 |
|
Баллада о довоенном шёлке
Антонине Алексеевне Сариной,
секретарю Севастопольского горкома партии
в огненные дни Великой Отечественной войны
посвящается
Нарядные «Волги» у загса скользят,
сверкают шелка и шевроны.
И вместе с людьми
совершают обряд
священные дни обороны.
Безмолвье над бухтой –
как будто бы спит
взрывное военное эхо.
И тихо
к молчанию мраморных плит
кортеж молодёжный подъехал.
Невеста обряжена
в свадебный шёлк,
как облако – белое платье.
Над городом
дождик весёлый прошёл,
и в свежести мир – необъятен.
Прильнули цветы
к потемневшей броне
полсвета прошедшего танка.
А мать, как обычно,
чуть-чуть в стороне.
С почётною орденской планкой…
…И денно и нощно
фашисты бомбят,
но снова дорогой окольной
девчата приходят на спецкомбинат,
надёжно зарывшийся в штольни.
Девчата склонились
у швейных машин,
мелькают стальные иголки.
Работа – для фронта,
и сколько души
вложили в неё комсомолки!
Гранатная сумка,
суровый брезент –
не то, что домашние пяльцы.
И руки набрякли
усталостью вен,
и в ссадинах девичьи пальцы.
Здесь – фронт для девчат:
не смыкаючи глаз,
две смены работают кряду.
И вдруг поступает особый заказ –
мешочки пошить для зарядов.
Заряды для бомб,
но потребна для них
одёжка из нежного шёлка.
И спецкомбинат
на минуту притих,
девчата в раздумье примолкли.
К ним в цех
интендант молодой заскочил:
военный заказ под угрозой –
есть прочный металл,
есть гремучий тротил,
но нету шелков у начхоза.
Что делать?..
Девчата у швейных машин
в смущенье молчали недолго:
– Я жертвую, девочки,
свой крепдешин!
– Я – новую блузку из шёлка!
Конечно,
никто в протокол не занёс
летучку стихийную эту.
А платья –
свидетели девичьих грёз –
по разу на праздник надеты.
Строчили девчата
две смены подряд
мешочки из шёлковых платьев.
И стал для захватчика
каждый снаряд
их долей в смертельной расплате.
Расплатой за горе
взрывались шелка,
летя в беспощадном фугасе.
Их пламя мгновенное
в долгих веках
в священных огнях не погаснет.
Остыла давно
боевая броня,
и эхо военное смолкло.
Над миром –
сияние нового дня
и свет довоенного шёлка.
Пронизаны светом
живые слова:
совет да любовь новобрачным.
Обласканы светом
волны синева,
портальные краны и мачты.
Надпись на скале
К давно забытому причалу
меня дорога привела.
Над ним, безлюдным, нависала
почти отвесная скала.
Обожжены огнём тротила
скалы подножие и грудь.
И что-то вроде побудило
меня в лицо ей заглянуть.
И я глаза невольно поднял:
белели буквы на стене:
«Ушёл эсминец «ЭН» сегодня
фашистов бить!» – открылось мне.
Эсминец «ЭН»…
О нём историк
писал в учебнике для нас,
что в роковом квадрате моря
его настиг взрывной фугас.
Ушёл эсминец, и растаял
последний дым его во мгле.
Ушёл в бессмертье.
И оставил
автограф белый на скале.
А я читал его и чётко
увидел вдруг за синевой,
как бьёт врага прямой наводкой
эсминец, продолжая бой.
Не веря в дьявола и в бога,
я верил – жив эсминец тот,
и нет конца его тревогам,
поскольку он фашистов бьёт.
Нет, не голландец он летучий –
его не встретить никому,
не разглядит локатор лучший
в пороховом его дыму.
Но до сих пор в дали рассветной
навеки юный лейтенант
стоит над картой совсекретной,
из рук не выпустив секстан.
Он мог бы стать отцом и дедом,
но вот уже который год
ему земной покой неведом –
он до сих пор фашистов бьёт…
…Был вечер будничным и серым.
Безлюдным старый был причал.
Разволновавшимся не в меру
я от него домой шагал.
А буквы белые слепили
мои глаза в дорожной мгле:
я видел огненные мили,
я видел надпись на скале.