Главная | Обратная связь

Литературное расследование в библиотеке «Фолиант» МБУК ТБК

Безумный норвежец Кнут Гамсун

Кнут Гaмсун (настоящее имя - Кнуд Пeдерсен) - норвежский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе за 1920 год. Один из величайших писателей 20 столетия. Гений не только скандинавской, но и мировой литературы.

Он родился 4 августа 1859 года, умер 19 февраля 1952, прожив 92 года. Написал более тридцати романов. Писал повести, пьесы, рассказы, публицистику, стихи. Его переводили Блок и Бальмонт. И судьба его была трудной и неоднозначной. Еще при жизни ему довелось пережить и бурную славу, и полное забвение, и новое возвращение к славе - на сей раз уже не всенародной, но «элитарной».

Давайте вместе с читателями Литературного клуба «Прикосновение» библиотеки «Фолиант» МБУК ТБК 19 февраля, в день смерти Кнута Гамсуна, прикоснемся чуть ближе к его биографии и посмотрим, откуда у него взялась привычка писать ночью в кромешном мраке? Зачем он при написании каждой новой книги переселялся в отель? Зачем отсылал детей в заграничные школы? Почему его жена Мария считала, что все нагромождение страстей в книгах мужа объясняется его неспособностью жить и лю­бить по-человечески?

Мария Гамсун вступила в норвежскую нацистскую партию еще до войны. Почему нацисты расценивали ее членство в этой партии как фантастическую удачу? Как ей удалось стать не только ушами глухого 80-тилетнего Гамсуна, но и его голосом? Верила ли она в речи местных «недофюреров» о центральной роли жены и матери в новом устройстве мира?

По своей ли воле Кнут Гамсун отправил в 1942-м Геб­бельсу в знак уважения свою Нобелевскую медаль? Зачем он это сделал? За что немцы, депортирующие евреев и расстреливающие норвежцев, участвовавших в Сопротивлении, боготворили Гамсуна?

Что произошло потом? Отчего писа­тель внезапно стал заваливать власти всех уровней требованиями прекратить террор? Почему в 1943-м Гамсун вызвался лично поехать с речью на ев­ропейский конгресс журналистов? Зачем ему нужна была аудиенция у Гитлера? Почему встреча провалилась? Почему взбешенный Гитлер велел выставить нобелевского лауреата за дверь?

Почему норвежцы, завидев Гамсуна, кричали: «Предатель!» и швыряли под ноги принесенные с собой его книги? Как вообще могло выйти, что гордость норвежской культуры, великий Гамсун вдруг оказался предателем? Почему его имя было втоптано в грязь перед целым миром? Чем это можно объяснить - недоразумением или местью его жены Марии? За что она ему мстила?

Зачем Гамсун написал некролог, когда Гитлер умер? И что означали сказанные им фразы: «Мне всегда хотелось быть рыцарем. А для рыцаря позор - не прим­кнуть по незнанию к дурной стороне. Позор - менять сторо­ны, когда меняется ветер».

Верно ли высказывание о том, что никакие политические веяния не могут бросить тень на силу истинного писательского таланта - таланта такого уровня, которым обладал Кнут Гамсун?

Итак…

 

Первая встреча, или Дитя мое, как же Вы прекрасны!

Встречу Гамсуна с его будущей женой устроил директор Национального театра в Кристиании (которую тогда еще не переименовали в Осло). В 1908 году театр решил ставить новую пьесу Гамсуна, и двадцати­пятилетней актрисе Марии Андерсен улыбнулась удача - ей дали главную роль! О большем она и мечтать не могла. А когда директор сообщил, что сегодня вечером девушка сможет по­ужинать с самим автором и обсудить трактовку характера ге­роини, Мария, видимо, не проявила должного восторга: у нее просто не осталось сил восхищаться.

-Мария, ты, кажется, не поняла, - нахмурился директор. - Сегодня вечером ты ужина­ешь с Кнутом Гамсуном!

Он произнес это таким тоном, будто за ужином Марию ждал сам господь бог. Впрочем, Гамсун ведь и был почти богом - им зачитывались по всему миру, от Аме­рики до России, а уж в Норвегии буквально не было ни одного дома, в котором не нашлось бы его книг. Конечно, Мария читала Гамсуна, но представить, что однажды с ним встретится? Это было, как увидеть героя мифов, небожителя. Наверное, онокажется бородатым седым стариком с пронзительными голубыми глазами...

Старику было под пятьдесят, и когда он вошел в зал, все головы в ресторане разом повернулись в его сторону. Не потому, что все его узнали (хотя узнали, конечно же, многие). Просто его нельзя было не заметить: высокого, статного, с гордо вски­нутой головой. Бороды не было и в помине, а вот глаза, и прав­да, оказались пронзительно голубыми. Только лучились они из-под очков в золотой оправе не тихим сиянием мудрости, а каким-то дерзким молодым огнем.

Гамсун пружинисто проша­гал к ее столику и замер.

- Здравствуйте, господин Гамсун, - поспешно вскочила де­вушка. - Я Мария Андерсен, меня утвердили на роль Элины. Я счастлива познакомиться с Вами.

Гамсун определенно не слышал. Он не сводил с Марии глаз, продолжая как вкопанный стоять около столика. Рядом, почти­тельно склонившись, замер подоспевший официант. Марии вдруг стало трудно дышать. Словно какой-то огромный насос выкачал из ресторана весь воздух. А с ним заодно и все звуки: было поразительно тихо. Официант почтительно кашлянул. Гамсун вздрогнул, словно приходя в себя, огляделся по сторонам. И вдруг улыбнулся удивительной озорной улыбкой. Он мягко опустился на стул и произнес:

- Простите. Простите, но, господи, дитя мое, как же Вы прекрасны!

Мария в смущении теребила салфетку, не зная, что ответить и нужно ли отвечать, а он перевел взгляд на ее пальцы и громко - как ей показалось, на весь ресторан - воскликнул:

-А руки! Бог мой, в жизни не видел таких прелестных маленьких рук!

После она узнала, что сам Кнут всю жизнь стыдился своих огромных ладоней, своих длинных сильных пальцев, способ­ных гнуть гвозди, и искренне завидовал обладателям малень­ких аристократических ручек. Вот странность: она-то влю­билась в его руки сразу. Это были руки великого музыканта, великого настолько, что для него были слишком малы любые существующие инструменты, а потому ему только и остава­лось, что играть на струнах души целого человечества.

 

Собственник

 

В нем явственно чувствовались сила и радость жизни, каких Мария, мужским вниманием не обделенная, никогда не встре­чала прежде в своих поклонниках, да и вообще ни в ком. Сила, правда, бывала и грозной. Вспышки ревности Гамсуна напоминали ураган, крушащий без разбора все на своем пути. Причем ураганы случались, когда никаких поводов Мария не давала, и даже когда сам Кнут еще и права никакого на них не имел.

Сто­ило ему увидеть назавтра, как Мария, улыбаясь, разговаривает с кем-тов фойе театра, и Гамсун вылетел прочь, грохнув две­рью так, что здание едва не развалилось. А через пару месяцев он и вовсе чуть не убил ни в чем не повинного зеваку, заподозрив в нем поклонника Марии.

В тот день Мария и Кнут гуляли в парке, и речь, конечно же, опять зашла о ее прежних увлече­ниях. Гамсуну нужна была она вся, без остатка, и к прошлому он ревновал неистово и яростно. Разговор шел на повышен­ных тонах, и в какой-то момент со скамейки в парке поднялся и направился за ними следом незнакомый молодой человек. То ли слишком охочий до чужих тайн, то ли слишком сердо­больный и желавший узнать, не кончится ли дело плохо и не понадобится ли помощь. Дело кончилось плохо для него само­го: завидев «слежку», Кнут резко развернулся и сокрушитель­ным ударом кулака в лицо отбросил беднягу метров на пять.

-Что ты делаешь?!- вскрикнула Мария. Гордость норвежской нации и классик мировой литературы сосредоточенно поти­рал костяшки пальцев.

-Показываю, что будет с любыми твои­ми ухажерами отныне и впредь, - ответствовал он. Это была жестокая, безобразная сцена, недостойная интеллигентных людей, разумеется... Но как же это было по-мужски!

 

До Марии

А вот она к его прошлому совсем не ревновала (хотя вообще-то ревнива была ничуть не меньше!). Наоборот, рас­сказы Гамсуна о его жизни она слушала восторженно и жадно - как главы еще одной великой книги, которую, кто знает, он, быть может, напишет однажды.

О счастливом, но таком корот­ком детстве в родительском доме на бедном хуторе в северной Норвегии. О работе у бездушного и полуразбитого параличом дяди с девяти лет и бегстве в четырнадцать, когда жестокий старик уже физиче­ски не мог совладать с подросшим Кнутом.

О том, как он стал бродячим торговцем-коробейником, а потом устроился при­казчиком в магазин и разбогател настолько, что смог послать немного денег родителям, а сам щеголял в жилете, из кармана которого свешивалась цепочка от часов. Никаких часов в кар­мане не было, на них не хватило денег, но как же восторженно смотрели на него девушки-покупательницы! А он, загордив­шись, влюбился в дочку хозяина и в два счета вылетел с рабо­ты,

О том, как Кнут влез в долги, которые отдавал потом много лет, и уплыл на пароходе в Америку, как был на лекции само­го Марка Твена и как батрачил на фермах на Среднем Западе. Как ему поставили диагноз «туберкулез» и отпустили от силы три месяца жизни. И он уплыл умирать домой, в Норвегию, но почему-то выжил - то ли врачи опростоволосились, то ли господь решил, что для Кнута Гамсуна еще и на земле найдут­ся дела.

О том, как он все равно чуть не умер - только уже от голода, пытаясь заработать писательством и журналистикой в Копенгагене. И о том, как его мучительные галлюцинации тех дней стали основой повести "Голод», которая, наконец, принесла ему много славы и немного денег.

Как он поехал в Париж, как писал там и как чудил: нанимал сразу трех извозчиков, чтобы добраться до дома, заказывал в кафе 25 бутылок пива и выпивал их подряд, одну за другой, или скупал в приглянув­шейся лавке полсотни кусков восхитительно пахнущего мыла в серебряной обертке и одаривал им ошарашенных прохожих на улице...

О первом браке Гамсун рассказывать не любил, но и не скрывал, что был женат восемь лет и что у него есть дочь, которую он всегда будет обеспечивать. Зато с удовольстви­ем рассказывал о поездке с первой женой по России, об этом удивительном крае, о странных и смешных происшествиях, не вошедших в книгу путевых заметок «В сказочной стране», и о том, как русские называют свой суп из кислой капусты диковинным словом «шчи» (Гамсун любил повторять: «шчи», «шчи», с какой-то детской гордостью уверяя, что он - единственный иностранец, который овладел главной русской тайной: тайной правильного произношения этого слова).

 

Семья или карьера?

 

Его жизнь казалась огромным миром - иногда опасным и тревожным, иногда бесшабашным и нелепым, но всегда ярким и радостным. И Мария была счастлива стать частью этого мира, она хотела, да нет, она мечтала разделить с Кнутом и опасно­сти, и безудержное веселье. Конечно, ее расстроила твердость Гамсуна, заявившего сразу, что ей придется выбирать между ним и своей артистической карьерой.

-Ты должна подумать и решить, готова ли ты, так любящая фиглярство, связать свою жизнь с человеком, которому оно глубоко противно. Пожалуй­ста, задумайся об этом! Я открыто высказываю свое мнение о театре, его творцах и его «искусстве»... Если же ты считаешь, что действительно хочешь быть актрисой, то ничего тут не поделаешь... - заявил он ей через два месяца после знакомства.

Пожалуй, это было странно. Как мог человек, ненавидящий «фиглярство», писать пьесы и влюбиться в актрису?. Но ведь в том же письме Кнут писал:

-...Ты мне нужна... Спасибо твоему обиженному сердечку за то, что оно так милосердно и продолжает любить меня... Я буду счастлив, если получу тебя в жены. Другой суженой мне не надо... Без тебя мне невыносимо. Без тебя мне и жизнь не мила, так становится пусто.

И разве это было не самое главное?

 

Надежды и иллюзии

Гамсун мечтал купить усадьбу среди лесов на берегу моряи поселиться там с женой, подальше от городской суеты. Так что ж, Мария была совсем не прочь стать хозяйкой усадьбы. Уж если хватит на имение, то и на выезды в город деньги, наверное, найдутся.

Поначалу так все и было. Усадьба Нерхольм оказалась волшебным местом. Марию, правда, немного позабавило, что первым делом после покупки Кнут распорядился пристроить к дому фальшивый портик с колоннами, но что же делать, если эти самые колонны с детства были для Гамсуна символом достатка, успеха, того, что жизнь - удалась.

В город они выбирались: пусть не так часто, как ей хотелось бы, зато Кнут всегда старался порадовать жену. Однажды Мария восхитилась роскошной шубой в какой-то витрине. Гамсун покачал головой. Она и сама понимала, что с покупкой и обу­стройством усадьбы ему пришлось затянуть пояс, но все равно расстроилась немного. Сказала, что хочет поскорее вернуться в отель (они приехали с ночевкой).

- Погоди немного, - отве­тил Кнут. - У меня назначена встреча. Присядь в кафе, подож­ди, это недолго. А когда я вернусь, пойдем в гостиницу вместе.

Он и правда недолго отсутствовал - Мария как раз успела вы­пить чашку кофе. Всю дорогу в отель Гамсун как-то странно улыбался и молчал, она даже начала терзаться подозрениями: что же это за встреча такая была у мужа? А потом чуть не разревелась от счастья. Когда они вошли в номер, на кровати лежала та самая шуба...

Но чем дальше, тем больше забота Кнута отгораживала Марию от жизни, запирала в усадьбе. Он очень старался, чтобы в доме царили уют и достаток. Однако ее просьбы выбраться куда-нибудь на выходные все чаще натыкались на его удивлен­ное: «Зачем? Ведь у нас и тут все прекрасно!»

Мария мечтала превратить Нерхольм в культурный и светский центр Норве­гии, грезила коктейлями, балами и приемами, на которых она будет царить вместе с мужем. Но Гамсун терпеть не мог гостей, буквально сбегал в лес при появлении журналистов, а уж в дни рождения просто нанимал экипаж и уезжал, не разбирая дороги, куда угодно - только бы скрыться от восторженного внимания благодарных соотечественников.

 

Общественное признание, или Ночь во фраке и без галстука

 

Даже странно, как это еще он соизволил явиться на вручение ему Нобелевской премии. Впрочем, и тут не обошлось без причуд. Кнуту сшили фрак, Мария заказала себе потрясающее платье. Вечером на­кануне церемонии в отеле она впервые примерила его. И Кнут замер как громом пораженный, уставившись на глубокое де­кольте.

- Ты что, хочешь пойти ТАК?- наконец выговорил он.

-Ну, конечно, правда же чудесное платье?

-Да, но так идти нельзя...Ты же...ты...замерзнешь! - вдруг выкрикнул Гамсун. - Сейчас, подожди, я все исправлю!

Отец Гамсуна был не только работящим крестьянином, но и толковым портным, обшивав­шим весь хутор, - благо, заказчики не слишком перегружали его разнообразием моделей и сложностью фасонов. И Кнут еще в малолетстве неплохо выучился портняжному ремеслу. Он уменьшил вырез так ловко, что никто и не заме­тил его вмешательства в платье Марии!

Сам Гамсун при этом на диво легко сумел преодолеть от­вращение к скоплению публики и светским мероприятиям. И когда уставшая Мария намекнула во время банкета, что не прочь отдохнуть, супруг великодушно разрешил ей уехать в отель, пообещав вернуться чуть позже.

Новоиспеченный нобе­левский лауреат явился далеко за полночь мертвецки пьяный. Мария попыталась раздеть мужа, но тот рухнул в кровать, как срубленное под корень могучее дерево, и уснул, кажется, еще в полете. Все, что ей удалось, - избавить Кнута от ботинок и гал­стука. Наутро он со стоном выбрался из кровати и уставился в зеркало.

- Что это? Выходит, я так и спал?

- Ну да, - подтвер­дила Мария.

- Какой ужас! Провести целую ночь во фраке - и без галстука! - и Гамсун повалился обратно в кровать. Как же они хохотали тогда, как же долго не выбирались из постели! И как часто с тех пор вспоминала она тот день. День, когда мир окончательно и бесповоротно признал Кнута Гамсуна гением, стал едва ли не последним осколком чистого, незамутненного счастья для его жены.

 

Первая трещина

Конечно, жизнь дала трещину гораздо раньше. Едва упра­вившись с ремонтом Нерхольма, Гамсун возвел подальше от главного дома хижину и с самого утра уходил туда писать. Являлся к обеду - хмурый и неразговорчивый, когда дело не шло, торопливый и снова неразговорчивый, если писалось. А на ночь на тумбочке у кровати он оставлял бумагу и карандаш. Года не прошло, как Мария возненавидела шелестящий скре­жет грифеля по бумаге, от которого она то и дело просыпалась ночами в полной темноте.

Эту странную привычку - писать ночью в кромешном мраке, а потом с утра разбирать собствен­ные слепые каракули - Гамсун подхватил, кажется, еще в Аме­рике, месяцами ютясь в фермерских сараях и овинах, где ни­какого света ночами не предполагалось. Когда Мария наконец набралась храбрости и сказала мужу, что его ночная работа ее раздражает, Гамсун на удивление легко признал правоту жены. И в тот же день оборудовал себе отдельную спальню...

Но ему и этого показалось мало. Вскоре он объявил, что домашние дела слишком отвлекают его от творчества. Кнут, и правда, очень радел об усадьбе. Стоило скрипнуть хоть одной двери, как он ловко снимал их все с петель и носился по этажам с масленкой; стоило облупиться краске хоть на одной до­щечке, как Гамсун готов был перекрасить весь дом. И делал это с видимым удовольствием - вечером горевал, что из-за бес­прерывных хозяйственных хлопот так и не успел ничего на­писать. И говорил об этом таким тоном, будто Мария лично отколупывала краску и заставляла скрипеть дверные петли. В общем, Гамсун объявил, что съезжает в отель-пансион, пока не закончит книгу. Месяца на два-три, не больше - это ведь пу­стяк, правда, любимая?

А как только закончил книгу, ему пришел в голову замысел следующей. И он опять начал собирать вещи. В тот раз Мария решила устроить Кнуту сюрприз и, поручив усадьбу помощни­кам, отправилась навестить его в пансионе. Она ехала к согбен­ному над бумагами в крохотной комнатенке любимому мужу, который работает день и ночь, только бы поскорее вернуться в семейное гнездо. И что же?

- Господин Гамсун ушел в кинемато­граф, вернется ближе к вечеру, - сообщила ей степенная дама за стойкой. - Что передать?

- Пожалуй, я его подожду, - про­цедила Мария, чувствуя, как приливает к лицу кровь. Увидев ее в холле пару часов спустя, Кнут заметно смутился, хотел что-то сказать, но не успел - навстречу ему выпорхнула пара моло­деньких девиц, которые наперебой защебетали:

-Ах, господин Гамсун, а сегодня вечером вы сможете снова нам почитать свои стихи?

-Боюсь, сегодня только проза, - подала голос Мария.

Но и это было еще не все. Поднявшись с мужем в его номер, Мария выяснила, что Кнут, помешанный дома на экономном ведении хозяйства, Кнут, всю плешь ей проевший необходи­мостью быть бережнее с вещами, Кнут, кичащийся тем, что использует для черновиков старые счета и бланки, снимает не одну, а целых три комнаты! Живет и работает он в централь­ной, а правая и левая пустуют, чтобы в них не вселились соседи и не отвлекли писателя случайным шумом!

-Тут отвратитель­ная слышимость, - то ли предупреждая, то ли оправдываясь, проговорил Гамсун. В тот вечер наличие правой и левой ком­нат не спасло: Мария закатила такой скандал, что ходуном ходил весь дом.