Главная | Обратная связь

ГЛАВА 9. ФРАНЦУЗСКИЙ «VOGUE » : 1961 — 1983

Наконец-то я получил свой большой шанс. Я стал работать во французском отделении «Vogue», и моя карьера пошла в гору. В течение двадцати трех лет я делал свою лучшую работу во Франции. Время от времени я также ездил в Лондон и выполнял задания для местного «Vogue», который изменился к лучшему после прихода фотографов из Ист-Энда и культурной революции.

Теперь уже никто не погонял меня и не поучал, как нужно работать. Я точно знал, какие фотографии собираюсь делать, а работодатели знали, что если меня хорошо попросить, то можно получить очень эротичные снимки. Мне больше не предлагали снимать «Миссис Эксетер».

Алекс Либерман послал в итальянское отделение «Vogue» памятную записку, предупреждавшую главного редактора, чтобы он остерегался эротического содержания моих снимков. Главным редактором английского «Vogue» тогда была Беатрис Миллер. Она называла меня «изворотливым Ньютоном», потому что ее друзья, просматривавшие журнал, то и дело спрашивали: «Как ты можешь публиковать подобные снимки? Это же непристойно!»

Я умудрялся вставлять свои фотографии везде, где только мог. По сегодняшним меркам, все они были вполне безобидными, но тогда многое не проходило.

Я также работал для журнала «Queen», который был поистине революционным изданием. Владельцем журнала был Джослин Стивене, а главным художником Вилли Лэнделс, который стал одним из моих лучших друзей. Редактором отдела мод, с которой я много сотрудничал, была леди Клэр Рэндлшэм, моя старая знакомая по работе в «Vogue» во время первого приезда в Лондон; теперь мы с ней тоже подружились.

Моя работа стала пользоваться определенной известностью в деловых кругах, что доказывает важность репутации, приобретенной в редакциях модных журналов. Может, вы делаете превосходные рекламные фотографии, но если на них не стоит ваше имя, кто об этом узнает? Кому будет до вас дело? В рекламе того времени не было престижа и влияния, присущего редакционной работе. Одной из замечательных особенностй французского «Vogue» было то, что, несмотря на очень низкую оплату (150 — 200 франков за страницу), нам предоставляли полную свободу действий. 1960-е и 1970-е годы были самым творческим временем для модной фотографии. Нам не требовалось много денег, чтобы с воодушевлением заниматься своей работой.

Летом 1964 года «Courreges» представил коллекцию, которая произвела фурор. Я работал с Клэр Рэндлшэм над коллекциями высокой моды для журнала «Queen». Как проницательная журналистка, Клэр решила игнорировать все остальные дома моды и сосредоточиться только на «Courreges». Это был большой шанс и настоящая сенсация.

Разумеется, с моей точки зрения, существовало взаимопонимание по вопросу о том, что я не буду раскрывать подробности своей работы для «Vogue» сотрудникам другого журнала, и наоборот. Когда вышли журналы со статьями о коллекциях высокой моды этого сезона, Франсуаза де Ланглейд, главный редактор французского «Vogue», вызвала меня в свой кабинет. Она была в ярости, в настоящем бешенстве. Когда я вошел, она швырнула на стол журнал «Queen» и спросила: «Хельмут, что это значит?» Я ответил: «Вы знаете, я не заключал контракта с вами, хотя и работаю для «Vogue». — «Но вы должны были сообщить мне, что собираетесь делать! — сказала она. — Вы должны были поставить меня в известность!» — «Ничего подобного, — ответил я. — Я не обсуждаю свою работу для вас и французского «Vogue» с кем-либо еще и не собираюсь раскрывать вам идеи, разработанные в редакциях других журналов». Последовала бурная ссора. В итоге я оказался на улице и на два года нашел убежище в журнале «ЕИе», где подружился с замечательным редактором раздела моды по имени Клод Брюйе.

Два года спустя, когда Франсуаза де Ланглейд уехала в Нью-Йорк, главным редактором стала Франсин Крисент, пригласившая меня вернуться во французский «Vogue». Меня не нужно было долго убеждать, и с того момента до начала 1980-х годов я работал в этом журнале.

Шестидесятые годы были золотым временем для фотографов. Это был очень насыщенный период, с массой творческих возможностей, да и расценки начали повышаться.

Я заложил наш дом в Австралии и приобрел квартиру в одном из старейших парижских районов под названием Марэ. Это была удивительно романтичная историческая часть Парижа, населенная пьяницами, клошарами и проститутками. Наши французские друзья считали, что мы сошли с ума, решив купить квартиру в таком районе, но мы любили его. (Кстати, вскоре после нашего переезда парижские власти повысили статус этого района, и он стал модным.)

В 1963 году, когда мать Джун впервые приехала из Австралии навестить нас, квартира еще даже не была меблирована. Наши друзья спали на полу на матрасах. Мод прибыла в Ле-Бурже, и мы забрали ее из аэропорта. Когда мы въехали в нашу часть города, она смотрела на узкие, мрачные улочки и здания, которые казались нам очень живописными, и старалась скрыть свое потрясе ние.

С Джун в нашей парижской квартире в квартале Марэ, 1965 г.

 

«Это здесь ты живешь, Джуни? — спросила она. — Это здесь ты живешь, Хельми? Ахх!» Можно было догадаться о том, что она не хотела говорить: «Боже мой, что за ужасное место! Как им пришло в голову?»

Мы жили и работали в этой квартире на рю Обрио в течение четырнадцати лет, до сооружения центра Помпиду, когда дорожное движение на рю Риволи стало невозможным и жители Марэ превратились в пленников. Единственным выходом оставалось метро; это было еще до строительства дорожных тоннелей.

Через год после покупки квартиры на рю Обрио мы стали владельцами каменных руин с маленьким виноградником в Рама-телле, в пятнадцати километрах от Сан-Тропе. Виноградник ежегодно давал около десяти тысяч литров вина. Мы провели там все праздники: Рождество и Пасху, весь июнь и половину июля. Четырнадцатого июля мы вернулись в Париж, потому что с этого времени и до первого сентября город пустел.

Мой "Бентли" на рю Обрио в Париже, 1964 г.

 

Жители устраивали грандиозный исход; магазины закрывались, и можно было припарковать автомобиль практически в любом месте. Людей, проводивших август в Париже, называли «Aoutiens», то есть «августинцами». Зато первого сентября мы сели в наш «Бентли» и снова отправились на юг.

В начале 1964 года я решил, что хочу иметь автомобиль «Бентли». Я отправился в компанию «Франко-Британик», парижским дилерам марок «Бентли» и «Роллс-Ройс», и спустился вместе с продавцом в подземный гараж, где стояли подержанные машины. Я сказал продавцу, что могу потратить десять тысяч франков, и он показал мне несколько потрепанных моделей серии «R». В углу гаража я заметил серебристо-голубую металлическую красавицу и воскликнул: «Вот что мне нужно!» Продавец сочувственно взглянул на меня и сказал: «Месье, у вас не хватит денег на эту машину. Это автомобиль мадам Пежо, на котором она выезжала играть в гольф. Он стоит 23 ООО франков». (В те дни в ходу еще были старые франки, так что приходилось добавлять еще два нуля.) Примерно через месяц субботним утром я получил вместе с почтой чек от рекламного агентства «Шольц и партнеры». Раньше я выполнил для них кое-какую работу, и сумма чека точно совпадала с ценой машины. Я стрелой помчался в Ньюлли, вручил чек продавцу и потребовал побыстрее оформить автомобиль на меня. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, но я получил свой «Бентли» и приехал на нем домой в состоянии полной эйфории.

 

Джун было трудно приспособиться к жизни в Париже главным образом из-за ее работы. Ее актерские выступления остались в прошлом. Она не могла позволить себе ездить в Лондон и обратно, чтобы продолжать свою карьеру. Никто не звонил ей и не предлагал оплатить поездку: это было слишком сложно. Мы замечательно проводили время с друзями, но отсутствие своего дела сильно угнетало ее. Ее не устраивала роль миссис Ньютон. Как-то на Рождество я подарил ей коробку с красками и холсты. Она попробовала рисовать и стала художницей — на мой взгляд, весьма и весьма неплохой. Большую часть своих работ она раздарила, но кое-что осталось.

В 1970 году Джун стала фотографом. Она всегда внимательно наблюдала за моей работой и интересовалась фотографией, но не думала о том, чтобы взять в руки камеру. Однажды я лежал в постели с сильной простудой, когда мне нужно было выполнить работу для «Житан». Клиент находился в Лондоне, поэтому никому не было дела до того, кто на самом деле сфотографирует юношу из модельного агентства, который ждал на Вандомской площади. Поскольку кто-то должен был явиться на встречу, Джун предложила съездить самой, а заодно сделать несколько других снимков, зная о том, что если у нее ничего не получится, я смогу переснять модель на следующей неделе. Я показал ей, как пользоваться экспонометром и заряжать камеру, а потом она отправилась на дело. Клиент не поставил качество ее снимков под сомнение, и они были опубликованы в ходе рекламной кампании. Джун очень гордилась своей работой.

У Джун был наметанный глаз и способность ловить удачные моменты. Она стала очень успешным фотографом и работала с музейными выставками, книгами и каталогами, но в фотографии у ней не было такой энергетики и целеустремленности, какую она демонстрировала, когда играла на сцене.

Нашим любимым парижским рестораном был «Brasserie Lipp», который открыт и в наши дни и по-прежнему служит местом встреч для деятелей театра и кино, политиков, поэтов, оперных певцов и любовников. Во время воскресного ланча можно было выяснить, кто с кем спал в ночь с субботы на воскресенье.

Покойный месье Казэ правил в своем храме железной рукой. Держа наготове ручку и маленькую записную книжку, он очень серьезно смотрел на вас над стеклами очков и, если только вы не были Жоржем Помпиду или важным ежедневным посетителем, говорил: «Через три часа или наверху через один час». Вы поджимали хвост и принимались ждать; никому не хотелось обедать наверху.

Чем большую известность я приобретал, тем меньше мне приходилось ждать. Сначала ожидание составляло три часа, потом два, потом один. Одним из преимуществ скандальной славы является возможность получить столик практически в любом городе мира. Теперь, когда я приезжаю в Париж, мне нужно лишь позвонить и сказать: «Столик для Хельмута Ньютона, пожалуйста», но иногда мне все-таки приходится ждать.

Другим любимым рестораном был «La Coupole», особенно во время показа модных коллекций, когда там толпились американские клиенты и покупатели. Там приходилось дожидаться столика в американском баре. Метрдотелем был берлинец, поэтому ко мне относились очень хорошо. Напротив ресторана был бар для ночных пташек под названием «Le Select», где мы угощались пивом и кальвадосом после обеда в «La Coupole».

После выхода фильма «Фотоувеличение Антониони» популярным местом стал «Ваг du Theatre» на авеню Монтень, набитый фотографами и моделями во время показа модных коллекций. Заглянув туда вечером, вы могли узнать, кто сидит без дела. Можно было не сомневаться, что те, кто работает, находятся не в баре, а в своих студиях. В баре было полно молодых людей, слонявшихся с несколькими «никонами» на шее, хотя они ничего не снимали. Все они, очевидно, хотели стать модными фотографами. Фотография превратилась в настоящий культ.

Напротив ресторана «Fouquet» на авеню Георга V находился бар под названием «Alexanders», куда мы заходили с нашими друзьями, Жаком и Патти Фор. Она была фотографом, а он работал ведущим художником во французских журналах «Vogue» и «Adam». После обеда, или похода в кино, или и того и другого мы пропускали по паре стаканчиков в «Alexanders», а потом отправлялись в бар «Харрис» за хот-догами и пивом. Все четверо курили так, как будто считали, что завтрашний день никогда не наступит. Мы вовсю сплетничали, обсуждали творческие планы, беседовали о новых книгах, иногда написанных знакомыми авторами, и о модных коллекциях. Нам очень не хватало этих людей, когда они перебрались в Калифорнию, где Жак умер несколько лет спустя. Патти осталась со своей дочерью Зазу и теперь владеет «Галереей искусств Патрисия Фор», которая пользуется большим успехом.

 

Вскоре после постройки Берлинской стены Жак попросил меня отправиться в Берлин для французского «Vogue», чтобы сделать так называемый фотороман, похожий на короткий кинофильм в фотографиях. В своем фоторомане я рассказал историю о прекрасной русской шпионке, а позировала мне Бригитта Шиллинг. Она фотографировала документы и занималась другими шпионскими вещами, но в конце концов ее арестовали два берлинских копа. В серии есть снимок Бригитты, стоящей на одной из башен с видом на другую сторону Берлинской стены.

Газетные статьи во время скандала вокруг Берлинской стены

 

К сожалению, в своем энтузиазме и стремлении передать на фотографиях берлинскую атмосферу и шпионскую романтику я не заметил, что у подножия наблюдательной башни рядом со стеной стоит крест с памятной табличкой в честь первого человека, который попробовал бежать в Западный Берлин и был застрелен восточногерманскими пограничниками. Когда моя история появилась на страницах журнала, разразился международный скандал. Немецкие газеты полнились возмущенными статьями о том, что в модном французском журнале якобы потешаются над такой трагической вещью, как Берлинская стена. В качестве ответной меры немецкие рекламодатели отменили все контракты с французским «Vogue». Это была настоящая катастрофа, но тогдашний главный редактор Эдмон Шарль Руа проявил большое великодушие и никогда не винил меня в случившемся.

Сначала я хотел закончить историю сценой, в которой моя шпионка получает орден от русского генерала, и рассказал Джун о своем замысле. Однако уже во время съемок фоторомана Джун позвонила из Парижа в мою берлинскую гостиницу посреди ночи и сказала: «Что бы ты ни делал, Хельмут, Запад должен победить». Это был очень своевременный совет, потому что если бы русская шпионка оказалась главной героиней моего сюжета, дело обернулось бы еще хуже.

Еще тяжелее пришлось Бригитте Шиллинг, которая в то время была знаменитой моделью не только в Германии, но и во всей Европе. Она больше не могла получить работу, потому что у немцев ее образ был прочно связан с русской шпионкой в моих фотографиях и они не собирались прощать ее. Даже двоих полицейских, позировавших для моих фотографий, уволили со службы. Прошло два года, прежде чем страсти немного улеглись и я снова мог приехать в Берлин. Тогда все мои берлинские друзья стали называть меня «Мауэр (стена) Хельмут».

В 1960-е годы французский «Vogue» стал выпускать новое приложение к номеру, посвященному ежегодному показу коллекций высокой моды. Оно называлось «250 моделей» или «300 моделей», то есть включало фотографии от двухсот пятидесяти до трехсот платьев. Мы называли его «tracassant», что означало «мучение», или, по-простому, «заноза в заднице». Всем фотографам «Vogue» говорили: «Либо вы работаете над «tracassant», либо больше не будете получать заказов на страницах основного журнала». Это делалось так: каждый фотограф получал ассистента и грузовик с водителем и отправлялся с объездом от одного кутюрье к другому. Мы возили с собой осветительные приборы и стойки, на которых растягивали белое бесшовное полотно, служившее фоном для съемок. Работа обычно начиналась в восемь вечера и продолжалась всю ночь со съемкой нескольких десятков платьев до раннего утра. В каждом доме моды мы устанавливали сцену и освещение, стараясь устроить все как можно лучше, хотя это было практически невозможно. На каждой странице приложения помещалась целая куча маленьких фотографий; иногда удавалось отснять целую страницу, но это происходило не слишком часто. Однако мы ничего не могли поделать, потому что всем хотелось публиковать свои фотографии на «больших страницах» журнала до конца года. Это было нечто вроде трудовой повинности в сочетании с шантажом, но, к счастью, это продолжалось недолго. Через несколько лет редакция решила отказаться от ежегодного приложения.

По ночам мы работали не только над «tracassant», но и занимались творческой работой для основного «Vogue». Я просиживал с Джун ночи напролет, обдумывая замечательные идеи для публикации на страницах журнала. Я выбивал идеи из нее, пока ей не приходило в голову что-нибудь такое, за что я мог уцепиться. Мы выкуривали пачки сигарет без фильтра, выпивали бутылки скотча, сидели до раннего утра и обдумывали идеи. «Как насчет этого?» — спрашивала Джун, и я отвечал: «Нет, нет, давай-ка думай получше!» Это занятие отнимало много нервов, но было очень увлекательным.

Однажды Джун пришла в голову идея обыграть сцену из фильма Хичкока «Норд-норд-вест», где самолет преследует девушку. Она сообщила мне об этом по телефону, и я сразу же согласился, что это замечательная идея. Задача была очень трудной, но я справился с ней. Для того чтобы самолет попадал в кадр, пилот должен был лететь очень низко. Моя задача заключалась в том, чтобы направить пилота по самой низкой траектории. Он предупредил меня, что сможет сделать это только на правом повороте в дальнем конце летного поля, но я так волновался, что подал ему неверный сигнал. Когда пилот приземлился, он был в ярости: он следовал моим инструкциям и чуть было не потерпел крушение. Он показал мне траву, налипшую на кончик крыла его самолета.

Я рискую собственной жизнью и жизнью фотомодели для английского "Vogue", 1967 г.

 

Журнальные фотографы повсюду старались перещеголять друг друга, создавая занимательные и забавные модные фотографии, которые демонстрировали не только платья, но и много другое. Город буквально ломился от фотографов, переполненных великими идеями.

Помню странные совпадения, которые привели нас к выводу, что идеи, даже если держать их в секрете, витают в воздухе между Нью-Йорком и Парижем, словно на телепатических волнах. На каком-то этапе я увлекся съемкой с зеркалами, и один нью-йоркский фотограф, не помню его имени, тоже экспериментировал с зеркалами, а потом эти чертовы зеркала появились в каждом журнале.

Это было необыкновенное время всеобщей эйфории. Я осознал, что женщины из определенных стран вдохновляют меня больше других. Франция, Германия и Америка стали моими главными стимулами. Самые прекрасные женщины в мире приезжали в Париж и работали фотомоделями. Кроме того, были девушки, работавшие на показах коллекций в домах моды, которые тогда сильно отличались от фотомоделей. Их в первую очередь показывали прессе, потом привилегированным покупателям и только потом остальной публике. В прославленных домах моды были «кабины» — большие туалетные комнаты, где модели в белых халатах просиживали целыми днями, ожидая, когда их вызовут в салоны. Представления и показы продолжались в течение нескольких недель. Когда профессионалы просматривали все, что их интересовало, дома моды открывались для туристов. Билеты было трудно достать: люди выстраивались в очереди и умоляли впустить их, поэтому модели были обеспечены работой. Они получали очень мало денег, но их окружала атмосфера шика и великолепия.

Некоторые девушки имели так называемого «покровителя», богатого джентльмена, обычно женатого, который оплачивал ей квартиру в обмен на возможность посещать ее один или два раза в неделю. Она могла иметь молодого друга на стороне, но при этом встречалась с мужчиной средних лет — добропорядочным буржуа, как правило, юристом или промышленником. Это было замечательное соглашение, практичное и в истинно французском духе.

У меня есть друг, которому сейчас немного за сорок, мечтающий лишь о том, чтобы стать «покровителем», но таких моделей больше не существует и никто не станет оказывать сексуальные услуги человеку, который всего лишь оплачивает жилье. Те дни давно миновали, как и восхитительный парижский обычай под названием «Cinq a Sept», что означало уход со службы в 17.00 и галантное рандеву с любовницей до 19.00, после чего господин возвращался домой к жене и детям, принимал аперитив и садился ужинать. Это еще один чудесный парижский обычай, исчезнувший с появлением ужасных транспортных пробок в ранние вечерние часы.

Теперь знаменитые модели получают состояния за каждый выход на подиум, и все показы записываются на видеопленку. Люди приходят в салоны и покупают то, что видели на экране телевизора, так что процесс стал совершенно неинтересным. Я не могу описать атмосферу шарма и очарования парижских коллекций того времени.

Показы происходили в домах высокой моды, и летом жара от осветительных ламп была невыносимой. Все сидели, тесно прижавшись друг к другу в рядах маленьких стульев с фальшивой позолотой. Первый ряд был зарезервирован для прославленных редакторов «Vogue» и «Harper's Bazaar» — самыми важными представителями были американцы, — а также для главных редакторов крупных французских журналов со своими ассистентами, сидевшими во втором ряду. Иерархия строго соблюдалась.

Самым известным фотографам доставались съемки главных творений кутюрье; менее известные довольствовались вторыми ролями.

Фотограф приезжал в студию около 19.00, изучал макияж модели и высказывался о прическе. На самом деле стиль прически диктовали дизайнеры модной одежды. Они говорили: «Для этой коллекции мне понадобится такой-то парикмахер, который сделает один стиль прически, характерный для всей коллекции». Так что в определенном смысле нам приходилось следовать стилю, разработанному для каждого дизайнера. Много лет спустя правила стали менее жесткими. Они изменились так сильно, что теперь вы практически можете делать все, что пожелаете.

Итак, мы сидели в гримерной, пили кофе и выкуривали миллион сигарет, потому что платья никак не привозили. Их никогда не привозили вовремя, потому что каждый модный журнал хотел снимать одни и те же платья. Впрочем, это зависело от журнала: чем известнее он был, тем быстрее вы получали платья.

Обычно мы работали до пяти или шести часов утра, и это продолжалось целую неделю. Помню, как я приходил домой и Джун говорила: «Как ты можешь столько работать? Наверное, ты умираешь от усталости?», а я отвечал: «Я уже умер!» Но как только я вставал с постели, то сразу же отправлялся к редактору просматривать пробные отпечатки, и битва начиналась сначала.

Как правило, выбор редактора разочаровывал меня. Сейчас, и уже довольно давно, дела обстоят иначе: я просто даю очень небольшую подборку фотографий в журнал, с которым я сотрудничаю.

В середине семидесятых годов французский «Vogue» находился под управлением Роберта Кайле, который во многих отношениях был потрясающим президентом. Он предоставлял редакционным фотографам полную свободу при условии, что сеансы фотографии были бесплатными для журнала. Я в шутку говорил, что нас пускают рыскать по парижским улицам, как свору диких собак, чтобы мы приносили самые скандальные фотографии, опубликовать которых хватит смелости только у редакторов французского «Vogue». Журнал стал настоящей меккой для дерзновенных талантов, и мы были предметом зависти для иностранных фотографов. Для того чтобы чего-то добиться от Роберта Кайле, нужно было подходить к нему задолго до второго завтрака; он обычно проводил ланч у «Максима», а его трапеза была продолжительной и сопровождалась обильными возлияниями. Нам говорили, что он ежедневно выпивает не менее половины большой бутылки шотландского виски; впрочем, никто из нас ни разу не удостаивался чести разделить с ним еду и питье. Поэтому рабочие часы во второй половине дня, после этих ланчей, никогда не были плодотворными или конструктивными.

Примерно в 1975 году вышло распоряжение о том, что все авторские негативы следует передать в редакцию «Vogue» для сохранения в архивах журнала на Пляс дю Палас Бурбон. Этот период был особенно важным в моей работе. Вероятно, именно тогда я сделал некоторые из своих лучших снимков. Поэтому я вооружился ножницами и принялся резать катушки пленки, оставляя для журнала то, что, по моему мнению, следовало отдать, чтобы не возникало лишних вопросов, и оставляя лучшие негативы для себя. Бедный Роберт умер в 1981 году, что не в последнюю очередь было следствием его невоздержанности во время трапез у «Максима». Нам его очень не хватало, но под руководством Фран-син Крисент французский «Vogue» стал нарушать все общепринятые правила и остался самым увлекательным, модным журналом в мире.

Несколько лет спустя женщина, работавшая в архивах французского отделения журнала, решила больше не утруждать себя и выбросила все негативы в мусорный бак за дверью дома № 4 на Пляс дю Палас Бурбон. Вскоре после этого я получил от британского «Vogue» уведомление о том, что все мои негативы и позитивы будут уничтожены к определенному сроку, если я не приеду в Лондон забрать их. Джун слетала в Лондон ближайшим рейсом и торжественно вернулась с большей частью материалов.

В 1970-е годы я завязал более тесное сотрудничество с английским журналом «Nova». Это было действительно новаторское издание, и моя работа для него сильно отличалась от моих снимков для французского «Vogue». Меня вдохновляла возможность видеть плоды своих трудов в таких разных журналах, как итальянские «Vogue» и «Arnica», французские «Realite», «Stern», «Paris Match».

"Анна, пусть это сойдет мне с рук!"

 

Я высоко ценил творческие способности редакторов, с которыми работал в тот перид: Полли Меллен, Грейс Коддингтон, Франселит Праг, Мануэла Павези, Кэролайн Бейкер. Впоследствии моей работе способствовали таланты Филлис Позник и Анны Делароссо.

Времена сильно изменились: до начала 1980-х годов нельзя было и представить, как сотрудник редакции разговаривает с кем-нибудь из рекламного отдела. Главный художник и главный редактор единолично решали, что будет напечатано на страницах журнала. Они были всемогущими людьми. Работники рекламного отдела считались кем-то вроде коммивояжеров, и их называли «продавцами пустого места». В наши дни они возвысились до звания «издателей» и узурпировали власть. К счастью, еще остаются талантливые и самостоятельные главные редакторы, такие, как Анна Вннтур в Нью-Йорке и Франка Соззани в Милане. Они проводят совершенно разную издательскую политику, но их выбор бывает продиктован более либеральными европейскими нравами (в Милане) или строгими ограничениями религиозных предписаний и вкусов центральных штатов США (в Нью-Йорке). Иногда Анна публикует какую-нибудь из моих экстремальных подборок, но чаще всего мои снимки подвергаются жесткой цензуре.

В конце 1990-х годов на моем столе оказался каталог аукциона «Кристи». Наряду с другими предложениями там содержалась коллекция модных фотографий для французского «Vogue», якобы из коллекции Джоселин Каржере. Эта дама в течение нескольких лет работала главным художником журнала и регулярно обшаривала редакционные ящики, куда клали снимки, возвращенные после типографских процессов. В тот момент я находился в Лондоне, и представители аукционного дома попросили меня посмотреть снимки. Я сделал это, и фотографии, разумеется, моментально были сняты с торгов.

У любого фотографа найдется немало грустных историй о том, как наши снимки, украденные или невозвращенные, оказываются выставленными на торги в известных аукционных домах или на электронных аукционах вроде «Эбэй». Мы не в силах прекратить это безобразие. Несколько лет назад меня посетила идея: все невозвращенные снимки для журналов или частных клиентов должны быть оценены по заведомо неприемлемой цене — по 4500 долларов за каждый снимок — независимо от их размера. На таких отпечатках нет идентификации (штампа или подписи), кроме архивного номера.

 

Американские магазины покупали модели французских кутюрье, чтобы копировать дизайн и изготавливать дешевую одежду. Они платили за это кучу денег, поэтому французы ненавидели пиратство, которое начиналось с тайных зарисовок во время показа модных коллекций. Это было трудно проконтролировать, но если кого-нибудь ловили с поличным, его выбрасывали на улицу. Когда показы коллекций стали транслировать по телевидению, вся система рухнула.

У нас было много друзей среди коллег по профессии. Моя дружба с молодым немецким фотографом Крисом фон Вангенхе-мом началась во время показа римской коллекции. Я познакомился с ним в баре гостиницы «Англетер», где останавливались все фотографы, и с тех пор мы стали очень близкими друзьями. Мы оба родились в Германии, и он безошибочно распознавал немецкое, точнее, даже берлинское влияние в моем стиле фотографии. Он также видел, какой успех мне это принесло. Он пытался подражать моему стилю и был очень увлечен моими находками, особенно в стиле садомазохизма. Я был гораздо старше его, поэтому в его наследии можно встретить много отголосков моих работ. Крис был замечательным человеком и прекрасным фотографом, с которым у меня связано много радостных воспоминаний. Он погиб в нелепой автокатастрофе в 1981 году.

Я никогда не получал грантов от учреждений или университетских стипендий, но всегда знал, как пользоваться ресурсами моих клиентов, как рекламными, так и издательскими. Я называл это «ломкой системы». Обычно я резервировал один или два часа от каждого фотосеанса для собственных целей. Естественно, я показывал клиентам все снимки, но природа моих экспериментов была такова, что они предпочитали публиковать «обычные», а не «частные» варианты. Таким образом, я в течение многих лет накапливал личные архивы. Я пользовался не только моделями, гримерами и парикмахерами, но и модными аксессуарами и всем прочим, что могло присутствовать на сеансе.