Здавалка
Главная | Обратная связь

СТИХИ И. В. КАШПУРОВА



Пахнут яблони

 

Пахнут яблони горьковато

под веселой большой луной,

и от этого аромата

сад качается как хмельной.

Степь холмистая ходит, ходит

словно палуба ходуном.

вербы старые хороводят

возле копанцев, за гумном.

Звезды движутся небесами,

хаты белые — в даль полей,

хаты кажутся парусами

уплывающих кораблей.

Ветер ахает в удивленьи —

все понятия смещены:

небо звездное — от цветенья,

хаты белые — от луны...

Пахнут яблони горьковато,

пахнет яблонями весна,

и от этого аромата

вся округа пьяным-пьяна.

 

* * *

 

Желтые гвоздики

 

Я нес любимой желтые гвоздики,

похожие на маленькие солнца.

Я нес цветы.

Я нес любимой радость.

А на меня прохожие смотрели

с каким-то непонятным удивленьем,

как будто я средь них был исключеньем.

Одна бесцеремонная особа,

прищурив глаз, сказала грубовато:

— Эй, парень, жетые цветы не дарят —

они к разлуке.

Слышишь ты?

К разлуке!..

Но я любимой подарил гвоздики.

Моим цветам она была так рада!

Она смеялась, прятала лицо в них,

вдыхая тонкий аромат и свежесть.

Она смотрела мне в глаза счастливо,

гвоздикам вазу синюю готовя.

И я подумал:

«Как это случилось,

что желтые цветы летучей ложью

недобрый как-то запятнал бесстыдно?

А мы за ним бездумно повторяем:

«Да, желтые цветы несут разлуку!..».

А желтые цветы — грустны и немы.

Они обиду терпят и не могут

ни слова вымолвить в свою защиту...

Не верьте, люди добрые, навету.

Дарите желтые цветы.

Дарите!

Я нес любимой желтые гвоздики,

похожие на маленькие солнца,

и до сегодня счастлив.

Очень счастлив.

Слышите вы?

Счастлив!

 

* * *

 

Ожидание чуда

 

Я живу в ожиданьи чуда,

в ожиданьи большой удачи,

серебром получая сдачу

за разменное золото чуба.

Катят будни в заботах разных

от субботы до воскресенья,

и ни всплеска, ни озаренья,

чтобы стало похоже на праздник.

Только чую зимой и летом,

как надежда в душе лучится:

может, нынче оно случится,

может, нынче наступит это?..

И откуда мне знать, откуда,

что с годами в пути отстали

и давно уже прошлым стали

и удача моя, и чудо?

Были первой любви зарницы,

и — стихов моих первых гранки...

Но чего-то я жду спозаранку, —

может, чудо еще случится?..

 

* * *

 

Я весь день ищу слова

 

Я весь день ищу слова

для капризной строчки.

А в саду идет пальба —

лопаются почки;

а в саду дрозды свистят

празднично и чисто,

и обходятся без слов —

им хватает свиста.

Понимает их трава,

понимают ветви,

и когда они поют —

замолкают ветры.

Ну, а мне нужны слова,

полные доверья,

чтобы им в любом дому

открывали двери,

чтоб от сердца к сердцу шли

через всю Россию,

чтобы радость и тепло

людям приносили...

Я на помощь призывал

Ушакова с Далем.

Но ни Даль, ни Ушаков

ничего не дали.

И сижу вот целый день

над упрямой строчкой.

Может, завтра повезет,

а покуда — точка.

 

* * *

 

Стрижамент

 

Нас подняла тропинка на вершину

горы столовой — здравствуй, Стрижамент.

Здесь ложементов старые морщины

Оставило нам время для примет.

Здесь возвышались стены крепостные.

Под самым небом, на краю земли,

сермяжные крестьяне крепостные

здесь рубежи России стерегли...

Они живут безвестными в легендах,

в протяжных песнях-жалобах живут,

и, кажется, ветра над Стрижаментом

их поименно вечером зовут.

Теперь тут голо. Сединой полынной

дымится даль — сколь видно — впереди.

От неприступной крепости старинной

сегодня камня даже не найти...

Растут вдали дымы Невинномысска,

сияет рыбьей чешуей Кубань,

и, как под осень птицы, — наши мысли

летят тревожно в утреннюю рань.

Над нами небо — хоть рукой потрогай,

а глянешь вниз — кружится голова.

У самых ног задумчиво и строго

волной сарматской плещет синева.

 

* * *

 

Тополя

 

1

Хутор Светлый —три десятка домиков

В косогор обветренный вросли.

А кругом — куртины желтых донников,

Да шумят, метелясь, ковыли.

А кругом — поля; хлеба качаются,

и полны перепелов поля.

И бежит дорога, не кончается,

хутор Светлый надвое деля.

Дремлет над горою Недреманною

пряная степная тишина,

и видать, как синеву туманную

на Невинку цедит вышина.

Хутор Светлый... Прямо за дорогою,

возле хаты, что других белей

каждый день верхами небо трогают

пять пирамидальных тополей.

2

Далеко-далеко Рава-Русская,

за год не доскачешь на коне

В Раве-Русской переулки узкие

и сады вишневые — в огне.

Меж землей и небом пламя мечется,

черный дым на белый день ползет.

Там за все, что мы зовем Отечеством,

платит кровью пограничный взвод.

И зарей вечерней за околицу,

постарев на тысячу годов,

провожает мать своих соколиков,

провожает пятерых сынов.

Там, в дали немыслимой, под городом,

что стоит на краешке страны,

длится бой с осатанелым ворогом —

и уходят из дому сыны.

3

Жухли травы, зноем заморенные,

хоть не время травам умирать.

Над скупой казенной похоронною

в белой хате причитала мать.

Хутор Светлый будто бы уменьшился.

Он притих, от горькой пыли сед,

от печальных причитаний женщины,

от предчувствий неизбежных бед.

А когда душа чуть-чуть оттаяла

и застыл в копытцах тонкий лед, —

в память сына, павшего под Таллином,

посадила тополь у ворот.

Он стоял,

считая дни суровые,

и не знал, что после белых вьюг

рядом с ним его два брата кровные

оглянутся горестно вокруг...

Шли бои за камни Севастополя,

закипали на Миус-реке,

и росли три молчаливых тополя

в ставропольском грустном хуторке.

 

4

Каждый день кому-то нес увечия,

сеял смерть и прибавлял морщин.

Но вела дорога бесконечная

воинов России на Берлин.

В речь входили странные названия

чужедальних рек и городов,

и сражений грозное дыхание

слушали все пять материков.

В тех сраженьях умирали воины

от усталой Родины вдали.

На земле, траншеями раскроенной,

обелиски звездные росли.

А когда однажды степь окутали

тучи

и апрельский день поблек, —

посадила мать в далеком хуторе

молодой четвертый тополек.

5

Над рейхстагом теплою зарницею —

знамя. Тает дым пороховой.

На последней огневой позиции

пал боец — к ступеням головой.

В теплый вечер огненными кронами

подожгли салюты небосклон,

и пришел с последней похоронною

в хутор Светлый старый почтальон.

С той поры и слепнут окна низкие

в хате белой, глядя в синь полей,

и стоят живыми обелисками

пять пирамидальных тополей.

К ним выходит мать-старушка древняя

и, печально помолясь буграм,

как с сынами взрослыми, с деревьями

говорит о чем-то по утрам.

А вдали, над лысой Недреманною,

облаков алеют паруса,

и бегут машины за туманами,

словно улетают в небеса.

* * *

 

Степь

 

Солончаки.

Вихры полыни сивые

да коршунов ленивых виражи...

скажи мне, степь,

ну что в тебе красивого,

на чем тут глазу отдохнуть,

скажи?

Быть может, эти

жилистые донники

тебя преображают по весне,

когда ветров

размашистые дольники

звучат на поэтической волне?

Эх, степь родная, —

воля ястребиная,

как ни колдует над тобой весна,

но красота твоя неистребимая, —

она во мне,

в моей душе она!

 

* * *

 

Ставрополь

 

Ты не лучше других и не хуже.

Может, чуточку только белей,

может, улицы чуточку уже

да побольше на них тополей.

Ты не скучный.

Скорее — веселый,

хоть от шумных путей вдалеке,

хоть промышленность всю — до тяжелой —

на одной сосчитаешь руке...

Здесь по улицам ходят степенно

продувные степные ветра,

и настоем душистого сена

пахнет город всю ночь до утра.

Ты живешь много лет без трамвая

и не очень удобен зимой.

Только всюду я гостем бываю,

а сюда приезжаю —

домой.

 

* * *

 

На Домбае

 

Вершины гор взметнулись круто,

чтоб рядом видеть звездный мир.

В ущелье холодно и люто

вскипает дикий Гоначхир.

В ущелье буки вековые

да корабельных сосен взлет,

и мы с тобою пьем впервые,

не воду пьем, а жидкий лед.

Костер. Постреливают сучья,

коптятся донья котелков.

Над ними каменные кручи

и кручи белых облаков.

Ну, что им Время, скалам этим?

Ну, что им наша суета?

Мы перед ними, словно дети,

хотя и дерзки иногда...

О горы снежные Домбая,

ручьев и речек голоса,

немые льды и зелень мая,

и небом полные глаза!

 

*** *** ***

 

АЛЕКСАНДР ЕФИМОВИЧ ЕКИМЦЕВ (19291994)

 

Александр Ефимович Екимцев родился в 1929 году в селе Акуличи Клетнянского района Брянской области. Творческий путь поэта начался во время службы в армии на Дальнем Востоке, хотя тяга к сочинению стихов обнаруживала себя еще в годы военного детства. В центральной печати он выступил впервые в 1956 году в журнале «Крестьянка». С 1960 года поэт жил в Ставрополе, где и вышла в 1962 году его первая книжка стихов для детей «Десять добрых тропок». А. Екимцев окончил Московский институт культуры и Высшие литературные курсы при Союзе писателей СССР. Был членом Союза писателей СССР с 1967 года. Самый популярный на протяжении многих десятилетий журнал для малышей «Мурзилка» неоднократно печатал стихи Екимцева. Публиковались они и в других широко известных детских изданиях — «Пионер», «Костер», «Пионерская правда». В авторитетных высказываниях таких признанных крупных детских поэтов, как Корней Чуковский, Сергей Михалков, Агния Барто, Анатолий Митяев, поэзия А. Екимцева получила справедливое одобрение.

Быть детским поэтом — значит всю жизнь сохранять в себе особый светящийся, играющий, растущий мир, тот мир, в котором не отделены друг от друга жизнь человека и жизнь природы, где нет усталости и рефлексии, где чудеса происходят естественно, являясь нормой жизни, — мир нерушимой гармонии, о ценности которой не надо думать, как мы не думаем о ценности воздуха, которым дышим, и воды, которую пьем. Писать для детей — особый талант, требующий иногда полного перевоплощения человека. Именно так перевоплощается в своей поэзии Александр Ефимович Екимцев — в своей «взрослой» поэзии он не просто чуток к жизни, но и грустен, и разочарован, и скептичен. Однако и в стихах для детей, и в стихах для взрослых у этого замечательного поэта есть одно общее качество — любовь к людям, к природе, к жизни. Она бывает разной: печальной, легкомысленной, радостной, щемящей, огромной, маленькой, временной и вечной и обращена к детям, к деревьям, к птицам, к женщине, к Родине, к человеку. Она всегда — искренняя, и потому в его стихах нет фальши, надуманности, художественная выразительность в них достигается не мастерской обработкой стиха, а естественной адекватностью содержания и формы.

Основная тема «детских» стихов А. Екимцева — ребенок и природа. При этом дети и природа органично едины, хотя остаются везде сами собой. Природа воспринимается поэтом не в пейзаже или в календарном времени. Она существует преимущественно в детских чувствах, в любопытстве детского приобщения к ее тайнам, к ее красоте, разнообразию и свободе, которые равнозначны тем же свойствам детской натуры. Жизнь всего окружающего мира характеризуется веселой сказочностью, наполненной одушевленными, очеловеченными образами природы, волшебно преобразованными в своем простом и удивительном мире, — очень похожем на мир детей. Эта сказка, не ограниченная жанровыми рамками, обаятельна именно благодаря авторской любви ко всему, о чем идет речь. Будь то лохматый дедушка-туман, такой рассеянный и добродушный, такой незлобивый и смешной дед, да еще и с дырявым карманом, где спрятаны всяческие природные богатства: и лес, и поля, и копны, и даже солнышко. Будь то зимняя вьюга, своим горьким плачем пробуждающая к себе трогательную детскую жалость — может, кто-то ее по лбу хлопнул, может, в прорубь провалилась, может, заблудилась в лесу, — жалко ее, а виновата оказалась сама, все тропинки замела и увязла в снегу, а теперь ревет, глупая. Будь то озорные дорожки-длинноножки, непоседы и шалуны, с их любопытством и бесконечными царапинами на ногах; или это веселый ветерок, примеряющий шляпу, или малая зверюшка ежик, рассыпавший свои иголки под деревом и теперь собирающий их в колючий пиджачок. Сборнички детских стихов Екимцева издавались с иллюстрациями, больших и маленьких форматов, предназначаясь для широкой детской публики: «Дедушка Туман», «Деревушка на сосне», «Сто загадок», «Дорожки-длинноножки» и многие другие не залеживались ни в библиотеках, ни на полках магазинов. Поэт присутствует в своих стихах как органическая частица движущейся, непосредственно живущей природы, как самый зоркий из ребячьей ватаги, свободно впускающий в себя все разнообразие неумирающего, интересного, дружественного мира. Радость общения с природой, ее своеобразно детское восприятие фейерверком разворачивается в забавном перевертыше про зверюшек, невероятном в познавательном отношении, но энергичном и смешном:

 

Жарким днем лесной тропой

Звери шли на водопой.

За мамой слонихой

Топал слоненок.

За мамой лисицей

Крался лисенок.

За мамой ежихой

Катился ежонок.

За мамой медведицей

Шел медвежонок.

Но вдруг из-под ног их

Вспорхнули тетери! —

Тут бросились

В разные стороны звери...

В испуге лисица

Схватила слоненка.

В испуге слониха

Схватила лисенка.

Медведица-мама

Прижала ежонка.

Ежиха с собой увела

Медвежонка.

 

Кроме жизнерадостной анималистической нелепицы стихотворение создает картину единого в своих чувствах и отношениях мира. И перевертыш здесь — не нарушение этого единства, а напротив, хотя и забавное, но именно его подтверждение:

 

Копает слоненок

В овраге нору.

Таскает лисенок

Брёвна в бору.

Сосет свою лапу в берлоге

Ежонок.

С ежихою ловит мышей

Медвежонок.

А где-то в испуге

Летают тетери.

Им всюду мерещатся

Страшные звери!

Персонажи стихов А. Екимцева для детей — природа, автор и ребенок хорошо понимают друг друга. «Драгоценная способность сопереживать, сострадать, сорадоваться, без которой человек — не человек» (К.И. Чуковский) органична для А. Екимцева. Поэт любит стихи-шутки, стихи-загадки, стихи игрового характера. Он любил выступать перед детьми, они легко откликались на его заразительную душевность, на создаваемые им игровые ситуации, охотно и с удовольствием подключались к совместному стихотворчеству. А таких выступлений было немало — в школах, в сельских клубах, когда они еще активно функционировали, в библиотеках. Детская поэзия Екимцева ценна легкостью и выразительностью стиха, светлым и одухотворенным жизнеощущением, пониманием детской психологии. А теперь, когда мир живой природы все больше отодвигается на второй план в восприятии детей, заменяясь виртуальной реальностью, когда компьютерные игры не на шутку берут в плен человека, — слово о том, что человечно и вечно, что дает душевное здоровье, слово о родной природе приобретает огромную значимость, в особенности, когда это слово легко и просто включается в понимание окружающего мира.

В то же время А. Екимцев не лишен фундаментальных качеств любого серьезного поэта, касающихся прежде всего индивидуальной трансформации древних и классических традиций. Символика природы — это еще и символика жизни вообще, вечной жизни. Так получается в стихах о войне. Это — одна из самых важных и глубоких страниц поэзии А. Екимцева. Здесь образ становится емким, многозначным. Фольклорные традиции (символика чисел, живая природа) создают образ памяти сердца и памятника погибшим на войне:

Не забыто, что когда-то,

Хоть немало лет прошло,

Триста тридцать три солдата

Не пришли в свое село.

Вербы гнутся, ивы гнутся

У Днепра и у Донца.

Никогда уж не вернутся

Триста тридцать три бойца.

 

Печально склоненные ивы и вербы — народный символ слез. Но жизнь продолжается, поэтому рядом со скорбным образом встает другой — березовую и рябиновую рощу посадили дети, чтобы люди помнили о павших бойцах, и теперь вечный огонь рябиновых ягод пылает для всей земли. Подобным образом и древний знак переселения мертвых в небеса — звезда — превращается в мощный образ движения и жизни, образ Млечного Пути в бесконечном пространстве человеческой памяти:

 

Но ради светлого в мире,

Времен величавой гряды.

Вспыхивают над околицей,

Над в полночь летящей конницей

Четырежды по четыре,

Четырежды по четыре,

Четырежды по четыре

Вместо одной звезды.

 

Стихи о войне этого поэта несут в себе впечатления его детства (ребенком он пережил войну), хотя в то же время и глубоко общечеловечны. Им написано и несколько поэм на эту тему: «Брянский лес» (за нее он получил премию Госкомиздата и Союза писателей СССР в 1972 году), «Фронт под облаками» (премия имени Героя Советского Союза А. Скокова), «Кавказ в 1942 году», «Города-герои». Основой содержания всех этих произведений является мысль о страдании тех, кто по сути своей должен радоваться и радовать других, о страданиях природы и детей. Однако и природа, и дети воюют с врагом, не жалуясь на свою участь, — и в этом залог вечной памяти о жестоком и героическом времени. Лиризм военных стихов Екимцева основан на общечеловеческом масштабе чувства, на синтезе печали и света, скорби и жизнеутверждения.

А. Екимцев — поэт разносторонний. Все, чего касается его художественная мысль, превращается в эстетический факт и обретает философскую глубину. Кроме стихов определенной темы (как военные, например), у него есть стихи «обо всем», то есть о человеке и жизни, о природе и любви, о поэтах и поэзии, — и в них обнаруживается свой почерк. Во всем видна незаурядная личность человека, собственной болью отзывающегося на боль другого, на боль природы, на боль всего мира. Мироощущение во «взрослых» стихах этого поэта всегда окрашено грустью: радость вместе с легкой тоской, любовь рядом с печалью. Это придает его стихам особую задушевность и вызывает теплый отклик. В них всегда есть «эстетический центр», емкие строчки, вбирающие в себя всю гамму переживаний: «Светло в России от берез», «А я о женщине грущу», «Я одинок, как острова Анжу», «Я обнимал березовую рощу — с тех пор она звучит в моей судьбе», «Я листвой меж стволов кружу», «Боль остра, как остры обелиски», «Слышишь, сосны — стозвонные струны басовые — кто-то трогает, трогает в тихой ночи», — и многое, многое другое. Эти строчки гармонируют с соответствующим настроением, как музыка души, как собственное переживание каждого читателя. Два скромных сборника стихов его взрослой поэзии «Светло в России от берез» и «Полет багряного листа» составлены так требовательно и ответственно, что каждое напечатанное в них стихотворение останавливает на себе внимание читателя и вызывает сильный отклик.

Стихи проверяются временем. Перечитывая сейчас, спустя десятилетие после смерти поэта, его строки, чувствуешь, что они уже перешли границу времени, они уже стали большой поэзией, которая будет востребована всегда. Стихи А. Екимцева о любви хороши своей светлой грустью. Никто не станет спорить с тем, что радостная, счастливая любовь — это замечательно. «Рубить дрова, силой своей играючи» — идеальный размах любовной энергии. Но любовь грустная, любовь ожидающая, чутко готовая и к радости, и к беде — все же теплее и человечнее. Да, наверное, — это и более распространенный жизненный вариант. Поэзия предназначена выразить эту глубину, к тому же, не впервые высказывается мысль о печали, сопровождающей любовь, как русском национальном мироощущении.

 

Возвратит на несколько мгновений

Сердцу моему весенний день

Женщину и облако сирени,

И берез обветренную тень.

Руки протяну я в удивленье,

Но за синь обветренного дня

Голубое облако сирени

Женщину уносит от меня.

* * *

Вешним утром и в лунной тиши

Отдаюсь терпеливой мольбе:

Разреши мне, прошу, разреши,

Разреши мне грустить о тебе.

* * *

О, как минувшим сердце дорожит:

Прошли года, а все слеза дрожит.

Дрожит слеза — упасть слеза боится:

Вдруг белый лес за речкой загорится

И ярко запылает свежий стог

У перекрестка двух глухих дорог.

* * *

Как бы ни был далек мой путь,

Одному я верен маршруту.

Я пришел на тебя взглянуть,

Чтоб тебя забыть на минуту.

 

Писал Екимцев и поэмы — не только о войне: поэма о матери, о Ставрополе, была даже поэма «В гостях у Ильича» (хотя эта тема не характерна для него). Поэмы его — скорее большие стихи, в которых сюжетное развитие не занимает важного в жанровом отношении места. В них виден такой же «сердечный ум», как и в лирике.

Умер А. Е. Екимцев в Ставрополе в 1992 году. В одном из автографов на подаренной книжке Александр Ефимович написал о своей тайной надежде, что «хоть одна строка будет помниться «сегодня, завтра, всю жизнь». Совершенно очевидно, что помнится не одна строка. О нем можно просто сказать, что это настоящий хороший поэт.

 







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.