 |
|
СПИСОК ИМЕН И НАЗВАНИЙ.. 871 88 страница
Не спеша, спокойным шагом миновали они Анориэн и остановились в Сером Лесу, под Амон Дином. С холмов доносился рокот барабанов, но никого видно не было.
Арагорн велел протрубить в трубы, и герольды прокричали:
– Всем, всем! Возвещаем прибытие Короля Элессара! Отныне Друаданский лес навечно переходит к Ган-бури-Гану и его народу! Теперь никто не имеет права ступать на эту землю без разрешения Лесного Народа!
Барабаны громко загремели – и смолкли.
Через пятнадцать дней пути по зеленым полям Рохана траурный поезд короля Теодена прибыл в Эдорас. Там процессия остановилась. Золотые Палаты были сверху донизу увешаны новыми прекрасными тканями с узором и рисунками и полны света. Пира, подобного тризне по королю Теодену, Палаты не знали с того самого дня, как их построили. На четвертый день роханцы закончили приготовления к похоронам и тело Теодена погребли внутри каменного склепа[632] вместе с оружием и другими благородными вещами, принадлежавшими ему при жизни. Над склепом, по обычаю, насыпали высокий курган, покрыв его дерном, усеянным белыми цветами „вечно помни“. Теперь с восточной стороны Могильного Поля возвышалось восемь курганов.
Всадники Роханской Гвардии на белых конях медленно двинулись вокруг кургана с песней о Теодене, сыне Тенгела, сложенной королевским бардом Глеовином[633]; это была последняя песня барда – более он уже не слагал песен. Торжественный, тягучий речитатив тронул всех – даже тех, кто не понимал роханского языка. У Рохирримов же глаза горели ярким огнем: им слышались в песне гром копыт несущейся с севера конницы и голос Эорла, перекрывающий шум Битвы при Кэлебранте. А песня все лилась, повествуя о королях Марки, и рог Хельма трубил в Теснине, и вставала над миром Великая Тьма, – но явился король Теоден, и помчался сквозь Тьму навстречу огню, и погиб, осиянный славой, и солнце, которого никто уже не чаял увидеть, вновь поднялось на небо, и над Миндоллуином встала заря.
Сомненья бросив, из бездны мрака
Он мчался к солнцу, меч воздымая;
Возжег надежду – и пал с надеждой;
Поднялся он над судьбой и смертью,
Над сном и страхом – для светлой славы!
А Мерри плакал у подножия кургана. Когда же песня смолкла, он встал и воскликнул:
– Король Теоден! Король Теоден! Прощай! Ты был мне все равно что отец, но так недолго! Прощай же!
Погребение закончилось, женский плач стих. Теоден остался один под зеленью кургана, а в Золотых Палатах начался великий пир, и надгробный плач претворился в радость – ибо король Теоден взошел в полноту лет и славно кончил жизнь, не уступив величайшим из своих предков. Когда же, по обычаю Рохирримов, настала пора испить вина в память о королях прошлого – Эовейн, королевна Рохана, сияя золотом солнца и белизной снегов, поднесла Эомеру налитый до краев кубок.
Тогда выступил на середину зала бард, хранитель Роханского Предания, и поименовал пред пирующими всех прежних властителей Марки: Эорла Юного, Брего, строителя Золотых Палат, Алдора[634], брата злосчастного Бальдора, Фреа[635], Фреавина[636], Голдвина[637] и Деора[638], и Грама[639], и Хельма[640], того самого, что скрывался в Хельмской Теснине, когда Марка стонала под пятой врага. Эти девятеро Королей лежали под девятью западными курганами, ибо на Хельме прежняя линия прервалась, и Фреалаф[641], двоюродный брат Хельма, начал новую. За курганом Фреалафа шли курганы Леофы[642], Валды[643], Фолки[644], Фолквина[645], Фенгела[646], Тенгела и, наконец, Теодена. Когда бард произнес имя Теодена, Эомер осушил кубок до дна. Тогда Эовейн велела слугам наполнить кубки, и все встали, и выпили вино в честь нового Короля, и воскликнули:
– Да здравствует Эомер, Король Марки!
Когда пир уже близился к концу, Эомер поднялся и проговорил:
– Мы с вами собрались на тризну по королю Теодену. Но прежде чем окончится этот пир, я объявлю вам радостную весть – и знаю, что Теоден не разгневался бы на меня за это, ибо любил сестру мою Эовейн, как собственную дочь. Узнайте же, достойные гости, благородные пришельцы из многих стран Средьземелья, и вы, великие владыки, равных которым Золотые Палаты не видели еще ни разу: Фарамир, Наместник Гондора и князь Итилиэнский, просит у нас руки Эовейн, королевны Рохана, и она дает ему свое согласие. Ныне, пред вашими глазами, они обручатся.
Фарамир и Эовейн встали и подали друг другу руки, и все с радостью осушили кубки за их здоровье.
– Отныне, – воскликнул Эомер, – дружбу между Рохирримами и Гондором скрепят еще одни узы!
– Однако тебя нельзя назвать скупым, Эомер! – молвил Арагорн. – Ты отдаешь Гондору самое прекрасное, что есть у тебя в стране!
Тогда Эовейн посмотрела Арагорну в глаза и молвила:
– Исцелитель мой и Владыка, пожелай мне счастья!
И он ответил:
– Я желал тебе счастья всегда – с той минуты, как тебя встретил. Теперь, когда я вижу твою радость, в сердце моем стало одной раной меньше.
Когда пир кончился, все, кому предстояло ехать дальше, испросили у короля Эомера позволения покинуть его дворец. Арагорн с рыцарями Гондора, лориэнские эльфы и эльфы из Ривенделла собрались в дорогу. Фарамир с Имрахилом остались в Эдорасе. Осталась и Арвен Вечерняя Звезда. С братьями она простилась при всех, но ее прощания с Элрондом не видел никто. Они ушли в горы и долго беседовали наедине. Горькой была эта разлука, ибо они не могли уже тешить себя надеждой на встречу – даже после конца мира, за его пределами.
Перед самым отъездом Эомер и Эовейн обратились к Мерри с такой речью:
– Прощай, Мериадок из Заселья, прощай, Холдвин[647], воин Марки! Счастливого пути! Не замедли с возвращением – мы будем тебе рады!
– Древние короли за твой подвиг на полях под Миндоллуином наградили бы тебя такими дарами, что целой телеги не хватило бы, – добавил Эомер. – Но ты ничего не захотел взять, кроме оружия, которое получил от Короля. Что ж! Я не пойду против твоего желания – ибо нет у меня сокровищ, достойных твоего подвига. Но моя сестра все-таки просит тебя принять в дар вот эту вещицу – на память о Дернхельме и о том, как протрубили на рассвете роханские рога.
И Эовейн подала хоббиту старинный рог на зеленой перевязи, маленький, но сделанный необыкновенно искусно. От мундштука до обода рог обвивали чеканные фигурки всадников, а в орнамент вплетены были руны, обладавшие волшебной силой.
– Этот рог – наследное достояние Рохана, – молвила Эовейн. – Выковали его гномы, а найден он был в кладовых Огнедышащего Червя Скаты[648]. Сам Эорл Юный привез его сюда с Севера. Кто приложит этот рог к губам в час опасности, тот исполнит сердца врагов страхом, а друзья возрадуются, воспрянут и поспешат на помощь.
Мерри взял рог, ибо на этот раз отказаться было нельзя, и поцеловал руку Эовейн. Брат и сестра обняли хоббита, и они расстались – хоть и не навсегда.
Все было готово. Осушив кубки, гости от всей души поблагодарили хозяев, обещали хранить вечную дружбу и тронулись в дорогу. Скоро путников встретила Хельмская Теснина, где они пробыли два дня. Леголас сдержал слово и отправился вместе с Гимли в Блистающие Пещеры; возвратившись, он долго молчал, сказав только, что у него нет слов для увиденного, – пусть спрашивают у Гимли!
– Чтобы гном одержал над эльфом победу в словесном состязании? Такое случается впервые, – добавил он. – Надо скорее ехать в Фангорнский лес и восстановить справедливость!
Из Теснины путешественники отправились в Исенгард и увидели, что энты потрудились на славу. От стен не осталось и камня, а сама котловина превратилась в зеленый сад, орошаемый горным потоком. Посредине возникло чистое, прозрачное озеро, из которого поднималась башня Орфанк – безмолвная, высокая и неприступная. Ее черный скальный пьедестал отражался в водах озера.
Процессия ненадолго остановилась рядом с бывшими воротами. На их месте, как часовые, стояли два высоких дерева, охранявшие окаймленную зеленью дорогу к Орфанку. Гости дивились тому, как много сделано в Исенгарде, но вокруг никого не было видно. Вскоре, правда, издали донеслось басовитое гудение: „Гу-ум-гом, гумм-гом...“ – и на дороге показался Древобород в сопровождении Стремглава.
– Добро пожаловать в Древосад Орфанка! – прогудел он. – Я был извещен о вашем прибытии, но задержался в долине. Здесь еще трудиться и трудиться!.. Впрочем, до меня дошли вести, что вы там, на юге, тоже не сидели сложа руки. То, что я узнал, пришлось мне по душе – очень даже по душе!
И Древобород воздал хвалу подвигам гондорцев и роханцев, о которых, оказалось, был прекрасно осведомлен. Кончив, он пристально посмотрел на Гэндальфа и долго не отводил взгляда.
– Ну как? – спросил он. – Ты доказал, что сильнее всех, и все твои труды завершились победой. Куда же ты теперь двинешься? И зачем пожаловал ко мне?
– Чтобы посмотреть на дела твоих рук, дружище, – ответил Гэндальф, – и сказать тебе спасибо за твой вклад в общую победу.
– Гумм! Что ж, это справедливо, – одобрил Древобород. – Энты, нечего и говорить, в стороне не остались. Мы не только разобрались с окаянным убийцей деревьев – гумм! – который тут жил прежде, но и еще кое-что успели сделать. К нам нагрянула целая стая этих... бурарум... злобноглазых-чернолапых-кривоногих-кремнесердых-когтепалых-ненасытноутробных-кровожадных-моримайте-синкахонда[649], гумм, ну, вы народ торопливый, полное название для вас будет длинновато: оно как те длинные годы мучений, за которые мы столько натерпелись от этой погани... Так вот, они спустились с севера, переправились через реку и окружили Лаурелиндоренанский лес, хотя, правда, внутрь так и не проникли – спасибо Владыкам, видеть которых в Исенгарде для меня большая честь!
Он поклонился Кэлеборну с Галадриэлью и продолжал:
– Негодяи весьма удивились, когда вышли в степи Волда и повстречали там нас, ведь им об энтах слышать не приходилось. Впрочем, что с них взять, если и благородные племена зачастую ничего о нас не знают!.. Но все прочие орки так и останутся в неведении, потому что рассказать о нас будет некому. Живым отсюда почти никто не ушел, а кто ушел – тех взяла Река. Вам повезло – не встреть мы их, Степной Король далеко не уехал бы, а если бы и уехал, возвращаться ему было бы некуда.
– Об этом нам известно, – сказал Арагорн. – Минас Тирит и Эдорас никогда этого не забудут.
– Никогда – это слишком долгое слово даже по моим меркам, – усмехнулся Древобород. – Ты имеешь в виду – пока эти королевства не исчезнут с лица земли... Ну, чтобы нам это показалось долго, им придется здравствовать не один век!
– Начинается Новая Эпоха, – покачал головой Гэндальф. – Теперь даже я не поручусь, что королевства людей не переживут тебя, друг мой Фангорн!.. Но скажи мне лучше, как обстоит дело с поручением, которое я дал вам? Как поживает Саруман? Не устал ли он сидеть в Орфанке? Вряд ли ему по сердцу то, что он видит из окон!
Древобород ответил Гэндальфу долгим взглядом, в котором Мерри почудилось лукавство.
– Ах!.. – гулко вздохнул он. – Я знал, что ты заговоришь об этом! Не устал ли он сидеть в Орфанке? Что тебе сказать? Под конец ему все здесь до смерти опостылело, а больше всего – мой голос. Гумм! Я угостил его двумя-тремя довольно длинными историями. По крайней мере, у вас их сочли бы длинными.
– Но ведь он мог не слушать!.. Ты входил в Орфанк?
– Гумм!.. Нет! В Орфанк? Зачем? Он подходил к окну и слушал меня сам, по доброй воле. А иначе откуда бы он узнал новости? Они его, конечно, бесили, но слушал он с жадностью, а уж я позаботился, чтобы он узнал все. Ну, и от себя добавил много такого, о чем ему полезно было бы поразмыслить. Под конец он очень, очень устал от Орфанка. Да! Он всегда слишком торопился. Это его и подвело.
– Но почему, дорогой Фангорн, ты говоришь о нем в прошедшем времени, да еще так старательно это подчеркиваешь? „Слушал“, „торопился“, „жил“... Как насчет настоящего? Разве Сарумана нет в живых?
– Насколько мне известно, он жив, – ответил Древобород. – Но здесь его нет. Вот уже семь дней, как он ушел из Орфанка. Я отпустил его. Это был уже не Саруман, а так – тень Сарумана. Ну а человечек, похожий на червяка, составлявший ему компанию, – тот и вовсе обратился в привидение. Только не говори мне, Гэндальф, что я-де дал слово с Сарумана глаз не спускать и все такое прочее!.. Я твой наказ помнил. Но и перемены случились немалые. Я стерег его, пока он был опасен, но теперь он уже никому не причинит зла. Тебе следовало бы знать, что я не выношу, когда живая тварь вынуждена сидеть в клетке. Даже таких негодяев, как эти, я не смог бы держать взаперти дольше, чем нужно. Пусть беззубая змея ползет, куда ей вздумается!
– Может быть, ты и прав, – задумчиво сказал Гэндальф. – Но я подозреваю, что один ядовитый зуб у этой змеи все-таки остался. Яд у него сосредоточен в голосе, и, боюсь, яд этот проник и в твои уши, Древобород, – даже в твои! Ведь он знал, что сердце у тебя мягкое... Впрочем, если его здесь нет, то и говорить не о чем. Башня Орфанк переходит к Королю, у него есть на нее все права. Но, может, она понадобится ему не сразу?
– Там будет видно, – сказал Арагорн. – Но как бы то ни было, я отдал долину энтам. Они могут делать с ней все, что им угодно. При этом им вменяется в обязанность стеречь Орфанк и никого не впускать туда без моего ведома.
– Башня на замке, – кивнул Древобород. – Я заставил Сарумана закрыть ее и взял у него ключи. Они у Стремглава.
Стремглав нагнулся, как дерево под сильным порывом ветра, и протянул Арагорну два больших черных ключа причудливой формы, соединенных стальным кольцом.
– Еще раз благодарю за помощь! – сказал Арагорн. – А теперь прощайте! Пусть лес ваш растет в мире, не зная тревог! А если вам станет тесно в долине – что ж, к западу от гор достаточно свободного места. В прежние времена вы считали те земли своими...
Древобород печально покачал головой.
– Лес-то, может, и вырастет, – вздохнул он. – Отчего бы ему и не вырасти? А вот нашего брата не прибавится. У нас нет побегов.
– Но может быть, теперь у вас снова появится надежда? – спросил Арагорн. – Вам откроется дорога на восток, куда раньше все пути были заказаны.
– Это очень далеко, – ответил Древобород. – И потом, теперь везде стало так много людей... Впрочем, что это я? Я совсем забыл, что вы мои гости! Не хотите ли пожить здесь, отдохнуть немного?.. Может, кто-нибудь желал бы пройти через Фангорн, чтобы сократить дорогу? – И он взглянул на Кэлеборна и Галадриэль.
Но все, кроме Леголаса, ответили, что, увы, должны торопиться каждый в свой путь – кто на юг, кто на запад.
– Ну что, Гимли? – шепнул эльф гному. – Наконец-то я, с разрешения Фангорна, побываю в глубинах леса энтов и увижу деревья, каких теперь во всем Средьземелье не сыскать! А ты пойдешь со мной, чтобы сдержать свое слово. Ну а потом – на родину. Я – в Черную Пущу, ты – к себе...
Гимли кивнул в ответ, но видно было, что особой радости слова Леголаса ему не доставили.
– Вот и конец славному Содружеству Кольца, – молвил Арагорн. – Надеюсь, правда, что вы двое еще вернетесь в Гондор и выполните свои обещания!
– Непременно выполним, если только наши Повелители дадут свое согласие, – поклонился Гимли. – Ну что, друзья? – повернулся он к хоббитам. – Прощайте! Теперь-то уж вы до дому доедете, можно за вас не беспокоиться! Хватит мне не спать из-за вас ночей, ворочаться да переживать!.. При случае мы пошлем вам весточку. Кому-то из нас, наверное, еще суждено встретиться, и не единожды... Но, боюсь, все вместе мы уже больше не сойдемся.
Древобород попрощался со всеми по очереди, а Кэлеборну и Галадриэли трижды поклонился, торжественно и с великим уважением:
– Давненько мы с вами не встречались у камня и кроны![650] А ванимар, ванималион ностари![651] Печально, что новая встреча случилась так поздно, под конец нашей истории! Мир быстро меняется. Я чувствую это по вкусу воды, по запаху земли, по воздуху. Поэтому не думаю, чтобы мы увиделись еще!
– Как знать, Старейший! – ответил Кэлеборн.
Но Галадриэль покачала головой:
– В Средьземелье нам встретиться уже не суждено. Но когда земля, поглощенная волнами, снова станет сушей, – тогда, может, мы еще и свидимся, и, как прежде, будем гулять в лугах Тасаринана, под весенними ивами. Прощай!
Последними к Древобороду подошли Мерри и Пиппин. Взглянув на них, старый энт чуть-чуть повеселел.
– Ну что, неунывающие вояки? Выпьете со мной на дорожку энтийской водицы?
– Вот уж не откажемся! – Оба так и расплылись в улыбке.
Древобород отвел их в сторону, туда, где в тени под одним из деревьев стоял великанский каменный сосуд. Энт наполнил три кубка, для себя и для хоббитов. Пиппин и Мерри сделали по глотку – и вдруг увидели, что странные глаза Древоборода внимательно разглядывают их поверх кубка.
– Осторожнее! Осторожнее! – прогудел Древобород, поймав их взгляд. – Надо бы вам поберечься! Вы и так уже вон какие вымахали!
Но Мерри с Пиппином только рассмеялись и осушили свои кубки.
– Ну что ж, до свидания! – довольно улыбнулся Древобород. – Смотрите не забудьте прислать весточку, если прослышите что-нибудь о наших женах![652]
Старый энт помахал на прощание большими руками, повернулся и скрылся за стволами деревьев.
Теперь путешественники поехали немного быстрее. Путь лежал к Роханской Щели. Вблизи от лощины, где Пиппин когда-то заглянул в Камень Орфанка, Арагорн остановился попрощаться с друзьями. У хоббитов заныло сердце. Ведь Арагорн был им такой надежной опорой и столько раз вызволял их из беды...
– Хотел бы я иметь у себя дома Зрячий Камень, чтобы почаще видеть друзей, – вздохнул Пиппин, – и чтобы можно было с ними поболтать не сходя с места!
– Остался только один Камень, который тебя устроил бы, – сказал Арагорн. – То, что показывает теперь палантир из Минас Тирита, ты видеть не захочешь. А Камень Орфанка будет храниться у Короля: мне надо знать, что делается в королевстве, и видеть, чем заняты мои подданные. Так что смотри, Перегрин Тукк, не забывай, что ты гондорский рыцарь! От службы тебя никто не освобождал! Ты едешь в отпуск, но я могу в любое время позвать тебя обратно. И не забывайте, дорогие засельчане, что мое королевство простирается далеко на север, так что как-нибудь я наведаюсь и к вам...
Потом Арагорн попрощался с Кэлеборном и Галадриэлью, и Владычица молвила ему:
– Ты прошел сквозь тьму, чтобы исполнилась твоя надежда, о Эльфийский Камень, и теперь у тебя есть все, что только может пожелать человек. Не истрать же дней своих напрасно!
– Прощай, родич! Да минет тебя моя судьба! – добавил Кэлеборн. – Желаю тебе сохранить то, что тебе дорого, до самого конца!
С этими словами они расстались. Солнце клонилось к закату. Обернувшись, хоббиты увидели, что Король Запада по-прежнему неподвижно восседает на коне в окружении своих рыцарей и доспехи их в свете заходящего солнца пылают красным золотом, а белая мантия Арагорна обратилась в пламя. Внезапно в руке его оказался зеленый камень; он поднял его над головой, и в руке его вспыхнуло зеленое пламя.
Следуя вдоль Исены, сильно поредевший отряд вышел к Роханской Щели и, пройдя сквозь нее, оказался на раскинувшихся за нею пустынных просторах. Здесь отряд повернул к северу и пересек границу Дунланда, или Тусклоземья. Дунландцы, завидев отряд, разбежались – эльфы вызывали у них страх, хотя редко кто из Старшего Племени заглядывал в эти края. Путешественники не обращали на дунландцев никакого внимания: отряд был еще достаточно велик, чтобы защитить себя, и недостатка ни в чем не испытывал. Можно было не бояться нападения, никуда не спешить и ставить шатры где заблагорассудится.
На шестой день после расставания с Королем путники въехали в лес, спускавшийся в долину с предгорий Туманных Гор, что зубчатой полосой тянулись по правую руку от дороги. Когда лес кончился и начались поля, открытые свету вечернего солнца, отряд нагнал старика, одетого не то в серые, не то в грязно-белые лохмотья. Старик шел, тяжело налегая на палку; за ним плелся второй оборванец – он держался за живот и хныкал.
– Куда путь держишь, Саруман? – окликнул Гэндальф, поравнявшись с нищим.
– А тебе-то что? – ощерился старик. – Не надоело тебе еще соваться в мои дела и указывать, куда мне идти? Или тебе мало моего унижения?
– На все три твоих вопроса ответы просты, и ты сам их знаешь, – вздохнул Гэндальф. – Дела твои меня не интересуют, надоело пуще смерти и – весьма сожалею! Однако труды мои подошли к концу, и бремя здешних забот легло на плечи Короля. Если бы ты не так спешил, ты встретился бы с ним в Орфанке и убедился, что он мудр и милостив.
– Видно, я хорошо сделал, что вовремя убрался, – усмехнулся Саруман. – Не нужно мне от твоего Короля ни суда, ни подачек. А если хочешь знать ответ на свой вопрос, то вот он – я тороплюсь как можно скорее покинуть его королевство!
– В таком случае ты снова ошибся дорогой, – заметил Гэндальф. – Признаться, твое путешествие кажется мне безнадежным. Не побрезгуешь ли нашей помощью? Мы бы тебе с удовольствием помогли...
– Мне? – поднял брови Саруман. – Нет уж, избавьте меня от ваших милых улыбок! От тебя я предпочитаю слышать брань. Что же касается дамы, которая с вами едет, то я ей не верю. Она всегда ненавидела меня и лила воду на твою мельницу. Ясно как день, что она и повела тебя этой дорогой – нарочно, чтобы насладиться зрелищем моей нищеты. Знай я, что меня преследуют, – я бы не доставил вам такого удовольствия!
– Саруман, – заговорила Галадриэль, – у нас есть свои дела и заботы, и, поверь, достаточно важные. Нам некогда за тобой охотиться. Скажи лучше спасибо судьбе, что мы встретились. Это последняя возможность.
– Уж как я рад, если и впрямь последняя! – осклабился Саруман. – А то вы мне предлагай, я отказывайся, и так без конца – сколько лишних треволнений! Мои надежды рухнули, но в ваших я доли не хочу. Если только они у вас есть, эти надежды!
Его глаза вдруг блеснули.
– Идите куда шли! – резко крикнул он. – Я не вотще изучал Предание. Вы сами обрекли себя на то, что последует, и прекрасно об этом знаете. А мне, бедному страннику, и то уже утешение, что, разрушив мой дом, вы подкопали и свой собственный. На чем же вы двинетесь за Море, такое большое, такое широкое? Ах да, на сером корабле, полном призраков!
Он засмеялся надтреснутым, безобразным смехом.
– Эй ты, олух, вставай! – окликнул он своего спутника, усевшегося тем временем на обочину, и хватил его палкой. – Поворачивай! Если эти благородные господа изволят ехать нашей дорогой, мы найдем другую. Пошевеливайся! А нет – вечером и на корку хлеба не рассчитывай!..
Оборванец с тоской, нехотя встряхнулся, поднялся и побрел за Саруманом, всхлипывая:
– Бедный старый Грима! Бедный Грима! Вечно его бьют, вечно ругают! Ненавижу! Распрощаться бы Гриме с Саруманом, и делу конец!
– Так распрощайся, – предложил Гэндальф.
Но Червеуст только кинул на Гэндальфа полный ужаса взгляд выцветших глаз и припустил за своим хозяином.
Когда эта жалкая пара поравнялась с хоббитами, Саруман остановился и уставился на них. Хоббиты смотрели на него с болью в сердце.
– А, и вы здесь, мохнатики! – проговорил наконец Саруман. – Ну что, любо вам надо мной насмехаться? Впрочем, отчего бы и не поскалить зубы! У вас-то всего хватает, не то что у бедного путника. И еды небось вдоволь, и красивой одежды, и зелья. Да еще какого – самого лучшего! О да, знаю, знаю! Я-то отлично знаю, где вы им запаслись. Одолжили бы, что ли, нищему на трубочку![653]
– Я бы дал, да нету, – сказал Фродо.
– Возьми моего, – предложил Мерри. Он спешился, порылся в притороченной к седлу котомке и протянул Саруману кожаный кисет. – На, бери! Больше не осталось. Мы выловили это в Исенгарде, так что тебе должно понравиться...
– Да, это мое, мое зелье! И не задешево купленное, между прочим! – крикнул Саруман, вырывая кисет из руки Мерри. – В знак расплаты, да? Поручусь, что себе вы взяли гораздо больше! Впрочем, нищий должен вору в ножки кланяться, когда тот, его же и ограбив, подает ему милостыню... Ничего, у себя дома вы получите по заслугам. Посмотрел бы я, как вытянутся у вас лица, когда вы узнаете, что в Южном Пределе дела идут уже далеко не так блестяще!.. От души желаю Заселью надолго остаться без трубочного листа!
– Спасибо на добром слове, – вежливо ответил Мерри. – Но если так, отдай назад мой кисет. Уж он-то никак не твой – я с ним всю дорогу езжу. А лист завернешь в какую-нибудь тряпочку.
– Подумаешь! Вору в карман залезли! – поспешно кинул Саруман, повернулся, дал пинка Червеусту и заковылял к лесу.
– Вот те на! – прыснул Пиппин. – Ограбили несчастненького! А если мы ему тоже счет предъявим, что тогда? Кто нам подстраивал засады, из-за кого мы чуть калеками не остались, к кому нас орки тащили через весь Рохан?..
– Это что, это полдела, – угрюмо бросил Сэм. – Пусть он лучше объяснит мне, что он там плел насчет „незадешево купленного“ и так далее? Как он это обстряпал, интересно? И что это за намеки? В Южном-де Пределе что-то не так, и вообще?.. Поехали-ка, правда что, поскорее!
– Я того же мнения, – кивнул Фродо. – Но поскорее не выйдет, если только мы не передумали навестить Бильбо. Что бы ни случилось, а я сперва заверну в Ривенделл.
– Ты прав, заехать в Ривенделл надо, – вмешался в их разговор Гэндальф. – Но увы Саруману! Боюсь, из него уже ничего путного не вылепишь! Он вконец одряхлел. Правда, я по-прежнему не уверен, что Древобород поступил правильно. Сдается мне, эта змея вполне еще может натворить бед – мелких, подлых, но может...
На следующий день отряд въехал в Северный Дунланд, где давно уже никто не жил, хотя это была красивая, зеленая страна. Сентябрь принес с собой золотые дни и серебряные ночи. Путники спокойно, не спеша, доехали до реки Лебяжьей, свернули направо и, миновав водопады, которыми река обрушивалась в низину, отыскали старый брод. Слева, в легкой дымке, виднелись бесчисленные болотца и островки, среди которых привольно разлившаяся река прокладывала себе путь к Сероводью. Это был край тростников и камышей, среди которых стаями гнездились многочисленные лебеди.
Перейдя брод, отряд оказался в Эрегионе. Забрезжило, разгоняя мерцающие туманы, погожее утро, и с низкого холма, где был разбит очередной лагерь, стали видны проступившие на золоте восходящего солнца очертания трех вершин, нацеленных в небо сквозь кочующие облака: Карадраса, Кэлебдила и Фануидола. Это означало, что Врата Мории уже недалеко.
Здесь путники задержались на целых семь дней, ибо настал час еще одного прощания и приближать его не хотелось никому. Кэлеборн и Галадриэль со свитой должны были повернуть направо, подняться на перевал у Краснорога и, спустившись по ступеням Димрилла к реке Серебряной, возвратиться в свою страну. Они поехали западной дорогой только потому, что им было о чем побеседовать с Гэндальфом и Элрондом, и теперь медлили, проводя все дни вместе. Под вечер хоббитов одолевала дрема, а эти четверо еще долго сидели под звездами, воскрешая в беседе пролетевшие над миром эпохи, вспоминая труды и радости, которые выпали на их долю, держа совет о днях, что еще должны были прийти... Случись пройти мимо какому-нибудь страннику – он вряд ли что увидел бы, а услышал бы и того меньше. Наверное, ему показалось бы, что на холме, затерянном среди всеми покинутых земель, маячат серые каменные статуи[654], оставшиеся здесь как память о давно забытом прошлом и неизвестно что обозначающие. Ибо эти четверо не произносили ни слова и не двигались – они беседовали мысленно, от сердца к сердцу, и только глаза их сияли, гасли и, по ходу беседы, снова зажигались.
Но настал час, когда все было сказано, и четверо мудрых распрощались, уговорившись встретиться, когда придет время и Три Кольца должны будут покинуть Средьземелье. Серые плащи лориэнских эльфов в мгновение ока растворились среди камней и теней. Оставшиеся, чей путь лежал в Ривенделл, долго не трогались с места и, сидя на вершине холма, смотрели им вслед. Вдали, в сгущающемся тумане, что-то вспыхнуло – и пропало. Фродо знал, что это Галадриэль подняла в знак прощания руку с Кольцом. Сэм отвернулся и вздохнул.
– В Лориэн бы сейчас, – пробормотал он.
Однажды вечером, в сумерках, когда они ехали по вересковому взгорью, перед ними внезапно – как всегда, внезапно! – разверзлась глубокая раздвоенная долина Ривенделла, и они увидели, что в Доме Элронда теплятся огни. Путешественники спустились с обрыва, перешли через мост, подошли к порогу – и Дом наполнился светом, ожил, зазвенел песнями радости, ибо вернулся хозяин.
Первым делом – не умывшись, не перекусив и даже не скинув плащей – хоббиты помчались на поиски Бильбо. Они нашли старика в его каморке, заваленной бумагами, карандашами и перьями. Бильбо сидел в кресле перед ярко пылавшим камельком. Он выглядел сильно одряхлевшим, но лицо его было спокойно, и похоже было, что старик дремлет.
Когда хоббиты ворвались в каморку, он открыл глаза и поглядел на них.
– А, привет, привет! – сказал он. – Вернулись все-таки! Завтра у меня день рождения, так что вы подоспели как раз вовремя. Молодцы! Знаете, сколько мне стукнет? Сто двадцать девять! Еще годик – и, если повезет, догоню Старого Тукка. Каково?! Хорошо бы, конечно, обойти его, но посмотрим, посмотрим...
Попировав на дне рождения Бильбо, хоббиты провели в Ривенделле еще несколько дней, не разлучаясь со стариком, который теперь почти все время сидел у себя в комнате – за исключением трапез. Трапезы он посещал с исключительной прилежностью, и ему редко случалось проспать час завтрака или обеда. Усевшись у камина, хоббиты по очереди рассказывали ему о своих странствиях и приключениях все, что только могли припомнить. Поначалу Бильбо делал вид, что записывает, но время от времени проваливался в сон – а проснувшись, говорил: „Замечательно! Поразительно!.. Вот только на чем мы остановились?..“ И хоббитам приходилось возвращаться к тому месту рассказа, на котором он начал клевать носом.