаться с духами умерших.

Современность поддерживает идею отвержения смерти, что стало характерной чертой психологии человека. Каждый человек, сталкиваясь с фактом смерти, крайне редко переносит идею умирания на себя. Более того, современная медицина и индустрия красоты предлагают рецепты молодости, сеансы омоложения в виде косметологических или хирургических процедур. Несмотря на тот факт, что бессмертие так и не достигнуто, а сама древнейшая идея об этом есть миф, тем не менее, современный человек свято верит ему, безуспешно пытаясь внедрить в жизнь и думая, что только ему удастся заполучить рецепт с кодом вечной жизни и молодости.

Существенным моментом для мифологического мышления является отождествление имени и того, что оно называет. Имя в мифе не есть просто «функция изображения»: в слове и имени заключается сам предмет и его реальные силы. Больше всего это касается собственных имен, выражающих самое существенное и внутреннее человека: имя и личность взаимно проникают друг в друга. Например, в египетской религии не только мир создается божественным именем, но само первое божество появляется в силу собственного имени. Такие факты, как то, что в римском праве рабы не имели имени, становятся понятными с точки зрения мифического мышления. В Полинезии существовал обычай запрета на произнесение не только имени вождя или умершего, но и других слогов, из которых возникает оно. Дело в том, что имя в мифе – это реальная часть вещи, поэтому человек, завладев именем, одержит власть над обозначаемым предметом и будет им «реально» (в магической действенности) обладать. В современности все чаще каждый человек имеет несколько имен (одно – реальное, другое – церковное).

Для мифологического мышления характерно отождествление «образа» и «вещи». Так, в ритуале человек не просто изображает бога, а реально сам становится богом. Подобное можно обнаружить и в современности. Благодаря мифам о гламуре можно наблюдать отождествление рекламного безукоризненного тела с телом обычного человека, не лишенного изъянов. В результате происходит отчуждение тела субъекта, которое имеет физическую ограниченность в пространстве и времени, обнаруживающее «случайность» и «неподлинность» плотского существования. Как выражается Ж.- П. Сартр в трактате «Бытие и небытие», пережива­ние этой «неподлинности» становится источником экзистенциальной «тошноты» [4]. Современное массовое сознание, формируя образ совершенного и неуязвимого тела, тем самым пытается забыть о своих недостатках и смертности. Но подобный способ бесперспективен: нередко мифологический прообраз, навязываемый человеку массовой культурой, начинает жить вместо него и, вызывая дискомфорт, приводит к кризису личности. Во многом это связано с тем, что современный миф, как считает Р. Барт, деформирует окружающую реальность, отклоняясь от нее [5].

В мифах происходит смешение, до полной неразличимости, отношений причин и следствий. Например, ласточка, появляющаяся летом, приносит его и является его причиной. Помимо этого для мифа характерно нарушение временной последовательности: «раньше» и «позже» постоянно меняются местами. В связи с этим, мифические существа то стареют, то молодеют. Заметим, что этот же принцип смешения причин и следствий эксплуатируют современные реклама, сериалы, в сюжетах которых зачастую отсутствует логическая последовательность и хронология событий. Тем не менее, обыватель воспринимает подобное в порядке вещей, считая все развлекательным жанром, не требующем рефлексии.

В целом, в мифической форме мысли основным принципом выступает срощенность всех членов отношения, характеризующееся совпадение всего сущего и несущего в одно вещное бытие.

Вторым структурно-смысловым направлением мифа, по Кассиреру, является форма созерцания, в которой ключевыми параметрами выступают пространство и время. В них в качестве основы проявляет себя антитеза сакрального и профанного. Вследствие этого, любая точка пространства имеет определенный акцент и зависит от заполняющих ее вещей, не имея никакого отличного от них содержания. Например, древнекитайское деление Вселенной, предложенное в одном из источников по медицине, строго подчинялось следующей схеме [6, с. 249]:

восток весна ветер дерево кислое печень гнев

юг лето тепло огонь горькое сердце радость

середина влажность земля сладкое селезенка мысль

запад осень сухость металл острое легкие забота

север зима холод вода соленое почки страх

 

Из данной схемы видно, как элементы могут взаимодействовать между собой. Например, восток рождает весну и ветер, ветер – дерево и кислое (кислое – это вкус Востока, которому соответствует весна, благодаря которой растет дерево). В человеке это время рождает гнев, потому что эта страсть соответствует ветру. Гнев, ветер и кислое отрицательно влияют на печень. В подобном же духе можно расшифровать и другие комбинации.

Согласно классификации мироздания индейского племени Зуньи в Нью-Мексико, их деревня делилась на семь частей, соответствующих семи пространственным областям (север, запад, юг, восток, высший и низший миры и «середина»). Эти области отличаются друг от друга по своему бытию, разделению труда и профессий: северные кланы занимаются войной, западные – охотой, южные – сельским хозяйством и врачеванием, восточные – магией и религией. Когда племя осваивает новое пространство, ни у кого не возникает никаких сомнений по поводу того, каким образом клановые группы должны размещаться по сторонам света. Все это точно установлено мифологической картиной мира и носит законообязующий характер. В связи с этим вспомним Л. Леви-Брюля, который, исследуя мифический мир, писал, что личность и ее страна связаны между собой жизненными, сакрально-духовными нитями. Своя страна это одновременно символ и средство общения с невидимыми и могущественными мирами умерших предков и божественных сил, благодаря которым возможна жизнь людей и природы. В связи с этим, любое удаление туземца от тотемических центров буквально лишает его возможности жить [7: 40]. Заметим, что в современности также действует идея тотемической клановости, связанная с делением, например, по происхождению – от Рюриковичей, семья Толстых, Пушкиных; по титулу – род князей, дворян. Каждый клан возводит в ранг бога своего тотемного первопредка, поклоняясь ему и посвящая определенные обряды. Человек, принадлежащий определенному роду, семье, должен заниматься соответствующей его положению работой, жить в определенном районе города, быть членом закрытого клуба или союза, посещать определенные мероприятия. При этом пространственные координаты каждого подобного клана сакрализируются, не допуская туда посторонних.

Можно утверждать, в мифе пространственная связь восходит к изначальному тождеству сущности, основываясь на идентичности. Любое мифологически значимое содержание или событие строго разграничивается по принципу «сакральное – профанное». Подобное разграничение проявляет себя и в другой форме созерцания – во времени.

Миф восприимчив к протеканию времени и смене его фаз, которые представляют собой последовательность важных и ценных стадий. При этом любой момент (в суточном, годичном или эпохальном круге) наделен определенной сакральностью, что делает временной поток неоднородным. На уровне суток существуют так называемые «недобрые» часы, когда необходимо ограничивать себя в работе или словах (например, может сбыться любое произнесенное проклятие). Помимо этого мифическое сознание разделяет жизнь человека на определенные фазы, имеющие свой специфический смысл (рождение, становление и смерть, беременность и материнство, посвящение в члены племени и вступление в брак). В каждой фазе выявляется иное «Я» человека, а сама индивидуальная жизнь выглядит как постоянная смена рождений и смертей. Даже современный человек, подверженный влиянию мифологического мышления, внутри годичного цикла своей жизни выделяет наиболее значимые для него вехи (Новый год, день рождения, день новой работы, новоселье), наделяя их сакральным содержанием.

До современности сохранили себя мифологические представления, связанные с наступлением Нового года, обновлением мира и его возвращением к первоначальной «святости». Празднование Нового года отражает мифологические законы космогонии: родился Новый мир, чистый как в первый день творения. Благодаря этому, осуществляется желание челове­ка освободиться от груза прошлого, своих ошибок и проступков, начав жить с самого начала, «с чистого листа». Неслучайным является и то, что Новый год начинается ночью: мрак символизирует первозданный хаос, а новогодние огни – процесс творения и появления нового.

Интересно соотношение профанного и сакрального времени, отмеченное М. Элиаде. Он считал, что в мифе обнаруживает себя постоянная борьба профанного и сакрального времени, связанная с вечным стремлением человека вырваться из первого во второе. Смысл подобного состоит в желании обрести бес­смертие: только в сакральном временном измерении человеческая душа может обрести вечный статус, приобщившись к миру бессмертных богов [2]. Неслучайно люди проявляют любовь к различным праздникам, которые разграничивают их жизнь и носят сакрализированный характер.

В целом время, как справедливо замечает Э. Кассирер, воспринимается как образ самой жизни: все, что движется во времени, возникая и исчезая согласно определенному ритму, оно преобразует в жизнь.

В качестве третьей структурно-смысловой стороны мифа Э. Кассирер называет форму жизни. Дело в том, что миф не начинается с готовой картины объективного бытия и понятия личностного Я, формируя их в своем становлении с помощью образов богов, созданных с их помощью вещей, а также таких духовных порождений как язык, миф и искусство. У всего созданного человек заимствует объективные мерки, постигая себя и рефлексируя по поводу окружающего мира.

Одной из ступеней формирования личности выступает представление о душе: нередко она представляется как сама жизнь, как миниатюрное подобие человека, имманентное телу и привязанное к нему. В связи с этим, любая часть человека (в том числе, слюна, отрезанные волосы и ногти) выступают в качестве носителей жизни, воздействие на которые поражает или изменяет ее. Благодаря представлениям о душе и личностном Я формируется духовная основа мифа как формы жизни: это «мана» – рассредоточенная мистическая сила, готовая принять любую форму жизни. Все, обладающее бытием в превосходной степени, заключает в себе мана, которая приписывается одновременно и вещам, и людям. Например, любая победа клана обеспечивается силой его мана; хороший охотник обязан своим удачам мана.

Наиболее ярко мана проявляет себя в ритуале и жертвоприношении, выступающими формой жизни древнего человека. Смысл жертвы в ритуале заключается в том, что посредством нее устанавливается связь между сакральным и профанным мирами. Любое жертвоприношение строго регламентировано и включает в себя аскетические практики. Заметим, аскетизм имеет эгоцентрический подтекст: Я, испытывая себя посредством разного рода физических лишений, тем самым преследует цель усиления собственной мана, которая обеспечит ему физически-магическую власть и действенность в бытии.

В современной культуре аналогом понятия «мана» можно назвать «гламур», выступающий собирательным обозначением совершенного и роскошного стиля жизни. Т. Толстая в статье «Я планов наших люблю гламурье» отмечает: «Гламур – высшее, разреженное, лучистое, эфирное, запредельное состояние бытия» [8, с. 255]. Гламур пронизывает собой все бытие человека, проявляясь не только во внешнем виде, но и проникая в мысли и чувства, поэтому представители глянца называют его «состоянием души». Лицо, обладающее гламуром, проходит любой «face control»: двери перед ним, как по взмаху волшебной палочки, магически раскрываются. Все (предмет, вещь, одежда, аксессуар и т.д.), к чему прикасается гламурный персонаж, тут же наделяется превосходной степенью мана и становится актуальным, значимым, модным, брендовым.

В целом, мифы представляют собой уникальное творение человечества, обладающее колоссальным и неисчерпаемым духовным потенциалом. Миф вечен, а человеческое сознание непрерывно мифологизирует всю окружающую действительность. Миф помогает человеку преодолеть «тошноту» бытия, выступая в качестве основы его жизни. В мифах ярко выражена тенденция к познанию и объяснению окружающих явлений и вещей, они пытаются раскрыть и постичь тайну, сокрытую во Вселенной. Миф как форма мысли продуцирует символы и оперирует ими. Мифологический символ есть воплощение единства жизни, неразличимость истинного и кажущегося. Вследствие этого начинает работать принцип подобия, магической причинности, согласно которому человек – это микрокосмос, повторяющий устройство космоса. Миф заявляет о себе как форма созерцания, где пространство и время выступают как игра впечатлений, составляющих универсальный порядок в виде круговорота событий. В рамках мифа как формы созерцания взаимодействуют ключевые параметры мифического сакральное – профанное, выступающие основными принципами деления (времени, пространства). Миф проявляет себя на уровне формы жизни, где происходит преобразование мира субъективных аффектов в чувственно-объективное бытие через культовые действия, ритуал. В рамках формы жизни особой функцией наделяется душа, способная к метаморфозам самой себя и изменениям жизни вокруг в целом. Через собственное мифологическое творчество, через деятельность души человек начинает рефлексировать, открывать и познавать самого себя во всем многообразии, тем самым поднимаясь на более высокую ступень. Все три структурно-смысловых направления бытия мифа обнаруживают себя в современности, позволяя разобраться не только в мифах древности, но и в современном мифотворчестве.

 

Библиографический список:

1. Кассирер, Э. Философия символических форм / Э. Кассирер. – М. : СПб., 2002. – Т.2.

2. Элиаде, М. Очерки сравнительного религиоведения / М. Элиаде. – М., 1999.

3. Лосев, А.Ф. Диалектика мифа. – М., 1991. – С. 175.

4. Сартр Ж.-П. Бытие и небытие // Избранное / Ж.-П. Сартр. – М., 2003. С. 36 – 163.

5. Барт, Р. Мифологии / Р. Барт. – М., 1996.

6. Кассирер, Э. Понятийная форма в мифическом мышлении. Исследования библиотеки Варбурга // Избранное. Опыт о человеке / Э.Кассирер. – М.,1998. – С. 249.

7. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении / Л. Леви-Брюль. – М., 1937. – С.40.

8. Толстая, Т.Н. Я планов наших люблю гламурье // День: личное / Т. Н. Толстая. – М.: Подкова, 2001. – С. 254-269.