Главная | Обратная связь

Существованию, поэтому мы можем понять и причины, по которым она является такой интенсивной.

Я буду употреблять в дальнейшем термин “религия”,

под которой я понимаю любую разделяемую группой систему мышления и действия,

позволяющую индивиду вести осмысленное существование и дающую объект для

преданного служения” (с. 157-158).

По сути дела, в человеке нет другого столь же мощного источника энергии. Человек не свободен выбирать между тем, чтобы иметь, и тем, чтобы не иметь “идеалы”; но он свободен выбирать между различными идеалами, между служением власти, разрушению или служением разуму и любви. Различаются люди именно тем, в какие

идеалы они верят. Как лучшие, так и самые сатанинские проявления в человеке суть

выражение его “идеализма”, его духа, а не движений плоти. Поэтому релятивизм, согласно которому ценным оказывается любой идеал или любое религиозное чувство, опасен и ошибочен. Мы должны понять идеалы, включая те, которые принадлежат светским идеологиям, как выражение одной и той же человеческой потребности, и должны судить о них по их истинности, способности раскрыть человеческие силы и стать реальным ответом на потребность человека в равновесии и гармонии его мира.

Сказанное об идеализме человека верно также и в отношении его религиозной

потребности. Нет такого человека, у которого не было бы религиозной потребности – в

системе ориентации и объекте для служения; но это ничего не говорит нам о специфическом контексте ее проявления. Человек может поклоняться животным, деревьям, золотым или каменным идолам, невидимому богу, святому человеку или вождям с дьявольским обличьем;

он может поклоняться предкам, нации, классу или партии, деньгам или успеху; его религия

может способствовать развитию разрушительного начала или любви, угнетению или братству

людей; она может содействовать его разуму или приводить разум в состояние паралича;

человек может считать свою систему религиозной, отличающейся от систем светского

характера, но может также думать, что у него нет религии, и интерпретировать свое служение определенным, предположительно светским, целям таким, как власть, деньги или успех, – лишь как заботу о практическом и полезном. Вопрос не в том, религия или ее отсутствие, но в том, какого рода религия: или это религия, способствующая человеческому развитию, раскрытию собственно человеческих сил, или религия, которая эти силы парализует2.

Тезис о том, что потребность в системе ориентации и объекте для его служения коренится в условиях человеческого существования, видимо, достаточно подтверждается фактом универсального присутствия религии в истории.

Изучая неврозы, Фрейд обнаружил, что изучает религию. Хотя он интерпретировал

религию как коллективный детский невроз человечества, его утверждения можно

перевернуть: мы можем интерпретировать невроз как личную форму религии, более точно – как возвращение к примитивным формам религии, противостоящим официально признанным образцам религиозной мысли.

Любой человек, оказавшийся не в состоянии достичь зрелости и цельности, страдает тем

или иным неврозом. Такой человек не может жить “по-просту”, он обеспокоен этой своей

неспособностью (осуществлять фундаментальные цели человеческого существования, быть независимым и творческим, любить и мыслить), он не удовлетворен едой, питьем, сном, сексом и работой; в противном случае мы имели бы доказательство того, что религиозное отношение, хотя оно, видимо, и желательно, не является существенной частью человеческой природы. Но изучение человека показывает, что это не так. Если личность не добилась успеха, объединяя свои усилия в достижении (своего) высшего Я, то направляет их на низшие цели; если у человека нет близкой к истине картины мира и представления о своем месте в нем, то он создает иллюзорную картину, за которую будет цепляться с такой же настойчивостью, с какой религиозный человек верит в свои догмы. Действительно, “не хлебом единым жив человек”. Но у него есть и выбор между лучшими и худшими, высшими и низшими, созидательными и разрушительными формами религии и философии.

Есть одно важное отличие религиозного культа от невроза. Чувство одиночества,

отчужденности – болезненное жало невроза. Но даже самая иррациональная ориентация,

когда ее разделяет значительное число людей, дает индивиду чувство единства, определенной безопасности и стабильности. Нет ничего такого нечеловеческого, злого или иррационального, что не могло бы давать какого-то комфорта, когда это разделяется группой.

Самым убедительным тому доказательством служат случаи массового безумия, свидетелями которых мы были и все еще продолжаем оставаться. Когда доктрина, какой бы иррациональной она ни была, забирает власть в обществе, миллионы людей выберут скорее ее, чем изгнание и одиночество.

...Следует задать вопрос, – не с антирелигиозной точки зрения, а исходя из заботы о

человеческой душе: можем ли мы доверять организованной, традиционной религии или же нам следует, дабы предотвратить распад морали, рассматривать религиозные потребности как нечто самостоятельное?

Обдумывая этот вопрос, следует помнить, что его разумное обсуждение невозможно, пока

мы говорим о “религии вообще” и не выделяем различных типов религии и религиозного

опыта. Описание всех типов религии вряд ли здесь уместно, мы не сможем сейчас обсудить даже много из того, что интересно с психологической точки зрения. Поэтому я займусь лишь одним различением, которое, по-моему, является наиболее значимым. Оно относится и к нетеистическим, и к теистическим религиям: это – различение авторитарных и гуманистических религий.

Что такое авторитарная религия? “Оксфордский словарь”, пытаясь определить “религию

вообще”, скорее дает точное определение авторитарной религии: “Религия есть признание

человеком некой высшей невидимой силы, управляющей его судьбой и требующей

послушания, почитания и поклонения”. Акцент здесь делается на том, что человеком

управляет стоящая вовне высшая сила. Но авторитарной ее делает и та идея, что эта сила,

господствуя, уполномочена требовать “послушания, почитания и поклонения”. Я выделяю

слово “уполномочена”, поскольку оно указывает, что причиной для поклонения, послушания и почитания служат не моральные качества божества, не любовь или справедливость, а тот факт, что оно господствует, т.е. обладает властью над человеком. Более того, это слово подразумевает, что высшая сила вправе заставить человека поклоняться ей, а отказ от почитания и послушания означает совершение греха.

Существенным элементом авторитарной религии и авторитарного религиозного опыта

является полная капитуляция перед силой, находящейся за пределами человека. Главная

добродетель этого типа религии – послушание, худший грех – непослушание. Насколько

божество признается всемогущим и всезнающим, настолько человек считается бессильным и незначительным, он добивается благоволения или помощи от божества только в случае полного подчинения. Повиновение сильной власти – один из путей, на котором человек избегает чувства одиночества и ограниченности. В акте капитуляции он теряет независимость и цельность как индивид, но обретает чувство защищенности, становясь как бы частью внушающей благоговение силы. Садо-мазозистская, равноправная любовь по Фромму

Теология Кальвина дает нам картину авторитарного теистического мышления. “Ибо я не

назову это смирением, – говорит Кальвин, – если вы предполагаете, будто в нас еще что-то остается... Мы не можем думать о себе так, как нам следует думать, не презирая совершенно все, что может показаться лучшими нашими чертами. Смирение есть искреннее повиновение ума, исполненного глубоким чувством собственного падения и нищеты; ибо таково обычное описание его словом божьим”.

Опыт, который описывает Кальвин, – полное презрение самого себя, подчинение ума,

исполненного своей скудостью, – сущность всех авторитарных религий, облекаются ли они в светский или теологический язык. В авторитарной религии бог есть символ власти и силы.

Он владычествует, поскольку обладает верховной властью, а человек, напротив, совершенно бессилен.

Светская авторитарная религия следует тому же принципу. Жизнь индивида считается

незначительной, и достоинство человека полагают как раз в отрицании его достоинства и

силы. Часто авторитарная религия постулирует абстрактный и далекий идеал, почти не имеющий связи с реальной жизнью реальных людей. Ради таких идеалов, как “жизнь после смерти” или “будущее человечества”, можно пожертвовать жизнью и счастьем живущих здесь и теперь; полагаемые цели оправдывают любые средства и становятся символами, во имя которых религиозные или светские “элиты” распоряжаются жизнью других людей.

Гуманистическая религия, напротив, избирает центром человека и его силы. Человек

должен развить свой разум, чтобы понять себя, свое отношение к другим и свое место во

Вселенной. Он должен постигнуть истину, сообразуясь со своей ограниченностью и своими возможностями. Он должен развить способность любви к другим, как и к себе, и

почувствовать единство всех живых существ. Он должен обладать принципами и нормами, которые вели бы его к этой цели. Религиозный опыт в таком типе религии – переживание единства со всем, основанное на родстве человека с миром, постигаемом мыслью и любовью.

Цель человека в гуманистической религии – достижение величайшей силы, а не величайшего бессилия; добродетель – в самореализации, а не в послушании. Вера – в достоверности убеждения, она основана на опыте мысли и чувства, а не на том, чтобы бездумно принимать чужие суждения. Преобладающее настроение – радость, а не страдание и вина, как в авторитарной религии. В случае, если гуманистические религии теистичны, бог в них является символом сил самого человека, реализуемых им в жизни, а не символом насилия и господства, не символом власти над человеком.

В качестве примеров гуманистических религий, могут служить ранний буддизм, даосизм,

учения Исайи, Иисуса, Сократа, Спинозы, некоторые направления в еврейской и

христианской религиях (особенно мистицизм), религия Разума во Французской революции.

Очевидно, что различение авторитарной и гуманистической религии не совпадает с

различением теистической и нетеистической религии, религии в узком смысле слова и

философскими системами религиозного характера: дело не в системе мышления как таковой, а в человеческом отношении, лежащем в основе этих учений.

В гуманистической религии бог– образ высшей человеческой самости, символ того, чем

человек потенциально является или каким он должен стать; в авторитарной религии бог – единственный обладатель того, что первоначально принадлежало человеку: он владеет его разумом и любовью. Чем совершеннее бог, тем несовершеннее человек. Человек проецирует лучшее, что у него имеется, на бога и тем самым обедняет себя. Теперь вся любовь, мудрость и справедливость принадлежат богу, человек же лишен этих качеств, он опустошен и обездолен. Начав с чувства собственной малости, он стал теперь совершенно безвластным и лишился силы; все его силы спроецированы на бога. Такую же проекцию можно иногда наблюдать в межличностных отношениях мазохистского типа, когда один человек внушает благоговение другому и тот приписывает ему свои собственные силы и стремления. Этот же механизм заставляет наделять вождей самых бесчеловечных обществ качествами высшей мудрости и доброты.

Когда человек проецирует свои лучшие способности на бога, каким становится его

отношение к собственным силам? Они отделились от него, человек отчужден от себя. Все,

чем он обладал, принадлежит теперь богу, и в нем самом ничего не осталось. Только через посредство бога он имеет доступ к себе самому. Поклоняясь богу, он пытается соприкоснуться с той частью самости, которую утратил. Отдав богу все, что у

него было, человек умоляет бога вернуть что-нибудь из того, что ему ранее принадлежало.

Но, отдав свое, он теперь в полной власти у бога. Он чувствует себя “грешником”, поскольку лишил себя всего благого, и только божьей милостью или благодатью может возвратить то, что единственно и делает его человеком. И чтобы убедить бога дать ему немного любви, он должен доказать ему, насколько лишен ее; чтобы убедить бога, что нуждается в руководстве высшей мудрости, он должен доказать, насколько лишен мудрости, когда предоставлен самому себе.

Но отчуждение от собственных сил не только ставит человека в рабскую зависимость от

бога, но и делает его злым. Он лишается веры в окружающих и в самого себя, лишается

опыта собственной любви, собственного разума. В результате “священное” отделяется от

“мирского”. В миру человек поступает без любви; в той части своей жизни, которая отдана религии, он чувствует себя грешником (он и есть грешник, поскольку жизнь без любви есть грех) и пытается вернуть потерянную человечность, соприкасаясь с богом. Одновременно он старается заслужить прощение, выставляя собственную беспомощность и незначительность. Таким образом, оказывается, что именно из попытки вымолить прощение и вырастают его грехи. Перед ним трудная дилемма. Чем больше он славит бога, тем он опустошеннее. Чем он опустошеннее, тем более греховным он себя чувствует. Чем более греховным он себя чувствует, тем больше славит бога и тем менее способен к восстановлению самости. Анализ религии не должен ограничиваться теми психологическими процессами, на которых основан религиозный опыт; следует также найти условия, при которых развиваются авторитарные и гуманистические структуры, порождающие соответствующие виды религиозного опыта. Впрочем, такой социопсихологический анализ вышел бы далеко за пределы наших задач. Можно, конечно, кратко сказать о главном – думы и чувства человека коренятся в его характере, а характер сформирован всем способом жизненной практики, точнее, социоэкономической и политической структурой общества. В обществах, которые управляются могущественным меньшинством, держащим массы в подчинении, индивид

настолько охвачен страхом, настолько неспособен к сильному или независимому чувству, что его религиозный опыт с необходимостью окажется авторитарным. Неважно, кому он поклоняется – наказующему, внушающему страх богу или похожему на него вождю. В то же время там, где индивид чувствует себя свободным и ответственным за свою судьбу или же он входит в меньшинства, борющиеся за свободу и независимость, развивается гуманистический религиозный опыт. История религии полностью подтверждает существование этой корреляции между социальной структурой и видами религиозного опыта. Раннее христианство было религией бедных и угнетенных; история религиозных сект, борющихся с авторитарным политическим давлением, вновь и вновь показывает этот принцип в действии. В иудаизме, где сильная антиавторитарная тенденция могла вырасти, поскольку светской власти не удалось вволю погосподствовать и распространить легенду о собственной мудрости, в высшей степени развивался гуманистический аспект религии. Там же, где религия вступила в союз со светской властью, она с необходимостью должна была стать авторитарной. Действительное падение человека – в самоотчуждении, в подчинении власти, в