 |
|
Глава восемнадцатая
Усталость в конце концов побеждает, и в два часа Рут погружается в сон. Она бесконечно долго сидела, прислушиваясь к стуку сердца и глядя на сообщение из нескольких леденящих слов. Кто мог его отправить? Автор писем, убийца? Кто знает, где она? У кого есть номер ее мобильного? Должно быть – и желудок ее сжимается, – должно быть, это кто-то знакомый?
Рут понимает, что нужно позвонить Нельсону, но почему-то не хочет будить его среди ночи. Прошлая ночь все осложнила. Как бы Нельсон не подумал, что она пристает к нему. «Что страшнее, – сурово спрашивает она себя, – быть убитой в своей постели или создать у мужчины неверное представление о себе?» Ей хочется, чтобы ее подсознание было более раскованным.
Рут засыпает и пробуждается через несколько часов, совершенно одеревенелая. Телефон упал на пол, она поднимает его дрожащей рукой. Новых сообщений нет. Рут вздыхает и забирается под одеяло. Она до того устала, что смерть кажется едва ли не привлекательным выбором – заснуть и уже не просыпаться.
Когда она открывает глаза, за окном дневной солнечный свет и у кровати стоит Шона с чашкой чаю.
– Хорошо ты поспала, – бодро говорит она. – Уже половина десятого.
Рут с благодарностью потягивает чай. Целая вечность прошла с тех пор, как кто-то подавал ей в постель чай. В дневном свете, сидя в солнечной, со вкусом обставленной комнате Шоны, она больше не чувствует себя обреченной. Собственно говоря, она готова сражаться. Рут встает, принимает душ, надевает свою самую строгую одежду – черный костюм, белая блузка, жуткие серьги – и спускается в воинственном расположении духа.
Рут сидит в машине, собираясь ехать на работу, когда звонит телефон. Она приходит в ужас, тяжело дышит, ладони становятся липкими.
– Привет, Рут. Это Нельсон.
– О, Нельсон. Привет.
Сердце продолжает колотиться.
– Хотел сообщить тебе: завтра мы выпускаем Мэлоуна.
– Выпускаете? Почему?
– Пришло заключение экспертизы – следов его ДНК на Скарлетт нет. Поэтому мы обвиняем его в написании писем и всем прочем. Завтра он предстанет перед судом и, думаю, получит освобождение под залог.
– Он остается подозреваемым?
Нельсон невесело смеется:
– У нас больше никого нет, но с убийством его ничто не связывает. Нет оснований оставлять его под арестом.
– Что он будет делать?
– Он не имеет права покидать этот район. Наверно, постарается затаиться. Может даже получить полицейскую охрану из-за внимания прессы.
Нельсон говорит так презрительно, что Рут невольно улыбается.
– А что показало… вскрытие?
– Смерть от удушения. Видимо, ей чем-то заткнули рот, и она задохнулась. Руки ее были связаны каким-то сплетенным растением.
– Растением?
– Да, похоже, жимолостью и – тебе это понравится – омелой.
Рут думает о письмах и упоминании омелы. Значит ли это, что писал их убийца? Значит ли, что это все-таки Катбад? Потом она вспоминает о веревках, которыми волокли к месту столбы хенджа. Веревки были сделаны из жимолости. Как запомнил Питер.
– Тело пролежало в земле около полутора месяцев, – говорит Нельсон. – Точнее трудно определить из-за торфа. Следов изнасилования нет.
– Это уже кое-что, – неуверенно произносит Рут.
– Да, – соглашается Нельсон, и в голосе его звучит горечь. – Это уже кое-что. И мы можем отдать семье тело для погребения. Для них это много значит.
Он вздыхает. Рут представляет себе хмурого Нельсона, сидящего за своим столом, разбирающего папки, составляющего списки, лишь бы не смотреть на фотографию Скарлетт Хендерсон.
– Если… – Голос Нельсона резко меняется. – Как твои дела? Надеюсь, больше не было звонков от журналистов?
– Нет, но вчера вечером пришла странная эсэмэска.
Рут рассказывает ему о текстовом сообщении. Представляет, как Нельсон вскидывает взгляд. «Сколько еще хлопот доставит мне эта женщина?»
– Поручу кому-нибудь заняться этим.
– Можно установить отправителя? – спрашивает она.
– Да. У мобильных телефонов есть особый номер, обозначающийся при каждом звонке. Он регистрируется в местной базе. Располагая этим номером, найти отправителя будет нетрудно. Конечно, если у него есть голова на плечах, он этот телефон выбросит.
– Думаешь, это… он?
– Бог его знает. Однако нужно обеспечить тебе охрану. Долго собираешься жить у подруги?
– Не знаю.
При этих словах Рут охватывает острая тоска по дому. По своей постели, своему коту, виду на зловещие болота.
– Я отправлю людей охранять ее дом и держать твой под наблюдением. Постарайся не слишком беспокоиться. Не думаю, что он будет действовать открыто. Он очень умен.
– Да?
– До сих пор был для меня слишком умным, так ведь?
– Ты поймаешь его, – говорит Рут с большей убежденностью, чем испытывает.
– Хорошо бы так считали и журналисты. Будь осторожна, дорогая.
Выключая телефон, Рут думает: «Дорогая?»
В университете Рут первым видит Питера. Он ждет у ее кабинета, и ей внезапно вспоминается Нельсон на этом месте, грубый и непреклонный рядом с умиротворяющим Филом. В отличие от тогдашнего Нельсона – самодовольного профессионала, входящего в комнату к дилетантам, – Питер выглядит нервозным и виновато прижимается к стене всякий раз, когда проходит кто-то из студентов (поскольку еще рано, происходит это нечасто).
– Рут! – подходит он к ней.
– Питер. Что ты здесь делаешь?
– Хотел тебя видеть.
Рут подавляет вздох. Ее вовсе не прельщают в это утро разговоры Питера о его браке и воспоминания о раскопке хенджа.
– Заходи, – сдержанно приглашает она.
В кабинете Питер спотыкается об упор для двери в виде кошки.
– Помню, как купил тебе эту штуку. Даже не верится, что она все еще цела.
– Она практична, – лаконично поясняет Рут. Ей не хочется говорить, будто она хранит эту вещь в память о прошлом, что было бы неправдой. Ну или не совсем правдой.
Питер садится в кресло для посетителей.
– Замечательный кабинет, – хвалит он, глядя на Индиану Джонса. Десять лет назад она еще не дотягивала до собственной комнаты.
– Маловат, – пожимает плечами Рут.
– Видела бы ты мой в Юниверсити-колледже. Мне приходится делить его с архивистом, у которого проблема с личной гигиеной. Могу занимать стол только по понедельникам и четвергам.
Рут смеется. Питер всегда умел ее рассмешить, неохотно думает она.
Питер тоже улыбается, напоминая себя прежнего, но вскоре его лицо вновь становится серьезным.
– Какая жуткая история на Солончаке, – говорит он. – Ты находишь тело этой девочки.
– Да.
– Откуда ты узнала, что оно там?
Рут вскидывает глаза. Странный вопрос. Кто мог сказать, что тело нашла не полиция?
– По наитию, – отвечает она наконец. – Я смотрела на карту и увидела линию, ведущую от найденных в Спенуэлле останков к моим костям из железного века и хенджу. Столбы, которые я тебе показывала, как будто обозначали этот маршрут. Я подумала о курсусах, подземных тропах, словно бы обозначающих значительные предметы на ландшафте. И внезапно поняла, что эта тропа представляет собой курсус.
– И она привела к телу?
– Да.
– Но по-твоему, это было сделано сознательно? И тому, кто похоронил там девочку, известно о тропах и кур… как их там?
– Курсусах. Не знаю. Полицейские думают, что, возможно, убийца сведущ в археологии.
– Вот как? – Питер несколько секунд молчит, видимо, осмысливая услышанное. Потом снова поднимает взгляд. – Да, кстати, Эрик на будущей неделе начинает раскопки, чтобы взглянуть на эту тропу.
– Он получил разрешение полиции?
– Видимо, да. Он разговаривал с твоим приятелем Нельсоном. Нельсон позволил при условии, что они не сунутся в круг хенджа. И видимо, должны будут показывать полицейским все находки.
Эрик разговаривал с Нельсоном, которого явно недолюбливает и которому не доверяет. Нельсон дал разрешение на раскопки. У Рут голова идет кругом от путаницы противоречий, личных отношений, воспоминаний.
– Когда ты видел Эрика? – спрашивает она наконец.
– Вчера. Мы вместе обедали.
– Правда?
Рут пытается нарисовать себе эту картину. Эрик всегда хорошо относился к Питеру – видимо, одобрял его как партнера Рут, – но она не может представить их, уютно сидящих за пиццей.
– Куда вы пошли?
– В суши-бар, который он знает.
Значит, сидели они не за пиццей.
– Эрик говорил что-нибудь о Катбаде? Майкле Мэлоуне?
– Только то, что полиция арестовала не того человека. Он был очень возбужден. Все твердил о полицейском государстве – сама знаешь, какой он старый хиппи.
«Тем не менее Эрик был вполне готов отправиться к Нельсону за разрешением на раскопки, – думает Рут. – Ради археологии он пойдет на все, на все».
– Катбада выпускают, – говорит Рут. – Возможно, сегодня объявят об этом в новостях.
В конце концов, Нельсон не просил ее хранить это в секрете.
– Правда? – Питер явно заинтересован. – Не предъявляя никаких обвинений?
– Возможно, какие-то предъявят, не знаю.
– Рут, оставь; по-моему, тебе все известно.
– Нет, – не скрывает раздражения Рут.
– Извини, – кается Питер. Это ему не идет. – Ну, – оживленно спрашивает он, – как там Шона?
– Прекрасно. Все та же. Говорит, что откажется от мужчин и пойдет в монахини.
– Кто у нее сейчас?
– Один лектор. Женатый.
– Обещает бросить жену?
– Естественно.
Питер вздыхает:
– Бедная старая Шона. – Видимо, он думает о своем браке, потому что явно сник, даже волосы как будто потускнели. – Я всегда думал, что она выйдет замуж и народит десятерых. Сказывается старое католическое воспитание.
Рут думает о двух абортах Шоны; сперва вызывающие декларации независимости, потом бесконечные слезы.
– Нет, – качает она головой, – никаких детей.
– Бедная Шона, – повторяет Питер. Похоже, уходить он не собирается.
– Питер, – говорит Рут, стараясь не быть резкой, – ты хотел чего-то? Мне нужно идти.
Он как будто обижается.
– Просто пришел узнать, как твои дела. Подумал, может, ты не откажешься пойти вечером куда-нибудь выпить?
Рут думает о продолжении девичника: пино гриджио, Лайем, еда из ресторана, загадочные эсэмэски.
– Ладно, – соглашается она. – Это будет замечательно.
Они идут в ресторан в Кингс-Линн, находящийся неподалеку от бара, где Рут обедала с Нельсоном. Однако это заведение с претензиями: отпечатанные в типографии меню, белый деревянный пол, квадратные тарелки, ряды мерцающих свечей. Гоняя одинокую устрицу по белому фарфору, Рут спрашивает:
– Где ты отыскал это место? – И поспешно добавляет: – Просто превосходное.
– Его рекомендовал Фил.
Оно и видно.
Время еще раннее, и ужинают, кроме них, всего две пары: влюбленные лет тридцати, явно считающие минуты до того, как смогут улечься в постель, и пожилая чета, не обменявшаяся ни словом за весь вечер.
– Черт возьми, почему они не снимут номер? – бормочет Рут, когда тридцатилетняя женщина принимается слизывать вино с пальцев мужчины.
– Видимо, оба состоят в браке.
– Откуда такая уверенность?
– Будь они семейной парой, не стали бы разговаривать и уж тем более совокупляться при помощи пальцев, – негромко говорит Питер. – Посмотри на тех стариков. Пятьдесят лет блаженства в браке, и совершенно нечего сказать друг другу.
Рут хочется спросить, похож ли его брак на этот. «Молчи, – приказывает она себе, – он все выложит сам. Питер никогда не отличался замкнутостью».
Разумеется, Питер вздыхает и отпивает глоток дорогого красного вина.
– Как нам с Викторией. Мы просто… стали чужими. Знаю, это клише, но тем не менее правда. Нам не о чем говорить. Просыпаемся однажды утром и обнаруживаем, что, кроме Дэниела, у нас нет ничего общего. О, мы все еще нравимся друг другу и прекрасно ладим, однако нечто, жизненно важное нечто, исчезло.
«Но ведь то же самое произошло с нами», – хочется сказать Рут. Она вспоминает, как однажды посмотрела на Питера – умного, доброго, симпатичного Питера – и подумала: «Это мой спутник жизни? Я должна согласиться на сосуществование с этим славным человеком, прикосновений которого подчас даже не замечаю?»
Но у Питера на глазах снова розовые очки.
– У нас было очень много общего, – мечтательно говорит он, – археология, история, книги. Виктория не интеллектуальна. Единственное ее серьезное чтение – журнал «Хелло».
– Это слишком уж высокомерно, – замечает Рут.
– Пойми меня правильно, – торопливо произносит Питер. – Виктория чудесная женщина. Очень добрая, отзывчивая. («Она растолстела», – думает Рут.) Я привязан к ней, мы обожаем Дэниела, но это уже не брак. Мы скорее обитатели одной квартиры, у которых общая забота о ребенке и домашняя работа, разговариваем только о том, кто зайдет за Дэниелом или когда ждать доставку продуктов.
– А каких разговоров ты ожидал? Об архитектуре Возрождения? О ранних поэмах Роберта Браунинга?
Питер усмехается:
– Что-то в этом роде. Мы ведь разговаривали, разве не так? Помнишь вечера у костра, споры, был человек эпохи неолита охотником-собирателем или фермером? Ты сказала, что женщины, наверно, охотились, и попыталась подкрасться к овце, чтобы показать, как это делалось.
– И шлепнулась лицом в овечье дерьмо, – сухо произносит Рут и подается вперед. Кажется очень важным донести это до Питера. – Слушай, Питер, раскопки хенджа проводились десять лет назад. Сейчас другое время. Мы изменились. У нас была связь, и все складывалось замечательно, но это в прошлом. Нельзя вернуться назад.
– Не можешь? – спрашивает Питер, пристально глядя на нее. В пламени свечей глаза у него очень темные, почти черные.
– Нет, – мягко говорит Рут.
Питер молча смотрит на нее минуту-другую, потом улыбается. По-другому, нежнее и гораздо печальнее.
– Ну что ж, тогда давай просто напьемся, – предлагает он и наклоняется, чтобы наполнить ее бокал.
Рут не напилась, но, садясь в машину, чувствует, что слегка превысила норму.
– Будь осторожна, – напутствует Питер, направляясь к новенькой «альфа-ромео». Кризис среднего возраста?
– Ладно.
Рут радуется, что не нужно ехать по предательской новой дороге в темноте, в окружении болот. До дома Шоны всего несколько минут, все должно быть в порядке. Она не спешит, пристраиваясь за другими, более решительными водителями. По радио кто-то говорит о Гордоне Брауне: «Он хочет вернуться к прежнему положению вещей». «А мы все разве нет?» – думает Рут, сворачивая влево, на дорогу к Шоне. Несмотря на свою суровость, она сочувствует Питеру и его тоске по прошлому. Есть что-то искушающее в мысли вернуться к нему, признав, что загадочный идеальный мужчина не появится и Питер лучший, на кого она может рассчитывать, возможно, гораздо лучший, чем она заслуживает. Что ее останавливает? Тень Виктории и Дэниела? Нельсон? Она знает, что из ночи с Нельсоном ничего не выйдет, – просто пребывание в постели с Питером кажется спокойным, привычным, но ничуть не волнует.
Рут находит у индийского ресторана место для парковки и идет к дому Шоны. Машинально проверяет, нет ли текстовых сообщений. Есть только одно:
«Я знаю, где ты».