 |
|
Первый фактор.Вытесненние акцентированного представления о своей априорной социальной исключительности.
В структуре гомофобной инфантильности без труда обнаруживается вытесненный акцент на своей априорной социальной исключительности. Гомофоб не говорит о своей априорной социальной исключительности, она им предполагается - визави должен считать ее сам.
В женском обществе гомофобу легче делать акцент на своей априорной социальной исключительности, в обществе мужчин такое позиционирование ему совсем тяжело.
NB. Надо сказать, что структура вытеснения акцентированного представления о своей априорной социальной исключительности у агрессивного и сомневающегося гомофобов различны. И у того и у другого акцентированное представление о своей априорной социальной исключительности вытесняется посредством представления о своей мужской ничтожности. Но агрессивный гомофоб, в отличии от сомневающегося, вытесняет еще и представление о своей мужской ничтожности. Вытеснение происходит посредством нарочито агрессивного мужского образа. «Мужественность» агрессивного гомофоба всегда демонстративна, всегда напоказ; ее задача однозначто убедить окружающих в зашкаливающей маскулинности ее носителя. Именно поэтому «мужественность» агрессивного гомофона соткана из символов мужественности, принятых в его референтном социуме за таковые.
Структура вытеснения акцентированного представления о своей априорной социальной исключительности у агрессивного гомофоба надежнее нежели у сомневающегося, что отнюдь не способствует его психическому здоровью. Чем дальше от сознания находится вытесняемая психическая структура, тем менее она контролируема принципом реальности. В частности: сомневающийся гомофоб в общении предстает гораздо менее амбициозным, нежели агрессивный. Акцент на своей априорной социальной исключительности у сомневающегося гомофоба ближе к сознанию, а следовательно проявляется он более критично, нежели у агрессивного. Плюс к этому, данное представление, опять же благодаря близости к сознанию, у сомневающегося гомофоба легче подвержено критике. Амбициозность сомневающегося гомофоба не только более «умная», нежели у агрессивного, но она еще и более обучаемая, и более адаптивная.
О функциональном значении акцента на своей априорной социальной исключительности я подробно останавливался в работе «Закономерности формирования…». Значение данного представления для контроля над психическими процессами огромно, поэтому оно крайне устойчиво даже при полном отсутствии каких-либо вменяемых аргументов в его поддержку. Что уж говорить, если какие-то аргументы у человека все же находятся.
Акцент на своей априорной социальной исключительности поддерживается гомофобом с помощью нескольких представлений-аргументов. В качестве таковых выступают: представление о наличии у себя неординарных способностей к тому или иному виду деятельности, представление о наличии у себя некого эксклюзивного доступа к источнику эстететического и нравственного чувства, представлением о своей сексуальной и эстетической сверхценности, представление о своей избранности (неких эксклюзивных отношениях с конечной причиной мира). Можно сказать, что перечисленные представления-аргументы расширяются до представления о своей априорной социальной исключительности, имея последнее своим основанием.
Не все представления-аргументы сознательны. Сознательны лишь наиболее критичные из них. Например, гомофоб всегда с готовностью говорит о своих творческих достижениях даже, когда они не столь очевидны. Чем менее критично представление-аргумент, тем глубже в подсознании оно располагается. Но, даже из самого глубокого подсознания оно может пробиться в сознание, если появится соответствующий референтный социум. Так, например, представление о своей сексуальной сверхценности «залегает» в подсознании довольно глубоко; сам гомофоб никогда не говорит о своей сексуальной сверхценности, но если женщина или мужчина вне себя от счастья начнут охотится за ним как за неким ценным призом, то окажется, что данные восхищение и «охота» не покажутся ему такими уж абсурдными. Представление-аргумент о своей избранности самого глубокого «залегания», но опять же, если возникнет соответствующий референтный социум, то гомофоб легко может стать каким-нибудь «проводником» каких-нибудь «высших сил». Иногда представление-аргумент становится нужен в сознании до такой степени, что гомофоб сам начинает искать подходящий для его актуализации референтный социум.
В контексте этиологии проблемы гомосексуальных страхов важно акцентировать внимание на вытесненном представлении о своей сексуальной сверхценности. Проблема именно в том, что данное представление вытеснено из сознания: гомофоб никогда не говорит и не думает о своей сексуальной сверхценности, хотя именно данное представление является основой его социального позиционирования. Даже неглубокий анализ легко выявляет данный перекос. Так, например, проблема публичной презентации бизнес проектов получила возможность разрешения, когда анализант понял, что выходя на сцену для защиты своего проекта он неосознанно позиционирует себя не как умный, а как красивый.
Собственно сверхценной, собственная сексуальность становится в голове гомофоба именно благодаря тому, что данное представление вытеснено: раз вытеснено, значит - некритично. Гомофобу кажется, что его хотят все, что он ценный приз для любого, хотя объективно все как раз наоборот: сексуальность гомофоба крайне избирательна. В этом проблема критического переосмысления гомофобом своих тотальных сексуальных неудач. По его подсознательному сценарию их просто быть не может. Поэтому, когда очередная красивая девушка, а гомофоб выбирает только «статусных» девушек, не обращает на него никакого внимания, он совершенно теряет возможность к какому-либо рассуждению и погружается в свое привычное мужское ничтожество.
Именно потому, что представление о своей сексуальности вытеснено, оно может получить гомосексуальную фабулу. Если мужчина точно знает, что является сверхценным сексуальным объектом, но точно не знает для кого именно, место «ценителя» вполне может занять мужская фигура. Это тем более вероятно, учитывая, что гомофоб неосознанно ищет встречи с «идеальным» отцом, о котором мы поговорим ниже, и всячески отторгает материнский образ в качестве претендета на его бесценное тело, хотя именно под материнский запрос гомофоб неосознанно формирует свой сексуальный образ.
NB. Здесь целесообразно сказать несколько слов о возможности возникновения у гомофоба представления о своей сексуальной сверхценности. Можно предположить, что этой возможностью является отношение родителей к своему ребенку в первые два-три года его жизни. В эти годы даже родители с уплощенной эмоциональностью испытывают к своему ребенку приливы нежности и непреодолимые позывы «потискать» и расцеловать пяточки. Принимая во внимание шизоидный характер психики гомофоба, что означает очень раннее начало непрерывной памяти, возможность формирования им представления о сверхценности своего тела в этот период кажется более чем вероятной. А еcли учесть, что он может помнить еще и сопроводительный родительский текст, сопровождающий обычно все эти «тисканья» и «целования», становится совсем понятным почему гомофоб считает себя таким «аппетитненьким», таким «сладеньким», таким «так бы и съел ушко, а я попку». Нельзя сбрасывать со счетов и возможность того, что запомнившийся ребенку тактильный восторг от его тела исходил не от «холодных» родителей, а от родственников или вообще посторонних людей.
Глубина вытеснения (сила сопротивления) всегда прямо пропорциональна разрушительному потенциалу содержащемуся в вытесняемом переживании. В частности, представление-аргумент о своей «избранности» и представление-аргумент о своей сексуальной сверхценности вытесняются гомофобом особенно глубоко именно потому, что они обладают большим относительно других патогенных переживаний разрушительным потенциалом. Оба данных представления латентно содержат в себе отношения с матерью, которые, в свою очередь, расширяются в бессознательное инцестуальными фантазиями. Именно инцестуальные фантазии образуют ядро вытесняемого материала, представляя для психики наибольшую опасность. Можно сказать, что целью вытеснения из сознания и представления о своей «избранности», и представления о своей сексуальной сверхценности является удержание в бессознательном состоянии инцестуальных фантазий.
Оставшись без критического присмотра со стороны принипа реальности представление о своей “избранности”, в тандеме с вытесненым же представлением о сексуальной сверхценности, под действием закона энтропии начинает самопроизвольно мутировать в образ гея. В следствии данной мутации в сознании гомофоба появляются две навязчивости: навязчивая ассоциация с образом гея и навязчивое побуждение пережить гомосексуальный опыт. Данные навязчивости образуют ядро структуры, воспринимаемой гомофобом как потенциальный источник гомосексуального возбуждения. Рассмотрим данные навязчивости подробнее.
Навязчивая ассоциация с образом гея.У всех инфантильных психик, к которым относится, как психика гомофоба, так и психика гея - есть нечто общее. Подчиненные отцовской воле, все инфантильные невротики компенсируются через акцентуацию представления о собственной априорной социальной исключительности.
NB. Представление о своей априорной социальной исключительностиесть у каждого человека, но в нормальном случае оно уравновешивается онтологическим предчувствием тождества всех со всеми. В патологическом случае человек делает искусственный акцент на своей априорной социальной исключительности, пытаясь игнорировать, опять же – искусственно, онтологическое предчувствие тождества. Осознать свою априорную социальную исключительность в чистом виде невозможно, потому что невозможно избавиться от онтологического предчувствия тождества. Максимально на что здесь способен человек – это осознать свою априорную социальную исключительность как “избранность”, где под “избранностью” понимаются некие эксклюзивные отношения с конечной причиной мира. Онтологическое предчувствие тождества структурирует контекст “избранности”: “избранный” всегда послан людям с некой миссией. В зависимости от плотности принципа реальности миссианский контекст осознается более или менее критично.
В зависимости от сохранности чувства здравого смысла данное представление принимает более или менее критичные формы. Геи, у них с чувством реальности совсем плохо, культивируют данное представление о себе наименее критично – в форме бреда «избранности»: геи открыто позиционируют себя в качестве неких божественных существ, априорно отличных от окружающих "масс". У гомофобов с чувством реальности гораздо лучше, поэтому они не могут открыто провозгласить себя избранными. Только где-то в подсознании они лелеют эту сладкую, еще не оформившуюся в слова мысль. Гомофоб живет так, как будто он такой же как все, но в глубине подсознания, часто даже не очень глубоко, пригрелась мечта о "вечном празднике", который ему почему-то уготован.
Проблема, повторюсь - именно в том, что представление о собственной избранности блокировано гомофобом в подсознании. Все, что не может быть осознано, не может быть подвергнуто критике: человек не может проверить на истинность представление, которого как бы нет.
Будучи нескорректированной принципом реальности представление о своей избранности становится для гомофоба неосознанным идеалом; соответственно, неосознанными идеалами становятся и все те счастливцы, которые открыто живут жизнью “избранных”. Но вот засада, - все эти «счастливцы» почти сплошь геи; по крайней мере, сами геи прикладывают много усилий для того, чтобы окружающие воспринимали их именно как особенных людей, - людей из «вечного праздника». Как бы парадоксально это ни звучало, встреча с геем, по сути, является для гомофоба встречей со своим идеалом. Пока представление о собственной избранности не прошло через критику принципа реальности именно геи будут являться наиболее яркими представителями кагорты “избранных” из вечного “праздника жизни”. Конечно, гомосексуализм не входит в планы гомофоба, но в его планы входит избранность и “вечный праздник”; соответственно, встреча с человеком из этого “праздника” будет для него всегда долгожданным событием.
Образ, воплощаемый геем, неожиданно для гомофоба, оказывается идеальным объектом для проекции им своего собственного идеала. На образ гея неосознанный идеал гомофоба ложится совершенно беспрепятственно. Беспрепятственность здесь обусловлена именно неосознанностью идеала. Если бы гомофоб знал идеал самого себя получше, то эта проекция была бы более проблематичной, а соответственно и невольная идентификация с образом гея была бы, как минимум, неустойчивой.
Не понимая основы своего навязчивого внимания к гламурным геям, и пытаясь исключить даже возможность наличия в себя гомосексуальной предрасположенности, гомофоб начинает мучительное сканирование себя на гомосексуальные пристрастия.
Мучение здесь вещь обязательная; не просто оторвать себя от своего идеала, особенно если этот идеал неосознанный; трудно бороться с тем, чего как бы нет. Но, не ведая все эти тонкости строения собственной психики, гомофоб воспринимает сам факт наличия мучений в качестве доказательства своей гомосексуальной предрасположенности, что, конечно, не добавляет ему радости в жизни.
NB. По этой теме целесообразно посмотреть на страничке "Вопросы и ответы" вопрос «У меня есть проблема гомосексуальных страхов, так я ее сформулировал…».
Нельзя быть «Юпитером» и не примеряться к совершенному своеволию во всем, в том числе, и в сексуальной практике.Неосознанная «избранность» таит в себе еще одну серьезную «засаду» для гомофоба. Дело в том, что "избранность" - это не констатация факта, а процесс, в котором есть своя внутренняя логика. Данная логика может быть точно выражена формулой «Что позволено Юпитеру, то не положено быку». Человек, позиционирующий себя в качестве отличного от всех остальных людей по некому априорному признаку, вынужден навязчиво противопоставлять себя «быкам». Совпадение своих пристрастий и мнений с мнениями и пристрастиями «быков» непроизвольно девальвирует сверхценность "избранного", что конечно же, переживается им весьма болезненно. Если нет таланта, или он недостаточен для производства соответствующего продукта, то в качестве априорного критерия своей избранности человек всегда использует стремление к своеволию, под которым понимается принцип «избранным все позволено». Вот тут-то и «засада» для рефлексирующего гомофоба, - это «все позволено» оказывается значительно ограничено в выборе приоритетов: все позволенным оказывается только невозможное для «обычного» человека. "Избранный" навязчиво стремится делать то, что аномально для большинства людей. Если он может, а лучше – любит, делать неприемлемое и противоестественное для остальных, то значит он – “избранный”, значит он - Бог. Фильм Паоло Пазолини «Сало или 120 дней содома» прекрасная иллюстрация к данному тезису. Претензии на избранность всегда, в конечном итоге, выливаются в немыслимо извращенный секс, поедание говна и изощренные убийства детей.
К слову сказать, психоанализ тоже не избежал нарцисической логики. Помню, меня поразила характеристика, данная Фрейдом одному молодому человеку, проходившему у него курс психоанализа, он сказал примерно следующее: «Как истинный философ, он мог возбуждаться только от чьих-нибудь свежих экскрементов». Не понятно причем тут философия, но разъяснений к этому странному утверждению Фрейд не дал. С психоаналитиками надо быть осторожными.
Проблема, опять же, в том, что представление о своей “избранности” у гомофоба вытеснено, в противном случае у него возникли бы естественные вопросы к неестественным побуждениям, а так, побуждения есть, а вопросы задать не удается.
На фоне изысканного фасада гомосексуальной жизни, гомофоб кажется себе просто трусом, который не решается на гомосексуальный опыт, а геи, соответственно – “Юпитерами”, потому что делают что хотят, плюя на запреты и табу. Возможность пережить гомосексуальный опыт становится для гомофоба навязчивостью, потому что она начинает коррелировать у него с представлением о достоинстве собственной личности. «Если я не тварь дрожащая и право имею, почему я покрываюсь холодным потом от одного предположения, о возможности секса с тем обаятельным юношей?» - такой примерно текст навязчиво звучит в голове гомофоба.
Ему, конечно, невдомек, что дело тут совсем не в трусости или смелости, что холодным потом покрывается его принцип реальности, предчувствуя аномальный для себя опыт; но он всего этого не знает, и мучает себя примеряясь к возможности гомосексуального опыта.
Второй фактор. Вытесненные «сексуальные отношения» с матерью.
NB. Понятие “сексуальные отношения” в данном контексте используютя в кавычках потому, что фактически никаких сексуальных отношений между гомофобом и его матерью нет, есть только возможность таковых. Иногда, данная возможность обретает плоть и мальчик рассказывает о сексуальном предложении матери, равно как о своих инцестуальных фантазиях, как о неком длящемся событии. Но даже в этом случае речь все же идет только о возможности события: анализ показывает, что сексуальное предложение матери является таковым только в качестве интерпретации мальчиком поведения матери, а собственные инцестуальные фантазии не становятся побудительным мотивом к реальным действиям.
«Сексуальная» составляющая отношений с матерью – это общее место любой разновидности комплекса Эдипа; одновременно – это самое напряженное место любой разновидности комплекса Эдипа. Напряженность обусловлена неизбежно возникающей необходимостью вытеснения инцестуальных фантазий, которыми, опять же с неизбежностью, прирастают «сексуальные» отношения мальчика с матерью. Для гомофобной инфантильности это особенно актуально в связи с тем, что мать, в представлении гомофоба, видит в нем некий сверхценный для себя сексуальный объект.
Гомофоб представляет себя сверхценным для своей матери сексуальным объектом, на этом надо сделать особый акцент. Сразу бросается в глаза некритичность данного представления, с одной стороны, и его устойчивость к критике, с другой. Данное противоречие разрешается очень просто: все дело в его желательности. Для гомофоба, как впрочем и для любого другого инфантильного невротика, жизненно важно восстановить эмоциональное единство с матерью. Потребность в этом настолько высока, что ребенок становится совершенно неразборчив в средствах. Любая мысль, позволяющая ему отогнать страх быть брошенным матерью, идет в дело. Мысль о сверхценности своего тела для матери помогает ему решить эту задачу. Напомню: на момент зарождения мысль о сверхценности своего тела для матери не является такой уж абсурдной. В первые годы жизни родители, действительно, что называется “дышат” над своим ребенком. Абсурдной данная мысль становится только после того как в ней появляется сексуальное расширение.
Представление о сверхценности своего тела неизбежно преобразуется в представление о своей сексуальной сверхценности. Дело тут вот в чем. По мере взросления представление о сверхценности своего тела для матери становится все менее критичным, соответственно нарастает внутренняя угроза быть брошенным матерью. Представление о своей сексуальной сверхцености становится, если так можно выразиться “упаковкой” для представления о сверхценности своего тела, придающей данному представлению более критичный вид, что, в свою очередь, позволяет сохранить его “успокоительный” эффект.
Представление о сверхценности своей сексуальности, как я уже говорил выше, стабилизирует самую сложную психическую проблему гомофоба – овладение матерью. Гомофобу крайне важно быть не просто сексуальным, а именно сексуально сверхценным. Только в этом случае у матери не останется выбора, только сверхценность его сексуальности заставит мать хотеть только его.
Кроме того, существует еще один фактор, заставляющий гомофоба беспрестанно трудиться над критичностью представления о сверхценности своей сексуальности. Для гомофоба крайне важно, чтобы инициатором сексуальных отношений была именно женщина, только в этом случае он становится невиновным в глазах ревнивого отца, избегая тем самым страшной и мучительной смерти.
Целесообразно сказать несколько слов о том, как именно гомофоб делает исходно некритичное представление о своей сексуальной сверхценности устойчивым к критике. Схема стандартная. Любое бредовое представление, к которым безусловно относится и представление о сверхценности своей сексуальности, может пройти через критику принципа реальности только посредством одобрения Другим и только в виде своего символа, который Другой должен правильно считать.
Одно из предназначений Другого в психике человека состоит как раз в том, чтобы поддерживать некритичные, но крайне важные для него представления о себе. Прототипом Другого всегда является мать, точне – представление ребенка о своей матери. Подробно об этом я писал в другой работе. Акцент на том, что именно мать является прототипом Другого позволяет разрешить парадокс абсолютной устойчивость к критике абсолютно некритичного образа сексуально сверхценного существа. Любая критика представления гомофоба о своей сексуальной сверхценности будет разбиваться о восхищенный взгляд его матери, который, как ему кажется, говорит о его сексуальной сверхценности.
“Восхищенный взгляд матери” – это интерпретация гомофобом отношения матери к себе, в основе которой лежит предустановленный им вывод о своей сексуальной сверхценности. Как предустановленный вывод, сексуальная сверхценность будет считана гомофобом из любого, даже разочарованного взгляда матери. Мне не раз приходилось говорить своим анализантам примерно следующее: “Почему Вы так уверены, что мать жаждет добраться до вашего члена? Может быть она носится с вами, потому что ей по-матерински жалко Вас, а не потому, что Вы такой “сексуальный приз”. Вполне возможно, что ее материнское сердце разрывается при виде вашего худого и болезненного тела. А может быть ее мучает чувство вины или разочарования?”.
Характерно, что для поддержания представления о своей сексуальной сверхценности присутствие матери для гомофоба совершенно необязательно, достаточно того, что восторженная оценка его сексуальности была, а следовательно – потенциально возможна. С обретением данной возможности любой благожелательный, и даже не благожелательный, женский, и даже не женский, взгляд будет напоминать гомофобу о “восхищенном взгляде матери”, стабилизируя тем самым его абсурдное по сути, представление о своей сексуальной сверхценности.
Целесообразно напомнить еще об одном механизме стабилизации некритичного представления о себе. В работе “Закономерности…” я делал акцент на том, что любой невротический образ надет на “тело” акцентированного представления о своей априорной социальной исключительности. Это непременное условие существования любого невротического образа. Будучи на “теле” акцентированного представления о своей априорной социальной исключительности даже самый абсурдный невротический образ получает статус легитимного. По-житейски это очень понятный тезис: каких экстравагантностей не простишь настоящему аристократу или признанному гению. Дали, например, искренне считал, что все производимое им является для масс сверхценным продуктом; говорят, он даже дерьмо свое умудрялся продавать. Важно, конечно, не то, что продавал, а то, что покупали.
Представление о своей сексуальной сверхценности не является исключением из правила: как и любой другой невротический образ, он “надет” на акцентированное представление о своей априорной социальной исключительности. И как в любом другом случае, акцентированное представление о своей априорной социальной исключительности легитимизирует представление о сексуальной сверхценности. Хотя, объективно - это конечно и чушь, но на первый взгляд, не так уж абсурдно выглядит утверждение, что у избранного и фалос должен быть какой-то особенный.
Особым фактором, определяющим абсолютную устойчивость к критике абсолютно некритичного представления гомофоба о своей сексуальной сверхценности является то, что и легитимизация образа априорно исключительного социального существа и легитимизация акцентированного представления о своей сексуальной сверхценности идут из одного и того же источника: “восторженные глаза” матери выдают право на существование обоим бредовым представлениям, каждое из которых делает фалос гомофоба “божественным”.
Особенностью “сексуальных” отношений гомофоба с матерью является их очевидность для сына. Гомофобу легко увидеть соблазнение в отношении матери к себе. Его мать совершает если не все, то почти все ошибки, о которых я говорил в работе “Профилактика психических расстройств подросткового возраста (пособие для родителей)”. И хотя это именно ошибки, о реальном соблазнении, в подавляющем большинстве случаев, речь не идет, ребенку сложно отделаться от мысли, что мать хочет с ним секса.
В отношениях гомофоба с матерью мы наблюдаем взаимную индукцию двух бредовых представлений: мать неосознанно проецирует на сына образ своего идеального мужчины, сын, также неосознанно, проецирует на мать образ своей идеальной женщины. В результате взаимной индукции получается “сладкая парочка”, каждый участник которой вынужден бороться с возможностью возникновения инцестуального возбуждения. Гомосексуальные фантазии являются как раз средством этой борьбы, а гомосексуальный страхи ее следствием.
Как я уже не раз говорил, - гомосексуальность – есть экстремальная форма вытеснения возможности инцеста. Когда инцест становится наваждением ребенок непроизвольно(!) переключает свое либидо на гомосексуальный объект. Как наиболее удаленный в ассоциативном ряду от образа матери, гомосексуальный объект прекрасно справляется с функцией вытеснения инцестуальных фантазий. Во время психоанализа этот момент хорошо виден: как только анализант натыкается на сексуальное расширение в своих отношениях с матерью у него тут же возникают гомосексуальные страхи.
Проблема гомосексуальных страхов появляется главным образом потому, что “сексуальный” аспект отношений с матерью вытеснен гомофобом. В вытесненном состоянии сексуальные отношения с матерью кажутся гораздо более привлекательными нежели они могут быть на самом деле. Но самое главное не в этом. Вытеснение сексуального аспекта отношений с матерью лишает гомофоба возможности добраться до базовых проблем эдипова комплекса, образующих контекст данных отношений.
NB. Все перечисляемые в данном разделе факторы характерны и для гея с той только разницей, что у гея это уже не акценты, а психотические образования в острой стадии. Если, например, у «сомневающегося» гомофоба акцентированное представление о своей априорной социальной исключительности не может пробиться в сознание через принцип реальности иначе как в виде скромной претензии с множеством оговорок, сомнений и отступлений, то гей заявляет о своей избранности, как о неком совершенно очевидном факте не подлежащему никакому сомнению и обсуждению. Фактически, сознание гомофоба, особенно «сомневающегося», погружено в состояние собственной мужской ничтожности, тогда как гей наслаждается созерцанием собственной исключительности на фоне господствующего «быдла».
Раз уж возникла тема сходства психики гомофоба и гея необходимо сказать несколько слов и о принципиальном различии этих двух психических конституций. Принципиальных отличий, как минимум, два: Любовь к матери у гея вытеснена. Он дистанцируется от матери вполне сознательно и также сознательно не испытывает к матери никаких чувств помимо негативных. Гомофоб, напротив – крайне привязан к матери. Любовь к матери у гомофоба гипертрофирована, ее образ идеализирован. В отличии от гея, который акцентировано не мужчина в отношениях с матерью, гомофоб позиционирует себя как мужчина своей матери, ее надежа и опора. Вторым принципиальным отличием является отношение к гомосексуализму. Гомофоб готов на крайние меры, только бы не стать геем; а гей готов на крайние меры, только бы быть геем. Гомофоб не хочет быть геем и всячески борется с потенциальным источником гомосексуального возбуждения в себе. Гей, напротив – держится за свою гомосексуальность из последних сил.
Третий фактор.«Демонизация» образа родного отца.
Я уже неоднократно говорил, что гомосексуальность – это идеальное разрешение комплекса Эдипа. Если бы не онтологическая интуиция, подсказывающая человеку, что гомосексуализм – это путь в небытие и эстетическая фрустрация от созерцания этого небытия, - количество геев и лесбиянок было бы куда большим.
Можно говорить о следующей закономерности: чем сложнее комплекс Эдипа, чем сложнее молодому человеку вытеснить возможность появления инцестуальных побуждений, тем скорее в его психике появится потенциальный источник гомосексуального возбуждения. Образ гея решает все “эдиповы” проблемы, поэтому он неосознанно притягивает всех тех, кто эти проблемы испытывает. Чем больше испытывает, тем больше притягивает.
Одной из основных черт гомофобного инфантилизма является отсутствие идентифокации со своим родным отцом.
Третьим фактором, определяющим появление потенциального источника гомосексуального возбуждения является необходимость культивирования резко негативного образа отца, как возможности вытеснения инцестуального побуждения. Здесь прослеживается та же закономерность: чем ярче возможность появления инцестуального побуждения, тем сильнее потребность в страхе перед отцом, тем более негативным становится его образ в глазах сына, тем потенциально более привлекательным для него становится средство нивелирования подавляющей агрессии отца. Данное средство содержится в образе гея.
NB. Надо сделать акцент на том, что негативный образ отца далеко не всегда является сознательным. Часто до страха перед отцом добраться невозможно; в подавляющем большинстве случаев он либо бессознательный, либо находится глубоко в подсознании.
Страх перед отцом вытесняется с помощью идеализации его образа. Идеализированный образ отца является сыну безусловным авторитетом, которому он подчиняется не из страха, а как носителю истины. Как носителю истины сын сам делегирует отцу законодательную функцию в отношении собственных действий. Эта модель наиболее характерна для традиционных обществ. В таком обществе сын никогда не сталкивается с необходимостью вытеснения страха перед отцом, потому что даже возможность конфликта с носителем истины (традиций) - глупа, безобразна и аномальна; следовательно - априорно исключена самим принципом реальности.
Отличительной чертой человека с вытесненным страхом перед отцом является подавленное своеволие. Идеал его “Я” находится на месте “сверх-Я”.Чем дальше от сознания находится страх перед отцом, тем более органично человек чувствует себя в роли носителя неких «истинных ценностей», тем с большим энтузиазмом человек переносит свое регламентированное существование.
Третий фактор сам по себе имеет сложную структуру. В нем можно выделить потенциальный источник гомосексуального побуждения и, как минимум, два фактора способствующих актуализации данного потенциала. Первым фактором является – необходимость вытеснения инцестуальных побуждений. Вторым фактором является – переход гомофоба из “родительского аквариума” в среду “доминантного противостояния”.
Потенциальным источником гомосексуального побуждения является инфантильный образ “Послушного отцовской воле априорно исключительного ребенка”. В данной формуле инфантильного образа две части, и обе они работают на появление в психике ребенка потенциального источника гомосексуального возбуждения. “Априорно исключительный ребенок” с необходимостью расширяется в “избранного”. Понятие “избранного”, в свою очередь, легко становится источником гомосексуального побуждения, об этом я говорил выше. Обсуждаемый третий фактор связан с понятием “послушного отцовской воле”. Даже на уровне простой интуиции ума видно, что понятие “послушный” при определенных условиях может самопроизвольно стечь в понятие “пассивный” с гомосексуальным наполнением.
О формировании образа “Послушного…” я подробно говорил в работе “Закономерности…”. Здесь я напомню только, что данный образ несет на себе большую функциональную нагрузку. Помогая ребенку решить проблемы овладения матерью и неитрализации отцовской агрессии - он становится необходимым для него. Характер необходимости усиливается впоследствии, когда на этот же образ ложиться еще и функция вытеснения возможности образования инцестуальных фантазий. Акцент на необходимом характере отождествления с образом “Послушного…” в контексте обсуждаемой проблемы крайне важен: данную необходимость гомофоб принимает за предрасположенность к роли “послушного”, что в свою очередь прирастает страхом наличия в себе некой латентной гомосексуальности.
Достаточно долго, вплоть до момента возникновения необходимости вытеснения возможности появления в сознании инцестуальных побуждений, образ “Послушного…” является относительно комфортным для ребенка. Это связано не только с тем, что он решает его серьезные проблемы, о чем я говорил выше. Негативный образ отца, которому “подчиняется” ребенок во многом исскуственное образование. На самом деле, отец скорее позитивный персонаж в жизни ребенка, нежели отрицательный герой. Соответственно подчиняться такому “агрессору” совсем не унизительно. В образе “послушного” совершенно отчетливо прослеживается элемент игры или спектакля, который ставит ребенок.
Негативный образ отца возникает естественно: в какой-то момент отец осознается ребенком как противник в борьбе за мать. Но, поддерживается негативный образ отца ребенком искусственно. Очевидно, например, что агрессивный образ отца несет ребенку скрытые девиденты. В представлении сына отец злиться на него потому, что проиграл ему битву за мать. Между отцом и сыном мать выбрала сына, разглядев в нем априорную исключительность. Злость отца воспринимается сыном, как доказательство своей априорной социальной исключительности.
Предчувствуя контекст, сын внутренне улыбается, когда отец срывается на нем без видимой причины. Не смотря на страх перед разворачивающимся действом, сыну приятен спектакль под названием “Заколдованный принц и чудовище”. Он не только греет его самолюбие, но и снимает перманентную проблему потери матери, косвенным образом предопределяя ее будущий выбор. Отец злится от бессилия, предчувствуя свою потенциальную(!) неспособность повлиять на унизительный для себя выбор жены.
По-настоящему, ребенок воюет с отцом только в сознании и ближайшем подсознании, - там отец - страшный и коварный враг, готовый на всё. Но где-то далеко, на заднем плане, почти в бессознательном, живет у ребенка мысль, что вся эта война идет понарошку, и что, на самом деле, отец его любит, да и он тоже любит отца. Эта мысль придает ребенку уверенность в своих силах и способствует его желанию “воевать”. Доказательством этому служит странная, на первый взгляд, уверенность ребенка, что отец воюет с ним по известным правилам, которые не может нарушить, а если уж и уничтожит его, то только после обнаружения доказательств. Зачем ненавидящему отцу доказательства? Почему он не может уничтожить сына только из ненависти? Ответ очевиден: потому что на уровне глубокого подсознания ребенок уверен, что вся эта война идет понарошку и, на самом деле, отец никогда не причинит ему настоящего вреда.
NB. Приведу показательный пример. На одной сессии мой анализант, молодой человек с умеренно криминальными наклонностями, с некоторым вызовом утверждал, что в мошенничестве нет ничего зазорного, потому что мошенничество – это заработок “умных и талантливых”, символ их превосходства над “лохами”. На это я заметил, что его криминальный энтузиазм целиком жиздется на бессознательной уверенности в любви этих самых “лохов”. Он почему-то не предполагает, что “лохи”, а их очевидно абсолютное большинство населения, могут принять закон обязывающий физически уничтожать всех мошенников, как это уже было не раз в истории. На эту мою сентенцию молодой человек рефлекторно выпалил: “Но, это же не по правилам!” После этой сессии образ отца потерял для анализанта однозначно негативный характер и его память отдала несколько вытесненных событий, рисующих отца заботливым и любящим. В частности анализант вспомнил, как защищая мать разбил голову отца граненым стаканом. Причем удар был такой силы, что стакан разлетелся на куски и анализант сам сильно порезался. Очень характерно, что анализант не придает значение тому, что отец не бросился его убивать, а сам будучи раненым, повез его в больницу, где потом навещал и ни словом не попрекнул. Строго говоря, это я выспросил анализанта о деталях поведения отца, пытаясь восстановить событие в его максимальной полноте. В сознании анализанта данное событие ограничивалось его “справедливым гневом” и тем, что он сам сильно порезался. На этом примере можно видеть как именно формируется негативный образ. Из всего события человек оставляет только те детали, которые помогут ему протащить через принцип реальности нужный вывод. А детали опровергающие вывод игнорируются, им не придается значение.
Отсутствие отторжения гомофобом образа “Послушного…” тоже можно отчетливо наблюдать в анализе. Внутри психоаналитического процесса гомофоб стремится занять роль послушного исполнителя и прилагает немало усилий, чтобы удержаться на данной позиции. С большим трудом психоаналитику удается донести до него абсурдность происходящего. Причем, на всем протяжении анализа делать это приходится периодически: гомофоб при каждом удобном случае самопроизвольно скатывается в образ “послушного…”. И каждый раз психоаналитику приходится его от туда доставать, и каждый раз с большим трудом. Если бы ни угроза сумасшествия, гомофоб никогда бы не вылез из своего нагретого инфантильного домишки.
Мощный импульс развития негативная составляющая образа отца получает после появления у ребенка потребности в вытеснении инцестуальных побуждений. Страха перед отцом и ощущения собственной малости (недостаточности, незрелости, неготовности быть мужчиной) по отношению к нему, на каком-то этапе оказывается достаточным для исключения самой возможности соития с матерью, а вместе с ним и возможности встречи с инцестуальными побуждениями. Под эту потребность вытеснения ребенок неосознанно(!) подгоняет образ отца и характер своих отношений с ним: в его представлении отец становится еще более всемогущим, еще более деструктивным и еще более потенциально опасным. Такая “демонизация” образа отца выгодна сыну, и его психика реализует этот бессознательный запрос, превращая его в доказуемую субъективную реальность.
Пока в мире гомофоба есть “всесильный и злобный” отец, готовый покарать его за преступную связь с матерью, он чувствует себя в относительной безопасности: его психика выстраивается таким образом, что соитие с матерью становится невозможным. Если же “всесильный и злобный” отец исчезает, то мальчик оказывается один на один с вожделеющей матерью и возможность запретного соития появляется. Характерно, что анализант не спешит расставаться со своими страхами по отношению к отцу. Даже когда в процессе психоанализа возможные угрозы становятся доступными сознанию и выясняется, что отец давно уже не "всесильный", да и не был никогда таковым, анализант отчаянными интеллектуальными усилиями стремится сохранить возможность бояться.
NB. О том как именно негативный образ отца помогает ребенку вытеснять возможность встречи с инцестуальными побуждениями я подробно останавливался в работе «Закономерности…». Здесь я тезисно повторю основные моменты.
“Всесильный и злобный” отец – как Цербер у материнской кровати, контролирует все, что там происходит. Наличие "всесильного и злобного" отца помогает ребенку блокировать саму возможность соития с матерью, а, соответственно и успокоиться по поводу возможности такого соития. "Всесилие" и “злобность” отца становится своеобразным инструментом, помогающим ребенку регулировать "сексуальные" отношения с матерью. Бессознательный диалог сына с матерью звучит примерно так: "Посмотри, - говорит он матери, указывая на отца-цербера, - ты сама видишь, я не могу сейчас выступить против него и стать тебе полноценным мужем. Нужно подождать пока я выросту, и окрепну, а то он убьет нас обоих".
Кроме создания “технической” невозможности соития с матерью резко негативный образ отца помогает гомофобу утилизировать инцестуальное либидо, обильно вырабатывающееся у него с появлением возможности встречи с инцестуальными побуждениями. Утилизация происходит посредством страха. Страх “сжигает” инцестуальное либидо в любых количествах. Оставшись без энергии инцестуальные побуждения (фантазии) теряют свою разрушительную силу. Перед лицом гибели уже не до секса.
Помимо реакции на новый виток демонизации образа отца сама необходимость вытеснения усиливает навязчивость образа “Послушного…”. В новом контексте в образе “Послушного…” акцентируется инфантильная составляющая – “…априорно исключительный ребенок”. Априорная исключительность присутствует, но остается за кадром, а в кадре появляется “ребенок” во всей своей: мужской недоделанности, неуместности и неприспособленности к жизни. Трансформацию образа “Послушного…” ведет потребность вытеснения возможности встречи с инцестом. С этой целью понятие “ребенок” исподволь и незаконно подменяется конгруэнтным понятием “еще не мужчина” и фиксируется в таком положении.
Пока будующий гомофоб находится в образе “Еще не мужчины” возможность инцеста для него оказывается надежно заблокированной; поэтому он охотно идентифицируется с данным образом; благо, что в подростковом возрасте такая идентификация особенно не бросается в глаза. В образе “Еще не мужчины” есть внутренняя логика, определяемая потребностью вытеснения, - это “еще” молодой человек старается превратить в перманентный процесс преодоления некого априорного зазора между ним и мужчиной.
Внутри психоаналитической процедуры данный “зазор” хорошо виден. Видно, что анализант очень старается чувствовать и действовать как “настоящий мужчина”, но не знает как именно они чувствуют и действуют. В его переживаниях по поводу своей мужской несостоятельности легко читается обреченность и внутреннее смирение со своей исходной не-мужской сущностью. Единственное, чего хочет гомофоб – это избежать подозрений в латентной гомосексуальности.
NB. В идеале, конечно гомофоб хочет, чтобы девушка увидела в его мужской несостоятельности проявление потенциальной гениальности и обалдев от выпавшего на ее долю счастья бросилась удовлетворять его сексуальные потребности.
“Демонизация” образа отца при одновременном отказе от мужской составляющей собственного образа – вот потенциал, питающий гомосексуальные страхи. Как говорится “За что боролся, на то и напоролся!”. Хотел быть не-мужчиной – вот и получи в голову вопрос “Если я не мужчина, то кто же я? “ А выбор то не велик.
Еще один “штрих к портрету”. Чтобы представить себе процесс появления гомосексуальных страхов, что называется “в красках”, нужно исходить из того, что гомофоб, как впрочем и любой другой невротик, живет в своем сделанном представлении об окружающем мире, как в реальности. Это означает, что он действительно воспринимает отца как “чудовище”, готового уничтожить его в любой момент, соответствено, ему действительно очень страшно общаться с ним. Для иллюстрации данного тезиса я обычно использую следующую метафору: “В написании своего страшного мира невротик добивается такой правдоподобности, что реально гибнет в пасти нарисованного им тигра!” В данном случае, гомофоб настолько убедительно рисует себе всемогущество и злобность отца, что ему не остается ничего другого, как заранее признать свое неминуемое поражение в открытой битве с отцом. Враг искусственный, а поражение реальное, и последствия поражения тоже реальные.
Неминуемость поражения и гибели в “мужской” битве с отцом рождает в бессознательном “женский” алгоритм покорения отца. Под “женским алгоритмом” я понимаю подчинение отца безконфликтным способом, то есть посредством: очарования, обольщения, ублажения, развлечения и пр. В момент появления в сознании гомофоба “женского” алгоритма покорения отца сексуальное расширение в нем отсутствует. Обольстить, например, можно интеллектом или креативностью, или элитностью. Сексуальное расширение появляется впоследствии, после перехода из “родительского аквариума” в среду “доминантного противостояния”, когда гомофоб начинает задумываться над своей “не-мужской” сущностью.
NB. Это очень тонкий момент. Появление женского алгоритма взамен мужского связано с самой природой человека, которая есть конечная причина своих действий. Каждый человек с необходимостью является в своем мире (в своем представлении о мире) его хозяином. Это положение изменить невозможно, такова природа человека. В данном случае это означает, что какие бы инфантильные роли не играл гомофоб он будет чувствовать себя хозяином происходящего в мире с необходимостью, даже если для этого ему нужно будет сойти с ума. Делая невозможной реализацию “мужского” алгоритма контроля над оцом гомофоб с необходимостью должен будет задействовать другой алгоритм контроля. К слову сказать, “женский” алгоритм контроля не единственная альтернатива в этом случае. Одно из предназначений церкви состоит как раз в предоставлении человеку эффективного алгоритма контроля за происходящим в его мире даже при условии его тотальной подчиненности и социально-юридической ничтожности.
Демонизация образа отца работает на появление в сознании гомофоба потенциального источника гомосексуального возбуждения не только через «женский» алгоритм борьбы. Эта же позиция «неизбежно проигравшего в «мужском» противостоянии с отцом» актуализирует у будущего гомофоба акцентированное представление о своей априорной социальной исключительности. Одной из многочисленных функций данного акцента является как раз стабилизация переживания своей конечной причинности в условии тотального проигрыша. К моменту начала «демонизации» отца представление о своей априорной социальной исключительности уже давно и активно акцентировано молодым человеком. С началом «демонизации» происходит именно его актуализация: данное представление поднимается, если не в сознание, то, как минимум, на уровень самого ближайшего подсознания.
Возможно, что сила «демонизации» прямо пропорциональна силе акцента на своей априорной социальной исключительности: чем сильнее потенциальный гомофоб убежден в своей исключительности, тем более «демонический» образ своего отца он может себе позволить. О механизме влияния акцентированного представления о своей априорной социальной исключительности на появление в сознании потенциального источника гомосексуального возбуждения я говорил выше.
Отказ потенциального гомофоба от мужской составляющей своего образа определяется действием аж трех факторов: невозможностью «мужского» противостояния с отцом, блокированием сексуального предложения матери и желанием быть некой априорно исключительной социальной единицей. Такое давление делает отказ, если не предопределенным, то прогнозируемым.
Добровольный отказ от мужской составляющей собственного образа при одновременном появлении в подсознании «женского» алгоритма борьбы с отцом готовит почву для появления у потенциального гомофоба сомнений в своей сексуальной «нормальности». Потенциальный источник гомосексульного побуждения родится не из сомнений, а из невозможности их опровергнуть. Здесь потенциального гомофоба подстерегает настоящая опасность.
Важным моментом для понимания связи между негативным образом отца и потенциальным источником гомосексуального побуждения является необходимость данного образа и его искусственность.
Как я уже говорил выше, и образ “Послушного…”, и негативный образ отца - необходимы гомофобу, поэтому он искусственно культивирует данные конструкты. Можно сказать, что спектакль под названием “Заколдованный принц и чудовище”, с гомофобом в главной роли, должен длиться перманентно, и при любых условиях. Роль “послушного” безусловно обременяет гомофоба, но вне данной роли он рискует получить гораздо более серьезную проблему. Роль “послушного” для гомофоба – как доспехи для рыцаря во время битвы: они, конечно и натирают и тяжелы, и опорожняться приходится под себя, но без них – смерть. Как я уже говорил выше, пока роль “чудовища” в спектакле “Заколдованный принц и чудовище” играет отец, роль “Послушного” не только не особо беспокоит самолюбие гомофоба, но и приносит ему скрытые девиденты.
NB. Здесь нужно сделать крайне важный акцент: в образе “Послушного отцовской воле априорно исключительного ребенка” обе составные части - неразделимы. Послушание всегда сопровождается переживанием своей априорной социальной исключительности. Вторая часть уравновешивает первую, снимая фрустрацию от послушания отцу, именно, отцу. Когда место отца в структуре сверх-Я занимает некий “социальный отец”(преподаватель, начальник, командир, «хозяин камеры», милиционер, врач, государство и прочие мужские фигуры, ассоциирующиеся с отцом) ситуация становится сложнее.
Отец, наряду с матерью, изначально занимает в психике ребенка место “обслуги”, поэтому роль “Послушного…” не сильно унижает потенциального гомофоба, соответственно и не требует особого выпячивания своей априорной социальной исключительности. Помимо всего прочего, родительское самолюбие не так болезненно реагирует на унижение, исходящее от своего послушного отпрыска в образе “априорно исключительного социального существа”. Родители, часто, сами неосознанно, а иногда и осознанно, делегируют своему ребенку роль “априорно исключительного…”. Другое дело, “социальный отец”. Он и обслуживать “сына” не собирается, и на его априорное превосходство над собой реагирует гораздо более нервно.
Серьезная проблема, приводящая к обострению гомосексуальных страхов появляется после выхода гомофоба из среды “родительского аквариума” в среду “доминантного противостояния”, когда на отцовское место “чудовища” искусственным образом может встать действительно больной человек с патологическим желанием власти. Ключевое здесь слово - “может”. Гомосексуальные страхи обостряются, когда в воображении появляется только возможность замещения отца подобным типом на месте сверх-Я.
Обсуждаемая проблема проявляется наиболее артикулировано, когда гомофоб начинает представлять свое нахождение в тюремной камере или в любом другом закрытом пространстве, в котором существует гипотетическая возможность быть изнасилованным по приказу некого «хозяина». При попадании в такую ситуацию обе части образа «Послушного отцовской воле априорно исключительного ребенка» начинают работать против гомофоба. Послушание может быть расценено «отцом», как проявление гомосексуальной натуры с соответствующими выводами. А демонстрация «отцу» своего априорного превосходства над ним чревата «опущением» с пьедестала.
Проблема становится совсем непроходимой, когда «априорная социальная исключительность» молодого человека структурирована переживанием своей сексуальной сверхценности, а это как раз случай гомофоба. Гомофоб с ужасом предчувствует, что неизбежный конфликт с «отцом» он будет непроизвольно вести по «женскому» сценарию и последствия не заставят себя долго ждать. Одним словом, как гомофоб ни крутит в голове конфликт с «отцом» в замкнутом пространстве, все у него заканчивается насильственной гомосексуальной жизнью. А тут еще материнский голос твердит из подсознания: «Только вернись из этого ада живой и здоровый!». Как я уже говорил выше, гомофобу не так то просто противопоставить себя геям; по этой причине, насильственное получение статуса гея не воспринимается им как абсолютное зло, что, в свою очередь, подпитыает его гомосексуальные страхи.
“Демонизация” отца и появление в сознании гофоба потенциального источника гомосексуального возбуждения связаны еще и через образ “идеального” отца.
Представление о возможности существования “идеальных родителей” появляется в психике человека в следствии его противопоставления своим настоящим родителям. Причиной такого противопоставления является потребность в легитимизации невротического образа. Представление о возможности существования “идеального отца” возникает как возможность легитимизации акцента на своей априорной социальной исключительности.
Как я уже не раз говорил, любой невротический образ “одет” на акцентированное представление о своей априорной социальной исключительности. Данный акцент нежизнеспособен по своей сути: для позитивно предсказуемого существавания в мире, которому человек противопоставлен в качестве исключительного, требуется некая опекающая инстанция “высшей” природы, то есть – одной природы с “априорно исключительным” человеком. В противном случае, он неминуемо гибнет в априорно чуждом и также априорно непонятном ему мире.
Допущение возможности существования “идеальных родителей” можно без труда обнаружить у любого невротика, то есть, по сути, у любого человека. Это и “Бог-отец”, и “царь-батюшка”и “Родина-мать”; здесь же следует вспомнить о всевозможных “гуру” и о том, кто гарантирует права человека в обмен на послушание и воспитанность, и прочие “высшие силы”. Данное допущение лежит в основе бреда “незаконно рожденности”, бреда “подмены младенца”. О распространенности данного бреда говорит количество и популярность сериалов, в которых он или она после долгих мытарств находят наконец своих настоящих родителей, конечно же благородных и богатых.
Надо сказать, что иногда представлдение об “идеальном родителе” проецируется на фигуру настоящего родителя. В этом случае мы сталкиваемся с навязчивой идеализацией образа родителя. Во время психоанализа навязчивость такой идеализации хорошо видна: когда анализант понимает, что психоаналитик не разделяет его восторженное отношение к своему уникальному (гениальному…божественному) отцу (матери), его сопротивление взлетает до небес. Такой вариант представления об “идеальном родителе” наиболее устойчив, когда в качестве объекта для проекции выступает какой-нибудь далекий предок. Недостаток информации всегда благотворен для идеализации, в этом случае критике совсем тяжело.
Допущение возможности существования “идеального родителя” делает акцент на своей априорной социальной исключительности более критичным. У невротика всегда существует потребность разрешения противоречия между очевидностью своей потенциальной гениальности и отсутствием какого-либо вменяемого продукта, рожденного данным потенциалом. Данное противоречие получает сложно критикуемое разрешение в допущении возможности других условий становления и развития этого самого потенциала. “Если бы у меня был другой отец”, - иступленно твердит “избранный”.
Есть еще, по крайней мере один фактор, обуславливающий появление у гомофоба представления об “идеальном отце”. Речь идет все о той же потребности “демонизации” образа родного отца. Формирование негативного образа отца, как и любого другого относительного конструкта, требует фона. Без фона формирование относительного конструкта технически невозможно. Плохой отец является таковым только относительно некого хорошего отца; в противном случае он может быть даже вполне себе и ничего, даже если у него запои и он переодически несет чушь. На фоне идеального отца любой реальный отец, то есть – любой отец, у которого есть хоть какие-то недостатки, смотрится “уродом” или “придурком”. Гомофоб мечтает об идеальном отце и завидует сверстникам, которым “повезло”, не для того, чтобы встретить этого самого идеального отца и упасть к нему в долгожданные объятья. К возможности этой встрече он относится весьма настороженно, о чем я скажу выше. Главное предназначение всех этих мечтаний на тему “Мой настоящий папа найди меня скорей, я уже давно ищу тебя!” в том, чтобы гнобить и ненавидеть своего родного отца.
Говоря о влиянии мечты гомофоба об “идеальном отце”, на появлении у него в сознании потенциального источника гомосексуального возбуждения уместно, опять же, вспомнить поговорку “За что боролся, на то и напоролся”. Отношения с “идеальным отцом”, антитезой отношениям с родным отцом, в мечтах гомофоба видятся совершенно безконфликтными, лишенными каких-либо амбиций. В представлении гомофоба его “идеальный отец” скорее служит ему, чем руководит им. И оказывается, что на этот идеальный образ идеально ложаться, как пассивные, так и активные гомосексуальные фантазии.
В пассивной гомосексуальной позиции по отношению к “идеальному отцу” для гомофоба пропадает элемент унизительности. “Послушание” из образа “Послушного отцовской воле априорно исключительного ребенка” в применении к “идеальному отцу” легко получает гомосексуальное расширение, которому гомофобу нечего противопоставить, ни один аргумент “против” не работает. Активные гомосексуальные фантазии также легко проецируются на образ безконфликтного отца, служащего своему сыну.
Кроме того, есть еще один фактор увеличивающий сексуальную притягательность образа “идеального отца” для гомофоба. В силу того, что “идеальный отец” очень напоминает мать, он занимает в психике гомофоба место разрешенного инцестуального объекта. Соответственно, именно через фантазии секса с “идеальным отцом” устремляется на свободу инцестуальное либидо.
Четвертый фактор. Блокирование естественного канала реализации либидо.
Одной из основных причин появления в сознании человека темы латентной гомосексуальности является блокирование им естественного канала реализации либидо. Логика тут вполне понятная: если блокирован естественный канал реализации либидо появляется потребность в альтернативных каналах. Несублимированное либидо должно быть как-то реализовано. Гомосексуальный канал является, как раз, одной из таких альтернатив, и, как я покажу ниже – самой предпочтительной для гомофоба.
В данном случае, под «естественным каналом» подразумеваются сексуальные взаимоотношения, базирующиеся на психофизиологическом механизме продолжения рода. Такие отношения, разумеется, могут быть только между мужчиной и женщиной в репродуктивном возрасте. В этом случае, механизм сексуального возбуждения и сексуального удовлетворения предзадан природой - подкорковый рефлекс, ничего выдумывать не надо, все работает само. Вне механизма продолжения рода сексуальность является избыточной, то есть, обусловленной болезненным состоянием психики. Причем, чем более сексуальность отклоняется от репродуктивной схемы, тем более она избыточна и тем более сильным «лекарством», призванным снять некую психическую проблему, она является.
NB. Здесь нужно сделать следующий акцент: говоря о сексе как о лекарстве, я не говорю, что секс это плохо. Секс, как и любое другое лекарство, может быть плохим, если используя его, проживешь с меньшим комфортом, нежели без него. Плохой секс – это секс, который образует губительные для его участников артефакты.
Психической проблемой, заставляющей гомофоба блокировать естественный канал реализации либидо, является уже знакомый нам комплекс Эдипа. "Женившись" на матери ребенок решает проблему конкуренции с отцом и некоторое время, до наступления пубертата, наслаждается тем, что мать снова только его; но, когда приходит время полового созревания, у него возникают неожиданные проблемы. Место женщины оказывается уже занятым материнской фигурой и либидо, которое начинает вырабатываться у юноши с избытком, поначалу устремляется именно к материнской фигуре. Мать превращается в сексуальный объект и юноша с необходимостью приобретает инцестуальный опыт. В большинстве случае, этот опыт состоит в переживании возможности инцеста. Иногда, правда, юноша окунается и в инцестуальные фантазии.
Особенностью гомофобного инфантилизма является зацикленность гомофоба на сексуальных отношениях с матерью, об этом я писал выше. Нельзя сказать, что гомофоб сознательно стремиться к инцесту, но и отпустить возможность инцеста гомофоб тоже не хочет. Правильнее было бы сказать, что гомофоб заигрывает с возможностью инцеста, примеривается к нему.
В инцесте гомофоба привлекает не секс как таковой, секса с матерью гомофоб как раз не хочет. О факторах, делающих инцест привлекательным для невротика, я говорил в соответствующей статье. Здесь я хотел бы акцентировать внимание только на двух факторах, делающих возможность инцеста привлекательной для гомофоба. Оба этих фактора отражают особенность именно гомофобного инфантилизма.
Первым фактором является восстановление эмоциональной связи с матерью. Вторым фактором является потребность в компенсации подчиненного положения по отношению к отцу. Данный фактор у гомофоба особенно выражен в следствии “демонизации” им образа отца. Возможность инцеста неожиданно становится возможностью эффективного противостояния “демонизированному” образу отца. “Да, я боюсь тебя и поэтому подчиняюсь тебе, но ты в моей власти, потому что я в любой момент могу увести у тебя твою женщину и посмеяться над твоим мужским бессилием”, - примерно такой, свернутый в точку, текст помогает гомофобу пережить свое ничтожество перед могуществом “демонизированного” отца.
Зацикленность гомофоба на инцесте не дает ему возможности сформировать разрешенный гетеросексуальный объект. Даже в инфантильной “блондинке”, которая делает все возможное для противопоставления себя образу “женщины-матери”, гомофобу мерещится мать, а значит и смерть от рук разъяренного отца. На секс с женщиной гомофоб идет как на амбразуру, - какая уж тут потенция.
В результате зацикленности гомофоба на инцесте его либидо оказывается запертым: ни один гетеросексуальный объект не может избавить его от страха перед сексом, а значит стать – разрешенным. Ни один гетеросексуальный не может, а гомосексуальный может, - поэтому запертое либидо рефлекторно устремляется к гомосексуальному объекту. С гомосексуальной потенцией у гомофоба оказывается все нормально, к его совершенному ужасу, конечно.
Блокирование естественного канала реализации либидо делает гомофоба крайне неуверенным в общении с противоположным полом, что, конечно же, требует от него определенной оценки. Он должен как-то объяснить себе свою неуверенность, скованность, а часто и страх перед общением с женщиной. Неприятные вопросы вызывает у него и слабое гетеросексуальное, с одной стороны, и сильное гомосексуальное возбуждение, с другой. Нелегкие вопросы! Предположение о присутствии латентной как кажется гомофобу объясняет все его беды.