 |
|
ИЛЛЮСТРАЦИИ В ТЕКСТЕ 9 страница
М.Э. Хардинг
sel»*, которую, по крайней мере в легендах, он непременно спасал. Мы, с нашим более глубоким психологическим чутьем, понимаем эти поиски приключений как путешествие во внутренний мир в поисках собственной души, постоянно ожидающей появления героя.
Интерес всего общества сосредотачивался на подвигах представителей элитного рыцарского сословия. Они выстраивали свою жизнь, так сказать, ритуально, жили не только для самих себя, но и для группы в целом. Их отделяли от остальных для того, чтобы они смогли выполнить этот императив жизни. Личную месть заменили турниры и дуэли, которые проводились и выигрывались в присутствии всей общины. Рыцарю не разрешалось реагировать на зло немедленным возмездием: это считалось варварским и недостойным поведением. Он должен был ждать возможности назначить время официальной встречи со своим обидчиком. Но даже во время самой встречи противники не имели права бросаться в скандальную схватку, а должны были сдерживать себя и действовать согласно предписанным нормам, под руководством судей. Постепенно мастерство сражающихся стало приобретать большее значение, чем количество физических увечий, которые они могли нанести друг другу с помощью одной только грубой силы. Друзья бросали один другому вызов на турнире, чтобы узнать, кто из них лучший. Соблюдение правил стали называть «честной игрой». Смертельный бой теперь стал игрой!
Во времена рыцарства, когда турнир занимал такое важное место в образовании и воспитании мужчин, а также в укрощении их инстинкта самозащиты, подчинение правилам и соблюдение ритуала стало целью само по себе. Эта цель вклинилась между сражающимися и их непосредственным намерением убить друг друга. В результате примитивное влечение инстинкта было отклонено от его первоочередной цели и нашло, по крайней мере частично, удовлетворение в другой области. Этой модификации способствовали правила, регулирующие рыцарское противостояние. Во-первых, между нанесением оскорбления и возмездием протекало определенное время, в течение которого страсти угасали. Во-вторых, после того как акцент переместился на мастерство, несомненным преимуществом обладал более хладнокровный из противников. Когда первостепенную роль играет грубая сила, эмоция полезна, ибо она придает мощь удару; но дело оборачи-
*Букв, девица, снимающая стресс (фр.) — Прим. ред.
Источник психической энергии
вается совершенно иначе, если победа зависит от ловкости. Человек, держащий себя в руках и не выступающий беспомощным рабом собственной страсти, имеет преимущество над менее тренированным противником.
Когда схватка проводилась на открытом турнире, в игру вступала побочная цель. Часть внимания сражающегося переключалась с усилия нанести своему противнику повреждение на желание угодить зрителям, играя роль идеального воина во всех ее деталях. Таким образом, удовлетворение его гнева и желания отомстить осуществлялось на ином уровне. Оскорбленный или обесчещенный рыцарь в одинаковой мере ощущал себя восстановленным в своем положении как через одобрение общества, так и через пролитие крови противника. Позднее это общественное одобрение стало считаться достаточным удовлетворением, даже если побежденный противник получил лишь незначительное ранение или вообще остался невредимым, но терял свой авторитет.
Осуществившуюся таким образом трансформацию инстинкта самозащиты иллюстрируют легенды «Мабиногиона» и всего Ар-турова цикла. Вместо сражения исклточительно ради отмщения за физический или материальный ушерб, мужчина борется, дабы защитить собственную честь или восстановить свое доброе имя в глазах дамы, представляющей идеал женственности. Эти цели отражают более возвышенные аспекты устремлений эго. Или же отвага мужчины посвящалась более обезличенному образу, такому как: Гроб Господень или Чаша Грааля. — ради которых многие рыцари Средних Веков рисковали собственной жизнью. Ибо для них они являлись символами бесценного значения, превосходящими даже требования их личной безопасности и чести.
Мы не можем знать, насколько эта перемена оказалась действенна в мужчине средневековья на самом деле. Легенды о рыцарях Круглого Стола, несомненно, — либо идеализированные, либо полностью вымышленные описания. Однако, отражая смену идеала того времени, они служат веским свидетельством протекания реальной психологической трансформации. Отдельные люди, возможно, и не достигали героического уровня, приписываемого рыцарям короля Артура. Однако поколения людей, которые передавали из уст в уста или даже сочиняли подобные легенды, свидетельствуют о способности человека мысленно представить такую модификацию инстинкта и восхищаться ею. С тех пор само слово «рыцарь» обрело новое значение. Оно боль-
М.Э. Хардинг
ше не означает просто воина или солдата. Такие понятия, как «рыцарская доблесть» и «рыцарский поступок» — по сей день отражают преданность надличному мотиву.
Первый урок,который должен был усвоить претендент на рыцарское звание, — это преодоление самого себя. Идеал самообладания и обязанность преодоления животного инстинкта в собственном характере представлены также в ритуале испанского боя быков. Каким бы жестоким и отвратительным, по мнению большинства жителей Запала, этот пережиток варварского века ни был, тем не менее, он весьма поучителен, ибо демонстрирует, что символ, обладающий in potentia всеми факторами, необходимыми для укрощения примитивной энергии, все же может не вызвать никакого изменения в психологии ни участников ритуала, ни наблюдателей, так как остается просто обыкновенным зрелищем. Если бы все воспринималось как символическое действие, то, вероятно, драма арены для боя быков смогла бы инициировать внутреннее покорение животного инстинкта и перемену в бессознательном испанского народа.
Бык, крупнейшее, сильнейшее и опаснейшее из одомашненных или полуодомашненных животных, символизирует полудикие, лишь отчасти укрощенные инстинкты и страсти человека. Ритуал начинается с процессии, в которой бык, увешанный гирляндами цветов, занимает почетное место. В былые времена быка обожествляли, и здесь также воздается должное его неукротимой силе и необузданной энергии, которые признаются как сверхчеловеческие, даже божественные.
Когда бой начинается, быка атакуют сперва пешие противники, а затем всадники, но им не удается одолеть животное. Этим демонстрируется его превосходство над рядовым человеком, собирательным человеком; то есть, инстинкт признают более сильным, чем эго. Наконец появляется матадор, герой, один и пеший. Он служит олицетворением героического качества человека и его задача состоит в том, чтобы выступить против разъяренного быка и победить. Но это не обычное убийство, не забой опасного зверя. Это — ритуальное действие, и матадор должен исполнить ритуал во всех его деталях даже с риском для собственной жизни. Быка необходимо убить особым образом; всякий матадор, неаккуратно и неумело расправившийся со своим противником, будет освистан и выдворен с арены. Его задача заключается не в том, чтобы забить животное, а продемонстрировать особую пози-
Источник психической энергии
пию по отношению к нему: ибо бык — это носитель или символ надличностной ценности — сущности, являющейся одновременно слепой эмоцией и богом — и через его смерть человек освобождается от влияния собственных страстей.
Большинство людей, посещающих бои быков, совершенно не осознают происходящего перед их глазами, хотя само действие захватывает и волнует, заставляя полностью отключиться от реальности. Очевидно, оно затрагивает глубоко залегающий в бессознательном корень, насыщенный жизненной силой и энергией. В случае правильного понимания эта символическая драма, несомненно, имела бы глубокое психологическое влияние. Когда такая драма разыгрывается без понимания, она низводит до звероподобного состояния как актеров, так и зрителей, выступая просто дозволенным потаканием грубой и животной жажде крови.
Однако, если бы бой быков воспринимался как символическое отображение вековой потребности человека одолеть собственный животный инстинкт, то реальный поединок стал бы ритуальной драмой. В этом случае бой мог стать переживанием, помогающим человеку понять, что он должен контролировать свой слепой ком-пульсивный инстинкт и освободиться от его господства. Подобная трансформация соответствовала бы развитию ритуалов спасения во многих религиях. Обычно такие обряды имеют своей первоосновой древние жестокие жертвоприношения, аналогичные бою быков. Ибо матадор служит символом того, что лишь героическим усилием, даже героической позицией, человек может успокоить свои страстные влечения. Если он способен сохранять спокойствие и самообладание даже в порыве собственного гнева и при пробуждении звериных инстинктов, то, возможно, он окажется их достойным противником, невзирая на значительно большее количество энергии в их распоряжении, по сравнению с тем, что доступно его новообретенному эго-сознанию. Мастерство, самодисциплина и ритуал или религиозная позиция — вот факторы, которые склоняют чашу весов на его сторону.
Этот аспект ритуального сражения с животным обыгрывался и на древнем Крите, где плененных юношей, мужчин и девушек обучали «играть» с быками и в конце концов убивать для демонстрации власти дисциплины над слепым инстинктом, представляемым быком. Такое ритуальное жертвоприношение представлено на рис. 4. Изображение воспроизводится с золотой шаровидной печати, найденной в микенском захоронении возле Фисбы (город в Беотии).
М.Э. Хардинг
Рис. 4. Критское жертвоприношение быка
Когда в процессе психологического анализа индивид сталкивается с проблемой укрощения мощных инстинктов, вновь пробудившихся вследствие конфронтации с его тенью'', эта проблема может быть представлена в сновидениях как схватка с сильным диким зверем. Одной современной женщине, столкнувшейся с проблемой такого рода, приснилось нападение свирепого быка на первобытного человека. Завязалась отчаянная борьба, но в конце концов человек убил быка ударом под лопатку — так, как в давно минувшие времена ритуально убивали быков на Крите, (см. вкладную иллюстрацию П.)
Существует множество легенд и сказаний, как и реальных исторических событий, иллюстрирующих становление такой героической позиции. Очень поучительный пример — поединок между Давидом и Голиафом. Армии израильтян и филистимлян стояли лагерем друг против друга, и день за днем Голиаф, огромного роста и силы великан, выходил от филистимлян и бросал израильтянам вызов: выставить своего воина для схватки с ним один на один. Исход поединка решал все сражение, хотя, согласно обычаю того времени, битва должна была продолжаться до последнего, с тем чтобы победитель уничтожил поверженного врага и разорил его страну. Дети Израиля исполняли свой священный долг, к которому призывал голос Иеговы, воинственного Бога, воплощавшего бессознательные побуждения народа,
Источник психической энергии
лишь недавно с оружием в руках пробившего себе путь к земле обетованной. И вот пришел черед схватки с филистимлянами, занимавшими более выгодную позицию и превосходившими израильтян по силе. Голиаф, силач-филистимлянин, представлял опору на грубую силу. Давид, вызвавшийся добровольцем на поединок с ним от израильтян, заметно отличался от своего противника. Это был юноша — почти еще мальчик. Тем не менее, он одолел своего соперника благодаря мастерскому владению вовсе не боевым оружием, а своей пастушьей пращей, предназначенной отгонять диких зверей, угрожавших отаре по ночам. Эта победа означала, что сила уже больше не являлась наиважнейшим фактором в мире. Владыка сил небесных менял свой характер. Как сказал Давид: «Не мечом и копьем спасает Господь». Наступило время, когда воинствующие кочевые племена должны были осесть, а мастерство — сменить могущество.
В этой истории,будь она легендой или историческим фактом, Давид и Голиаф вступают в реальный бой, но их поединок предвещает изменение позиции, постепенно приведшее к замене настоящей схватки ритуальной. Таким образом, претерпели перемену сам характер и значение сражения. Борьба человека с врагом стала драмой, представляющей покорение животного инстинкта, возможно, даже духа страсти, — гнева или враждебности — олицетворяемого противником. В легендах Артурова цикла противник — будь то легендарный рыцарь, колдун или дракон — является для рыцаря Круглого Стола подлинным воплощением зла: уничтожить его значило избавить мир от чего-то ненавистного. На этой стадии психологического развития затаившееся в бессознательном зло проецировалось на «врага». Его ненавидели и искореняли, как если бы между ним и главным героем не было никакой связи, кроме ощущения, что предстоит бороться с этой угрозой и одолеть ее либо умереть в схватке. Однако на еще более поздней стадии к человеку пришло осознание того, что следует преодолеть именно собственный варварский дух, быть может и в лице внешнего противника.
На турнирах, где воплощением враждебной силы выступал не реальный злодей, а иногда и друг, избранный играть эту роль, осознание ритуального характера поединка находилось на самом пороге сознания. Лишь одного короткого шага вперед недоставало до признания того, что реальный враг — это не личность, а
М.Э. Хардинг
деструктивный инстинкт, психологическая сила, дух, но дух не в примитивном понимании как демон или призрак, а как психологический фактор безличного происхождения, во многом подобный воинственному духу или духу приключений. Однако, когда такая движущая сила поднимается из бессознательного и действует в индивиде компульсивно и автономно, кажется, будто он одержим демоном или духом в древнем смысле слова. Как говорит Павел: «Мы боремся не с плотью и кровью, а с силами тьмы вышестоящей».
Идея борьбы со злом часто представлена в виде настоящей войны — «воинов Христа» призывают «храбро сражаться» и т.д. — и это действительно сражение. Однако слишком часто такое столкновение не осознается как поединок в субъективной сфере, в собственной душе человека. Вместо этого индивид видит силы зла только извне: они проецируются и персонифицируются в другом как в смертельном враге.
В течение столетий этот психологический механизм проекции служил причиной многих жестокостей. Религиозные преследования — инквизиция, погромы и крестовые походы — творили люди, верившие в исключительность своей правоты. В результате их противникам доставалась лишь ее противоположность — заблуждение. Такая однобокая и фанатическая позиция всегда указывает на полное незнание собственного бессознательного. Фанатику кажется, что сам Господь требует атаковать и одолеть зло в другом человеке. Снова и снова проводились жестокие кампании борьбы со злом. Все это делалось по наущению Бога, — как считали их участники — Бога, который подобно Господу Сил из времен Ветхого Завета, не выносил никаких возражений. Это был один из множества воинствующих богов, которым поклонялись люди и от чьего имени они потворствовали своим варварским импульсам. Вавилонская Иштар также была богиней сил, как и Великая Мать, дарительница пропитания и олицетворение растительности. Марс был богом войны и одновременно — духом весны. И множество других божеств представляли отрицательные-положительные энергии, имеющие началом инстинктивные влечения человека.
Для осознания того факта, что бог на самом деле — всего лишь персонификация духовной силы, господствующей в бессознательном индивида, требовался инсайт, превосходящий психологические возможности человека древности. Ему казалось, что этот бог, существующий независимо от него, имел крайне деспо-
Источник психической энергии
тичный характер. Он не подозревал, что сердитый, ревнивый и ненадежный бог, даривший жизнь и достаток только для того, чтобы все отобрать, в действительности был проекцией собственных внутренних мощных и непредсказуемых сил.
Однако, даже характер богов может изменяться; то есть, залегающие глубоко в бессознательном человека инстинктивные влечения подвержены эволюционному психическому развитию или трансформации, которая отражается в изменении характера Бога. Я уже кратко упоминала о перемене в представлении израильтян о Иегове. Из кровожадного Бога сражений времен вторжения захватнических племен израильтян на Ханаанскую землю он превратился в намного более духовного Господа, Пастыря Израиля, Бога морали, для которого справедливость значила больше, чем отмщение. Аналогичная трансформация произошла в характере греческих богов. И наконец наступило время, когда человек стал понимать, что в действительности боги представляют его собственный внутренний закон.
В ранней античности Зевс был Громовержцем, мечущим молнии во всякого, кто оскорбил его: будь то животное или человек. Он представлял силу звериного инстинкта. Но пришло время, когда бог установил различие. Его закон для зверей остался прежним, ими должны были продолжать управлять инстинкты. Животные остались под властью Зевса Громовержца. Но человеку теперь следовало постичь иной закон. Для него конфликт должен был разрешаться не насилием, а правосудием. «Рыбы, звери и птицы небесные пожирают друг друга», пишет Гесиод, «но человеку Зевс дал правосудие. Рядом с восседающим на троне Зевсом, расположилась Фемида»7.
Отрицательный аспектвраждебности очевиден; ее положительные плоды распознать не так легко. Отвага, самопожертвование и другие добродетели, пробуждаемые войной, возрастают пропорционально угрожающей опасности. Опасность может пробудить в индивиде или нации такое глубокое осознание фундаментальных ценностей, что личное благополучие игнорируется, по крайней мере до тех пор, пока существует ее угроза.
Однако наряду с этим имеется другое потенциальное достоинство совершенно иного плана. Инстинкт самосохранения способен пробудить динамические силы, которые характеризуются интенсивностью, позволяющей переступить границы сознатель-
М.Э. Хардинг
ной психики. В начале текущего столетия мы едва поверили бы, что страсти и качества, от которых мы давно избавились, лишь дремлют под внешним спокойствием и позицией неограниченной свободы. Наша жизненная философия выражалась маленькими удовольствиями, небольшими удобствами и ограниченными амбициями и идеалами. Затем в быстрой последовательности разразились две мировые войны, развязанные людьми, которые презирали маленькие удовольствия и незначительные преимущества и распахнули дверь безграничному желанию и беспредельной жестокости. Время маленьких вещей минуло.
Немногим более двадцати лет тому назад8 на лекции перед небольшой группой людей Юнг заметил, что когда силы бессознательного дремлют, человек живет ограниченной жизнью, заполненной только мелочами. Но если у такого человека рождается великая идея, будь она добропорядочной или злонамеренной, она пробуждает энергии, относящиеся к безличному уровню, и для него начинается жизнь, несоизмеримая с прошлым существованием. Он становится инструментом, выразителем силы, превосходящей эго. Фактически человек превращается в борца за идею, и в такой роли он может изменить облик мира. Вот другая сторона войны, которая может быть положительной, но может нести с собой и величайшую из трагедий.
Вполне вероятно, что группа, собирательный человек, не может продвинуться дальше описанной Гесиодом стадии. Если нации смогут поставить рядом с восседающим на троне Зевсом Фемиду, то уже будет достигнуто очень многое. Чтобы произошла дальнейшая трансформация агрессивных инстинктов, мы должны обратиться к индивиду. Только в нем возможно достижение психологического понимания и развития. Я уже говорила о роли конфликта в освобождении индивида от господствующего влияния группы и от его собственной зависимости от поддержки группы, а также о том, что, оказавшись в одиночестве, без поддержки группового одобрения и морали, человек вновь вступает в конфликт при столкновении с какой-нибудь ситуацией, пробуждающей инстинктивный эмоциональный ответ. В такой момент индивид оказывается во власти невольных реакций, угрожающих отбросить его обратно к старому паттерну поведения. Для того чтобы избежать этой регрессии, требуется сделать еще один шаг, позволяющий понять собственную психику и адаптировать или модифицировать инстинкт.
Источник психической энергии
Эту проблему очень хорошо проясняет психологический ин-сайт, предоставляемый индусской религиозной мыслью. В «Бха-гавадгите» повествуется история о герое Арджуне, которому предстояло отомстить своему родственнику. Всей душой он бьш против неизбежного убийства представителя кровной родни, однако, по существующему закону, он был обязан вступить в поединок. В состоянии серьезного внутреннего конфликта и глубокой депрессии он Уединился, чтобы разобраться и попытаться более ясно взглянуть на создавшуюся ситуацию. Когда он сидел в своей колеснице, к нему под видом возничего подошел бог Кришна и растолковал значение поединка. Бог, объяснил ему, что поскольку он относится к касте воинов, то должен сражаться и выполнить долг воина. Так и только так он может исполнить свою карму или участь. Кришна пояснил, что преступный родственник, которого должен одолеть Арджуна, в действительности представляет его собственную тень, его внутренние силы агрессии и эгоизма. Сражаясь в реальном поединке, он будет участвовать также и в символической схватке, ибо сам он тоже бьш врагом. Одолев родственника, он освободится от кармы воина.
Таким образом круг замыкается. Вначале индивид проецирует неосознаваемое зло. Затем в гневе и негодовании он порывает с бессознательной идентификацией с группой, понимает, что боролся со своим собственным злом. Благодаря этому осознанию из глубин психики оказывается возможным высвободить еще немного безличной энергии инстинкта и индивид может сделать следующий шаг вперед в своем психологическом развитии.
1. В случае человека эта проблема была более критической в связи с продолжительным периодом младенчества и беспомощности его потомства.
2. Иер.. 50:14, 15.
3. Рим., 12:19-21.
4. Выражения rites d'entree и rites de sortie обозначают определенные ритуалы, предназначенные, соответственно, ввести индивида в необычное или табуированное состояние и вывести его из него по истечении нужного периода времени или выполнения требуемой функции. Таким образом индивид подготавливается для выполнения определенных обязанностей, которые в остальное время запрещены. Предполагается, что в него вселяется демон или дух, в особое царство которого он вступил и коим остается одержим до тех пор, пока его не «очистит» и не освободит rite de sortie. Примером табуированных состояний,
М.Э. Хардинг
требующих rites de sortie, служат военное положение для мужчин и период родов у женщин, тогда как rites dentree практикуются не только в связи с войной, но и перед выступлением на охоту и при других видах деятельности.
5. См. C.G. Jung, Tsvo Essays on Analytical Psychology (C.W. 7); M.E. Harding, The Way of All Women: E. Bertine, Relationships: in the Family, in Friendship, in Love.
6. См. ниже, примечание на с. 293-294.
7. Труды и дни, D, 276—281. См. пер. Evelyn-White, pp. 23—25.
8. Это было написано в 1947 г.
ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ
I. Сексуальность: Любовь и вожделение
Инстинкт самосохранения оберегает жизнь и обеспечивает благополучие индивида: благосостоянию расы аналогичным образом служит инстинкт сохранения расы. Однако этот инстинкт действует не в самой расе, как едином целом, а в составляющих ее индивидах. В то же самое время в связи с тем, что существование расы предшествует жизни текущего поколения и будет продолжаться еще долгое время после его смерти, как сущность раса представляет собой нечто большее суммы жизней ее живых составляющих. Вследствие этого импульс, обеспечивающий продолжение существования расы, будет функционировать независимо от своекорыстия индивида. Он может вредить его личным интересам и даже погубить его. Таким образом, иногда возможно противостояние двух мощных импульсов, оберегающих жизнь.
Такой конфликт очевиден в, условиях естественного состояния, когда инстинкты обладают полной властью. Всякий раз при пробуждении инстинкт сохранения рода, по-видимому, берет верх над инстинктом самосохранения отдельной особи. Например, замечено, что поврежденное или пораженное болезнью плодовое дерево может принести невиданный урожай. Когда его жизнь оказывается под угрозой, дерево дает больше плодов, чем прежде, невзирая на то, что растрачиваются жизненные энергии, необходимые для восстановления. В результате аналогичной реакции увеличивается число пчел в улье, когда пчелиной семье грозит нехватка пиши. Похоже на то, что природа делает последнюю отчаянную попытку продлить жизнь сообщества посредством одного только увеличения численности особей, не принимая во внимание, сколько их может погибнуть от голода. Пчелы
М.Э. Хардинг
сами придерживаются этой самоубийственной линии поведения, хотя в других случаях они безжалостно убивают большое количество собратьев, если благополучие улья требует такой жертвы. Похоже, что природа в большей степени беспокоится о сохранении рода и в меньшей — о благосостоянии отдельной особи.
Однако, когда в результате активного вмешательства индивидов, отличающихся самосознанием, изначальные условия модифицируются, естественный ход событий нарушается. Так, люди часто стремятся сохранить собственную жизнь даже в ущерб интересам коллективной жизни расы. Когда на сцене появляется эго-сознание и в результате психической трансформации инстинкты частично теряют свой компульсивный характер, порядок значимости инстинктивных сил меняется.
Природа отдает предпочтение расе; с точки зрения эго более важным является благополучие индивида. Эго говорит: «Что станет с существованием расы, если погибнут составляющие ее индивиды?» Или, как гласит негритянский духовный гимн: «Это я, это я, это я, о Господи». В борьбе двух инстинктов благодаря сознательному вмешательству чаши весов иногда могут склониться в сторону индивидуального выживания; однако способность человека изменять естественный порядок в свою пользу не так велика, как он думает. Ибо он подчиняется внутреннему закону инстинкта, а не навязанному извне правилу. И обычно верх одерживает древний естественный образ действия.
Женщина с серьезным заболеванием (к примеру, раковым) может перенести нормальную беременность. У нее может родиться здоровый и полноценный ребенок, хотя болезнь матери будет прогрессировать быстрее. В случае такой беременности ребенок формируется и развивается за счет жизни матери, невзирая на ее собственные желания в этом отношении. Здесь выбор остается за природой. С другой стороны, мать сознательно может предпочесть спасение ребенка, даже если это решение будет стоить собственной жизни. Или же женщина может намеренно забеременеть, даже если рассудок подсказывает, что это — безрассудство и возможно даже, роковое безрассудство.
Сила инстинктивного механизма, обеспечивающего продолжение существования расы даже ценой жизни индивида, в особенности проявляется в военное время. Заметное увеличение рождаемости, обычно наблюдаемое в такие периоды, указывает, что импульс к воспроизведению становится сильнее, когда су-
Источник психической энергии
шествование расы находится под угрозой, даже если с точки зрения индивида целесообразность рождения ребенка в такое время вызывает серьезные сомнения.
Инстинкт воспроизведения проявляется в двух аспектах: сексуальности и родительском долге. Инстинкт родительского долга будет обсуждаться в следующей главе, а здесь мы сосредоточимся на анализе инстинкта сексуальности.
Фундаментальное значение сексуальности в психологическом складе современных мужчин и женщин было выявлено благодаря исследованиям Фрейда и его последователей. Демонстрация того, что разнообразная творческая деятельность — культурная, художественная и научная — черпает свою энергию из инстинкта сексуальности, уже не так шокирует нас, как предшественников. Фрейд убедительно показал инстинктивные корни романтической и эротической любви. Юнгу осталось только продемонстрировать направление развития, характерное для этого фундаментального инстинкта1.
Тенденция к психической модификации биологических инстинктов, присущая человеку, дала начало множеству культурных достижений. С помощью редуктивного анализа их происхождение можно проследить до инстинктов, немного более дифференцированных, чем элементарные рефлексы: тем не менее, мы не можем заключить, что конечный культурный продукт — это не более чем результат смещения действия сексуальности. Ибо грубый импульс инициировал творческую работу, итогом которой стала культурная ценность, и в добавок к этому сам инстинкт трансформировался во благо общества.
Именно этот аспект процесса особенно интересовал Юнга. Его сильно впечатлял тот факт, что живому организму свойственна тенденция к развитию. Она не является ни чем-то навязываемым извне, ни изобретением сознания. Живые формы эволюционировали совершенно независимо от сознательной цели. Цель, если она вообще была, определялась источником, неизвестным организму, — то есть, мотивация была бессознательной. Более того, по-видимому, эта «цель» передавалась от поколения к поколению; ибо для большинства адаптации потребовались многие поколения развития. В своих исследованиях бессознательного плана человеческой психики Юнг наблюдал содержание, которое нельзя удовлетворительно объяснить, исходя из фрейдистской теории вытеснения; его значение становилось понятным только
5 - 7325
М.Э. Хардинг
при теологической интерпретации. Доказательства, подтверждающие эту точку зрения, нельзя назвать малочисленными или недоступными. С ними может ознакомиться всякий, кто способен понять происходящее на втором плане его собственной психики. В глубине бессознательного постоянно повторяются древние, давно установившиеся паттерны; в то же самое время природа непрестанно порождает новые формы, ставит новые эксперименты. Мы признаем, что так обстоит дело в биологической сфере; изучение бессознательного демонстрирует, что это справедливо и в отношении психологической сферы.