 |
|
Глава двадцать первая
По дороге Рут борется с совестью. Шона была так любезна – не раздумывая позволила пожить у нее. Рут толком не поблагодарила ее, оставила лишь краткое сообщение на автоответчике. Нужно вернуться туда за своими вещами. Шона была ей хорошей подругой в течение многих лет. Когда Рут рассталась с Питером, Шона утешала ее и купила несколько бутылок белого вина. Они провели вместе бесчисленное количество вечеров, смеясь, болтая, плача. Даже ездили в отпуск в Италию, Грецию и Турцию. Позволит ли Рут злобным сплетням Катбада разрушить эту дружбу?
– Извини, что я вчера так уехала, – говорит наконец она. – Почему-то после похорон захотелось оказаться дома.
Они уже подошли к коттеджу. Рут открывает дверь и пропускает Шону вперед.
– Ничего, – успокаивает Шона. – Я все прекрасно понимаю. Тяжело было на похоронах?
– Да, – отвечает Рут, ставя на плиту чайник. – Ужасно. Родители едва держались на ногах. А гробик… Душераздирающее зрелище.
– Могу представить. – Шона садится и снимает серебристую куртку. – Ничего нет страшнее, чем потеря ребенка.
«Все так говорят, – думает Рут, – может быть потому, что это правда. Трудно представить что-то более жуткое, чем похороны своего ребенка». Она мельком вспоминает родителей Люси Дауни, уходящих с похорон под руку. Это еще страшнее? Лишиться дочери и не иметь возможности с ней проститься?
Рут заваривает чай, делает бутерброды, и они сидят в дружеском молчании. За окнами начинается дождь и укрепляет решение Рут не возвращаться на раскопки.
– Вчера я видела Катбада, – сообщает она.
– Кого-кого?
– Майкла Мэлоуна. Которого допрашивали в связи с убийством Скарлетт.
– Господи! Где ты могла его видеть?
– Здесь. Он пришел поговорить со мной.
– Черт возьми, Рут, – содрогается Шона. – Я бы голову потеряла от страха.
– Почему? – спрашивает Рут, хотя так перепугалась, что спала с кухонным ножом под рукой. – Его же не обвинили в убийстве.
– Знаю, но все равно. Что ему было нужно?
– Хочет, чтобы я обелила его имя.
– Ну и наглость.
– Да, пожалуй, – соглашается Рут, хотя чуть-чуть польщена.
– Какой он, этот Катбад?
Рут смотрит на подругу.
– Не помнишь его? Он тебя помнит.
– Что?
Шона вынула гребни, распустила волосы и явно недоумевает.
– На раскопках хенджа он был лидером друидов. Все время носил большой пурпурный плащ. Он не забыл, как ты им сочувствовала, присоединялась к протестующим.
Шона улыбается:
– Катбад… Теперь вспоминаю. Ну, если я не ошибаюсь, он был доброй душой.
– Эрик считает, что у него есть магические способности.
– Дорогой старый Эрик, – смеется Шона.
– Катбад говорит, у тебя был роман с Эриком.
– Что?
– Катбад говорит, что десять лет назад, на раскопке хенджа, у вас с Эриком был роман.
– Катбад! Что он знает?
– Был или нет?
Вместо ответа Шона закручивает волосы в тугой узел и втыкает гребни, их маленькие зубцы злобно впиваются в голову. Она не смотрит на Рут, но та уже знает ответ.
– Шона, как ты могла? – спрашивает она. – А как же Магда?
Злоба, с которой Шона напускается на нее, поражает.
– С чего это ты вдруг заботишься о Магде? Ты, понятия ни о чем не имея, сидишь и судишь меня. А что вы с Питером? Он сейчас женат, ты не знала?
– Мы с Питером… – теряется Рут. – Мы просто друзья, – заканчивает она жалобно. Однако в глубине души знает, что Шона права. Она лицемерка. Думала она о Мишель, когда приглашала в свою постель Нельсона?
– О, вот как? – ухмыляется Шона. – Ты считаешь себя безупречной, Рут, гораздо выше таких человеческих чувств, как любовь, ненависть и одиночество. Знаешь, тут не все так просто. Я была влюблена в Эрика, – добавляет она изменившимся голосом.
– Правда?
Шона снова вспыхивает.
– Да, черт возьми! Ты помнишь, каким он был. Я ни разу не встречала таких, как он. Думала, он такой мудрый, такой харизматичный, я сделаю для него все, что угодно. Когда он сказал, что любит меня, это было одно из самых чудесных мгновений в моей жизни.
– Он говорил, что любит тебя?
– Да! Тебя это удивляет? Думаешь, у них с Магдой безупречный брак? Господи, Рут, у них постоянные романы на стороне. Не знала о любовнике Магды в Швеции?
– Я тебе не верю.
– Какая же ты наивная! У Магды двадцатилетний любовник по имени Ларе. Он готовит для нее сауну, а потом забирается с ней в постель. И он не единственный. В отместку Эрик делает что захочет.
Чтобы отогнать видение Магды с двадцатилетним рабочим-любовником, Рут поворачивается к окну. Солончак под косым серым дождем почти не виден.
– Думаешь, я была первой? – злобно спрашивает Шона. – По всей Англии полно аспиранток, которые укладывались в постель с замечательным Эриком Андерсеном. Это, можно сказать, неотъемлемая часть образования.
«Но не моего образования, – думает Рут. – Эрик обращался со мной как с другом, с коллегой, с многообещающей ученицей. Не сказал ни единого слова, которое можно было бы счесть сексуальным приглашением».
– Если ты знала, что он такой, – спрашивает наконец она, – почему ложилась с ним в постель?
Шона вздыхает. Весь ее гнев улетучился, и она обмякла, как валяющаяся на полу серебристая куртка.
– Я, конечно, считала, что у меня особый случай. Думала, как и все остальные глупые коровы, будто он действительно любит меня. Эрик говорил, что еще не встречал такой, что оставит Магду и мы поженимся, заведем детей…
Она умолкает, закусывает губу.
И Рут вспоминает, что первый аборт Шона сделала вскоре после раскопок хенджа.
– Ребенок… – начинает она.
– Был от Эрика, – устало произносит Шона. – Да. Думаю, тогда я поняла, что он не собирался выполнять своих обещаний. Узнав, что я беременна, он разозлился, стал требовать, чтобы я сделала аборт. Знаешь, я в самом деле думала, что он обрадуется.
Рут молчит. Вспоминает, как Эрик говорил о своих взрослых детях: «Нужно дать им свободу». А этому не хотел ее дать. Рут свято верит в право женщины делать выбор и не осуждает Шону за аборт. Но осуждает Эрика за обман, за лицемерие, за…
– Бедная Рут… – Шона смотрит на нее со странной бесстрастной улыбкой. – Тебе тяжело это слышать. Ты всегда так им восхищалась.
– Да, – хрипло соглашается Рут. – Да, восхищалась.
– И тем не менее он замечательный археолог, – говорит Шона. – Я с ним по-прежнему в дружеских отношениях. И с Магдой, – добавляет она с легким смешком. – Такой уж, видно, он человек.
– Наверно, – сдавленно произносит Рут.
Шона встает, поднимает серебристую куртку. У двери оборачивается со словами:
– Рут, не суди никого из нас слишком строго.
После ухода Шоны Рут садится за стол и с удивлением обнаруживает, что дрожит. Разве удивительно, что двое взрослых людей завели роман? Ну ладно, Эрик женат, но такое случается, как ей хорошо известно. Почему же она чувствует себя разочарованной, гневной, преданной?
Должно быть, она действительно была влюблена в Эрика все эти годы. Вспоминает, как впервые встретилась с ним аспиранткой в Саутгемптоне, как он словно бы перетряхнул ее мозг и собрал вновь в иной форме. Изменил ее взгляды на все: археологию, ландшафт, природу, искусство, взаимоотношения. Вспоминает его слова: «Главное желание человека – жить, обмануть смерть, существовать вечно. И так во все времена. Вот почему мы ставим монументы смерти – чтобы они продолжали жить после того, как мы умрем». Или желание Эрика жить означает, что он может делать все, что угодно?
И она обрадовалась, познакомившись с Магдой. Она считала, что эта женщина единственная достойна Эрика. Ей нравились их взаимоотношения, их нежная дружба, так непохожая на чопорные формальности ее родителей. Она не могла себе представить, чтобы Эрик и Магда называли друг друга мамочкой и папочкой или ездили по воскресеньям в садовый центр. Они вели идеальную жизнь, занимались альпинизмом, парусным спортом, зимой собирали материал и писали, летом проводили раскопки. Она вспоминает бревенчатую хижину возле озера в Норвегии, трапезы на плоской крыше, горячую ванну, вечера с закусками, вином и разговорами. Разговоры. Вот что ей, главным образом, помнится о Магде и Эрике. Они всегда разговаривали, иногда спорили, но неизменно выслушивали друг друга. Рут вспоминает, как много раз внимала Эрику и Магде, когда они с бокалами в руках, под всполохи северного сияния объединяли свои теории, чтобы получить нечто новое, лучшее, более совершенное. Слова Питера: «нам не о чем говорить» – это не для них.
Рут не глупа. Она понимает, что создала из Магды и Эрика идеализированный образ родителей, вот почему так разочарована. А ее тайная влюбленность в Эрика – типично фрейдистское бессознательное. «Самое неприятное, – думает Рут, глядя на залитое дождем болото, – что я считала себя особенной». Хоть Эрик и не увлекался ею, однако считал чрезвычайно талантливой ученицей. На раскопках хенджа он постоянно выделял ее. В словах «Рут сообразит, даже если все остальные не смогут понять» подразумевалось, что они оба обладают особым восприятием. У Рут, говорил он, есть «археологический дух», качество, которое невозможно привить обучением. Одобрение Эрика помогало ей в течение многих лет, защищало от покровительственного равнодушия Фила, утешало в минуты сомнений.
Рут понимает, что это наивно, но чувствует: ей нужно подтверждение высокого мнения Эрика. Она снимает с полки его книгу «Зыбучие пески», раскрывает на титульном листе с дарственной надписью: «Рут, моей любимой ученице».
Рут несколько секунд смотрит на эти слова. Кажется, она внезапно увидела на стене уродливую тень – рога, хвост, раздвоенные копыта. Слепо, едва держась на ногах, подходит к столу, где лежат ксерокопии писем, касающихся Люси Дауни. Перебирает их дрожащими пальцами, пока не находит два, написанных от руки.
Рут кладет ксерокопии на стол рядом с дарственной надписью. Почерк один и тот же.