 |
|
Памяти фронтового друга
А.А. Луначарского
1.
Бросил крейсер якорь в бухте синей.
Выхожу на берег с корабля,
и у белых стен Новороссийска
вновь открылась Малая земля.
Та земля, где флотским лейтенантом
ты, мой друг, в шинели фронтовой
мужество своё с морским десантом
нёс навстречу буре огневой.
Та земля, что кровь в себя впитала
русского солдата, моряка,
та земля, что легендарной стала
для планеты всей на все века.
В честь героев павших эти строки
суждено писать сегодня мне,
и о том, как чистые истоки
дружбы мы открыли на войне.
2.
Буря всколыхнула Севастополь,
в грани пирса врезалась война,
ощутила огненную опаль
у бортов холодная волна.
Обрывались якорные цепи,
небо разрывал сирены вой,
да кружился у развалин пепел,
засыпая кровь на мостовой.
И матроса, лирика-поэта,
в эту бурю дыма и огня
посвятила флотская газета
в журналисты запросто меня.
И одним, как говорится, разом
выдали, как будто на сто лет,
сто блокнотов и с противогазом
чуть ли не музейный пистолет.
Над плечами развевались ленты,
колыхался флотский воротник,
стал я фронтовым корреспондентом
с боевою кличкою Старик.
Не лишён был стограммовой чарки,
фляжкой обзавёлся, как солдат,
и со мною Толя Луначарский
рядом был, как боевой собрат.
Слыл он парнем храбрым и чудесным,
с доброю застенчивостью глаз.
Фронтовые вести из Одессы
с ним мы посылали в первый раз.
Рядом батарея вражья била.
Толя Луначарский всё шутил:
«Как бы нам в последние чернила
вражеский снаряд не угодил».
И в сырой землянке под Одессой
между фронтовых газетных дел
Толя думал над матросской пьесой,
рядом над стихами я корпел.
Но важнее сто газетных строчек
написать нам было в эти дни,
чтоб потом в свинцовый грозный почерк
у матросов вылились они.
3.
За кормой оставлена Одесса.
С боем шли к Тавриде корабли,
и штыки матросов острым лесом
на земле таврической росли.
Битвой захлестнуло Севастополь,
словно ярым штормом берега,
снова на матросские окопы
надвигались полчища врага.
Но спокойно отбивали склянки
в синих бухтах наши корабли,
снова по траншеям и землянкам
мы в огонь с блокнотами пошли.
Горы Мекензиевы гремели,
выли бомбы, грохала картечь,
пулями задетые шинели
мы ночами не снимали с плеч.
4.
Севастополь нами был оставлен,
но не дрогнул Черноморский флот,
за своею броневою сталью
уносил нас в боевой поход.
Уносил меня в десанты катер
с автоматом, с книжкой записной,
и не раз в простреленном бушлате
обнимался с горькою волной.
И не раз стоял со мною рядом
Толя Луначарский в грозный час.
Море в штормы вспененным каскадом,
словно взрывом, накрывало нас.
Моряки огнём врага кромсали
с кораблей, когда сгущалась тьма,
мы об этом очерки писали,
почерк наш коверкали шторма.
5.
Вновь над нами море бушевало
и волной хлестало через борт,
моряки летели чёрным шквалом
на врага в Новороссийский порт.
Наш десант, как гром из чёрной тучи,
грянул шквалом стали и огня,
на бортах со свастикой паучьей
плавилась немецкая броня.
Рвались вражьи мины и снаряды,
где-то вражий пулемёт трещал.
Анатолий с моряками рядом
ринулся на огненный причал.
Ринулся в гранатах, с автоматом
сквозь грозу железную и дым…
Журналист в бою погиб солдатом,
Родины солдатом рядовым.
Прихожу к нему на тихий берег
вот уже подряд немало лет
потому, что сердцем я не верю,
что со мною рядом друга нет.
|
