Главная | Обратная связь

ВАСИЛИЙ. АНДРЕЕВИЧ ЖУКОВСКИЙ.

ЭСТЕТИКА

КОНСПЕКТ ПО ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ И КРИТИКИ

§ 63. Он увидел, что политические рассуждения не составляют трагедии, что она должна быть почерпнута в человеческом сердце, и с сей минуты открылось перед ним новое поприще. Зритель ищет на театре того, что он сам видит вокруг себя; если он любит возвышаться, то еще больше любит трогаться, ибо он больше уверен в своей слабости, нежели в добродетели, ибо чувство удивления скоро изглаживается, а чувство жалости продолжительнее и приятнее.

§ 64. N3 . Изображение сильной страсти не потому нас трогает, что согласно с нашим чувством собственной нашей слабости, что оно льстит нашему несовершенству: всякая сильная страсть есть необыкновенное положение человеческой души; трогаясь ее изображением, мы несколько сами ею наполняемся, следовательно, выходим из своего всегдашнего состояния; душа наша из спокойной становится деятельною, ибо принимает участие в чужой страсти, а всякая страсть есть сама по себе волнение. Ничто так не приятно для нее, как сие состояние искусственного беспокойства и страдания, которое не может быть тягостно, потому что есть ложное, подделанное. Сильная страсть всегда соединена в уме с идеею сильного чувства, с идеею необыкновенного духа, необыкновенной энергии. Хотя увлекаться страстию есть быть в некотором смысле слабым; но сия слабость и сила, коюрая над нею торжествует, заключены в одной душе; одна напоминает о другой: человек, волнуемый необыкновенною страстию, способен иметь и необыкновенную силу духа. Мы любим чувствовать с ним одно, потому что жалаем иметь в себе хоть некоторую часть тех сильных чувств, с которыми он представлен. Удивление поражает, и поражает сильно, но на одну минуту. Страсть производит участие; наполняет душу; беспрестанно ее волнует, и ее действие продолжительно. Следовательно, мы предпочитаем изображению высокости, которому должно удивляться, изображение страстей, которое действует на чувства не для того, что последнее соответствует собственной нашей слабости (хотя всякая страсть означает в некотором смысле силу), но для того, что последнее чувство само по себе приятнее первого, потому что продолжительнее, сильнее, выводит душу из обыкновенного ее состояния, пробуждает ее и беспокоит приятным образом. Видя страдание, мы сами страдаем, но сие состояние искусственной муки приятно нам и потому, что мы уверены в его несущественности, и потому, что мы любим находить в себе чувствительность, соразмерную тем сильным страстям, которых картина нашим глазам представляется.

§ 65. «Сид» был первою эпохою славы французского театра, «Андромаха»'—второю: увидели красоты совершенно новые. Какой ход интриги; ясный и незапутанный, интриги, которая казалась двойною и в которой две главные отрасли действия сплетены так искусно, что, кажется, составляют одну. В этой трагедии любовь есть прямо трагическая, то есть такая, которая может привести к великим преступлениям и произвесть великий катастроф. Страсти, владеющие человеком неограниченно, суть душа трагедии: всего ожидать можешь, боишься и надеешься, а сие состояние нерешимости должно быть всегдашним действием трагедии.

§ 66. Если страсти суть пружина трагедии, то они должны выражаться меньше словами, нежели действием и чувствами; лица должны не разговаривать, а по большей части обнаруживаться в своих словах.

§ 67. В изображении страсти самые мелкие оттенки важны: из соединения множества оттенков выходит совершенное целое, и это-то совершенное согласие всех частей производит иллюзию, очарование.

§ 68. В «Андромахе» любовь представлена прямо трагическою; характер ее переменяется вместе с характером лиц, и действие, ею производимое, соразмерно ее силе, и—что всего важнее в драматическом сочинении—все перемены положений происходят от сего непостоянства, от сего прилива и отлива страсти, столь сродного пламенным душам, и все поражения театральные выведены из самих характеров, а не из посторонних или случайных происшествий. Все действия лица одно от другого зависят, одно на другое имеют влияние, а сия взаимная зависимость не производит запутанности, ибо все подчинено одному главному интересу, который, так сказать, служит точкою соединения всем другим интересам.

§ 69. На театре должно различать два рода интересов: один состоит в желании счастия или избавления главному лицу, другой—в сожалении о его несчастии или в извинении страстей его, соответствующем их силе.

§ 70. Одной только взаимной любви может зритель желать успеха, ибо она может составить счастие любовников, всякая другая любовь может возбуждать сожаление, участие, смотря по ее силе.

§ 71. Выбор содержаний уже известных имеет великие выгоды: зритель заранее по одному имени принимает участие в действующих. Только поэт непременно должен дать каждому характер, ему принадлежащий, и употребить для изображения его краски, ему приличные.

§ 72. Приличность и благопристойность во всем есть одно из главнейших правил драматической поэзии.

§ 73. Корнель основал свое искусство на удивлении и высокости; он изображал натуру, иногда слишком идеальную. Искусство Расина основано на истинной натуре, на глубоком познании человеческого сердца.

§ 74. Знатоки отличают во всяком произведении то, что самый предмет в самом себе заключает благоприятного Для поэта, от того, что поэт должен был извлечь из самого себя.

§ 75. В любви, которая составляет завязку «Британника», меньше несравненно трагического, нежели в любви, изображенной в «Андромахе». Почему? Потому что она сама по себе счастлива и только посторонними внешними причинами угнетаема; на театре та любовь только производит сильное действие, сильно трогает, которой несчастия заключены в ней самой, которая сама от себя страждет. В «Британнике» любовь изображена тихою, нежною: она может привлекать, но сильно волновать души зрителя, но поражать ее многократно она не в состоянии.

§ 76. Средство (moyen) мелкое, низкое само по себе может быть возвышено и оправдано своим действием. В противном случае оно есть недостаток.

§ 77. Натура должна быть видима на театре, должна быть в подражании то же самое, что она есть в существенности. Это верх искусства.

§ 78. На театре опасно после приятных и возвышенных впечатлений представлять неприятные и противные душе зрителя. А низкие характеры, иногда нужные для действия, вообще трудны для изображения. Зритель соглашается ненавидеть, но презирать для него слишком неприятно, ибо презрение не имеет в себе ничего трагиче-

§ 63. Он увидел, что политические рассуждения не составляют трагедии, что она должна быть почерпнута в человеческом сердце, и с сей минуты открылось перед ним новое поприще. Зритель ищет на театре того, что он сам видит вокруг себя; если он любит возвышаться, то еще больше любит трогаться, ибо он больше уверен в своей слабости, нежели в добродетели, ибо чувство удивления скоро изглаживается, а чувство жалости продолжительнее и приятнее.