Главная | Обратная связь

Жизнь идет не так, как нужно

Разумеется, за бурными ссорами следовали и бурные при­мирения. Но в душе Марии поселилось с тех пор горькое чув­ство: жизнь идет не так, как нужно. Она искала свою вину, но не могла ее найти. С самого детства Мария Андерсен была первой ученицей во всем. Такой она осталась и в браке с Гамсуном.

Он учил ее, что город - зло, а жизнь среди природы - идеал, что театр - рассадник разврата и лжи, а истинная любовь, любовь супружеская, ценна верностью и заботой, а не романтической шелухой. И она поверила! Выбросила из головы мечты о славе и думать себе запретила о том особенном запахе театральных кулис. Она вдыхала запахи коровника и в высоких сапогах то­пала проверять, не подгнила ли гать через болото на их уго­дьях. А что взамен? Ее верный, заботливый гений при первой возможности съезжает из дому, ходит по кинематографам и декламирует стихи юным барышням?

Мария очень хотела детей. Хотела с самого начала своего романа с Гамсуном. Но теперь она верила, что дети еще и смо­гут вернуть гармонию в их жизнь. Сделать ее такой, о которой и говорил Кнут: чистой, дружной и верной жизнью любящей семьи в уютном доме среди прекрасной норвежской природы. Тем более что и Кнут всегда души в детях не чаял: он удивитель­но легко находил с ними общий язык, играя и разговаривая с малышами на равных - Мария не раз подмечала эту его черту.

Она родила четверых детей. Сыновей Туреи Арильда, доче­рей Сесилиюи Элинор. Здоровых, смышленых, красивых. Кнут обожал их всех и каждого. Каждого нянчил и носил на руках, каждому читал стихи у колыбельки, с каждым играл в саду, каждому ловко вырезал острым ножом забавные игрушки из дерева. А потом... уходил в свою хижину или уезжал в пансион - писать. Счастливая семья, живущая правильной жизнью на лоне норвежской природы, существовала - на фотографиях семейных праздников. Очаровательные малыши, улыбающаяся мама и заботливый отец, привольно рассевшиеся на ступенях на фоне фальшивого портика с колоннами. Спасибо, снято!

Что ж, теперь у нее были дети. Боль в душе притупилась. От­дыхая от работы в саду, Мария подолгу сидела на скамье под большим кустом усыпанного золотыми соцветиями ракитни­ка. Любовалась, какими статными растут Туре и Арильд. Меч­тала, что совсем скоро станет подругой для Сесилии и Элинор. Но и тут не вышло. Гамсун, сам и школы-то не окончивший, вдруг загорелся идеей дать всем детям лучшее заграничное об­разование. И отослал одного за другим. Мария еще стерпела разлуку с сыновьями, но когда Кнут отправил во Францию ее девочек, которым едва исполнилось четырнадцать - это было слишком.

Она умоляла мужа одуматься, сутками рыдала, знать ничего не желала про заграничные школы.

Предназначение

И, в конце концов, Гамсун сказал ей правду.

-Я старею, Мария, - произнес он. - Так будет лучше для всех. Дети получат хорошее образование, а дома ста­нет тихо, и я смогу писать, никуда не уезжая. Мне теперь уже трудно в пансионах.

Вот так. Ему, и правда, было трудно, он, и правда, старел. У Гамсуна стремительно слабел слух, стали дрожать руки - настолько сильно, что теперь он писал, прижимая правую кисть левой к столу. Но все равно писал! И это все равно было важнее ее, важ­нее детей, важнее всего на свете!

- Я не могу не писать, Мария, если я зачем-то и рожден на этот свет, так только за этим.

Что ж, прекрасно, но зачем тогда была рождена она? Чтобы не ме­шать ему работать? Чтобы все человечество умывалось чисты­ми слезами над книгами Гамсуна, пока она льет свои глупые и никому не нужные слезы на заднем дворе? Чтобы терпеть, когда великий гений отсылает прочь из дома родных детей, чей гомон мешает новому творению?

Да что он смыслит в любви и как он смеет писать о ней в своих книгах, будь они прокляты?! И какой же дурой была она сама, что не поняла этого сразу! Все эти его вечно страдающие герои и роковые ге­роини, все эти бегства в глушь дикой природы и самоубийства из-за глубоких чувств - какой же слепой нужно было быть, чтобы не увидеть за всеми этими нагромождениями страстей его, Гамсуна, врожденное уродство: неспособность жить и лю­бить по-человечески!

Кажется, это был конец. Они месяцами не разговаривали, бродя, как две тени, по опустевшему дому. Чтобы избыть пу­стоту и одиночество, Мария вдруг начала писать сама. И опу­бликовала несколько детских книг, которые очень даже добро­желательно встретила публика. Вот только какой-то критик неуклюже пошутил, что книги госпожи Гамсун столь хороши, что впору заподозрить, что ей помогает великий супруг. На­верное, критик думал, что делает комплимент. Мария же была оскорблена.

Гамсуну перевалило за семьдесят, он почти совсем оглох и ходил, опираясь на палку. Они по-прежнему почти не разговаривали, каждый искал возможности уехать из Нерхольма и задержаться в отлучке подольше. И лишь иногда, почти случай­но вдруг увидев тяжело ступавшего по садовой дорожке Кнута, Мария чувствовала, как щемящей жалостью сдавливает сердце: господи, ведь ее муж - уже глубокий старик!

Но тут же вслед за жалостью подкатывала волна горькой желчи. А сама она в свои пятьдесят что, не старуха? И если он может часами бродить вдоль бесконечных полок со своими книгами на разных язы­ках у себя в кабинете, то что прикажете делать ей? Куда ушла ее молодость, ее жизнь?