Главная | Обратная связь

Идеи. Разговор о поэзии

Что же такое сентиментальное? То, что трогает нас, где господствует чувство — и не физическое, а духовное. Источник и душа всех этих проявлений — любовь, и дух любви должен незримо, но явственно витать повсюду в романтической поэзии. Таков смысл этой дефиниции. Галантные страсти, от которых, как на это весело жалуется Дидро в «Фаталисте», не уйти в современных произведениях, начиная с эпиграммы и кончая трагедией, — такая ничтожная малость, что их даже нельзя считать буквой этого духа любви, иногда они и вовсе ничто, иногда же нечто неприятное и отталкивающее. Нет, это священное дуновение, касающееся нас в звуках музыки. Им нельзя овладеть насильно и механически, но оно может быть привлечено смертной красотой и способно проникнуть в нее. Волшебные слова поэзии также могут быть пронизаны и одушевлены его силой. Но если в поэтическом произведении его нет или могло бы и не быть от начала до конца, то его там нет вообще. Это бесконечное существо, его интерес отнюдь не ограничивается героями, событиями, ситуациями и индивидуальными склонностями; для подлинного поэта все это, как бы близко ни захватывало оно его душу, есть лишь намек на высшее, бесконечное, иероглиф единой вечной любви и священной жизненной полноты творящей природы.

Только фантазия может постигнуть загадку этой любви и изобразить ее как загадку. И эта загадочность — источник фантастического во всякой поэтической форме. Фантазия всеми силами стремится проявить себя, но божественное может выразить себя в сфере природы лишь косвенным путем. Поэтому от всего, что изначально было фантазией, в мире явлений остается только то, что мы называем остроумием. В понятии сентиментального имеется еще одна черта, характеризующая своеобразную тенденцию романтической поэзии в отличие от античной. Античная поэзия игнорировала различие между видимостью и истиной, между игрой и серьезностью. В этом громадная разница. Древняя поэзия всецело примыкает к мифологии, избегая собственно исторического материала. Даже древняя трагедия была игрой, и поэт, изобразивший подлинное событие, глубоко волновавшее весь народ, был за это наказан. Романтическая поэзия всецело покоится на исторической основе — в

гораздо большей мере, чем об этом знают и подозревают. О первой попавшейся драме, которую Вы смотрите, или рассказе, который Вы читаете, если они содержат остроумную интригу, Вы с уверенностью можете утверждать, что в основе их лежит подлинная история, хотя бы и многократно переработанная. Весь Боккаччо — это почти сплошь подлинная история, равно как и другие источники откуда берет начало весь романтический вымысел. Я установил определенный признак противоположности между античным и романтическим. Прошу Вас все же не понимать меня так, будто романтическое и современное означают для меня одно и то же. Я думаю, что они столь же отличаются друг от друга, как картины Рафаэля и Корреджо от вошедших ныне в моду гравюр. Если Вы хотите полностью уяснить это различие, прочитайте, пожалуйста, хотя бы «Эмилию Галотти», это необычайно современное и нисколько не романтическое произведение, а затем вспомните о Шекспире, в котором я усматриваю подлинный центр, средоточие романтической фантазии.. Здесь я ищу и нахожу романтическое, у самых старых современных поэтов, у Шекспира, Сервантеса, в итальянской поэзии, в той эпохе рыцарства, любви и сказки, откуда происходит само явление и слово. До сих пор это единственное, что может быть противопоставлено классическим творениям древности; только эти вечные, неувядающие цветы фантазии достойны увенчать статуи древних богов. И несомненно, что все самое прекрасное в современной поэзии по духу своему и даже по форме склоняется к этому; разве что произошло бы возвращение к античности. Как наша поэзия началась с романа, так поэзия греков — с эпоса, чтобы в конце концов снова растворяться в нем.

С той только разницей, что романтическое является не столько неким отдельным родом, сколько неотъемлемым элементом поэзии, который может господствовать в большей или меньшей мере или же отступать на задний план. Вам, по-моему, должно быть ясно, почему я требую, чтобы всякая поэзия была романтической, но презираю роман, если он выступает как особый род.

Вчера, когда спор стал особенно оживленным, Вы требовали от меня определения романа, но в таком тоне, как будто Вы заранее знали, что не получите удовлетворительного ответа. Я не считаю эту проблему неразрешимой. Роман -это романтическая книга. Вы можете объявить это ничего не говорящей тавтологией. Но сначала хочу обратить Ваше внимание лишь на то, что, когда мы говорим о книге, мы думаем о произведении, о целом, существующем само по себе. Далее, в противоположность драме, рассчитанной на то, чтобы ее смотрели, роман с давних пор предназначался для чтения, и из этого можно вывести почти все различия обеих форм в манере изображения. Как и все поэтическое искусство, драма также должна быть романтической, но романом она является только при известных ограничениях, — прикладным романом. Драматическая связность сюжета еще отнюдь не делает роман неким целым, произведением, если он не становится таковым в силу соотнесенности всей своей композиции с единством более высоким, чем то формальное единство, от которого он часто отступает и вправе отступать в силу связи идей, наличия духовного центра.

Не считая этого, в остальном противоположность между драмой и романом оказывается настолько незначительной, что драма в глубокой и исторической трактовке ее, как, например, у Шекспира, составляет подлинную основу романа. Вы утверждали, правда, что роман более всего родствен повествовательному, эпическому роду. На это я напомню Вам о том, что песня может быть столь же романической, как и рассказ. Более того, я не могу себе представить роман иначе, как в виде сочетания рассказа, песни и других форм. Сервантес никогда не писал иначе, и даже столь прозаический Боккаччо украшает свой сборник песенным обрамлением. Если и существуют романы, где этого нет и быть не может, то дело здесь только в индивидуальности произведения, а не в характере самого рода, исключением из которого оно является. Но это лишь предварительное замечание. Главная моя мысль заключается в следующем. Ничто так не противоречит эпическому стилю, как хотя бы малейшее проявление собственного настроения автора, и уж не может быть и речи о том, чтобы он в такой степени отдавался своему юмору и играл с ним, как это происходит в лучших романах.

После этого Вы забыли о своем утверждении или отказались от него и стали говорить что все эти деления ни к чему не ведут, что существует только одна единая поэзия и дело заключается лишь в том, прекрасна ли данная вещь; только педант распределяет все по по рубрикам. Вы знаете, как я отношусь к ходячим классификациям. Но всё же считаю, что каждому виртуозу совершенно необходимо ^ограничить себя определенной целью и в своих исторических

исследованиях я пришел к нескольким изначальным формам, далее уже не сводимым друг к другу. Так, в круге романтической поэзии новелла и сказка, например, кажутся мне, если можно так сказать, бесконечно противоположными. И я желаю только, чтобы художники обновляли каждый из этих видов, возвращая их к их первоначальному характеру. Если бы появились подобные образцы, тогда и я решился бы на теорию романа, которая была бы теорией в первоначальном смысле этого слова: духовным созерцанием предмета со спокойной, радостной, ясной душой, подобно тому как осмысленную игру божественных образов надлежит созерцать с радостной приподнятостью. Подобная теория романа сама должна бы быть романом, который в фантастической форме воспроизводил бы все вечные образы фантазии и возродил бы хаос рыцарских времен. Тогда старые герои оживут в новом виде, священная тень Данте восстанет из преисподней, божественная Лаура явится перед нашим взором, Шекспир и Сервантес будут вести дружескую беседу, а Санчо начнет снова обмениваться шутками с Дон Кихотом.

Это были бы подлинные арабески, являющиеся наряду с исповедью, как я утверждал в начале своего письма, единственными естественными романтическими созданиями нашей эпохи.

То, что я причисляю к ним и исповедь, не покажется Вам странным после того, как Вы признаете, что подлинная история является фундаментом всей романтической поэзии. Если Вы захотите поразмыслить над этим, Вы легко убедитесь, что самое лучшее в лучших романах есть не что иное, как более или менее скрытая исповедь автора, выражение его опыта, квинтэссенция присущего ему своеобразия.

Эдмунд Бёрк