 |
|
ГЛАВА 8. АВСТРАЛИЙСКИЙ «VOGUE»: 1959—1961
Я купил чудесный викторианский дом в восточном Мельбурне с очаровательным садом и задним двориком. Джун ничего об этом не знала. Она играла в Лондоне, так что это был сюрприз для нее. Через полгода радиосериал закончился, и она стала собираться домой.
В те дни из Лондона до Мельбурна летал большой четырехмоторный самолет под названием «Британия» — самый большой из пассажирских самолетов. Этот рейс пользовался дурной славой из-за поломок и задержек, поэтому никто не знал точно, когда он прибывает.
Я ждал прилета Джун к вечеру и задумал вечеринку с массой пива и грога, на которую пригласил всех ее друзей. Это был сюрприз — она думала, что мы по-прежнему живем в маленькой квартире в районе Южная Ярра. Самолет опаздывал сначала на пять часов, потом на двенадцать часов, но вечеринка продолжалась в подлинно австралийской манере. Мы лишь пополняли запасы пива и других спиртных напитков, а я регулярно звонил в аэропорт. Естественно, гости все больше напивались.
Наконец мне сказали, что самолет заходит на посадку.
Несчастная Джун перед нашим домом в Мельбурне, 1959 г.
Я тутже сел в машину, поехал в аэропорт и забрал Джун. «Мы устроили вечеринку, — сказал я ей. — Все твои друзья ждут тебя».
Джун очень устала после долгого перелета, но заметила, что мы едем не туда, куда она ожидала. «Ты права, — сказал я. — Мы собрались у одного друга». Она была слишком измучена, чтобы возражать. Я привез ее к новому дому и, пока остальные здоровались с ней, тихо спросил: «Тебе нравится этот дом?» — «Да, наверное», — ответила она. «Он твой», — сказал я.
Джун разрыдалась: настолько не по душе пришлось ей все это дело. Она очень не хотела возвращаться в Австралию, не хотела покидать свою любимую Англию. Она заставила меня дать обещание увезти ее в Европу не позже чем через два года, когда я заработаю немного денег.
Насколько я помню, вечеринка закончилась на очень грустной ноте. На следующее утро Джун заперлась в доме и не выходила на улицу в течение нескольких недель. Она была очень несчастна. Дом для нее был как камень на шее, но я потратил на него все до последнего гроша, и он казался мне чудесным. Ее друзья приходили, стучали в окно и кричали: «Джун, мы знаем, что ты там, открой дверь, открой эту дурацкую дверь!» Но она не открывала. Она закрылась в доме и никого не хотела видеть. Это был очень тяжелый период.
Джун в роли Гедцы Габлер, 1961 г.
Потом Джун, преодолев себя, устроилась работать в телевизионной компании, где играли актеры из ее бывшей труппы, и постепенно успокоилась. Они давали представления раз в две недели или раз в месяц. Представления шли в прямом эфире, что казалось невероятным. Они не делали предварительных записей и не занимались монтажом.
Помню, как она пришла домой однажды вечером после того, как играла Гекату в «Макбете». Я спросил: «Кто та сексапильная девица, которая играет Гекату?» Я не узнал ее. Джун также замечательно играла необузданную Гедду Габлер. Драматические постановки в прямом эфире на телевидении были одним из самых радостных событий в ее жизни.
Потом наступил следующий кризис. Я сказал: «Ну что ж, прошло два года и нам пора возвращаться в Париж». Она сказала, что не хочет ехать, но я стоял на своем.
Образцы моих австралийских фотографий для модных каталогов
Австралия не была той страной, где фотограф может сделать большую карьеру. Достигнуть высот в модной фотографии можно было только в Париже или Нью-Йорке, и нигде больше.
К тому времени я держал большую студию на Бурк-стрит вместе со своим другом и партнером Генри Тэлботом, где у нас работали десять человек. Дела шли неплохо. Я заключил контракт с австралийским отделением «Vogue», что позволяло не заботиться о хлебе насущном, хотя фотографии большей частью были просто ужасными. Когда я сообщил нашему бухгалтеру, что собираюсь выйти из дела, он сказал: «Хельмут, не делай этого. Через два года у тебя будут два новеньких автомобиля в гараже и собственная яхта в заливе. Твое финансовое будущее будет обеспечено». — «К черту все это, — ответил я. — Я хочу стать знаменитым фотографом!» Потом я обратился к Гарри с предложением дать мне две тысячи долларов и фотографии и забрать себе все остальное.
В то же время пришло письмо от Алекса Либермана, директора американского отделения «Vogue», который в недвусмысленных выражениях советовал мне оставаться в Австралии. Я был нужен компании там и нигде больше. В английском или американском отделении «Vogue» для меня не нашлось бы работы.
Был 1961 год. Мы сдали наш дом в аренду и все-таки отправились в Париж.
Мне снова попытались втолковать, что я должен сделать, и я снова поступил наоборот.