 |
|
Под Ригой в начале февраля 1917 года были зафиксированы отказы боевых частей идти в атаку. 2 страница
Что касается стрельбы, то ее вызывало не столько сопротивление (которое кое-где оказывали жандармы и немногочисленные воинские подразделения, поначалу сохранившие подчинение офицерам; полиция с этого утра на улицах не появлялась), сколько общий нервный настрой: и в этот, и в последующие дни все палили когда и куда хотели, что, разумеется, привело к массе совершенно случайных жертв.
А.Д.Протопопов вспоминал: "утром [градоначальник] А.П.Балк мне телефонировал, что много войсковых частей перешло на сторону революционеров; они уже завладели Финляндским вокзалом; защищаемый отрядом жандармов Николаевский вокзал еще держался. От дежурных секретарей, офицеров для поручений и курьеров я все время узнавал тревожные новости: революционеры взяли арсенал, разобрали оружие и патроны, /.../ выпустили из <<Крестов>> арестованных и осужденных за политические преступления; горело здание судебных установлений. Революция брала верх над защитниками старого строя, правительство становилось бессильным."
Любопытно, что даже Протопопов - едва ли не самый информированный в этот день человек! - слабо представлял себе, что же происходило: Кирпичников и его друзья были возведены им в ранг революционеров, к которым уже присоединялись войсковые части. Но кто даже в столице мог догадаться, что войска выступили по приказу Кирпичникова, а не Родзянко?
Легко видеть, что Т.И.Кирпичников реализовал именно тот план, который и был предложен не названным по имени Диктатором для исполнения 14 декабря 1825 года.
Кирпичников, не имевший никаких сообщников в других казармах, действовал по единственно возможной схеме: сам последовательно их захватывал, все время увеличивая число людей, изменивших присяге. Каждый из бунтовщиков в отдельности и все они вместе попадали в ситуацию, имеющую только два исхода: победа или смерть - поначалу это был отнюдь не красивый лозунг! Затем, правда, мятеж, достигнув грандиозных размеров, делал все более сомнительным последующее суровое наказание огромной массы участников - но не вожаков!
У этого плана, как легко видеть, было три основные критических точки:
1) захват власти бунтовщиками в одном, произвольно взятом полку;
2) присоединение к первому любого другого следующего полка, еще не захваченного восстанием и имеющего вооруженную силу, соизмеримую с силой восставших; в случае удачи бунтовщики последовательно действовали на еще не присоединенные полки уже силой своего численного и морального превосходства: нейтральным солдатам предлагалось поступать, как все - очень весомый аргумент для русских людей! - и, наконец:
3) после перехода подавляющей части столичного гарнизона на сторону восставших было необходимо закрепить успех политически, добившись соглашения с прежней властью или продолжая борьбу за подчинение себе уже всей страны.
Эта примерка в одинаковой степени прменима к обеим ситуациям: как 1825, так и 1917 годов.
Разница мотивов возбужденного состояния солдат не так принципиальна: в 1825 году оно обусловилось падением авторитета власти в результате затяжки междуцарствия и полной непонятности его причин - здесь идеальным образом подготовил почву для возмущения сам Милорадович.
В 1917 году причины были совершенно иными, хотя также наблюдалось что-то вроде безвластия: царь отсутствовал, а столичные начальники явно растерялись. Вне сомнений безобразным было поведение власти по отношению к гражданской публике, действовавшей достаточно оправданно - с точки зрения самой публики и с точки зрения солдат, не только размещенных на зрительских позициях, но и вынужденных брать на душу грех за невинно убиенных!
У Кирпичникова не было ни одного сообщника в других полках, но у него были тысячи единомышленников: незавершенные солдатские выступления в предшествующие дни подтверждали это.
Кирпичников, блестяще осуществивший переход власти к солдатской массе в масштабах всего гарнизона, доказал тем самым не только справедливость собственного расчета, но и безукоризненность плана, предложенного декабристам (не декабристами!) в 1825 году!
Разумеется, Кирпичников сам был автором своего плана - он был истинным гением-самородком, какие встречаются чрезвычайно редко! О декабристах он едва ли что читал или слышал.
Известнейшему апологету жизни и деятельности Николая II - С.С.Ольденбургу, видимо, показалось обидным, что царя сверг обычный русский мужик, которому, согласно всем монархическим канонам, полагалось быть истинным поборником русского самодержавия. Поэтому Ольденбург пишет: "Унтер-офицер Кирпичников (сын профессора, студент, призванный в армию в 1915 г.)" - конечно, только студенту и сыну гнилого профессора и положено свергать царя! Увы, это наглая ложь.
Кирпичников не был ни интеллигентом, ни масоном, ни евреем. Он родился в крестьянской семье в Саранском уезде Пензенской губернии в 1892 году. Учился в народной школе; сколько классов окончил - не известно. Чем занимался до армии, в которую был призван, судя по возрасту, еще до войны - тоже не известно, но ни в каких политических партиях не состоял. К 1917 году - бывалый фронтовик, получивший ранение, после которого и оказался в Петрограде. Его собственные наивные рассуждения о буржуазном иге выдают ничтожный уровень политического образования.
Присутствует Кирпичников и в "Красном колесе" А.И.Солженицина, где добросовестно пересказаны его собственные записки, частично приведенные нами выше и опубликованные В.Л.Бурцевым еще при жизни Кирпичникова в 1917 году. На страницах Солженицына Кирпичников предстает эдаким дурачком, не понимающим, что же он совершил.
Разумеется, уже не ему предстояло воплощать в жизнь следующую, заключительную фазу его собственного плана: превращение солдатского бунта в победоносную революцию. Сам он, не имея ни малейшего аппарата управления, обратился к середине дня 27 февраля в одну из песчинок огромной солдатской массы, затопившей столицу - но не исчез вовсе, о чем мы расскажем ниже.
На этой, третьей стадии, ситуации 1825 и 1917 гг. сильно отличаются, но и здесь, оказывается, возникают определенные поучительные параллели. Расскажем поэтому о том, как же победила Февральская революция.
К 1917 году, как и к 1825, в России уже много лет существовал заговор, направленный против царя. Оба заговора по собственному побуждению участников использовали масонскую атрибутику.
Душой и сердцем заговора 1917 года был Александр Иванович Гучков, родившийся в 1862 году: отпрыск богатой купеческой семьи, питомец Московского, Берлинского и Гейдельбергского университетов, неисправимый авантюрист, храбрец, карьерист и интриган. Любопытно, что сами лидеры заговора Гучков и Милюков относились к масонской обрядности с нескрываемой брезгливостью!
Гучков участвовал во множестве приключений: в 1895 году объездил Турцию, собирая сведения о происшедших массовых антиармянских погромах; служил офицером в охране КВЖД и был уволен за дуэль; совершил путешествие в Тибет; был добровольцем на стороне буров в Англо-Бурской войне - там была изувечена ранением его нога; в 1903 году участвовал в антитурецком восстании в Македонии, а в 1904-1905 гг. возглавлял миссию Красного Креста и Комитета великой княгини Елизаветы Федоровны (старшей сестры царицы) в Русско-Японской войне; под Мукденом остался с госпиталем для защиты раненых и был взят японцами в плен, но вскоре отпущен как представитель медицинского персонала.
С весны 1905 года через покровительствовавшую ему великую княгиню Гучков постарался завязать доверительные отношения с Николаем II, а позже, не входя в правительство, стал близким сотрудником П.А.Столыпина. Венцом его карьеры было пребывание на посту председателя Государственной Думы с марта 1910 по апрель 1911 года.
Но болтливость Гучкова о содержании его конфиденциальных бесед с царем лишила его доверия со стороны последнего. Во время правительственного кризиса апреля 1911 года Гучков оказался противником и Столыпина, вскоре погибшего.
Лишившись поддержки сверху, Гучков встал в позу борца за правду и принялся раздувать кампанию против Г.Е.Распутина, благодаря которой закулисная роль последнего получила широкую огласку. В результате Гучков стал самым ненавидимым человеком в царской семье. В 1912 году не без интриг со стороны администрации его с треском провалили на выборах в очередную Думу.
В 1911-1913 гг. Гучков появлялся на Балканах, подрывая европейский мир, а с началом Первой Мировой войны стал одним из лидеров "общественности", устремившейся к кормушке государственных субсидий и к захвату явочным порядком реальной власти - под предлогом помощи армии, и сделался вместе со своим однокашником по университету Милюковым самым ревностным критиком администрации и царского двора. В 1915 году рост влияния Гучкова привел его на дополнительных выборах в члены Государственного Совета от купечества.
Давление со стороны этой клики заставило Николая II официально отвергнуть очередные мирные предложения военных противников, отмеченные в цитате из В.Суворова. Поскольку это не сопровождалось ожидаемой передачей власти в руки оппозиции, то сразу вслед за тем, в ночь на 17/30 декабря 1916 года заговорщиками был убит Распутин, которого не без оснований считали проводником идеи сепаратного мира - честь и слава за это безграмотному и неправедному русскому мужику!
Еще накануне убийства Распутина стало ясно, что против царской четы зреет заговор.
С 10 ноября 1916 по 17 февраля 1917 года начальник штаба верховного главного командования (фактически - главнокомандующий под номинальным руководством царя) генерал М.В.Алексеев находился на лечении в Севастополе. Опустим пока вопрос, кто и как привлек его к заговору, но сразу после отпуска действия Алексеева приобретают весьма целенаправленный характер.
По позднейшим признаниям Гучкова и Терещенко, они вместе с генералом А.М.Крымовым (руководитель похода кавалерии на Петроград во время Корниловского выступления в августе 1917 года; застрелился в результате провала этой авантюры) готовили вооруженную акцию. Планировался захват царского поезда по дороге между Петроградом и Ставкой и принуждение царя на отречение от престола в пользу сына при регентстве великого князя Михаила Александровича; царицу якобы предполагалось заключить в монастырь.
В конце 1916 - начале 1917 сведения о заговоре широко распространились, о чем есть десятки свидетельств; достаточно привести лишь одно, принадлежащее Бьюкенену: "Дворцовый переворот обсуждался открыто, и за обедом в посольстве один из моих русских друзей, занимавший высокое положение в правительстве, сообщил мне, что вопрос заключается лишь в том, будут ли убиты и император и императрица или только последняя; с другой стороны, народное восстание, вызванное всеобщим недостатком продовольствия, могло вспыхнуть ежеминутно".
Следствием этой беседы была аудиенция Бьюкенена у царя 30 декабря 1916 года (12 января 1917 года по новому стилю), на которой посол (не ссылаясь, разумеется, на источники сведений) советовал царю пойти на соглашение с думской оппозицией и, в частности, уволить ненавистного ей Протопопова - ставленника Распутина и тоже сторонника мирных соглашений; можно представить, как его ненавидел сам британский посол!
Усилия последнего не привели к результату; создавалось впечатление, что Николай II заранее предвидел тему беседы и был готов твердо отстаивать свою позицию. Он дал понять и то, что прекрасно осведомлен о настроениях в обществе и не придает им значения.
Тогда Бьюкенен заговорил почти прямо: сказал, что слышал об убийстве Распутина еще за неделю до того, но тоже не придал этому значения - и ошибся; теперь же ему рассказывают и о других возможных убийствах: "А раз такие убийства начнутся, то нельзя уже сказать, где они кончатся". Разговор проходил в таком тоне, что царь, если верить послу, проникся пониманием благих побуждений дипломата и благодарил его на прощание.
Убийство Распутина оказалось совершенно бессмысленным, как и всяческие языческие обряды с человеческим жертвоприношением. Российская "образованная" публика, признав Распутина символом зла, уничтожила его; зло, между тем, обусловливалось совершенно иными объективными причинами, а потому даже не было поколеблено.
Как показали дискуссии Бьюкенена с царем, никого это убийство даже не напугало: Николай II, похоже, ни в грош не ставил решительность оппозиции. Реально угрожать царскому семейству было не так просто, как расправиться с Распутиным: пригласить в гости в дом, безопасный по мнению Распутина и приставленной к нему охраны, и убить беззащитного!
Заговор, между тем, не оставался в бездействии: Алексеев, наоборот, переоценивая возможности Гучкова и его соратников, постарался своим приглашением выманить Николая II из столицы в Ставку - вполне возможно, что рассчитывая на фантастический план заговорщиков. Отсюда и нелепый отъезд царя 22 февраля. Лично Алексееву, самостоятельно принимавшему решения по всем военным вопросам, присутствие в Ставке царя было совершенно излишним.
После субботы 25 февраля следующим днем думских заседаний должен был быть вторник 28-го. Но к вечеру воскресенья все-таки под впечатлением событий в городе среди депутатов возникла инициатива собраться до срока - и Родзянко назначил на полдень понедельника заседание думского руководства.
Однако под утро 27 февраля к Родзянко от председателя Совета министров князя Н.Д.Голицына (этот потомок Рюрика был расстрелян по приговору Коллегии ОГПУ в 1925 году на семьдесят шестом году жизни, а в последние годы до того зарабатывал на хлеб сапожным ремеслом) был доставлен царский указ, закрывающий заседания сессии - с переносом ее на апрель. Теперь это предстояло огласить и обсудить с депутатами.
Царскому указу собравшиеся послушно подчинились, но не разошлись, а объявили себя частным собранием депутатов и попытались обменяться мнениями и выработать собственный взгляд на происходившее. Увы, оказалось, что они совершенно не готовы к активному вмешательству в события - как и в предшествующие дни.
Свои ощущения присутствовавший В.В.Шульгин описывал так: "Мы были рождены и воспитаны, чтобы под крылышком власти хвалить ее или порицать... мы способны были в крайнем случае, безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи... под условием, чтобы императорский караул охранял нас...
Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала, - у нас кружилась голова и немело сердце...
Бессилие смотрело на меня из-за белых колонн Таврического дворца. И был этот взгляд презрителен до ужаса..."
Между тем, борьба в городе перевалила за пик - победа восставших становилась очевидной. Беспокойство солдат за собственные судьбы теперь все больше росло: им нужно было официальное оправдание их действий, освобождающее от ответственности - при любом уровне личной неграмотности каждый прекрасно понимал, что же совершили он сам и все остальные! Поэтому уже с утра у Таврического дворца поначалу робко появлялись отдельные группы солдат - и вновь убегали доделывать революцию.
К двум часам дня скопилась толпа уже посолидней, смяла караул, охранявший Думу, и затопила весь Таврический дворец - включая зал, где заседали незадачливые народные депутаты! Последние были в ужасе. Слово тому же Шульгину: "С первого же мгновения этого потопа отвращение залило мою душу, и с тех пор оно не оставляло меня во всю деятельность <<великой>> русской революции.
Бесконечная, неисчерпаемая струя человеческого водоворота бросала в Думу все новые и новые лица... Но сколько их ни было - у всех было одно лицо - животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное...
Боже, как это было гадко!.. Так гадко, что стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и поэтому еще более злобное бешенство...
Пулеметов!
Пулеметов - вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя...
Увы - этот зверь был... его величество русский народ."
Что поделаешь, что русский народ вызывал именно такие чувства у известного монархиста, националиста и, бесспорно, русского патриота Шульгина!..
Вместо того, чтобы объявить себя вождями восстания, как, несомненно, надеялись солдаты и к чему призывали коллег крайне левые из депутатов - А.Ф.Керенский, Н.С.Чхеидзе и М.И.Скобелев - думцы постарались изолироваться в маленьком зале и продолжить словопрения. Дело было не только в боязни ответственности перед царской властью (а в этот день она еще неколебимо стояла над всей Россией за исключением Петрограда!) и не в эмоциональном отвращении к восставшей солдатне, дело было и в принципиальном политическом противоречии между воставшими и народными депутатами. В протоколе заседания 27 февраля тот же Шульгин высказался вполне определенно: "нельзя обещать того, чего нельзя выполнить. Ведь согласитесь, что мы не можем быть солидарны во всем с восставшей частью населения. Представьте, что восставшие предлагают окончить войну. Мы на это согласиться не можем."
Свято место пусто не бывает. Отчаявшись найти отклик у коллег, Керенский, Чхеидзе и Скобелев решили образовать собственный орган власти: Совет рабочих депутатов - как в 1905 году (с 1 марта - Совет рабочих и солдатских депутатов). Немедленно было выпущено воззвание: "Граждане! Заседающие в Думе представители рабочих, солдат и населения Петрограда объявляют, что первое заседание их представителей состоится сегодня, в 7 час[ов] веч[ера], в помещении Думы. Всем перешедшим на сторону народа войскам немедленно избрать своих представителей на каждую роту.
Заводам избрать своих депутатов по одному на каждую тысячу. Заводы, имеющие меньше тысячи рабочих, избирают по одному депутату."
Вслед за тем новорожденный Совет срочно занялся вопросами кормежки восставших солдат, недвусмысленно продемонстрировав собственные политические симпатии.
Собрав первое заседание вечером 27 февраля, Совет доказал, что он - не фикция. Активную роль в нем стали играть несколько революционеров, случайно оказавшихся в столице, прежде всего - внефракционные социалисты Ю.М.Стеклов (М.Ю.Нахамкис) и Н.Н.Суханов (Гиммер). Имена этих двоих стали нарицательными у злобствующих обывателей: разумеется, евреи виноваты в том, что поклонники прежнего режима прос...али свою власть, богатство и славу! Фамилию Стеклова обратили в Нахамкеса - так звучало ядовитее! Николай же Николаевич Гиммер и вовсе был не евреем, а потомком давно обрусевших немцев; злоключения его предков послужили сюжетом знаменитой пьесы Л.Н.Толстого "Живой труп". Почему-то до сих пор его имя вызывает истерическую реакцию у тех, кто поклоняется вождям Белого движения П.Н.Врангелю, Е.К.Миллеру или В.О.Каппелю!..
В течение следующих дней число действительно избранных депутатов поднялось до тысячи и более, заседавших в непрерывном круглосуточном режиме. Разумеется, тут же сформировался Исполком, ставший мозговым центром революции: председатель Чхеидзе и поначалу четырнадцать членов (позже добавилось еще несколько), включая троих большевиков: А.Г.Шляпникова, П.А.Залуцкого и П.А.Красикова - все трое не пережили Большой террор 1936-1939 гг.
Утром 28 февраля Совет выпустил воззвание: "Приглашаем все население столицы немедленно сплотиться вокруг Совета, образовать местные комитеты в районах и взять в свои руки управление всеми местными делами.
Все вместе, общими силами будем бороться за полное устранение старого правительства и созыв Учредительного собрания, избранного на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права".
Таким образом, Совет сразу обрел статус руководства всем массовым движением в столице.
Только в ответ на издание первого объявления Совета остальные думцы решились создать свой собственный выборный орган - Временный комитет Государственной думы, возложив на него "обязанность следить за развитием событий и принимать соответственные меры, вплоть до принятия на себя исполнительной власти, если бы это оказалось необходимым" - очень смело после более чем двенадцати часов развития революции!
В него были избраны в порядке популярности: М.В.Родзянко, В.В.Шульгин, В.Н.Львов, И.И.Дмитрюков, С.И.Шидловский, И.Н.Ефремов, М.А.Караулов, А.И.Коновалов, В.А.Ржевский, П.Н.Милюков, Н.В.Некрасов, А.Ф.Керенский и Н.С.Чхеидзе. Последний сразу же участвовать в этом органе отказался, предпочтя свое последнее место в Комитете председательскому посту в Исполкоме Совета.
Князь Г.Е.Львов и А.И.Гучков, не бывшие депутатами Думы, присоединились к деятельности Комитета в последующие дни.
Между тем, не только во всей остальной России, но даже и в нескольких сотнях метров от стен Таврического дворца мало кто понимал, что Дума попала в западню, а ее лидеры стали заложниками.
Практически всем, посвященным в существо прежних заговоров (таковых было заведомо не менее нескольких сотен человек), и всем, наблюдавшим в предшествующие полтора года борьбу Думы за власть (таковым было почти все взрослое грамотное население страны), могло казаться и действительно казалось, что события происходят под руководством думской оппозиции и по ее инициативе. Это недоразумение сыграло решающую роль в победе революции.
Родзянко и несколько его коллег ближе к вечеру 27 февраля ездили в Мариинский дворец, пытаясь закулисно сговориться с правительством, заседавшим в последний раз, и с младшим братом царя - великим князем Михаилом Александровичем.
Последний сам, плохо понимая, что происходит, позвонил к Родзянко и намекнул, что невредно бы поставить вопрос о переходе трона к нему - как раньше договаривались!
Тут приключилась смешная история: Михаил рассчитывал получить власть от Родзянко, а Родзянко - от Михаила. Не сумев разрешить эту проблему, они связались из Главного Штаба по прямому проводу со Ставкой.
Царь счел вмешательство младшего брата крайне неуместным и сообщил о немедленном выезде в столицу. После чего Михаил временно самоустранился от непосредственного участия в революции. Генерал же Алексеев, присутствовавший при переговорах, убедился, что все происходящее в столице руководится Думой и придворной оппозицией!
Ряды защитников правительства в Петрограде, между тем, неудержимо таяли. Полковник А.П.Кутепов, случайно оказавшийся в столице в отпуске, командовал на Невском проспекте сборным отрядом из трех рот разных полков и до 7 часов вечера сдерживал наплыв восставших и просто публики. С наступлением темноты его воинство разбежалось от своего командира.
Последние защитники режима в числе нескольких сотен с орудиями и пулеметами собрались на Дворцовой площади. Их прогнал великий князь Михаил Александрович, проявив свою объективность и заявив, что их присутствие создает угрозу сокровищам Эрмитажа. Пришлось убраться в Адмиралтейство.
Туда же перебралось правительство из Мариинского дворца, занятого в 9 часов вечера восставшими солдатами.
Последним неофициальным шагом правительства стала просьба покинуть его ряды Протопопова - чтобы не раздражать публику!
Утром 28-го их всех выгнал из Адмиралтейства морской министр И.Г.Григорович, заявивший, что не может подвергать угрозе здание морского ведомства! - и все разбежались кто куда.
На этом военные действия на территории столицы по существу завершились, хотя еще многократно вспыхивала шалая стрельба.
Нежелание принять на себя политическую ответственность у Родзянко, Милюкова и прочих отступило под влиянием требований жизни: прежнее правительство исчезло, столицу затопил хаос, а очень многие жизненно важные объекты нуждались в защите и охране - и их представители по наивности обращались к Думе.
Нуждались в защите и люди: с первых часов в Думу тащили арестованных, а многие (включая Протопопова) сами стремились ей сдаться - это казалось единственным способом защититься от самосуда, эпоха которого неумолимо надвигалась и отступила лишь через несколько лет перед порядком, наведенным ЧК и ГПУ.
В первые дни революции и лидеры Совета кровожадности почти не проявляли, а особая роль принадлежала Керенскому - единственному, входившему в оба органа власти, и притом до мая 1917 возглавлявшего российскую юстицию. Хотя именно он в наибольшей степени ответственен за уничтожение прежней судебной системы, прокуратуры и уголовной полиции, но ему принадлежит и крылатый лозунг "революция крови не проливает", и широко распространяемое требование доставлять арестованных в Думу. Хотя некоторым (включая Протопопова) предстояло затем без суда просидеть полтора года, а потом быть расстрелянными большевиками, но в феврале-марте 1917 Керенский лично и Комитет Государственной Думы в целом спасли жизни многим. Все это требовало неотложных решений и распоряжений.
Когда около полуночи на 28 февраля было обращено внимание Родзянко, что он уже занимается преступной и наказуемой деятельностью с точки зрения прежнего законодательства, то он, скрепя сердце, решился заявить о правах на власть.
Около 2 часов ночи было выпущено воззвание, подписанное задним числом:
"Временный Комитет членов Государственной Думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием.
Председатель Государственной Думы: Михаил Родзянко.
27-го февраля 1917 г."
Гораздо большее значение имела телеграмма, отправленная тогда же на имя Алексеева и всем командующим фронтов и флотов:
"1) Временный комитет членов Государственной думы сообщает Вашему Высокопревосходительству, что ввиду устранения от управления всего состава бывшего Совета министров правительственная власть перешла в настоящее время к Временному комитету государственной думы; 2) Временный комитет членов Государственной думы, взявший в свои руки создание нормальных условий жизни и управление в столице, приглашает действующую армию и флот сохранить полное спокойствие и питать полную уверенность, что общее дело борьбы против внешнего врага ни на минуту не будет прекращено или ослаблено. Так же стойко и мужественно, как доселе, армия и флот должны продолжать дело защиты своей Родины. Временный комитет при содействии столичных воинских частей и при сочувствии населения в ближайшее время водворит спокойствие в тылу и восстановит правильную деятельность правительственных установлений. Пусть и с своей стороны каждый офицер, солдат и матрос исполнит свой долг и твердо помнит, что дисциплина и порядок есть лучший залог верного и быстрого окончания вызванной старым правительством разрухи и создания новой правительственной власти."
Генералы и адмиралы приняли эту мистификацию за чистую монету.
Хотя через пару суток после начала бунта, организованного Кирпичниковым, все триста тысяч войск столичного гарнизона и гарнизонов пригородов и окрестных городов не подчинялись присяге и прежнему режиму, но это была не вооруженная сила, а неуправляемая толпа вооруженных людей. Офицеры в мятеже участия практически не принимали, а солдаты вышли из их подчинения и им не доверяли. Командная система, таким образом, отсутствовала.
Достаточно было, поэтому, пары-тройки дисциплинированных и обстрелянных полков, чтобы рассеять всю эту массу. Это снова не бездоказательная гипотеза, а факт, подтвержденный опытом. 3-7 июля 1917 года именно так и случилось: небольшие силы фронтовиков рассеяли солдат столичного гарнизона, которые преспокойно попрятались по казармам, где их никто не стал беспокоить, а по городу началась форменная охота за мятежниками. Точно так же действовал летом 1917 и Верховский, будучи командующим Московским военным округом: малочисленными подчиненными силами он решительно подавлял солдатские беспорядки, вспыхивавшие в Нижнем Новгороде, Твери, Владимире, Липецке и Ельце.
Достаточно было и в феврале провозгласить амнистию или даже благодарность мятежным солдатам, самоуправством восстановившим справедливость, обещать покарать виновников прошедших безобразий, и столичный гарнизон был бы подчинен и политически обезоружен, а порядок восстановлен - только вот до каких пор? Ведь и в июле усмирение оказалось лишь временной передышкой!..
Но в феврале никто не взял на себя обязанности навести в столице порядок. Никто даже не взял на себя труд разобраться в происходящем!
Еще вечером 27 февраля Николай II отдал приказ генералу Н.И.Иванову (усмирителю Кронштадта в прошлую революцию) возглавить войска, направленные для подавления восстания в столице. Иванову были предоставлены два батальона георгиевских кавалеров, составлявшие личный конвой царя и находившиеся при Ставке, а также две бригады, пока пребывавшие в резерве фронтов - Северного и Западного.
Утром 28-го, когда царский поезд отбывал из Могилева, выяснилось, что ни Иванов, ни его воинство даже с места не сдвинулись - под предлогом не мешать графику плановых военных перевозок! Через несколько дней оказалось, что Иванов до столицы добраться так и не сумел. Ничего удивительного: ведь провожавший царя Алексеев и словом не обмолвился о телеграмме, полученной ночью от Временного комитета Государственной Думы - совсем как Чук и Гек, и с той же глубиной мудрости! Иванов же был проинструктирован весьма четко.