Главная | Обратная связь

Укажите основные глобальные проблемы современности и пути их решения?

Источники: Философский словарь / Под ред. И.Т. Фролова. – 5-е изд. – М.: Ф56 Политиздат, 1987. С.94-95; Философия. Часть II. Основные проблемы философии / Под ред. В.И. Кириллова. – М.: Юристъ, 1997. С.298-306

Глобальные проблемы современности представляют собой единую, динамичную, т.е. изменяющую свое состояние во времени, систему, которая является открытой, - в нее могут входить вновь возникающие проблемы общечеловеческой значимости, а прежние по мере их решения исчезать.

Демографическая проблема. Среди наиболее важных забот современного человечества помимо проблем взаимодействия природы и общества, неизменно называется неконтролируемый рост населения, создающий во многих регионах планеты избыточную перенаселенность. Основания для беспокойства на этот счет вполне реальные и достаточно легко просчитываются. За последнее тысячелетие население Земли увеличилось в 15 раз и сегодня составляет почти 6 млрд. человек.

Проблема образования. Другая важная причина демографического взрыва связана с проблемой образования. Если в процентном отношении число неграмотных в мире за последнее время уменьшилось, то в абсолютном выражении оно продолжает расти. Немалую роль в этом играет то, что реальная жизнь необразованных людей подчинена архаичным семейным традициям, которые нередко оправдывают многодетность преданиями, проистекающими из религиозных предрассудков. В итоге разрыв между развитыми и развивающимися странами и в этом отношении продолжает увеличиваться, создавая парадоксальную ситуацию: в то время как грамотность в абсолютных цифрах растет - растет н количество неграмотных.

Демографические проблемы очень сложны и обладают огромной инерцией, так что быстро решить их невозможно. В тоже время, чем больше откладывается их решение, тем сложнее и запутаннее они становятся. Поэтому все правительства в развивающихся странах стремятся осуществлять демографическую политику таким образом, чтобы снизить рождаемость.

Здравоохранение. С численностью населения и условиями его проживания, в том числе и с состоянием окружающей среды, тесно связана еще одна глобальная проблема современности - здравоохранение. Существует как прямая, так и косвенная связь между многими болезнями и антропогенными изменениями в окружающей среде. Поколению современных людей приходится испытывать на себе множество еще не изученных или малоизученных физических, химических, биологических факторов загрязнения окружающей среды, в которой доля искусственного мира, созданного руками человека, непрерывно увеличивается. Этим объясняются изменения, происшедшие в структуре и характере болезней населения, прежде всего экономически развитых стран. Инфекционные болезни там отступили и не являются больше основными причинами смертности. Зато резко возросла смертность из-за сердечно-сосудистых, психических заболеваний, появились совершенно новые болезни, так называемые “болезни цивилизации”: рак, спид и др.

Продовольственная проблема. Одной из причин массовых заболеваний и резкого сокращения продолжительности жизни является продовольственная проблема. Так, хроническое недоедание ведет к постоянному белковому голоду и витаминной недостаточности, в массовом масштабе проявляющимся у жителей слаборазвитых стран. В результате в мире ежегодно погибают от голода несколько десятков миллионов человек, причем больше детей, чем взрослых. Страны, испытывающие недостаток продовольствия, вынуждены импортировать его, но это дает незначительный и кратковременный эффект в борьбе с голодом и, кроме того, ставит в зависимость эти страны от экспортеров. Зерно, таким образом, превращается в эффективный инструмент социально-экономического, политического давления.

Проблема нового международного экономического порядка. Преодоление отсталости развивающихся стран и установление нового международного экономического порядка занимают особое место в системе глобальных проблем современности, так как здесь кроются мощные факторы дестабилизации всей системы сложившихся международных отношений. Так, в последнее время при общемировом росте валового продукта значительно увеличился и без того огромный разрыв в уровне социально-экономического развития между богатыми и бедными, развитыми и развивающимися странами.

Энергетические и сырьевые ресурсы. Еще одна проблема, которая сегодня стала глобальной - обеспечение человечества энергетическими и сырьевыми ресурсами, которые составляют основу материального производства и по мере развития производительных сил играют все более значительную роль в жизни человека.

Проблема войны и мира. Одной из таких самых расточительных сфер общественной жизни является военная сфера. Устранение войны из жизни общества и обеспечение прочного мира на Земле по общему признанию является самой актуальной из всех существующих глобальных проблем.

 

 

Яндекс.Авто

Структура научных революций – 24.12.03(хр.00:42:28)

Участник:

Стёпин Вячеслав Семенович – академик РАН

Вячеслав Степин: ...Человек живет в другой парадигме. А вот в восточных, например, культурах или традиционалистских, там это было изначально с детства установкой – вокруг тебя живое и ты живешь в живом мире.

Александр Гордон: Давайте мы к этому вернемся в конце программы, а начнем все-таки с заявленной темы.

В.С. Это и есть то, что я называю "постнеклассическая рациональность". Постнеклассическая рациональность меняет мировоззренческие основания науки. Потому что наука вырастала из ценностей техногенной культуры, современная наука замкнута на эти ценности.

А.Г. Давайте все-таки отмотаем время назад и попробуем с вашей помощью разобраться, что такое "научная революция", что можно считать научной революцией. Потому что, говоря о современной науке со времен создания квантовой механики и до сегодняшнего дня, виден как раз очень четкий эволюционный процесс, и особых горизонтов для революционных преобразований вроде бы нет. Они есть у тех людей, которые сейчас находятся немножечко сбоку, которые серьезной наукой рассматриваются, в общем-то, достаточно брезгливо. Это люди, которые призывают соединить знания, найти новую основу, новую парадигму для развития научной мысли. Не знаю, грозит ли это новой научной революцией? Но вообще, что такое научная революция, и когда произошла первая?

В.С. Чтобы определить, что такое научная революция, надо, наверное, рассказать, как устроена наука, потому что без этого ничего не получится.
Во-первых, термин "структура научных революций" был придуман Томасом Куном, известным философом науки, профессор Массачусетского технологического института. Я его знал, у нас было несколько встреч и дискуссий. У Куна была такая идея – есть "парадигма", которая определяет некоторые образцы деятельности и способ видения реальности, которую изучает наука. Ломку парадигмы, ее смену Кун определял как научную революцию.
Надо сказать, что до этого были похожие идеи, когда говорили, что ломка фундаментальных понятий и представлений науки – это и есть научная революция. Пресловутая ленинская книга "Материализм и эмпириокритицизм" использует термин, который Ленин взял у историков и философов науки своего времени, которые тоже говорили о "научных революциях". Так что термин этот не новый.
Что Кун дал нового – он попытался дать структуру научных революций. А структура научных революций у него связана с понятием "парадигма". Тогда нужно выяснить, что такое парадигма. Когда Кун приводил примеры из истории естествознания – квантовая механика, теория относительности – это ломка парадигмы – все, как будто, было ясно. Но когда встал вопрос о том, какова структура парадигмы, то здесь возникли очень большие сложности. Куна упрекали, что термин многозначный, насчитывали до 60 разных смыслов понятия парадигмы. Кун в 69-м году в постскриптуме к "Структуре научных революций", это было второе издание, попытался дать структуру парадигмы.
Он выделил такие вещи, как метафизические части парадигмы. Что он под этим понимал – это тоже не четко определено было, но понимал он под этим какие-то принципиальные видения предмета науки и некоторые философские, мировоззренческие идеи. Затем у него были ценности, затем у него были символические обобщения и "парадигмы как образцы решения задач". Тут он и споткнулся, потому что здесь сразу возникали парадоксы.
Для него нормальная наука – это когда парадигма устойчива и решаются конкретные задачи. А ломка парадигмы – это революция. Но если символические обобщения и образцы решения задач внести в состав парадигмы, тогда их изменения будут научной революцией. В качестве примера символического обобщения он приводил закон колебания маятника. А образец решения задачи, например, колебания – это осциллятор. Но если у вас появляется такого типа новое символическое обобщение, по определению это вроде бы научная революция, но тогда как отличить от нормальной науки? В общем, тут возникают разрывы и парадоксы.
Я считаю, что это связано с недостаточным аналитическим исследованием структуры науки. В нашей философии науки еще в советский период достаточно хорошо эта сторона дела была исследована, и я в своих работах тоже много этим занимался. И я лично определяю парадигму или то, что ломается в процессе научной революции, как "основание науки". Я к основаниям науки отношу три основных компонента. Первый – это научная картина мира, второй компонент – идеалы и нормы науки, и третий компонент – это философско-мировоззренческие их обоснования, которые обеспечивают включение научной картины мира, идеалов и норм в культуру. Каждый из этих блоков можно проанализировать.
Научная картина мира – это некоторая предельно обобщенная схема-модель предметной области, которую изучает наука. Это основные ее системно- структурные характеристики. Она вводит представления. Например, когда была механика, была механическая картина мира, которая такое видение природы задавала, что мир состоит из неделимых корпускул – это взгляд на субстанцию. Из этих корпускул состоят три типа вещества, это жидкие, твердые и газообразные тела, три типа тел. Взаимодействие корпускул происходит за счет мгновенной передачи сил по прямой – принцип дальнодействия. Подчиняется это взаимодействие лапласовской причинности, и все это разыгрывается в абсолютном пространстве и абсолютном времени, которое является ареной протекания физических процессов, но сами физические процессы на пространство и время не влияют. Вот такая картина. Эта картина мира, как простой машины. И вообще тогда любимым был образ мира как часов, которые Бог однажды завел, а дальше они двигаются по законам механики. Это была картина мира, часть парадигмы.
Потом, после возникновения максвелловской электродинамики, произошло изменение картины мира. Открытие Максвеллом теории электромагнитного поля сменило эту механическую картину на электродинамическую картину мира, произошла ломка. От принципа дальнодействия отказались, ввели принцип близкодействия – силы передаются от точки к точке не по прямой, а вихрями. И ввели субстанции эфира как носителя разных типов сил – и гравитационных, и электромагнитных. Ввели представление о том, что есть кроме неделимых корпускул еще заряженные корпускулы, или атомы электричества, как их называли тогда. Но от абсолютного пространства-времени не отказались.
А потом еще одна ломка – это уже квантовая механика и теория относительности. Вернее, наоборот, сначала теория относительности, потом квантовая механика. Там сломали представление об абсолютном пространстве-времени, ввели представление о пространственно-временном континууме, расщепление которого дает относительные, меняющиеся пространственно-временные интервалы. Потом произошел отказ от лапласовской причинности, возникла идея двух типов причинности – жесткого и вероятностного детерминизма в квантовой механике. Ввели новое представление о строении вещества, корпускулярно-волновом дуализме – в общем, это уже современная физика.
Каждая из этих смен картин мира четко обозначаются как научная революция. Итак, первый компонент парадигмы – это научная картина мира, видение объекта, предмета исследования. А еще есть метод исследования, то есть тип деятельности, посредством которой осваивают объект. Тип деятельности представлен в виде системы идеалов и норм науки. Идеалы и нормы науки – это очень интересная вещь. Это представление о том, каковы идеалы и нормативы, объяснение описания, обоснование доказательности, построение знаний. Все это тоже исторически меняется. Это очень интересно, там обязательно есть пласт исторических изменений. Они имеют очень слоистую структуру. Там в идеалах и нормах есть слой, который дает общенаучный тип рациональности, то, что отличает науку от ненаучных знаний – но он никогда не бывает в чистом виде. Он всегда связан с некоторым историческим пониманием этих идеалов и норм науки.
И дальше есть еще слой, который адаптирует эти идеалы и нормы к специфике предмета каждой науки. Например, физика долгое время была не эволюционной наукой, а биология была эволюционной. В биологии этот тип эволюционного объяснения был, а в физике – его не было. Но современная физика тоже начинает его использовать – это уже новое состояние. Вот что интересно – исторически это все меняется. Я люблю студентам приводить такой пример: у Мишеля Фуко в его книге "Слова и вещи" есть упоминание одного ученого. Был такой натуралист эпохи Возрождения Альдрованди. А в это время еще не изменились нормы средневекового объяснения описания, нормы, господствующие в средневековой науке. И вот однажды Бюффон, известный натуралист нового времени, читал книгу Альдрованди, которая называлась "Все о змеях", тогда любили писать такие фолианты, где помещалось все, что можно рассказать о змее. И Бюффон возмущался, что наряду с тем, что явно идет по ведомству биологии, – виды змей, размножение змей, змеиные яды, лекарства на основе змеиных ядов, – там еще, как он говорит, "какая-то чепуха". Там были сказания о змеях, драконах, тайные знаки, геральдика змеи, астрология змеи, влияние созвездия Змееносца, Дракона на судьбы людей. Но это совсем, как говорится, из другой оперы.
Фуко приводит этот случай как пример изменения идеалов и норм науки. Но я тогда для себя задал такой вопрос: а почему Альдрованди так думал? И почему не так думал Бюффон? А потому, что идеалы и нормы выражают тип культуры. Наука эпохи средневековья особым образом рассматривала мир. Для нее мир был системой не просто вещей и их взаимодействий. Если бы ученый средневековья просто рассказал, что одна вещь меняет другую и таковы причины этого изменения. "Ну, и что?", сказали бы ему, "ты даешь причинные объяснения, но ты еще не раскрыл сущности". А для этого надо раскрыть тайну божественного помысла. И уж если ты описываешь змей, ты должен идею змеиности раскрыть. А для этого нужно понять, как Бог написал книгу природы этими своими письменами, где он скрыл тайну божественного творения. То есть, природа рассматривалась как книга, как текст, в котором есть смысл. И этот смысл надо раскрыть. Альдрованди его и пытается раскрыть. Тогда это было любимое описание, обязательно нужно было рассмотреть все, что связано с идеей змеи, все это расположить в ряд.
И более того, когда с этих позиций рассматривают природу, то природа – это уже не просто вещи, а это одновременно знаки божественного промысла, тайна, которая зашифрована и которую нужно расшифровать. А тогда нужно видеть симпатии, антипатии вещей, аналогии, метафоры – те тропы, по которым должен двигаться разум для того, чтобы все эти метафоры и аналогии раскрыть. И тогда любое описание выступает как особый тип классификации. И вы можете – и не только можете, а обязаны, – все, что относится, допустим, к змеям, как к знакам, все это сгруппировать в одном описании. Потому что и сказания о змее – знак, и сама змея – знак, и размножение змей, и яды – знак, во всем есть символика. Так наука была устроена. Это крайне интересная, кстати, была наука, и она дала в средние века очень интересные достижения в математике, логике, астрономии. Все это развивалось. Нельзя думать, что это возникло недавно. Это имеет давние корни и традиции.
Так что тип объяснения и описания входит в культуру, а Новое время отказывается от этого типа. Отказ интересно происходит. Он содержится в той революции, которую совершила эпоха Ренессанса, Реформации и начала Просвещения, когда возникла галилеевская, ньютоновская физика и когда Галилей сказал очень важную вещь. Да, – сказал Галилей, – книга природы написана божьими письменами. Только она написана языком математики. И поэтому нужно дать математическое описание эксперимента. Кстати, эта зависимость идеалов и норм от культуры делает важным анализ научных революций, как изменения нормативной базы объяснения, описания, доказательности. Тут ясно видно, как наука меняется вместе с культурой, как она на культуру оказывает активное обратное влияние...

А.Г. Я как раз хотел сказать, что здесь должна быть обратная связь.

В.С. Да, конечно.
И третий компонент – это философско-мировоззренческие основания. Вот два примера. Когда Фарадей открывает силовые линии, передачу сил не по прямой, а по кривой, по линиям разных конфигураций, когда он вводит идею вихря сил, тогда возникает проблема: а как это представить? Потому что в то время полагалось, что сила всегда связана с неким субстратом, с материей. И вот какая у Фарадея возникает проблема. Если сила передается не мгновенно, а идет от точки к точке, она вроде от заряда отрывается, а дальше сама путешествует. А как она может путешествовать? Нужен субстрат. И тогда он вводит понятие поля. Поле – это особый материальный субстрат, который является носителем силы. У него появляются два типа материи. Один – вещество, другой – поле. И объясняет он это принципом взаимосвязи материи и силы. То есть, чисто философским принципом, который тогда был общепринят и с помощью которого эта новая идея легко включается в культуру.
Вот второй пример. Когда Бор вводит идею дополнительности и идею зависимости квантово-механического описания от типа прибора, это, в общем, очень сильно ломало идеал объяснения. Классический идеал объяснения считал, что вы должны объяснить мир, исходя из строения объекта, а все, что относится к деятельности субъекта, надо вынести за скобки. А тут в явном виде говорится, что объект – это то, что попадает в сетку таких-то и таких-то моих операций с такими-то приборами. Он так устроен, что в одном приборе дают одни характеристики, а в другом типе прибора – другие. Возникает дополнительная картина пространственно-временного и причинного описания. И когда Бор это обосновывает, он опять-таки прибегает к философской аргументации. Он говорит, что мы, наблюдатели, принципиально – макросущества. И исследуем мир с помощью макроприборов. А приборы всегда включают пробные тела, и пробное тело должно быть только классическим. А отсюда в описании микромира нам не отделаться от языка классической физики и от этих представлений о типах приборов. Природа – это то, что проявляет себя в отношении прибора, с помощью которого я зондирую, как познающий субъект, который не может быть электроном, а является макротелом. Это философско-мировоззренческое обоснование.
Через такие обоснования непривычные идеалы и нормы, непривычное представление о картине мира делаются более менее привычными, доступными разумом. И это, кстати, очень долгий процесс. Знаменитые дискуссии Эйнштейна и Бора – вокруг этого они и крутились. Что такое причинность? Бор говорил: причинность – вероятностна. А Эйнштейн говорил: не верю, что Бог играет в кости. То есть речь идет о философских основаниях, там очень многое было насыщено такими философскими спорами.
Так что это очень важная компонента, без которой наука в культуру не включается. Можно в общем виде выразить, почему это так. Дело в том, что наука открывает человечеству предметные миры, еще не освоенные в практике, она всегда опережает массовую практику производства своего века и обыденный опыт. Открываемые ею предметные миры для здравого смысла непривычны и непонятны. А здравый смысл – это во многом основа культуры своей эпохи. И нужно состыковать новые научные идеи с привычными представлениями. Отсюда споры о теории относительности: как же так? вроде длина стола в одной системе отсчета – метр, в другой – меньше метра, а в третьей – больше? Все зависит от его относительных скоростей. А какова же его настоящая длина? Здравый смысл подсовывает эти вопросы. Состыковка новых идей со здравым смыслом и основаниями культуры происходит через философские обоснования. Философия, как раз, – это мостик, через который это и происходит.
Вот, собственно, структура парадигмы. А дальше – когда она ломается, тогда и происходит научная революция. И можно выделить два типа таких революций. Первый тип как раз Кун описал. Это то, что он называет "аномалия и кризис". Что это такое? Открывают новый тип объекта, но еще не знают, что это новый объект. Поэтому описывают его в старом языке, видят его сквозь призму старых представлений, сквозь призму старой картины мира, старых философских оснований. Так было с теорией относительности. Картина мира была еще электродинамической, а практика в нее уже не укладывалась – возникают разрывы, парадоксы, то, что Кун называл кризисами.
Простой пример. Обнаруживается, что если уравнения Максвелла записывать в разных системах отсчета, пользуясь преобразованиями Галилея, то они не ковариантны. Нековариантность – это очень плохо, потому что уравнения должны выражать законы природы. А законы природы не зависят от моего способа описания, ибо в противном случае физика была бы невозможна. А на систему отсчета можно смотреть как на идеализированную физическую лабораторию с часами и линейками. Согласование результатов, полученных в разных лабораториях, дается через преобразования Галилея. В данном случае уравнения получаются нековариантными, нарушаются, следовательно, основания физики, значит, нужно сделать уравнения Максвелла ковариантными, то есть сохраняющими свою форму в разных системах отсчета. Тогда придумываются новые преобразования и вводятся. Казалось бы, задачка решена – надо отказаться от преобразований Галилея, пользоваться новыми преобразованиями, а те рассматривать как предельный случай, описания, когда можно пренебречь конечной скоростью распространения взаимодействий – скоростью света.
Но тут возникает еще более сложный парадокс. Из преобразований Галилея автоматически вытекает то, что зафиксировано в картине мира, что пространственно-временные интервалы абсолютны, они меняются. Это соответствует картине мира абсолютного пространства-времени. Это Лоренц исповедовал всю жизнь и от этого не хотел отказываться. А из преобразований, которые предложил Лоренц, следует совсем иное – пространственно-временные интервалы становятся относительными, они меняются при переходе от одной системы отсчета к другой. Что делать? Лоренц говорит так: мои преобразования – дело временное, местное время и пространство – это не настоящие физические время и пространство. А это просто прием, который позволяет описывать определенные процессы. Это называется "гипотеза ad hoc". Это вроде того, как разрушающийся дом можно подпереть балками, но рано или поздно его все равно придется демонтировать.
Так что парадокс остается, его надо решать – надо было ломать картину мира. Но Лоренц с нею сросся, он не хотел ничего ломать – так часто бывает. Так было и с Планком: он открыл квант действия, но вовсе не хотел вводить фотоны в картину мира, это после сделал Эйнштейн.
Итак, накопление аномалий и кризисов – это предпосылка научной революции. Это своеобразный тревожный звонок: наука столкнулась с таким типом процессов, который в картине мира не отражен, картина мира уже неадекватна этому типу процессов, значит, нужно ее ломать. Ломать фундамент парадигмы, то есть основную из ее частей. А вместе с нею идеалы и нормы будут меняться и философские основания, в общем, это целая проблема.
Собственно, теория относительности Эйнштейна и была решением этой задачи. Причем, интересно то, что после решения этой задачи Эйнштейн был вынужден отказаться от классических идеалов и норм объяснения и описания и начать их первую ломку, совершить переход от классики к не-классике. Что говорит классика? Все твои объяснения должны касаться только объекта, ничего субъективного, ничего связанного с деятельностью быть не должно, субъект должен быть вынесен за скобки описания и объяснения. А не-классика говорит: нет, условием получения объективного знания является четкая фиксация типа деятельности – операций, процедур, средств – с помощью которых я изучаю этот объект.
Есть такой красивый образ (данный Эддингтоном, а после его любил повторять философ Поппер): теория – это сеть, которую мы забрасываем в мир; все, что мы этой сетью выловим – это наш объект. Если вы сплетете сеть с большими ячейками и забросите в озеро с рыбой, то выловите только крупную рыбу, а вся мелочь уйдет. И вы будете утверждать, что в озере водятся только такие рыбы. И пока у вас будет такая сеть, вы ничего нового не поймаете. Сплетете же сеть с более мелкими ячейками и увидите – как природа на выдумки торовата, найдете множества созданий, которых прежде никто не вылавливал. Все зависит от типа сети. Так вот, идеалы и нормы науки – это то, что задает макет плетения сети, это схема метода. Если вы задаете неклассический подход, то должны четко эксплицировать, что у вас за сеть и каков способ работы с нею, то есть выявить операции, процедуры и средства деятельности, с помощью которых вы зондируете этот объект. Ибо он проявляет себя через них. Собственно, это и было зафиксировано в квантовой физике.
Интересно, как Эйнштейн начал эту работу. Я специально занимался реконструкцией этих событий. В автобиографии он пишет, что после долгих мучений пришел к выводу, что надо найти нечто сходное со средствами термодинамики, где есть закон сохранения энергии и закон возрастания энтропии. И одновременно запреты на вечный двигатель первого и второго рода. То есть там есть операциональная схема и онтология – видение объекта. Эйнштейн полагал, что антология должна быть коррелятивна схеме метода.
И тогда он спрашивает себя: я ввел абсолютное пространство-время как представление об объекте. В отношении какого метода, какой схемы деятельности, какой схемы измерительных операций физики я эти знания получил? Идея связать видение объекта с операциональными основаниями, со схемой деятельности была очень интересной идеей, которая, собственно, Эйнштейна и подвигла к данному анализу и к теории относительности. Это то, что называется неклассической рациональностью.
Юрген Хабермас, известный немецкий философ, хорошо ее охарактеризовал. Он говорил: классика полагала, что есть разум и есть мир, и посредника между ними нет, мир прозрачен разуму. Дальше я просто продолжу идею Хабермаса. Значит, если я скажу: первичен разум, вторичен мир и все, что в разуме, то и в мире, то я идеалист. Могу сказать наоборот – первичен мир, вторичен разум. Тогда я – материалист. Но сама идея, что есть параллелизм между мышлением и бытием, что есть адекватное соответствие одно другому, эта идея и у того, и у другого сохраняется.
А неклассическая рациональность делает новый ход. Она обнаруживает, что между разумом и бытием есть посредник. Этот посредник – моя деятельность и язык. Язык, понятый в широком смысле, как языки культуры. То, как они устроены, через это и открывается объект. Изменю я деятельность и язык и смогу осваивать новые объекты. Это очень важная вещь, вся квантово-релятивистская физика основана на этом типе рациональности, на анализе этих процедур и средств деятельности.
Кстати, решающим шагом Эйнштейна по обоснованию того, что выводами преобразований Лоренца был именно физический мир, явился анализ того, в каких операциях измерения синхронизированными часами вы можете получить преобразования Лоренца. Мало кто обращал внимание, что в ключевой статье Эйнштейна преобразования Лоренца выводятся из процедуры синхронизации часов. Они получаются не как следствие попыток найти ковариантность уравнений, а как результат схемы экспериментальной деятельности, в которой вы измеряете пространство и время. Получилось так, что то, что получено из принципа ковариантности, и то, что получено из схемы экспериментально-измерительной, совпадает. Когда это сходится, это и есть физический мир.
Тем же самым способом и Гейзенберг пользовался, когда выводил соотношение определенности. В принципе, его можно было получить из перестановочных соотношений. Просто как следствие перестановочных соотношений – из математического аппарата. А вторичное его доказательство – это мысленный эксперимент с идеальным микроскопом, которым рассматривается электрон. Это типичный эксперимент атомной физики. Фотон рассеивается на электроне, частица на частице. И он показывает, что и тут и там – соотношения неопределенности. Эти две вещи совпадают, а это типовой эксперимент по рассеянию, по зондажу атомного мира, значит, это и есть физический мир. Значит, так устроена частица, что она обладает соотношением неопределенности, это не ошибки в измерении, это ее природа, ее свойства. Итак, это один тип революции.
А есть еще один тип революции. Я их называю революция, как парадигмальная прививка. Это происходит тогда, когда начинается ускоренное междисциплинарное взаимодействие и когда парадигмы из одной науки переносятся в другую. Так, например, теория систем возникает в кибернетике и переносится в биологию. Шмальгаузен, например, используя эту схему, объясняет очень многое: и стабилизирующий отбор, и дубликаты генетического кода (которые нужны для того, чтобы не было ошибок, которые накапливаться в геноме). В общем, очень многое объясняет, исходя из этих отношений. Это и известная революция в химии, когда квантовая физика туда пришла. То есть, это еще один тип научных революций.
И, кстати, все дисциплинарное естествознание так возникало. Это тоже ведь исторический феномен – было время, когда не было дисциплинарно организованной науки.

А.Г. Ну да, тот же "Трактат о змеях".

В.С. Еще и позже – в ньютоновскую эпоху ее не было. Ведь все науки тогда причесывались под механическую картину мира. С чего начал, допустим, Конт строить свою социологию? Он начинал с механических образов. Это потом выяснилось, что нужно ввести эволюцию и идею сознания. А поначалу он шел от своего учителя Сен-Симона, который писал, что нужно создать социологию, как социальную физику. И Конт говорил, что он создает социальную физику.
По образу и подобию механики нужно строить социологию, говорил Сен-Симон. И у него была даже такая идея: есть закон всемирного тяготения, который объясняет все на свете как взаимодействия тела. И надо такой же закон открыть в социальной жизни. Он называл это "закон тяготения по страстям". Один человек симпатичен, другой отталкивает. И нужно найти формулу и описать все с помощью этой формулы. И тогда все будет понятно в этом мире.
Вот такая была программа, она шла от механической картины мира. Такова была исследовательская программа, с которой начинал Конт, и только потом у него появляются совершенно новые идеи, почерпнутые уже из биологии. Он говорит, что социальная жизнь – это целостный организм. Это не просто набор каких-то механически действующих субъектов, которых нужно описывать по закону всемирного тяготения, тяготениям по страстям. Дальше у него возникает идея, что это историческая изменчивость. Потом Спенсер сказал: "эволюция". А дальше пошло-поехало. Дальше Дельтей говорит, что вообще науки о духе и науки о природе – это разные вещи, у них разные методы и так далее. То есть, нащупывается специфика объекта.
То же самое и в биологии, кстати, происходило. Это только кажется, что биология не так как физика развивалась. Ничего подобного. Вначале она причесывалась под механику. Посмотрим как, допустим, Ламарк формулирует первый, эскизный вариант теории эволюции. Мы все знаем, что идея эволюции Ламарка – это медленное изменение органа путем упражнения. Упражнения создают органы, появляются эволюционные ряды, возникает эволюция. Тут, правда, возникает проблема наследования этих изменений. В общем, это выход дальше к Дарвину. И у Дарвина возникают парадоксы, поэтому потом происходит выход к генетике.
Но мало кто знает о том, что начинал-то Ламарк с чисто механической парадигмы. У него была следующая идея. В это время механическая картина мира была дополнена идеей "типа сил". И каждому типу сил соответствовал свой флюид, носитель силы. Ламарк считал, что в жизни большую роль играет нервный флюид, и эти флюиды накапливаются благодаря упражнению органов – они чисто механически его меняют, и отсюда возникают эволюционные ряды. Потом, правда, от этой концепции отказались, но идею эволюции оставили. Но поначалу все шло отсюда.
Так что в те времена дисциплинарной науки еще не было. Доминировала механика, остальные науки были еще в зародышевом, пеленочном состоянии. Хотя жизнь изучали с древности, у Аристотеля есть интереснейший трактат "О живом". Но, тем не менее, науки биологии в подлинном понимании, когда у нее есть свой предмет, свои методы, еще не было. А потом происходит механическая прививка и перенос парадигмы, потом обнаруживается несоответствие материала этой парадигме, и она начинает модифицироваться, трансформироваться. Возникает идея эволюции, потом концепция Дарвина. Потом, кстати, и у Дарвина возникают парадоксы – знаменитый кошмар Дженкинса. Если весь организм – носитель наследственности, единицей отбора является организм, тогда возникает парадоксальный вывод, что при первом скрещивании видов наследственный признак делится пополам, при втором – еще раз пополам. И дальше он просто исчезает, признаки становятся неустойчивыми. Дарвин не знал, как решить этот вопрос. И решился он благодаря эволюции науки, благодаря открытию генетики, открытию генов, созданию синтетической теории эволюции, где единицей естественного отбора является не организм, а популяции.

А.Г. Используя эту схему и сканируя состояние современного научного знания, можно ожидать революции? Предреволюционная ситуация ведь уже есть.

В.С. Я думаю, она уже началась. И началась по второму типу революции, типу парадигмального переноса. Есть несколько типов революций в науке. Есть глобальные революции, когда меняется все – картина мира, идеалы и нормы, философские и мировоззренческие основания. Так вот, я бы выделил такие революции.
Это возникновение самой науки, здесь тоже нужно выделять несколько исторических стадий. Первая математика – это первая революция, еще в древности: открытие эвклидовой геометрии, создание теоретической математики. Это особая, очень интересная стадия, связанная с культурой своей эпохи. Надо понять, как это связано с греческим полисом, с принятыми там нормативами обоснования и демонстрации, доказательности знания.
У историка математики Якова Выгодского есть такая мысль: уже в египетской математике был рецепт вычисления объема усеченной пирамиды. И он говорит, что методом проб и ошибок эмпирическое обоснование этого рецепта не получишь. Значит, у жрецов было доказательство. Но вся соль в том, что жрецы, получившие это доказательство, никогда его не демонстрировали. Это была их тайна. В египетской культуре не было образца, задававшего необходимость обосновать знания, доказывать их. Этот образец возникает в античной культуре, где требуют отличать знания от мнения, где доказательства становятся решающим фактором обоснования знаний. Это определенные предпосылки становления математики. Вернее, одна из предпосылок становления математики как науки, которая от эмпирических рецептов решения задач, а такой была вавилонская, египетская, китайская математика, переходит к теоретическому видению. Первый пример – это эвклидова геометрия, где образцы решения задач являются доказательством теорем.
Вторая революция – это возникновение естествознания с методом эксперимента. Здесь тоже страшно интересный вопрос. Почему, например, греки не открыли эксперимент? Как культура табулировала это открытие? На эту тему есть очень интересные исследования Гайденко, Косаревой, Ахутина, много есть на эту тему материала. На мой взгляд, самое интересное здесь то, что греки видели природу совсем не так, как видели ее в Новое время, это у Ахутина хорошо показано. Для них природа – это "фюзис", а там – "natura". Natura – это природа, отделенная от человека, когда я со стороны наблюдаю и изучаю ее, когда она является полем для переделки и моего действия. А у греков природа – это "космос" и "фюзис". Каждая вещь качественна, неповторима, я включен в космос, космос – это гармония. Вмешиваться в гармонию – это значит ее нарушить. Поэтому никакое активное экспериментальное действие не даст вам знания о том, как устроена природа. Греки различали искусственное и естественное. "Технэ" – это искусственное, а знания научные относятся к естественному. И только умозрение может дать знание о естественном.
А вот в Новое время эта грань стирается. Там можно проследить, как менялось отношение между искусственным и естественным, какие религиозные были предпосылки, крайне интересные, были у этих процессов – это идея о том, что человек продолжает творение Бога, что он по образу и подобию Бога творит мир. На эту тему есть много исследований.
Следующим этапом было возникновение технических и, позднее, в 19-м веке, гуманитарно-социальных наук. Это основные крупные научные революции. А когда сложилась современная, дисциплинарно организованная наука, можно обозначить, как становятся три типа научной рациональности. Первая – это классическая рациональность: механика и ее парадигмы. Вторая – не-классическая рациональность – о ней мы говорили.
И третий тип рождается сейчас. Я его назвал постнеклассическим. Что это такое? Схематично его можно изобразить так. Итак, деятельность и объект. Объект всегда рассматривается через деятельность. А деятельность предполагает субъекта с его внутринаучными ценностями и целями. Эти ценности и цели говорят: ищи истину, наращивай истинное знание. Отсюда два этических запрета: запрет на искажение истины и запрет на плагиат. Это первое – субъект с его ценностями и целями.
Затем – средства деятельности и операции. Это то, с помощью чего осваивается объект. И, наконец, сам объект. Складывается ряд – субъект, средства/операции и объект, как то, что преобразуется в некий продукт, из одного состояния с помощью операций и деятельности переводится в другое. Так вот классика брала только объект, а все остальное выносила за скобки. Неклассика взяла средства и объект, отношение объекта к средствам, и сказала, что условием получения истины является четко осознание, рефлексия над средствами и операциями деятельности. А сейчас постнеклассика делает еще один ход, очень интересный ход. Она говорит, что этого мало, что еще нужно ценности науки связать с социальными ценностями и целями, с гуманистическими идеалами, что не всякая установка на поиск истины проходит.
Почему это так? А потому что есть три типа системных объектов, которые можно осваивать в этих трех типах рациональности. Первый тип – это малые системы, простые, это механические системы, прежде всего. Второй тип объекта – это сложные системы с саморегуляцией, это большие целостные системы. А третий тип – это особый тип систем, он называется саморазвивающиеся системы. Это система, которая может наращивать уровень своей организации. И каждый новый уровень воздействует на нижний и меняет композицию элементов. Поэтому система все время работает, как целое.
Переход от одного гомеостатического состояния к другому осуществляется как переход через стадию динамического хаоса. Тут появляются синергетические эффекты, рождаются странные аттракторы и вообще аттракторы, возникает сценарий развития. Человек и его деятельность при работе с таким объектом становится частью этой системы, система становится человекоразмерной. А если человек в нее входит, то там оказывается запрещенным целый ряд экспериментов. Возникает необходимость дополнительной этической регуляции. Возникают этические комитеты. Возникает этическая экспертиза научных программ. Предметное исследование дисциплинарной науки дополняется программно ориентированными междисциплинарными исследованиями. Это и есть современная наука.
Поскольку времени осталось мало, я просто приведу пример таких человекоразмерных систем. Это все объекты современных биотехнологий, генетической инженерии, прежде всего. Это биоценозы и биосфера, как целое. (Такие объекты часто уникальны, даны в одном экземпляре – пример тому как раз биосфера, это развивающийся объект в одном экземпляре.) Это современные системы технического проектирования, где проектируется не только машина и даже не система человек – машина, а еще более сложный объект. Человек – машина – плюс экосреда и плюс культурная среда, которые эту технологию должны принять. Тогда возникает такая рамка: машина – человек, работающий с машиной – экосреда – культурная среда. И все это проектируется в развитии. Такое проектирование сейчас происходит, с такими объектами столкнулись современные технологии проектирования.
Сюда относятся все сложные компьютерные сети – Интернет. Ну, и, конечно же, все социальные объекты. На этой базе сейчас происходит сращивание и переброски методов и из естествознания в общественные науки, и наоборот: из социальных наук в естествознание. Это начало очень интересного взаимодействия, это сейчас передний край науки, сейчас это начинается. В таких исследованиях часто фундаментальные и прикладные вещи неотделимы друг от друга. Все находится на столе у теоретика – тут эксперимент, тут же и технология. Пример – генная инженерия. Расшифровка генома...

Вверх

Традиция, выступающая способом социального бытия человека, после длительного отстранения от эпицентра культурной динамики вновь тихо и внешне незаметно вторгается в мир современности. Вторгается не только ренессансом религиозного мироотношения или живучестью мифологизированного сознания масс, но изменением реалий человеческой жизнедеятельности в соответствии с традициями античной схемы бытия. При этом происходит то ли встреча, то ли столкновение онтологий Платона и Аристотеля - двух мыслительных традиций, определивших специфику мировосприятия европейского Востока и европейского Запада. ХХ век принято характеризовать как век встречи разных цивилизаций и диалога разных культур. Но и в самой европейской культуре, прежде всего в мироотношении, отражающем новое качество жизнедеятельности человека, можно вычленить тенденции ницшеанского “вечного возвращения” к сконструированной в античности структуре мира. Возвращения не случайного, а связанного с изменением места человека в бытие мира и социума и, соответственно, с изменением механизма трансляции, воспроизводства и порождения культуры через образовательный процесс. Вооружившись платоновским способом обоснования из диалога “Федон”, который в качестве эпитета предваряет данную статью, попробуем вынести на суд читателя небесспорную, но представляющуюся небезынтересной гипотезу о том, что ряд проблем и противоречий, отличающих наши попытки трансформировать образование, отражают современный процесс изменения представлений об онтологической форме мира. Этот процесс может быть представлен как встреча двух онтологических схем - аристотелевской и платоновской - и, возможно, как проявление на новом витке развития культуры тенденции возврата к онтологии Платона. Развивая эту мысль применительно к образованию, попробуем перейти от платоновской “ноэсис” (непосредственного интуитивного усмотрения истины) к его же “дианойе” - дискурсивному движению мысли в процессе перехода к “алетейе” - онтологическому основанию истины. Под самой же гипотезой будем понимать не предположение, требующее строгого доказательства в духе Нового времени, а аристотелевский “протазис” - увертюру к исследованию, предпосылку доказательства. Подход к анализу современного образовательного процесса, который опирается на отстранение во времени как на способ понимания наличного, обоснуем с помощью герменевтической позиции Г.-Г.Гадамера: “В действительности же речь идет о том, чтобы познать отстояние во времени, как позитивную и продуктивную возможность понимания. Это вовсе не зияющая бездна, но непрерывность обычаев и традиции...” (1, с.352). В истории философской мысли, в частности в созданной А.Ф.Лосевым концепции античности, отчетливый акцент делается на идее о том, что, начиная с гомеровских времен, происходит разрушение целокупности мира, слитности с ним человека. Свидетельство этого - исчезновение из индо-европейских языков медиального залога, по времени примерно совпадающее с появлением письменности. Медиальная форма управляла винительным падежом прямого дополнения и вносила в язык, обозначающий то или иное явления мира, момент порождения этого явления самим миром. Медиальный залог - нечто среднее между активным (“я делаю”) и пассивным (“с ним делают”) залогами. В русском языке ему практически невозможно подобрать аналог. Но в английском и немецком языках остались выражения типа “It`s rains” и “еs regnet”, что переводится дословно как “то, что есть (т.е. сущее), дождит” (cм.:2, с.26-27). Через медиальный залог язык отражал важную особенность мировосприятия человека дотехногенного общества - то, что происходит в мире - свойство и порождение самого мира, проявление мира как живого, обладающего энергией и волей (волящего) организма. Мир воспринимается как живой, одушевленно-деятельный, сам порождающий свои проявления Космос. Человек в нем неотделен от бытия, его положение нецентрировано в едином Космосе. Человек включен в бытие, подчинен его законам, его физическое благополучие и социальный статус (благочестие) покоятся на подчинении законам мира, в чем бы они не выражались - в воле богов, в повелениях судьбы, в неотвратимости смерти. Но уже в античной мифологии появляются герои (или безумцы), бросающие вызов бытию, стремящиеся встать над богами и присвоить себе право изменять мир: Прометей, укравший огонь и изменивший существование людей; Сизиф, обманувший смерть; Тантал, похитивший собственность Зевса; Иксион, посягнувший на саму Геру. Их бунт - бунт против единого бытия, в котором нераздельны мир и человек, а направленная вовне активность (или агрессивность) человека мыслится бунтом отдельного органа против всего организма. Не случайно историю мироотношения, создавшего современную Европу, начинают с Одиссея, внука Сизифа, бросившего вызов богам и победившего их. В образе Одиссея человек уже противостоит бытию как чему-то внешнему для него. Бытие внешнего мира начинает выступать объектом, на который направлена активность “из-себя-действующего” человека. Этот “исход” человека из целостности единого Космоса видит и пытается объяснить и преодолеть в своей онтологии Платон. Вместо единого бытия Парменида Платон предлагает иерархически упорядоченную схему бытия, расчленяет его на уровни. При этом то, что называют платоновской революцией в мышлении - открытие метафизики, может быть выражено в одном платоновском образе. Это образ второй навигации - “деутерос плус”. Этим образом Платон вводит интеллигибельное, умозрительное начало в онтологическую сущность и структуру мира. Первая навигация в древнегреческом мореплавании - под парусом с помощью ветра. При его отсутствии корабль переходит на управление веслами - вторую навигацию. Не только физическое начало определяет бытие. Оно - лишь его со-причина - “синайтион”. За физическими причинами и выше их находятся метафизические причины - невидимые, но улавливаемые интеллектом идеи (от “идэйн” - соотносить с формой). Сверхчувственный мир идей-эйдосов реален, он не просто присутствует в мире, а выступает творящим, энергийным началом бытия, утверждает Платон. Эйдос является “чистым бытием” чувственно воспринимаемой вещи или ее парадигмой - сверхчувственной моделью. Платоновские эйдосы - не вещи, а то, чем вещь должна быть, когда неподлинное бытие не затмевает ее сущность. В “Тимее” и “Федре” Платон объясняет природу чистого бытия: эйдосы - никем и ничем не порожденные последние причины, предельные и неизменные основания и высший смысл бытия. В диалоге “Софист” для характеристики эйдосов вводятся понятия множественности, покоя и движения: любая идея, чтобы быть самой собой, т.е. единой и предельной, должна отличаться от других эйдосов, быть для них небытием. Таким образом, в каждом эйдосе содержится некое количество чистого бытия и бесконечно большая доза небытия. Каждая идея в своем чистом бытии неподвижна, но воплощаясь в слове-логосе она движется по отношению к другим, соотносится с ними, создавая возможность бесконечно большого числа чувственных воплощений. Космос Платона, единый, соразмерный и живой, родился из хаоса силой и волей Демиурга - непостигаемой чувственно, интеллигибельной причины. Демиург как зодчий создает космический порядок, переделывая бесформенную материю-“хору” по образцу идеальной парадигмы мира эйдосов. Примечательно, и это важно для дальнейшей логики, что Демиург, стремящийся к высшему эйдосу - Благу, находится ниже мира идей, но выше богов, которых он также творит. Боги же, уподобляясь Демиургу, творят человека. “Космос есть живое существо, наделенное душой и умом, и родился он поистине с помощью божественного провидения” (3, 30b). Следовательно, одушевлен и личностно окрашен как носитель воли Демиург, одушевлен порожденный им по принципу соразмерности души, ума и тела живой Космос, соразмерны Космосу боги и порожденный ими человек. Онтологический принцип мира у Платона - соразмерность Космоса как живого, гармоничного организма, соразмерность мира вещей миру идей, соразмерность человека Космосу, его тела его душе, а души - разуму. В терминах современной синергетики платоновский Космос предстает открытой, сложной, неравновесной, самоорганизующейся системой, где соразмерность ведет к становлению порядка из хаоса, а нарушение соразмерности вносит в живую систему элементы угрожающего ей беспорядка. При этом Демиург Платона сам включает в упорядоченный Космос явления “хаотической распыленности” (они неизбежны в чувственной материи). Эйдосы (безличное божественное начало) создают через Демиурга (личностное божественное начало) упорядоченную структуру бытия - соразмерность, которая, однако, благодаря спонтанной и “ускользающей” природе материи может быть нарушена. Поддерживать космический порядок - задача всех “органов” одушевленного Космоса, включая человека. Конечно, предлагаемая аллюзия между онтологией Платона и современной синергетикой достаточна условна. Она в значительной степени интуитивна и отвечает скорее требованиям платоновского понимания интеллигибельности, чем строгим формально-логическим правилам вывода Аристотеля. Тем не менее ее правомерность может быть основана на оценке сегодняшнего состояния синергетической методологии И.Пригожиным, Дж.Карери и другими ее “творцами”: синергетика как естественнонаучная отрасль знания описывает процессы нелинейного развития открытых самоорганизующихся систем на уровне явления, так как она пока не в состоянии показать связь микроскопических параметров порядка с характеристиками явлений на макроуровне. Синергетика как методология дает пока лишь приблизительное качественное описание процесса самоорганизации сложных систем. Таким же качественным описанием, но не на естественнонаучном, а на философско-метафизическом языке является и онтология Платона. Кстати, и гегелевская схема саморазвертывания Абсолютной Идеи и ее марксовский материалистический вариант относятся к описанием такого же типа. Платоновская же идея трехчастной (душа, ум и тело) гармоничности живого Космоса, соразмерности с ним человека вполне соответствует как представлениям о биопсихосоциальной природе человека и коэволюционной динамике ее становления, так и антропным тенденциям современной космогонии. Но мы знаем, что именно линия Аристотеля, канонически-схоластическая интерпретация его трудов определила не только содержание европейского образования на многие столетия, но и логическую схему, которая через онтологическую структуру мира задала базисные основания самой западноевропейской культуры. Органическая одухотворенность Космоса уступает место рационалистической иронии Аристотеля, отрицающего мистическую “музыку сфер” живого Космоса (см.:4, с.322-324). На первый план в онтологии выходят материя и форма как достаточные условия объяснения реальности. И Аристотель выделяет две ведущих первопричины бытия - причину формальную и причину материальную. Мир в своей статике расчленяется на две сферы: косная материя и форма как ее сущность. Но форма постоянно преобразует косную материю в бесконечную череду изменений. И двухчастное “вертикальное” расчленение мира дополняется “горизонтальным”: вводятся еще две первопричины - действующая (то, что порождает) и финальная (определяющая цель движения). Этот четырехчастный мир и составляет предмет метафизики Аристотеля. Единое и нерасчленное бытие Парменида Платон дополняет идеей небытия. Это дает ему возможность ввести множественность как характеристику бытия. При этом мир чувственных вещей Платон располагает между обладающем множественностью интеллигибельным бытием и небытием. Связывает, “скрепляет” интеллигибельный и чувственный миры органическая соразмерность как основополагающий онтологический принцип. Этот принцип становится и основанием платоновской антропологии. Аристотель заменяет идею органической соразмерности мира и человека принципом рационалистичности. Именно рационалистичность становится скрепляющим основанием бытия. Особенно это заметно в языке: поэтичность платоновского “Тимея” резко констрастирует с сухой, препарирующей мир логичностью аристотелевского трактата “О небе”. Модель бытия Аристотеля воплощается в следующую четырехуровневую схему: а) “высшие роды бытия” - категории, где на первом месте из десяти - субстанция; б) бытие как акт и потенции: заложенные в материи возможности и процесс их осуществления, порождаемый формой, составляет акт - энтелехию; в) бытие акциденций - случайное и непредвиденное бытие; г) бытие как истина - бытие, воплощенное в человеческом интеллекте, рассматривающем вещи с точки зрения их соответствия или несоответствия реальности. Если первые два модуса бытия изучает метафизика, третий не может быть изучен никакой наукой (случайное не порождается закономерно), то четвертый модус бытия, изучающийся логикой, суть акт обладания мыслимым. В этом акте соединяются понимание и понимаемое. Мысль “собирает” понимаемое в субстанцию. Следовательно. сама жизнь предстает в форме созерцательной активности разума. Высшее ее воплощение - Бог как неподвижный двигатель (“то кинун акиэтон”), сверхчувственная субстанция, чистый акт, мышление о мышлении. Бог - не действующая причина, а “Causa finalis” - целевая причина. Мир не сотворен Богом, ибо в таком случае до акта творения должна была быть потенция - хаос. Универсум Аристотеля вечен, Бог, оставаясь неделимым, неизменным и бесстрастным, лишь двигает его к совершенству. Но и человек как обладатель приходящей к нему извне и независящей от тела души - активного интеллекта - обладает такой функцией. Человек воспринимает чувственные образы, мышление выделяет в ним формы, составляющие сущность вещей, культивирует их в понятия и создает субстанциальную реальность - логику, порождающую мир, понимающую и подчиняющую его в процессе логизирования. Человек в развертывании потенций своей души - активного интеллекта - также выступает преобразователем чувственной реальности - материи (“гиле” - от греч. “лес” как строительный материал). Через внесение в материю формы-эйдоса он осуществляет финальное бытие: через познание, установление и выбор создает чистые формы - понятия и тем самым актуализирует потенции, заложенные в чувственном мире материи. Образ человека у Аристотеля определен его онтологией. Это - человек, мыслящий мир и превращающий его через мышление в нечто “сподручное” (М.Хайдеггер). Онтология, конструируя схему бытия, задает и способ постижения бытия человеком, а также способы его миро- и самопреобразования. Первый шаг на пути такого преобразования - постижение собственного бытия вещей - чувственного мира. Здесь возможны, как минимум, три позиции: 1. Первая позиция, онтологически “включающая” человека в мир, совсем не стремится преодолеть “непонятность” мира. Она принимает ее как грандиозный мистический сверхчеловеческий замысел, недоступный человеку субстанционально, сущностно или теологически, но могущий “открыться” нам через особые формы постижения и культивирования человеком собственного бытия. Непонятность бытия трансформируется в ощущение богооставленности. Поэтому доминирующими способами освоения мира и адаптации к нему становятся страх, его преодоление через благоговение и преобразование в любовь как мистическое преодоление противостоящего. При этом обыденный опыт может согласовываться с рациональным, базироваться на рационалистическом “осподручнивании” вещного мира. Но при обязательном условии - через ткань рациональной обыденности должны прорываться провидческие знаки, открывающие возможность постижения реального бытия. Роль этих знаков, несмотря на ее мистическую соотнесенность с недоступным человеческому разуму подлинному миру, вполне рациональна - они помогают конструировать вещный мир, обживать его, преодолевая ощущение богооставленности. Во внешний и внутренний мир вносится особая логика, становящаяся инструментом его познания, принятия и преобразования. 2. Вторая позиция состоит в том что можно стремиться к исследованию и объяснению свойств вещей через знание законов, управляющих этими вещами. Эта естественнонаучная по сути позиция, ориентирующаяся на логику, эксперимент и абстрактные модели, комбинирующая их в разных вариациях для максимального “исключения”, “выталкивания” исследователя с его личными пристрастиями и опытом из процесса устремленности к объективной истине. Приоритет, вплоть до полной монопольности, при этом принадлежит рациональным способам познания. Преобразование вещного мира, использующее этот способ его постижения, освобождается от множественности смыслов. Смысловая наполненность, символичность бытия уступает место “чистому” познавательно-преобразовательному механизму. Но, поскольку без смысловой наполненности невозможна культура, лакуны, образовавшиеся в результате разрушения личностной, органичной включенности человека в онтологию мира, могут заполняться любыми смысловыми конструкциями: от морально-эсхатологических до прагматически-приземленных. Социальные общности и отдельные индивиды получают возможность заполнения смысловых лакун в соответствии со своими культурными, социальными, политическими, экономическими или иными интенциями. Это не означает тотального вовлечения в процесс смыслопорождения всех индивидов: процесс приобщения индивида к органичному для общества смысловому полю заменяется процессом конструирования и навязывания ему разных, нередко контрарных смыслов. 3. Третья позиция состоит в следующем: “непонятность”, “противостояние” вещей человеку воспринимается не как вызов, требующий активных преобразовательных действий, и не как мистическая тайна, дарующаяся в откровении божественного, но как естественное, органическое проявление собственной жизненности мира. Это не означает, что человек отказывается от познания, от установки на преобразование внешней среды и своего внутреннего бытия. Но признание принципа самоорганизующейся основы мира в качестве онтологического задает качественно иную позицию познающего и преобразующего субъекта. Познание и преобразование происходят просто другим образом: через принятие и интеллектуально-образное, целостное в своей основе постижение и освоение бытия. Такое постижение не сводится только к субъективной художественной интерпретации, позволяющей личностно принять мир и “встроиться” в него по принципу чувственной адаптации. Это может быть способ освоения вещного бытия, использующий, как в дизайнерском проектировании, всевозможные комбинации художественно-образного понимания с рациональными способами постижения мира. В таких комбинациях сама рациональность, во-первых, перестает быть довлеющей, и, во-вторых, расширяет свои возможности за счет стирания ограничительной черты разделения рационального и внерационального, дискурсивно-логического и образно-эмпатического. Преобразование среды осуществляется не только и не столько через механизм вещного преобразования, а с помощью обнаружения в бытие смыслов, созвучных человеческой душе в ее социокультурном и индивидуальном проявлениях. Смыслы же приобретают такую созвучность лишь в том случае, когда они позволяют человеку ощутить и реализовать свою причастность к подвижному, развивающемуся, живому миру в качестве его органичной части, не нарушающей соразмерности целого. Не противостояние холодной, внеличностной и внесубъектной рациональности и вещного бытия, не вечная борьба между божественным разумом и неодушевленной, косной природой, но стремление к гармонии через осознание принципа самоорганизации как онтологического основания бытия природы, социума, человека. Если третий способ освоения бытия с его одухотворенной рациональностью укоренен в платоновской онтологии, второй, придающий рациональности онтологический статус и возвышающий ее над чувственным миром, - в метафизике Аристотеля , то первый способ - религиозно-мистическое постижение мира - помимо своей логической самостоятельности так или иначе входит как в схему Платона, так и в схему Аристотеля. Но Бог Платона имперсонален. Безлично божественное начало мира - это идеальный мир во всех его измерениях. Идея Блага - вершина в иерархии эйдосов - также божественна, но не личностна. Лишь Демиург наделен личностными атрибутами в той мере, в какой он обладает волей, мудростью и пониманием. Но Демиург суть иерархическое завершение мира, он не создает мир идей и сам не зависит от него. Он не сотворяет и материю - последняя дана ему как условие создание порядка из хаоса. Демиург не творит мир, а строит его из вечного одушевленного бытия. Персонифицированные боги, которыми Демиург населяет Землю по этой же модели “ваяют” человека. Человек в силу своего божественного разума “удерживает” в себе гармоническую соразмерность Космоса. Так одушевленное, божественное самоорганизующее начало присутствует на всех уровнях бытия, разлито в мире как средство удержания “порядка” среди докосмического хаоса. Бог вносит порядок, но не дарует бытие. Платон, начиная с “Тимея” вводит понятие “сингенейя” - родство упорядочивающего мир Бога и человека, стремящегося к “калокагатии” - физическому и духовно-нравственному совершенству. Сингенейя - принцип, выражающий нераздельность человека и мира, выраженную в их единой способности к самоорганизации. Калокагатия же есть образовательный идеал Платона. Бог построил Космос, “устроил ум в душе, а душу в теле и таким образом построил Вселенную” (3, там же). Человек, стремящийся к гармонии трех модусов своего бытия, уподобляется Космосу. Подлинный источник движения Космоса и человека внут ⇐ Предыдущая32333435363738394041 ©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.