 |
|
Эксплуататоры и эксплуатируемые 2 страница
— Я не могу этого понять... — жалко проговорил Таггарт. — Лучшие эксперты Национального совета по вопросам металлургической промышленности...
— Кто президент этого совета, Джим? Орен Бойл, если не ошибаюсь?
Таггарт не повернулся к ней, но она увидела, как у него отвисла челюсть.
— Если этот жирный болван думает, что может... — начал он, но замолчал на полуслове.
Она подняла глаза и увидела висящий на углу фонарь. Это был светящийся стеклянный шар. Он освещал заколоченные досками окна и потрескавшиеся тротуары. Остальные фонари не горели. На другом берегу реки на фоне зарева над каким-то заводом она различила едва заметные очертания теплоэлектростанции. Закрывая обзор, мимо, блистая яркой новой краской, неподвластной слякоти, проехала машина — из тех, что развозят мазут для теплоэлектростанций. Грузовик был зеленого цвета, на нем белыми буквами выделялась надпись: ««Вайет ойл», Колорадо».
— Дэгни, ты слышала о встрече представителей профсоюза литейщиков в Детройте?
— Нет, а что?
— Это было во всех газетах. Они обсуждали один-единственный вопрос: разрешать или нет членам профсоюза работать с металлом Реардэна. Они не пришли к единому мнению, но и этого оказалось достаточно, чтобы один подрядчик, который собирался рискнуть с этим сплавом, тут же аннулировал заказ. А что, если... что, если все выскажутся против металла Реардэна?
— Ну и пусть.
По ровной линии к вершине невидимого в темноте небоскреба поднималась светящаяся точка. Это был лифт большого отеля. Из стоявшего у подъездной дорожки грузовика рабочие переносили в подвал запакованное тяжелое оборудование. На одном из ящиков Дэгни увидела фабричную марку: ««Нильсен моторе», Колорадо».
— Мне не нравится резолюция, которую принял съезд школьных учителей Нью-Мексико, — сказал Таггарт.
— Какая резолюция?
— Они запретили учащимся ездить по линии Рио-Норт «Таггарт трансконтинентал», когда ее строительство будет завершено. Запретили потому, что это опасно. Они выразились предельно ясно — новая железнодорожная линия «Таггарт трансконтинентал». Об этом писали во всех газетах. Нам такой рекламы не нужно... Дэгни, как, по-твоему, мы должны им ответить?
— Пустить первый поезд по Рио-Норт.
Таггарт долго молчал. Он выглядел необыкновенно подавленным. Она не могла этого понять: он не злорадствовал, не спорил с ней, ссылаясь на мнение высокопоставленных лиц. Он словно умолял, чтобы его утешили.
Мимо промчалась машина; за короткое мгновение Дэгни успела оценить ее мощь, плавность и уверенность хода, великолепный дизайн. Она узнала марку машины — «хэммонд», Колорадо.
— Дэгни, мы... мы успеем в срок завершить строительство линии?
Обычно Таггарт старался тщательно скрывать свои эмоции, но сейчас в его вопросе явно сквозило одно-единственное чувство — животный страх.
— Успеем. А если нет, то Боже спаси и помилуй этот город, — ответила она.
Машина завернула за угол. Над черными крышами домов показалось табло календаря, которое высвечивало дату: двадцать девятое января.
— Дэн Конвэй — ублюдок, — внезапно со злостью выпалил Таггарт, словно был больше не в силах сдерживаться.
Дэгни удивленно посмотрела на него:
— Почему?
— Он отказался продать нам свою линию в Колорадо.
— Ты что... — начала было она и замолчала. — Ты что, предложил ему продать ее нам? — спросила она, силясь говорить спокойно, не крича.
— Конечно.
— Но ты же не надеялся... что он ее продаст... продаст тебе!
— А почему бы и нет? — К Таггарту вернулась его обычная истерическая воинственность. — Я предложил ему больше, чем другие. Нам даже не пришлось бы снимать и перевозить рельсы. Мы могли использовать его дорогу прямо на месте, и это была бы для нас прекрасная реклама — мы отказываемся от железной дороги из металла Реардэна, учитывая мнение широкой общественности. Но этот сукин сын отказал мне. Он заявил, что не продаст нашей компании и фута своей дороги. Он продает рельсы по частям первому встречному, каким-то захудалым железным дорогам в Арканзасе или Северной Дакоте. Продает себе в убыток, ублюдок. Его не интересует даже прибыль. Если бы ты только знала, сколько стервятников к нему слетелось. Еще бы, они ведь прекрасно понимают, что рельсы больше нигде не достать.
Она сидела, опустив глаза. Ей было противно даже смотреть на него.
— Я думаю, что это противоречит положениям резолюции «Против хищнической конкуренции», — сердито сказал он. — Я считаю, что задачей и целью Национального железнодорожного союза является сохранение и защита интересов крупнейших железных дорог, а не вшивых узкоколеек Северной Дакоты. Но сейчас я не могу собрать союз, чтобы проголосовать за это. Все сбежались в Колорадо и грызутся из-за этих рельсов.
— Теперь я понимаю, почему ты хочешь, чтобы я защитила металл Реардэна, — медленно проговорила Дэгни, словно сожалея, что на ней нет перчаток и она может замарать руки этими словами.
— Не понимаю, к чему ты клонишь...
— Заткнись, Джим, — тихо сказала она.
Некоторое время Таггарт сидел молча. Затем он откинул назад голову и вызывающе сказал:
— Ты уж постарайся отстоять металл Реардэна, потому что кто-кто, а Бертрам Скаддер умеет съязвить и ужалить.
— Бертрам Скаддер?
— Сегодня он будет одним из докладчиков.
— Одним из... Ты не говорил, что кроме меня будет выступать еще кто-то.
— Я... А впрочем, что это меняет? Ты же не боишься его?
— Конгресс предпринимателей Нью-Йорка... и вы пригласили Бертрама Скаддера?
— А почему бы и нет? Разве это не разумный шаг? Ведь на самом деле он не имеет ничего против бизнесменов и принял приглашение. Мы хотим показать, что терпимо относимся к самым разным мнениям, и, кроме того, попробуем переманить его на свою сторону... Что ты на меня так смотришь? Ты же сможешь переспорить его?
— Переспорить? .
— По радио. Будет радиотрансляция. Ты выступишь против Скаддера в дискуссии «Металл Реардэна — смертоносное детище в погоне за наживой».
Дэгни наклонилась вперед и опустила окошко, отделявшее их от водителя.
— Остановите машину, — сказала она. Она не слышала, что говорил Таггарт, лишь смутно осознавала, что его голос перешел в крик:
— Они же ждут... приглашено пятьсот человек, трансляция будет идти на всю страну. Ты не можешь со мной так поступить! — Он схватил ее за руку и закричал: — Но почему?
— Идиот несчастный, неужели ты думаешь, что я считаю этот вопрос спорным?
Машина остановилась, Дэгни выскочила и побежала.
Первое, что она вскоре заметила, были ее вечерние туфли. Она неторопливо шла по улице, и ей было непривычно ощущать холодный тротуар под тонкими подошвами.
Она откинула волосы со лба и почувствовала тающие на ладони снежинки. Сейчас она была спокойна; слепящая ярость улеглась. Она не чувствовала ничего, кроме гнетущей усталости. У нее побаливала голова, она вспомнила, что ничего не ела и собиралась поужинать на конгрессе предпринимателей. Она шла по улице. Есть она уже не хотела; ей хотелось лишь выпить где-нибудь чашку кофе, потом взять такси и поехать домой.
Дэгни осмотрелась — такси нигде не было. Этот район она не знала и он ей не нравился. Она увидела заброшенный парк, прорехой зияющий между далекими небоскребами и невысокими фабричными трубами. Она увидела свет в окнах обветшалых домов, несколько невзрачных лавочек, закрытых на ночь, и туман, поднимавшийся над Ист-Ривер в двух кварталах впереди.
Дэгни повернулась и пошла назад, к центру. Перед ней вырос темный силуэт разрушенного здания. Когда-то давным-давно здесь размещался офисный центр. Сквозь голый стальной каркас и обломки кирпичной кладки просматривалось небо. В тени руин, словно травинка, выросшая у корней мертвого дерева-исполина, ютилась небольшая закусочная. В ее окнах горел яркий свет. Дэгни открыла дверь и вошла.
Она увидела чистый хромированный прилавок и блестящий металлический бойлер. В помещении, где находилось несколько человек, стоял густой запах кофе. За стойкой хозяйничал крепкий пожилой мужчина в белой, с закатанными по локоть рукавами рубашке. В закусочной было тепло, и Дэгни вдруг почувствовала, что замерзла. Она поплотнее закуталась в черную бархатную накидку, села у стойки и заказала чашку кофе. Люди за столиками безразлично скользили по ней глазами. Никто не удивился, увидев в захудалой закусочной женщину в вечернем платье. Нынче ничто никого не удивляло. Хозяин, безразлично отвернувшись, готовил кофе. В его бесстрастном равнодушии проявлялась своего рода деликатность, не позволявшая ему задавать вопросы.
Дэгни никак не могла определить, кем были четверо сидевших в кафе: безработными бродягами или людьми, которые зарабатывали себе на хлеб трудом. Нынче ничего нельзя было установить ни по одежде, ни по манерам. Ей подали кофе. Она охватила чашку ладонями и сидела, пропитываясь исходившим от ее стенок теплом.
Дэгни огляделась вокруг и подумала, подсчитывая в силу профессиональной привычки: «Как хорошо, что человек может купить так много всего за десять центов». Она перевела взгляд с блестящей поверхности бойлера на сковородку, полки для бокалов, эмалированную раковину и хромированные лопасти миксера. Хозяин готовил тосты. Дэгни с удовольствием наблюдала, как кусочки хлеба медленно проплывают по миниконвейеру мимо раскаленной спирали. На тостере стояла марка производителя: ««Марш», Колорадо».
Дэгни уронила голову на руки.
— Что толку, леди, — сказал старый бродяга, сидевший рядом.
Она подняла голову и насмешливо улыбнулась — ему и самой себе:
— Неужели?
— Точно. Плюньте на все. Не стоит себя обманывать.
— В чем?
— В том, что в этом мире что-то имеет значение. Все это грязь, леди, грязь и кровь. Не верьте сказкам, которыми вас пичкают, и вам не будет больно.
— Каким сказкам?
— Тем, которые рассказывают в детстве — о душе. У человека нет души. Человек — всего лишь жалкое животное, бездушное, безмозглое, лишенное добродетели и совести. Животное, которое способно только есть и размножаться.
Его исхудалое, вытянутое лицо с широко раскрытыми глазами и некогда приятными, а теперь отталкивающими чертами еще сохранило остатки индивидуальности. Он походил на евангелиста или профессора эстетики, который провел долгие годы в забытых Богом и людьми музеях. Дэгни спросила себя, что погубило его, довело до такой жизни.
— Вы идете по жизни в поисках красоты, величия, благородных свершений. И что находите в итоге? Вы видите повсюду лишь всякую хитрую механику, чтобы делать шикарные авто да пружинные матрасы.
— А что плохого в этих матрасах? — спросил мужчина, похожий на водителя грузовика. — Не обращайте на него внимания, леди. Он любит разговаривать сам с собой. Он вовсе не хочет вас обидеть.
— Единственный человеческий талант заключается в подлом коварстве и хитрости, направленных на удовлетворение потребностей плоти, — сказал старый бродяга. — Для этого особого ума не надо. Не верьте россказням о разуме, душе, идеалах и неограниченных возможностях человека.
— А я в них и не верю, — сказал молодой парень в драном пальто, сидевший в конце стойки. У него было такое выражение лица, словно он испытал на своем веку все горести и тяготы жизни.
— Душа... — продолжал между тем бродяга. — В производстве и в сексе нет никакой души. А что еще волнует человека? Материя — вот все, что он знает и о чем печется. Свидетельство тому — всемогущая промышленность, являющаяся единственным достижением нашей мнимой цивилизации и созданная вульгарными материалистами с интересами и моралью свиней. Чтобы собрать на конвейере десятитонный грузовик, мораль не нужна.
— А что такое мораль? — спросила Дэгни.
— Критерий, по которому отличают истинное от ложного, способность видеть правду, преданность идеалам добра, честность и готовность во что бы то ни стало, любой ценой отстоять их. Но где сейчас такое найдешь?
— Кто такой Джон Галт? — усмехнулся молодой парень. Дэгни пила кофе, с удовольствием ощущая, как горячая жидкость растекается по жилам, вливая в них жизнь.
— Могу рассказать, кто он такой, — проронил щуплый бродяга в надвинутой на глаза шляпе. — Я знаю.
Его никто не услышал и не обратил на него ни малейшего внимания. Молодой парень сидел, уставившись на Дэгни напряженным, бессмысленным взглядом.
— Вы не боитесь, — вдруг произнес он категорично и отрывисто, но с ноткой удивления.
Дэгни посмотрела на него.
— Нет, — сказала она, — не боюсь.
— Я знаю, кто такой Джон Галт, — повторил бродяга. — Это тайна, но я ее знаю.
— Кто же он? — спросила Дэгни без особого интереса.
— Путешественник и первооткрыватель. Величайший в мире. Человек, который нашел источник вечной молодости. Еще один черный кофе, — сказал старый бродяга, протягивая чашку. — Джон Галт искал его долгие годы. Он переплыл моря, пересек пустыни, спускался на много миль под землю, в заброшенные шахты и рудники. Он нашел источник на вершине горы. Ему понадобилось десять лет, чтобы взобраться на нее. Он переломал все кости, содрал всю кожу с рук, лишился всего — дома, имени, любви. Но он все-таки взобрался на эту гору. Джон Галт нашел источник вечной молодости, который хотел подарить людям. Но он так и не вернулся к ним.
— Почему? — спросила она.
— Потому что обнаружил, что этот источник нельзя перенести к людям.
* * *
У человека, сидевшего за столом напротив Реардэна, было невыразительное лицо и манеры, начисто лишенные какой-то доминирующей линии, так что нельзя было составить четкого представления о его внешности или определить, что им движет. Казалось, его единственной индивидуальной чертой был слишком большой, выдающийся вперед нос. Человек вел себя сдержанно, даже кротко, но в этой кротости, как ни странно, ощущалась угроза, угроза, которую он намеренно пытался скрыть, но делал это так, чтобы Реардэн все же мог ее почувствовать. Хэнк никак не мог понять цели его визита. Этим человеком был доктор Поттер, занимавший какую-то неопределенную должность в Государственном институте естественных наук.
— Чего вы хотите? — в третий раз спросил Реардэн.
— Я прошу вас принять во внимание социальную сторону вопроса, мистер Реардэн, — мягко произнес доктор Поттер. — Я призываю вас подумать о том, в какое время мы живем. Наша экономика не готова к этому.
— К чему?
— Экономическое положение в настоящий момент весьма шатко и ненадежно. Мы все должны объединить усилия, чтобы не допустить краха.
— Чего вы хотите от меня?
— Меня просили обратить ваше внимание именно на эти аспекты, мистер Реардэн. Я представляю Государственный институт естественных наук.
— Это я уже слышал. Зачем вы хотели встретиться со мной?
— Институт придерживается весьма неблагосклонного мнения о вашем сплаве.
— Это вы тоже уже говорили.
— Разве вам не следует принять во внимание этот момент?
— Нет.
Дни стали короче, и за окном начинало темнеть. Реардэн увидел, как на щеке доктора Поттера появилась неправильных очертаний тень, падавшая от его выдающегося вперед носа, и заметил устремленные на него тусклые глаза; взгляд был миролюбиво-рассеянным и вместе с тем целенаправленным.
— Мистер Реардэн, в нашем институте собраны лучшие умы страны.
— Я об этом наслышан.
— Вы же не станете противопоставлять свое мнение их мнению.
— Стану.
Доктор Поттер посмотрел на Реардэна так, словно молил о помощи, как будто Реардэн нарушил неписаный закон, требовавший, чтобы он давно все понял. Реардэн остался безучастным к его беззвучной мольбе.
— Это все, что вы хотели знать? — спросил он.
— Это лишь вопрос времени, мистер Реардэн, — умиротворяюще сказал Поттер. — Лишь небольшая отсрочка. Просто нужно дать экономике шанс вновь стабилизироваться. Если бы вы подождали каких-нибудь два года...
Реардэн презрительно усмехнулся:
— Так вот чего вы добиваетесь. Хотите, чтобы я убрал свой металл с рынка? Почему?
— Лишь на несколько лет, мистер Реардэн. Лишь до тех пор, пока...
— Послушайте, — сказал Реардэн, — теперь я задам вам вопрос. Ваши ученые пришли к выводу, что металл Реардэна совсем не то, за что я его выдаю?
— Мы не делали подобных заявлений.
— Они пришли к выводу, что металл Реардэна плох?
— Прежде всего нужно принимать во внимание социальные последствия внедрения вашего продукта. Мы думаем о стране в целом. Нас волнует благосостояние всего общества и тот ужасный кризис, который мы переживаем в настоящий момент.
— Металл Реардэна хорош или плох?
— Если рассматривать проблему с точки зрения роста безработицы, которая принимает угрожающие размеры, то...
— Хорош или плох?
— В период катастрофической нехватки стали мы не можем допустить расширения и роста одной компании, производящей слишком много, потому что в результате могут оказаться за бортом компании, которые производят слишком мало. Это может привести к дисбалансу в экономике, и тогда...
— Вы собираетесь отвечать на мой вопрос или нет? Поттер пожал плечами:
— Ценности всегда относительны. Если металл Реардэна плох, то он представляет собой физическую угрозу обществу, если хорош — социальную.
— Если у вас есть что сказать о физической опасности металла, говорите. Остальное меня не интересует. И давайте побыстрее, я не умею разговаривать на вашем языке.
— Но вопросы общественного благосостояния...
— Я сказал — меня это не интересует.
Поттер, казалось, был совершенно сбит с толку, словно у него выбили почву из-под ног.
— Что же тогда представляет для вас главный интерес?
— Рынок.
— То есть?
— У металла Реардэна есть рынок сбыта, и я намерен сполна воспользоваться этим.
— Разве рынок не является понятием гипотетическим в своем роде? Реакция общественности на ваш сплав, мягко говоря, оставляет желать лучшего. За исключением «Таггарт трансконтинентал», у вас нет ни одного...
— Если вы считаете, что металл Реардэна не будет пользоваться спросом и клиенты не пойдут ко мне, чего же вы тогда переживаете?
— Мистер Реардэн, потеряв клиентов, вы понесете колоссальные убытки.
— Это уже мои проблемы.
— В то время как, заняв конструктивную позицию и согласившись подождать несколько лет...
— С какой стати я должен ждать?
— Но по-моему, я ясно дал понять, что в настоящий момент Государственный институт естественных наук не одобряет применения вашего сплава в металлургии.
— А мне на это наплевать.
— Мистер Реардэн, вы очень тяжелый человек, — вздохнул доктор Поттер. Предвечернее небо темнело, как бы сгущаясь за окнами. Казалось, что на фоне четких прямых линий мебели очертания собеседника слились в серое пятно.
— Я согласился встретиться с вами, — сказал Реардэн, — так как вы сказали, что хотите обсудить со мной вопрос чрезвычайной важности. Если это все, что вы хотели мне сказать, прошу меня извинить. У меня очень много дел.
Поттер откинулся на спинку кресла:
— Если я не ошибаюсь, на создание сплава у вас ушло десять лет. Во сколько вам это обошлось?
Реардэн поднял глаза. Он не мог понять столь внезапной смены темы, и тем не менее в голосе Поттера слышалась явная настойчивость. Его голос стал намного жестче.
— Полтора миллиона долларов, — сказал Реардэн.
— Сколько вы хотите за него?
Реардэн ответил не сразу. Он просто не мог в это поверить.
— За что? — спросил он глухо.
— За все права на металл Реардэна.
— Я думаю, вам лучше уйти.
— Я не вижу причин для подобного отношения. Вы бизнесмен. Я делаю вам деловое предложение, предлагаю сделку. Назовите вашу цену.
— Права на металл Реардэна не продаются.
— Я уполномочен говорить об огромных суммах денег. Правительственных денег.
Реардэн сидел не двигаясь, стиснув зубы. Но в его взгляде было безразличие и лишь слабая искорка нездорового любопытства.
— Вы бизнесмен, мистер Реардэн. Я делаю вам предложение, от которого вы не можете отказаться. С одной стороны, вы сталкиваетесь с огромными трудностями: общественное мнение далеко не в вашу пользу. Вы рискуете потерять все, что вложили в свой сплав. С другой стороны, вы могли бы свести риск к нулю и сбросить с себя бремя ответственности. При этом вы получите огромную прибыль, значительно больше того, что можете получить за двадцать лет от внедрения своего сплава.
— Институт естественных наук научное заведение, а не коммерческая организация, — сказал Реардэн. — Чего они так боятся?
— Вы говорите гадкие, ненужные слова, мистер Реардэн. Предлагаю держать разговор в дружеском русле. Вопрос очень серьезен.
— Я начинаю понимать это.
— Мы предлагаем вам практически неограниченную сумму. Чего вы еще хотите? Назовите вашу цену.
— О продаже прав на металл Реардэна не может быть и речи. Если у вас есть еще что сказать, пожалуйста, говорите и уходите.
Поттер подался вперед, окинул Реардэна скептическим взглядом и спросил:
— Чего вы добиваетесь?
— Я? Что вы имеете в виду?
— Вы занимаетесь бизнесом, чтобы делать деньги, так?
— Так.
— И хотите получить максимальную прибыль?
— Совершенно верно.
— Тогда почему вы предпочитаете ценой невероятных усилий долгие годы выдавливать свою прибыль по центу, а не получить за свой сплав сразу целое состояние? Почему?
— Потому что он — мой. Вы понимаете смысл этого слова?
Поттер вздохнул и поднялся.
— Надеюсь, мистер Реардэн, вам не придется сожалеть о своем решении, — сказал он тоном, подразумевающим обратное.
— Всего доброго, — сказал Реардэн.
— Мне кажется, я должен предупредить вас, что Институт естественных наук может сделать официальное заявление, осуждающее металл Реардэна.
— Это его право.
— Это заявление сильно усложнит вам жизнь.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Что же касается дальнейших последствий... — Поттер пожал плечами. — Те, кто сегодня отказывается от сотрудничества, просто обречены. У них нет будущего. В наши дни человеку нужны друзья. Ведь вы, мистер Реардэн, не пользуетесь особой популярностью.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ну вы, конечно же, понимаете меня.
— Ничуть.
— Общество, мистер Реардэн, — это очень сложный социальный механизм. Сейчас накопилось множество нерешенных вопросов. Все висит на волоске. Когда будет решен тот или иной вопрос и что станет решающим фактором, который склонит чашу весов в ту или иную сторону, предсказать просто невозможно. Я понятно изъясняюсь?
— Нет. — Красный отблеск плавки прорезал сумерки. Стена за столом Реардэна окрасилась оранжево-золотым сиянием, которое осветило его лоб. Лицо Реардэна было неподвижным и серьезным.
— Государственный институт естественных наук — правительственная организация, мистер Реардэн. Сейчас в законодательных кругах рассматривается ряд законопроектов, которые могут быть приняты в любую минуту. В настоящий момент бизнесмены очень уязвимы. Уверен, вы понимаете, что я хочу сказать.
Улыбаясь, Реардэн встал из-за стола. Он выглядел так, словно от его внутреннего напряжения не осталось и следа.
— Нет, доктор Поттер, не понимаю, — сказал он. — Если бы я понял, мне пришлось бы вас убить.
Поттер направился к двери, остановился, обернулся и посмотрел на Реардэна. Впервые в его взгляде появилось простое человеческое любопытство. Реардэн непринужденно стоял за столом, сунув руки в карманы.
— Скажите, чисто между нами, я спрашиваю исключительно из любопытства: зачем вы это делаете?
— Я отвечу, но вы не поймете, — тихо сказал Реардэн. — Потому что металл Реардэна хорош.
* * *
Дэгни не могла понять мистера Моуэна. Руководство его компании внезапно известило ее, что компания отказывается от ее заказа. Ничего не случилось, Дэгни не видела никаких причин для отказа, а компания не сочла нужным предоставить ей какие-либо разъяснения.
Она срочно выехала в Коннектикут, чтобы лично переговорить с мистером Моуэном, но единственным результатом их встречи стало тяжелое, гнетущее недоумение. Моуэн заявил, что сворачивает производство стрелок из металла Реардэна. В качестве единственного объяснения он сказал, стараясь не смотреть ей в глаза:
— Слишком многим это не нравится.
— Что — металл или то, что вы делаете из него стрелки?
— И то и другое... Людям это не нравится... Я не хочу неприятностей.
— Каких неприятностей?
— Любых.
— Вы слышали, чтобы хоть что-то из всего, что говорят о металле Реардэна, оказалось правдой?
— Кто знает, что правда, а что нет? В резолюции Национального совета по вопросам металлургической промышленности сказано...
— Послушайте, вы проработали с металлом всю жизнь. Последние месяцы вы работали с металлом Реардэна. Неужели вы не поняли, что лучше этого металла в мире ничего нет?
Моуэн не ответил.
— Неужели вы этого не поняли?
— Черт возьми, мисс Таггарт, я бизнесмен. Я человек маленький! Я просто хочу делать деньги.
— А как же, по-вашему, их делают?
Дэгни понимала, что все ее усилия тщетны. Глядя на лицо Моуэна, на его глаза, взгляд которых она никак не могла поймать, она испытала то же чувство, что однажды на одном из отдаленных участков железной дороги, когда буря оборвала телефонные провода; связь прервалась, и слова превратились в ничего не значащий набор звуков.
Дэгни подумала, что бесполезно спорить и удивляться людям, которые не в состоянии ни опровергнуть факты, ни согласиться с ними. Возвращаясь в Нью-Йорк, она не могла уснуть. Сидя в поезде, она внушала себе, что теперь ни Моуэн, ни все остальные не имеют никакого значения, важно одно: найти человека, который согласится изготовить стрелки из сплава Реардэна. Она мысленно перебирала имена, размышляя, кого будет легче убедить, уговорить или подкупить.
Едва переступив порог приемной своего кабинета, Дэгни поняла, что что-то случилось. Ее поразила неестественная тишина и устремленные на нее взгляды сотрудников, словно все они с надеждой и страхом ждали ее прихода.
Эдди Виллерс встал и направился к двери ее кабинета, словно знал, что она все поймет и последует за ним. Она увидела выражение его лица. Что бы ни случилось, ей не хотелось, чтобы Эдди так переживал.
Когда за ними закрылась дверь, Эдди тихо, подавленно сказал:
— Институт естественных наук сделал официальное заявление, предостерегающее от использования металла Реардэна. Оно передавалось по радио и опубликовано в газетах.
— Что они сказали?
— Дэгни, они ничего не сказали... Фактически ничего. Они не сказали ни да, ни нет. Они не высказались прямо против металла Реардэна, но преподнесли все именно таким образом, вот что ужасно.
Он изо всех сил старался говорить спокойно, но не мог. Слова вырывались, словно выталкиваемые распиравшим его невероятным негодованием, похожим на возмущение ребенка, который кричит в знак протеста, впервые в жизни столкнувшись с несправедливостью и злом.
— Что они сказали, Эдди?
— Они... Тебе лучше самой прочитать. — Он указал на газету, которую оставил на ее столе. — Они не заявили, что металл Реардэна плох или опасен. То, что они сделали, это... — Он беспомощно всплеснул руками.
Дэгни поняла все с первого взгляда. Перед ее глазами замелькали предложения. «После длительной эксплуатации возможно появление трещин, хотя предсказать, когда это может произойти, в данный момент не представляется возможным... Нельзя сбрасывать со счетов и возможность неожиданного молекулярного распада... Несмотря на очевидный высокий запас прочности металла на растяжение, ряд вопросов относительно его поведения при необычных нагрузках все же вызывает определенные сомнения... Хотя нет никаких доводов в поддержку мнения о запрещении использования данного сплава, дальнейшее изучение его свойств представляется весьма целесообразным...»
— Мы не можем с этим бороться. Мы не можем ничего ответить, — медленно говорил Эдди. — Мы не можем потребовать официального опровержения. Не можем показать им результаты наших испытаний или что-нибудь доказать. Они не сказали ничего, что можно было бы опровергнуть, поставив тем самым под сомнение их компетентность как специалистов. Они поступили как последние трусы. Подобного можно было бы ожидать от какого-нибудь мошенника или шантажиста. Но, Дэгни! Это же Институт естественных наук!
Дэгни молча кивнула. Она стояла, пристально вглядываясь в какую-то точку за окном. В конце темной улицы, словно злобно подмигивая, то гасли, то вспыхивали огни вывески.
Эдди собрался с духом и по-военному доложил:
— Цены на наши акции резко упали. Бен Нили уволился. Национальный союз рабочих железных дорог и автострад запретил своим членам работать на Рио-Норт. Джим уехал из города.
Дэгни разделась, медленно пересекла кабинет и села за стол. Перед ней лежал большой коричневый конверт с адресом отправителя: «Реардэн стил».
— Мы получили это с посыльным сразу после твоего отъезда, — сказал Эдди.
Дэгни положила руку на конверт, но не стала вскрывать его. Она знала, что внутри чертежи моста. Через некоторое время она спросила:
— Кто автор этого заявления?
Эдди посмотрел на нее и горько улыбнулся, отрицательно покачав головой.
— Нет, — сказал он, — я тоже сразу об этом подумал. Я разговаривал с институтом по междугородной и навел справки. Нет, заявление сделано от имени доктора Флойда Ферриса, главного администратора.
Дэгни промолчала.