Главная | Обратная связь

Глава седьмая. АДВОКАТ. ФАБРИКАНТ. ХУДОЖНИК

Как-то в зимнее утро - за окном, в смутном свете, падалснег, - К. сидел в своем кабинете, до предела усталый, несмотряна ранний час. Чтобы оградить себя хотя бы от взглядов низшихслужащих, он велел курьеру никого к нему не впускать, так какон занят серьезной работой. Но вместо того, чтобы приняться задело, он беспокойно ерзал в кресле, медленно передвигаяпредметы на столе, а потом помимо воли опустил вытянутую рукуна стол, склонил голову и застыл в неподвижности. Мысль о процессе уже не покидала его. Много раз онобдумывал, не лучше ли было бы составить оправдательную запискуи подать ее в суд. В ней он хотел дать краткую автобиографию исопроводить каждое сколько-нибудь выдающееся событие своейжизни пояснением - на каком основании он поступал именно так, ане иначе, одобряет ли он или осуждает этот поступок со своейтеперешней точки зрения и чем он может его объяснить.Преимущества такой оправдательной записки перед обычнойзащитой, какую сможет вести и без того далеко не безупречныйадвокат, были несомненны. К тому же К. и не знал, чтопредпринимает адвокат: ничего особенного он, во всяком случае,не делал, вот уже больше месяца он не вызывал его к себе, да ивсе предыдущие их переговоры не создали у К. впечатления, будтоэтот человек способен чего-то добиться для него. Прежде всего,адвокат почти ни о чем его не расспрашивал. А ведь вопросовдолжно было возникнуть немало. Главное - поставить вопросы. УК. было такое ощущение, что он и сам мог бы задать множествонасущных вопросов. А этот адвокат, вместо того чтобыспрашивать, либо что-нибудь рассказывал сам, либо молча сиделпротив К., перегнувшись через стол, очевидно по недостаткуслуха, теребил бороду, глубоко запуская в нее пальцы, и гляделна ковер - возможно, даже прямо на то место, где в тот раз К.лежал с Лени. Время от времени он читал К. всякие пустячныенаставления, словно малолетнему ребенку. За эти бесполезные и ктому же прескучные разговоры К. твердо решил не платить нигроша при окончательном расчете. А потом адвокат, очевидносчитая, что К. уже достаточно смирился, снова начинал егопонемножку подбадривать. Судя по его рассказам, он уже выигралне один такой процесс - многие из них хоть и были не таксерьезны по существу, как этот, но на первый взгляд казалиськуда безнадежнее. Отчеты об этих процессах лежат у него тут, вящике, - при этом он постукивал по одному из ящиков стола, - нопоказать эти записи он, к сожалению, не может, так как этослужебная тайна. Однако большой опыт, приобретенный им в ходеэтих процессов, безусловно, пойдет на пользу К. Разумеется, онуже начал работать, и первое ходатайство уже почти готово. Оночрезвычайно важно, так как первое впечатление, котороепроизводит защита, влияет на ход всего судопроизводства. Ксожалению, - и об этом он должен предупредить К., - иногдаслучается так, что первые жалобы суд вообще не рассматривает.Их просто подшивают к делу и заявляют, что предварительныедопросы, а также наблюдение за обвиняемым гораздо важнее. Аесли проситель настаивает, то ему говорят, что передокончательным решением суда, когда будут собраны все материалы,включая, разумеется, и все документы, первое ходатайство защитытоже будет рассмотрено. К сожалению, и это может оказаться нетак, потому что первую жалобу обычно куда-то закладывают илидаже совсем теряют, а если она и сохраняется, то, по дошедшимдо адвоката слухам, ее все равно никто, по-видимому, не читает.Все это достойно сожаления, но отчасти может быть и оправдано.К. должен принять во внимание, что все разбирательство ведетсянегласно; конечно, если суд найдет нужным, оно ведется гласно,но обычно закон гласности не предписывает. Вследствие этого всесудебные документы, особенно обвинительный акт, ни обвиняемому,ни его защитнику недоступны, так что в общем они либо совсем незнают, либо знают очень смутно, насчет чего именно направлятьпервое ходатайство, поэтому в нем только случайно можетсодержаться что-нибудь, имеющее значение для дела. Апо-настоящему точные и доказательные ходатайства можновыработать только позже, когда по ходу следствия и допросовобвиняемого можно будет яснее увидеть отдельные пунктыобвинения и их обоснование или хотя бы построить какие-тодогадки. Вести при таких условиях защиту, конечно, весьманевыгодно и затруднительно. Но и это делается намеренно. Дело втом, что суд, собственно говоря, защиту не допускает, а толькотерпит ее, и даже вопрос о том, возможно ли истолковатьсоответствующую статью закона в духе такой терпимости, тожеявляется спорным. Потому-то, строго говоря, нет признанныхсудом адвокатов, а все выступающие перед этим судом в качествезащитников, в сущности, являются подпольными адвокатами.Разумеется, это очень унижает все сословие, и когда К. вследующий раз попадет в канцелярию суда, он для ознакомления сэтой стороной вопроса может осмотреть адвокатскую комнату.Можно предположить, что его в высшей степени напугает общество,которое там собирается. Уже одно то, что им предоставленатесная, низкая комната, говорит о презрении, какое суд питает кэтим людям. Освещается помещение только через небольшой люк,расположенный на такой высоте, что если хочешь выглянуть, тотебе в нос не только сразу ударяет дым, но и прямо в лицо летитсажа из камина, расположенного тут же; нет, надо еще найтикого-нибудь из коллег, кто подставил бы тебе спину. А в полуэтой комнаты - и это еще один пример того, в каком виде онасодержится, - в полу уже больше года как появилась дыра, нетакая большая, чтобы туда мог провалиться человек, нодостаточно широкая, чтобы туда попасть всей ногой. Этаадвокатская комната расположена на втором чердаке; значит, есличья-нибудь нога попадает в эту дыру, она свисает вниз иболтается над первым чердаком, над тем самым проходом, гдесидят в ожидании клиенты. Неудивительно, что в адвокатских кругах такое положениевещей считают, мягко говоря, позорным. Жалобы по начальствуникаких результатов не дают, однако адвокатам строжайшезапрещено делать какой-либо ремонт помещения за свой счет.Впрочем, и это отношение к адвокатам вполне обосновано. Защитувообще хотят, насколько возможно, отстранить, вся ставкаделается на самого обвиняемого. Точка зрения, в сущностинеплохая, но было бы чрезвычайно ошибочным делать вывод, что вэтом суде адвокаты обвиняемым не нужны. Напротив, ни в какомдругом суде нет такой настоятельной необходимости в адвокатах.Дело в том, что все судопроизводство является тайной не толькодля общественности, но и для самого обвиняемого. Разумеется,только в тех пределах, в каких это возможно, но возможности тутнеограниченные. Ведь и обвиняемый не имеет доступа к судебнымматериалам, а делать выводы об этих материалах на основаниидопросов весьма затруднительно, особенно для самогообвиняемого, который к тому же растерян и обеспокоен всякимидругими отвлекающими его неприятностями. Вот тут-то ивмешивается защита. Вообще-то защитников на допросы недопускают, поэтому им надо сразу после защиты, по возможностипрямо у дверей кабинета следователя, выпытать у обвиняемого, очем его допрашивали, и из этих, часто уже весьма путаных,показаний отобрать все, что может быть полезно для защиты. Но иэто не самое главное, потому что таким путем можно узнать оченьмало, хотя и тут, как везде, человек дельный, конечно, узнаетбольше других. Но самым важным остаются личные связи адвоката,в них-то и кроется основная ценность защиты. Разумеется, К. ужепо собственному опыту убедился, что организация судебногоаппарата на низших ступенях не вполне совершенна, что там многонерадивых и продажных чиновников, из-за чего в строго замкнутойсистеме суда появляются бреши. В них-то по большей части ипротискиваются всякие адвокаты, тут идет и подслушивание иподкуп, а бывали, по крайней мере в прежние времена, ипохищения судебных актов. Не приходится отрицать, что этимиспособами на время достигались иногда поразительноблагоприятные для подсудимого результаты, и мелкие адвокатишкиобычно бахвалятся этим, привлекая новую клиентуру, но надальнейший ход процесса все это никак не влияет или даже влияетплохо. По-настоящему ценными являются только честные личныезнакомства, главным образом с высшими чиновниками; конечно,речь идет хоть и о высших чиновниках, но низшей категории.Только так и можно повлиять на ход процесса - сначалаисподволь, а потом все более и более заметно. Но это доступнолишь немногим адвокатам, и тут К. повезло: выбор он сделалправильный. Пожалуй, только у двух-трех адвокатов есть такиесвязи, как у него, у доктора Гульда. Таким, как он, разумеется,нет дела до той компании из адвокатской комнаты, никакогоотношения к ним он не имеет. Тем тесней его связи с судейскимичиновниками. Ему, доктору Гульду, вовсе и не нужно ходить всуд, околачиваться у дверей следственных органов, ждатьслучайного появления чиновников и, в зависимости от ихнастроения, добиваться успеха, почти всегда только кажущегося,а иногда и ничего не добиться. Нет - К. сам это видел, -чиновники, и даже весьма высокого ранга, сами приходят сюда,охотно делятся сведениями либо открыто, либо так, что легкоможно догадаться, обсуждают следующие этапы процесса; болеетого, в отдельных случаях они даже дают себя переубедить иохотно становятся на вашу точку зрения. Правда, именно в этомим особенно доверять не следует - даже если они определенновысказывают благоприятные для защиты намерения, - ибо вполневозможно, что отсюда они отправятся прямо в канцелярию и кследующему же заседанию продиктуют прямо противоположноезаключение для обвиняемого, гораздо более суровое, чем топервоначальное заключение, от которого они, по их утверждению,отказались начисто. Против этого, конечно, обороняться трудно,ведь то, что сказано с глазу на глаз, так и остается сказаннымс глазу на глаз и открыто обсуждаться не может, даже если бызащита не стремилась сохранить благорасположение данного лица.С другой же стороны, вполне правильно, что эти лица связываютсяс защитой- разумеется, только с защитой компетентной, и делают они этоотнюдь не из одного человеколюбия или дружественных чувств, аотчасти и ради собственной выгоды. Тут-то и ощущаетсянедостаток судебного устройства, которое с самого началапредписывает секретность в делах. Чиновникам не хватает связи снаселением; правда, для обычных, средних процессов они хорошоосведомлены, и такие процессы идут гладко сами по себе, словнопо рельсам, их надо только изредка подталкивать. А вот в оченьпростых случаях, а также в случаях очень сложных они совершеннобеспомощны: из-за того, что они всегда безоговорочно скованызаконами, у них нет понимания человеческих взаимоотношений, аэто страшно затрудняет ведение таких дел. Тут-то они и приходятпросить совета у адвоката, а за ними идет курьер с темипротоколами, которые обычно хранятся в тайне. Вон у того окна,глядя на улицу с истинной грустью, сиживали господа, каких тутменьше всего можно было бы ждать, а в это время адвокат изучалдокументы у своего стола, чтобы подать им разумный совет.Именно в таких обстоятельствах становилось виднее всего,насколько серьезно эти господа относятся к своей профессии и вкакое отчаяние их приводят препятствия, непреодолимые по самойсвоей природе. Надо им отдать справедливость, положение у них ибез того сложное, и службу эту никак нельзя назвать легкой.Ступени и ранги суда бесконечны и неизвестны даже посвященным.А все судопроизводство в общем является тайной и для низшихслужащих, оттого они почти никогда не могут проследитьдальнейший ход тех данных, которые они обрабатывают, оттого исудебное дело предстает перед ними только на их уровне, и оничасто сами не знают, откуда оно пришло, и не получают никакихсведений, куда же оно пойдет дальше. Таким образом, знания,которые можно было бы почерпнуть на различных стадиях из этогопроцесса, а также из окончательного заключения и егообоснования, ускользают от этих чиновников. Они имеют правозаниматься только той частью дела, какая выделена для нихзаконом, и обычно знают о дальнейшем ходе вещей, то есть орезультатах своей работы, еще меньше, чем защита, которая, какправило, связана с обвиняемым до конца процесса. Значит, и вэтом отношении защитник может дать им весьма ценные сведения. Иесли К. все это учтет, то он вряд ли станет удивлятьсяраздражительности чиновников, которая часто проявляется поотношению к клиентам в чрезвычайно обидной форме - впрочем,каждый это испытывает на себе. Все чиновники раздражены, дажекогда кажутся внешне спокойными. И от этого, разумеется, большевсего страдают мелкие адвокаты. Рассказывают, например,следующую историю, удивительно похожую на правду. Один старыйчиновник, добрый, смирный человек, целые сутки изучал трудноедело, к тому же чрезвычайно запутанное из-за вмешательстваадвокатов, - усерднее таких чинуш никого не найти. Уже к утру,проработав двадцать четыре часа без видимых результатов, онподошел к входной двери, спрятался за ней и каждого адвоката,который пытался войти, сбрасывал с лестницы. Адвокаты собралисьна лестничной площадке и стали советоваться, что им делать. Содной стороны, они не имеют права требовать, чтобы их впустили,значит, жаловаться на этого чиновника по начальству они немогут, а кроме того, как уже говорилось, они должныостерегаться и не раздражать чиновников зря. С другой жестороны, каждый проведенный вне суда день для них потерян, ипроникнуть туда им очень важно. В конце концов они договорилисьизмотать старичка. Стали посылать наверх одного адвоката задругим, те взбегали по лестнице и давали себя сбрасывать оттудапри довольно настойчивом, но, разумеется, пассивномсопротивлении, а внизу их подхватывали коллеги. Такпродолжалось почти целый час, и тут старичок, уже сильноуставший от ночной работы, совсем сдал и ушел к себе вканцелярию. Стоявшие внизу сначала не поверили и послали одногоиз коллег наверх взглянуть, действительно ли за дверью никогонет. И только тогда они все поднялись наверх и, должно быть, непосмели даже возмутиться. Ведь адвокат - а даже самый ничтожныйиз них хоть отчасти представляет себе все обстоятельства -никогда не пытается ввести в судопроизводство какие бы то нибыло изменения или улучшения, в то время как почти каждыйобвиняемый, даже какой-нибудь недоумок, при первом жесоприкосновении с процессом начинает думать, какие быпредложения внести, чтобы улучшить постановку дела, и частотратит на это время и силы, которые можно было бы с гораздобольшей пользой употребить на что-либо иное. Единственноправильное - это примириться с существующим порядком вещей. Иесли бы даже человек был в силах исправить какие-то отдельныемелочи, что является нелепым заблуждением, то в лучшем случаеон чего-то добился бы для хода будущих процессов, но себесамому он только нанес бы непоправимый вред, привлекая вниманиеи особую мстительность чиновников.Главное - не привлекатьвнимания! Держаться спокойно, как бы тебе это ни претило!Попытаться понять, что суд - этот грандиозный организм - всегданаходится, так сказать, в неустойчивом равновесии, и, если тына своем месте самовольно что-то нарушишь, ты можешь у себя жеиз-под ног выбить почву и свалиться в пропасть, а грандиозныйорганизм сам восстановит это небольшое нарушение за счетчего-то другого - ведь все связано между собой - и останетсянеизменным, если только не станет, что вполне вероятно, ещезамкнутее, еще строже, еще бдительнее и грознее. Лучшепредоставить всю работу адвокату и не мешать ему. Конечно,упреки никому на пользу не идут, особенно если нельзя человекурастолковать, за что его упрекают и в чем винят, но все-такиследует сказать, что К. чрезвычайно навредил делу тем, как онвел себя при директоре канцелярии. Видимо, придется вычеркнутьэтого влиятельнейшего человека иэ списка тех, у кого можно былобы чего-то добиться для К. Теперь он нарочно пропускает мимоушей даже мимолетные упоминания о процессе. В некоторыхотношениях эти чиновники - сущие дети. Иногда какие-нибудьпустяки - впрочем, поведение К., к сожалению, нельзя отнести кэтой категории - так обижают их, что они перестаютразговаривать даже с лучшими своими друзьями, отворачиваются отних при встрече и везде, где только можно, действуют имнаперекор. И вдруг, совершенно неожиданно, без всякихоснований, их может рассмешить какая-нибудь глупая шутка, накоторую решаешься только оттого, что все кажется безнадежным, итут снова настает полное примирение. С ними общаться и трудно илегко, никаких правил тут не существует. Иногда просто дивудаешься, как это одной человеческой жизни хватает на то, чтобыовладеть всеми теми знаниями, которые дают возможность работатьхотя бы с некоторым успехом. Правда, бывают, как, впрочем, и увсех, мрачные дни, когда думаешь, что ни малейших успехов недостиг, и кажется, будто хорошо кончились только те процессы, вкоторых благополучный исход был предопределен с самого начала,без всякой посторонней помощи, а все остальные проиграны,несмотря на всю беготню, все старания, все кажущиеся мелкиеуспехи, которые так тебя радовали. Тут, конечно, теряешь всякуюуверенность и даже не осмеливаешься возражать, если тебяспросят, правда ли, что некоторые процессы, проходившие, посуществу, благополучно, ты сорвал именно своим вмешательством.Единственное, что тебе остается, это какая-то внутренняясамозащита. Таким припадкам сомнения - разумеется, это толькоприпадки - адвокаты бывают особенно подвержены, когда дело,которое они вели уже давно и вполне удовлетворительно, внезапновырывают у них из рук. Ничего хуже с адвокатом случиться неможет. И отнимает дело, конечно, не сам обвиняемый, этогоникогда не бывает: если обвиняемый уже взял определенногоадвоката, то он за него держится, несмотря ни на что. Да и какон может справиться сам, если он уже воспользовался чьей-топомощью? Так что этого не бывает, но иногда бывает другое:процесс принимает такой оборот, что адвоката к нему уже недопускают. И само дело, и обвиняемого, и вообще все простоотнимают у адвоката, и тут уж не помогут самые лучшие отношенияс чиновниками, потому что те и сами ничего не знают. Простовесь процесс перешел в такую стадию, где никакой помощи ужеоказать нельзя, где дело ведется в недоступных судебных органахи обвиняемый становится недоступным для адвоката. И в одинпрекрасный день, явившись домой, находишь у себя на столе всете ходатайства, которые составлялись с такой тщательностью, стакой крепкой надеждой на исход дела; оказывается, их отослалитебе обратно, так как на новом этапе процесса их использоватьзапрещено и они стали бесполезными клочками бумаги. Причем этоеще не значит, что процесс проигран, вовсе нет; во всякомслучае никаких оснований для такого предположения нет, простоты о процессе больше ничего не знаешь и узнать никак не можешь.К счастью, такие случаи - исключение, и даже если процесссамого К. тоже подпадет под такой случай, то пока дело до этогоеще не дошло. Сейчас еще представляются самые широкиевозможности для работы адвоката, и в том, что он их использует,К. может не сомневаться. Ходатайство, как уже говорилось, ещене подано, да это и не к спеху, гораздо важнее предварительныепереговоры с ведущими чиновниками, а они уже велись. Но велись- надо честно сознаться - с переменным успехом. Однако лучшепокамест не выдавать подробностей, это может плохо повлиять наК. - пробудить слишком радостные надежды или слишком напугатьего; можно сказать только одно: некоторые чиновникивысказывались чрезвычайно доброжелательно и выражали полнуюготовность содействовать, в то время как другие высказывалименьшую доброжелательность, однако в помощи ни в коей мере неотказывали. В общем, результаты, можно сказать, вполнеободряющие, однако делать какие-либо заключения еще нельзя, таккак это обычное начало всех предварительных переговоров итолько дальнейшее развитие дела покажет, насколько ценны этипредварительные переговоры. Во всяком случае, ничего еще непотеряно, и если бы удалось, несмотря ни на что, вернутьрасположение директора канцелярии - а к этому уже принятыразные меры, - то, как говорят хирурги, рану можно считатьчистой и надо только спокойно дожидаться дальнейшего. На такие и подобные разговоры адвокат был неистощим. И этоповторялось при каждой встрече. Всегда имелись налицо какие-тоуспехи, но никогда не сообщалось, в чем они состоят. Работа надпервым ходатайством шла непрестанно, но оно все еще не былоготово; однако при следующей встрече именно это оказывалосьогромным преимуществом; как раз все последние дни былиисключительно неблагоприятны для подачи заявлений, хотяпредвидеть это заранее никто не мог. И если К., измученныйбесконечными словоизвержениями, замечал, даже учитывая всетрудности, что дело подвигается очень медленно, то емувозражали, что подвигается оно совсем не так медленно, но,конечно, двинулось бы гораздо дальше, если бы К. обратился кадвокату вовремя. Но, к сожалению, тут он оплошал, и этаоплошность не только сейчас, но и впредь будет порождатьзатруднения. Единственное приятное разнообразие в эти посещения вносилприход Лени: она всегда устраивала так, что подавала адвокатучай в присутствии К. Встав за спиной К., она притворялась, чтосмотрит, как адвокат, с какой-то жадностью, низко пригнувшись кчашке, наливает и пьет чай, и тайком позволяла К. пожимать ейруку. Наступало полное молчание. Адвокат пил чай, К. пожималруку Лени, а Лени иногда осмеливалась нежно поглаживать К. поголове. - Ты еще тут? - спрашивал адвокат, допив чай. - Я хотела убрать посуду, - отвечала Лени с последнимрукопожатием, но тут адвокат вытирал губы и с новой силойначинал заговаривать К. Хотел ли он утешить К. или привести его в отчаяние? К.никак не мог понять, чего тот добивается, хотя отлично понимал,что его защита в ненадежных руках. Возможно, что адвокатговорил правду, хотя было очевидно, что он хочет выставить себяв самом выгодном свете и, вероятно, никогда не вел такойбольшой процесс, каким, по его мнению, был процесс К. Но самымподозрительным казалось постоянное подчеркивание личных связейс чиновниками. Использовались ли эти связи исключительно дляпользы К.? Адвокат постоянно напирал на то, что речь идеттолько о низших служащих, то есть о людях зависимых, и что дляих продвижения по службе определенные повороты процесса,конечно, могут иметь большое значение. Может быть, онииспользуют адвоката, чтобы добиться именно таких, всегданеблагоприятных для обвиняемого оборотов дела? Может быть, онивели себя так не в каждом процессе, это вряд ли было возможно;наверно, случались и такие процессы, когда они помогалиадвокату за его услуги, ведь они сами были заинтересованы втом, чтобы поддерживать в чистоте его репутацию. Но если дело ивправду обстоит так, то каким образом они вмешаются в процессК., чрезвычайно трудный и, по уверениям адвоката, оченьсложный, то есть важный и привлекший внимание судебных властейс самого начала? Нет, никаких сомнений их дальнейшие намеренияне вызывали. Некоторые симптомы были заметны уже в том, чтопервое ходатайство все еще не подано, хотя процесс тянется уженесколько месяцев, но до сих пор, по словам адвоката, ещенаходится в низших инстанциях, а это, конечно, оченьспособствует намерению усыпить внимание обвиняемого,обезоружить его и вдруг обрушить на него приговор или поменьшей мере объявить ему, что следствие окончилось для негонеблагоприятно и дело передано в высшие инстанции. Нет, К. непременно должен был сам вмешаться. Именно всостоянии крайней усталости, как в это зимнее утро, когдапомимо воли все мысли были обращены на его дело, он был в этомбезоговорочно убежден. Презрение, с каким он раньше относился кпроцессу, теперь пропало. Будь он один на свете, он еще мог быпренебречь процессом, хотя тогда - и в этом сомнений не было -процесс вообще не мог бы возникнуть. Но теперь, когда дядязатащил его к адвокату, приходилось считаться с семейнымивзаимоотношениями; да и его служба отчасти зависела от ходапроцесса, потому что он сам неосторожно и даже с каким-тонеобъяснимым удовлетворением упоминал о своем процессе признакомых, а другие знакомые сами о нем узнавали неизвестнооткуда; отношения с фройляйн Бюрстнер тоже колебались взависимости от процесса - словом, у него уже не было выбора,принимать или не принимать этот процесс, он попал в самую гущуи должен был защищаться. А если он устал - тем хуже для него. Впрочем, для преувеличенной тревоги никаких оснований покачто не было. Он сумел в сравнительно короткое время подняться всвоем банке до высокой должности и, признанный всеми, занималэту должность до сих пор; значит, теперь ему только надо этисвои таланты, благодаря которым он всего достиг, приложить кведению процесса, и нет никаких сомнений, что тогда всеокончится благополучно. Но прежде всего, если хотеть чего-тодобиться, надо с самого начала отмести всякие мысли о возможнойвине. Никакой вины нет. И весь этот процесс - просто большоедело, какие он с успехом часто вел для банка, и в этом деле,как правило, таятся всевозможные опасности - их только и надопредотвратить. Во имя этой цели никак нельзя играть с мыcлью окакой бы то ни было вине, наоборот, надо все мысли твердососредоточить на собственной правоте. А отсюда неизбежновытекало решение отстранить адвоката от дела как можно скорее,лучше всего - сегодня же вечером. Правда, по словам того жеадвоката, это было бы неслыханным прецедентом, к тому же оченьобидным, но К. больше не мог терпеть, чтобы все его усилияразбивались о препятствия, которые, возможно, подстраивал егособственный адвокат. А как только он стряхнет с себя этузависимость, он сам сразу подаст ходатайство, и, возможно, емуежедневно придется добиваться, чтобы эту бумагу рассмотрели.Разумеется, для того чтобы добиться этого, К. не станет,подобно другим, просиживать в коридоре, положив шляпу под стул.Он сам, или знакомые женщины, или те, кого он пошлет, будутежедневно нажимать на чиновников, чтобы заставить их не глазетьсквозь решетки в коридор, а сесть к столу и рассмотретьходатайство К. Тут нельзя ослаблять натиск, надо всеорганизовать, проверить; пусть суд наконец столкнется с такимобвиняемым, который умеет постоять за свои права. Но если К. верил, что он сумеет все это провести в жизнь,то составление ходатайства представило для него непреодолимыетрудности. Раньше, с неделю назад, он только с чувствомнекоторой неловкости думал о том, что будет вынужден составлятьтакую бумагу. Но он даже и не думал, что это может быть тактрудно. Он вспомнил, как однажды утром, когда он был заваленработой, он вдруг отодвинул все в сторону и взял блокнот, чтобынабросать ходатайство и, может быть, потом отдать этот черновикдля исполнения тяжелодуму адвокату, и как именно в эту минутуотворилась дверь директорского кабинета и с громким смехомвошел заместитель директора. Тут К. стало очень неприятно, хотязаместитель директора смеялся вовсе не над его ходатайством, окотором он ничего не знал, а над только что услышанным биржевыманекдотом; для того чтобы этот анекдот стал понятен, надо былосделать рисунок, и заместитель директора, наклонясь над столомК., взял у него из рук карандаш и набросал рисунок на листкеблокнота, предназначенном для черновика. Но сегодня К. забыл о чувстве неловкости - написатьходатайство было необходимо. Если на службе он не сможетвыкроить для этого время - что было вполне вероятно, - значит,придется писать дома, по ночам. А если ночей не хватит,придется взять отпуск. Только не останавливаться на полдороге,это самое бессмысленное не только в делах, но и вообще всегда ивезде. Правда, ходатайство потребует долгой, почти бесконечнойработы. Даже при самом стойком характере человек мог прийти кмысли, что такую бумагу вообще составить невозможно. И не отлени, не от низости, которые только и могли помешать адвокату вэтой работе, а потому, что, не зная ни самого обвинения, нивсех возможных добавлений к нему, придется описать всю своюжизнь, восстановить в памяти мельчайшие поступки и события ипроверить их со всех сторон. И какая же это грустная работа!Может быть, она подходит тем, кто, уйдя на пенсию, захочетчем-то занять мозг, уже впадающий в детство, и как-то скоротатьдолгие дни. Но теперь, когда человеку необходимо сохранить всюсвежесть мысли для работы, когда часы летят с необыкновеннойбыстротой, потому что его карьера на подъеме и он представляетсобой даже в некотором роде угрозу для заместителя директора,теперь, когда ему, человеку молодому, хочется насладитьсяжизнью в столь короткие вечера и ночи, именно теперь он должензаниматься составлением этого документа! И К. снова мысленнопожалел себя. Почти нечаянно, лишь бы прекратить этот ходмысли, он нажал кнопку звонка, проведенного в приемную. Нажимаякнопку, он взглянул на часы. Уже одиннадцать, значит, два часадрагоценнейшего времени он истратил на раздумье и, конечно,устал еще больше прежнего. И все-таки время прошло не зря, онпринял решение, которое может оказаться полезным. Кроме почты курьер принес визитные карточки двух господ,давно ожидавших К. Как назло, это были очень важные клиентыбанка, которых ни в каком случае нельзя было заставлять ждать.И почему они пришли в такое неподходящее время, и почему - как,наверно, спрашивали себя эти господа за закрытой дверью - стольусердный К. тратил самое горячее служебное время на личныедела? Устав от всего, что было, и с усталостью ожидая того, чтобудет, К. поднялся навстречу первому клиенту. Это был маленький разбитной человечек, фабрикант, которогоК. хорошо знал. Он выразил сожаление, что отрывает К. от важнойработы, а К., со своей стороны, выразил сожаление, что заставилего так долго ждать. Но слова сожаления он произнес настолькомашинально и таким неестественным тоном, что, если бы фабрикантне был так занят своим делом, он непременно подметил бы это.Вместо того он торопливо вытащил счета и таблицы из всехкарманов, разложил их перед К. и стал разъяснять отдельныепункты, поправил небольшую ошибку в расчетах, которую поймалдаже при таком беглом просмотре, напомнил, что К. заключил сним такую же сделку год назад, мимоходом заметил, что на этотраз другой банк готов идти на значительные жертвы, лишь бызаключить с ним эту сделку, и наконец умолк, чтобы выслушатьмнение К. Действительно, К. вначале с большим вниманием следилза словами фабриканта, мысль о важной сделке захватила и его,но, к сожалению, ненадолго; вскоре он перестал слушать,некоторое время еще кивал головой в ответ на громкиевосклицания фабриканта, но потом прекратил и это, ограничиваясьтолько тем, что смотрел на лысую голову, склоненную надбумагами, и спрашивал себя, когда же фабрикант наконец поймет,что все его разглагольствования бесполезны. И когда фабрикантзамолчал, К. сначала всерьез подумал, будто замолчал он длятого, чтобы дать ему возможность сознаться, что слушать он не всостоянии. Но по напряженному взгляду фабриканта, готового налюбые возражения, К. с сожалением понял, что деловой разговорпридется продолжить. Он наклонил голову, словно подчиняясьприказанию, и стал медленно водить карандашом по бумагам, то идело останавливаясь и всматриваясь в какую-нибудь цифру.Видимо, фабрикант предположил, что К. с чем-то не согласен, аможет быть, цифры были не совсем точные, может быть, и не онирешали дело, во всяком случае, фабрикант закрыл бумаги рукой и,придвинувшись совсем близко к К., снова начал в общих чертахизлагать ему свое дело. - Трудно все это, - сказал К., наморщив губы, и, так какфабрикант закрыл бумаги - единственное, на чем еще можно былососредоточиться, - он безвольно откинулся на спинку кресла. Он только поднял глаза, когда отворилась дверьдиректорского кабинета и вдали, не очень отчетливо, словно вкакой-то дымке, мелькнула фигура заместителя директора. К. необратил на это особого внимания, но его обрадовала реакцияфабриканта - для К. это было очень кстати. Ибо фабрикант тотчасже вскочил с кресла и поспешил навстречу заместителю директора.К. хотел, чтобы он двигался в десять раз скорее, потому чтобоялся, что заместитель вдруг скроется. Страх оказалсянапрасным, оба господина встретились, пожали друг другу руки ивместе подошли к столу К. Фабрикант пожаловался, что прокуристникак не склонен идти ему навстречу в этом деле, и кивнул всторону К., который под взглядом заместителя снова низконагнулся над бумагами. Они оба стояли, прислонясь к его столу,и фабрикант начал уговаривать заместителя, стараясь привлечьего на свою сторону. К. почувствовал себя так, будто оба этичеловека непомерно разрастаются и уже через его голову решаютего судьбу. Медленно и осторожно он завел глаза кверху, чтобывзглянуть, что же там происходит; не глядя, взял одну из бумагсо стола, положил ее на ладонь и, постепенно подымаясь скресла, стал протягивать ее обоим собеседникам. Он ни о чем вэто время не думал, а действовал так, как, по егопредставлению, ему придется действовать, когда он наконецподготовит тот важный документ, который его окончательнооправдает. Заместитель директора, с большим вниманием слушавшийфабриканта, взглянул на бумагу мимоходом, даже не прочитав, чтотам было написано, ибо то, что было важно для прокуриста, длянего никакого интереса не представляло, однако взял бумагу изрук у К., сказал: "Спасибо, я все уже знаю" - и спокойноположил бумагу на стол. К. с неприязнью покосился на него. Нозаместитель даже не заметил его взгляда, а если и заметил, толишь еще больше развеселился. Он то и дело разражался громкимсмехом, даже явно привел фабриканта в смущение остроумнымответом и в заключение пригласил его к себе в кабинет, чтобыокончательно договориться. - Дело весьма важное, - сказал он фабриканту, - мне этосовершенно ясно. А господину прокуристу, - при этом онобращался только к фабриканту, - наверно, будет по душе, еслимы его от этого освободим. Ваше дело требует спокойногообсуждения. А он как будто сегодня и так перегружен работой, ктому же в приемной вот уже несколько часов его дожидаются люди. У К. еле хватило выдержки отвернуться от заместителядиректора и любезно, хотя и напряженно улыбнуться одному толькофабриканту. Больше он не стал вмешиваться и, слегканаклонившись вперед, упершись обеими руками в стол, какприказчик на прилавок, глядел, как оба господина,переговариваясь между собой, взяли бумаги со стола и скрылись вкабинете директора. В дверях фабрикант еще раз обернулся,сказал, что не прощается и не преминет осведомить господинапрокуриста о результатах переговоров, а кроме того, собираетсясделать ему еще одно небольшое сообщение. Наконец К. остался один. Он и не подумал впуститьследующего клиента и только неясно сознавал, насколько этоудачно, что люди там, в приемной, уверены, будто он еще занят сфабрикантом, и поэтому никто, даже курьер, не решается войти кнему. Он подошел к окну, сел на подоконник, держась одной рукойза щеколду, и выглянул на площадь. Снег еще падал, погода никакне прояснялась. Долго просидел он неподвижно, не понимая, что именно еготак беспокоит, и только изредка испуганно оборачивался черезплечо к двери в приемную, где ему слышался какой-то шум. Но таккак никто не входил, он успокоился, подошел к умывальнику,умылся холодной водой и с освеженной головой вернулся к окошку.Решение взять свою защиту в собственные руки теперь казалосьему гораздо более ответственным, чем он предполагал сначала.Когда он взваливал всю защиту на адвоката, процесс, в сущности,мало его касался, он наблюдал за ним только со стороны, анепосредственно его ничто не затрагивало, он мог при желаниипоинтересоваться, как идут его дела, но мог и отойти в сторону,когда ему этого хотелось. А сейчас, если он возьмет ведениесвоего дела на себя, он - хотя бы на данное время - будетсовершенно поглощен судебными делами.Если все пойдет успешно,то впоследствии придет полное и окончательное освобождение, но,чтобы этого достичь, ему придется все время сталкиваться сгораздо большими опасностями, чем до сих пор. И если он ещесомневался в этом, то сегодняшняя встреча с фабрикантом призаместителе директора достаточно убедила его. Как он при нихсидел совершенно растерянный лишь оттого, что намеревался ссегодняшнего дня взять свою защиту на себя! Что же будетдальше? Какие дни предстоят ему? Найдет ли он путь, которыйприведет его к благополучному исходу? Не вызовет ли тщательнопродуманное ведение защиты - а иначе все было бы лишено смысла,- не вызовет ли такая защита необходимости отключиться,насколько возможно, от всякой другой работы? Сможет ли онблагополучно пройти через это? И как ему провести в жизнь этотплан тут, в банке? Ведь время ему нужно не только длясоставления ходатайства - для этого хватило бы и отпуска, хотяпросить об отпуске сейчас было бы большой смелостью, - емунужно время для целого процесса, а кто знает, как долго онбудет тянуться? Вот сколько препятствий вдруг встало нажизненном пути К.! Неужто в таком состоянии он должен работать для банка? Онвзглянул на стол. Неужели сейчас принимать клиентов, вести сними переговоры? Там его процесс идет полным ходом, там,наверху, на чердаке, судейские чиновники сидят над актами этогопроцесса, а он должен заниматься делами банка? Не похоже ли этона пытку, не с ведома ли суда в связи с процессом егоподвергают этой пытке? А разве в банке при оценке его работыкто-нибудь станет учитывать его особое положение? Никто иникогда. Кое-что о его процессе знали, хотя и было не совсемясно, кому и сколько об этом известно. Надо надеяться, чтослухи еще не дошли до заместителя директора, иначе сразу сталобы видно, как он старается использовать эти сведения против К.вопреки чувству товарищества и простой человечности. А самдиректор? Да, конечно, он хорошо относится к К., и если бы онузнал о процессе, то сейчас же сделал бы все от него зависящее,чтобы внести какие-то облегчения для К., но ему это вряд лиудалось бы, потому что теперь, когда К. почти пересталпротиводействовать влиянию заместителя это влияние усилилось,причем заместитель для укрепления своей власти использовалболезненное состояние самого директора. На что же К. могнадеяться? Может быть, от этих мыслей сила сопротивления в немпонижалась, но, с другой стороны, нельзя обманывать себя, надовсе предвидеть, все, насколько это возможно в данную минуту. Без всякой причины, просто чтобы не возвращаться кписьменному столу, К. отворил окно. Оно открывалось с трудом,пришлось обеими руками нажать на задвижки. Всю комнату и ввысьи вширь заполнил туман, пропитанный дымом, вместе с ним вполззапах гари. Сквозняком внесло несколько снежинок. - Прескверная осень, - сказал за спиной К. голосфабриканта- тот вышел от заместителя директора и незаметно подошел кокну. К. утвердительно кивнул и с опаской поглядел на портфельфабриканта: наверно, он сейчас вынет оттуда бумаги и начнетрассказывать, как прошли переговоры с заместителем директора.Но фабрикант поймал взгляд К., похлопал по своему портфелю исказал, не открывая его: - Вам, наверно, интересно услышать, чего я достиг. У меня,можно сказать, заключение уже в кармане. Превосходный человекваш заместитель директора, но ему пальца в рот не клади. Он засмеялся и потряс руку К., явно желая и егорассмешить. Но тому показалось подозрительным, что фабрикант нехочет показать ему документы, да и ничего смешного в его словахон не нашел. - Господин прокурист, - сказал вдруг фабрикант, - на вас,наверно, погода плохо действует? Вид у вас такой удрученный. - Да, - сказал К. и поднес руку к виску, - голова болит,семейные неполадки. - Верно, верно, - сказал фабрикант, человек он былторопливый и никогда не дослушивал спокойно, что ему говорят,каждому приходится нести свой крест. К. невольно подался к двери, как будто хотел выпроводитьфабриканта, но тот сказал: - Господин прокурист, у меня есть для вас еще однонебольшое сообщение. Очень боюсь, что сейчас вам не до того, ноза последнее время я уже дважды был у вас и каждый раз об этомзабывал. Если еще откладывать, то мое сообщение, наверно,потеряет всякий смысл. А это жаль, может быть, оно все-такибудет иметь для вас какое-то значение. - И прежде чем К. успелответить, фабрикант подошел к нему вплотную, постучал согнутымпальцем ему в грудь и тихо сказал: - У вас идет процесс, не такли? К. отшатнулся и воскликнул: - Вам это сказал заместитель директора! - Да нет же, - сказал фабрикант, - откуда заместитель могузнать об этом? - А вы? - уже спокойнее спросил К. Я кое о чем осведомлен из судебных кругов, - сказалфабрикант. - Вот об этом-то я и хотел с вами поговорить. - Сколько же людей связано с судебными кругами! - сказалК., опустив голову, и подвел фабриканта к столу. Они уселись, как сидели раньше, и фабрикант сказал: - К сожалению, я могу сообщить вам очень немногое. Но втаких делах нельзя пренебрегать даже самой малостью. Крометого, мной руководит искреннее желание хоть чем-нибудь помочьвам, даже если эта помощь окажется весьма скромной. Ведь до сихпор у нас в делах были самые дружеские отношения, не так ли? Нувот видите! К. хотел было извиниться за свое поведение во времясегодняшнего разговора, но фабрикант не терпел, когда егоперебивали. Он засунул портфель глубоко под мышку, чтобыпоказать, как он торопится, и продолжал: - О вашем процессе я узнал от некоего Титорелли. Онхудожник, Титорелли - его псевдоним, настоящего его имени ядаже не знаю. Уже много лет подряд он изредка заходит ко мне вконтору и приносит небольшие картинки, и за них - ведь он почтинищий - я даю ему что-то вроде милостыни. Эти сделки - мы оба кним привыкли - всегда проходили гладко. Но вот его посещениястали учащаться, я его упрекнул, мы разговорились, язаинтересовался, как это он может жить одними этими картинками,и, к своему удивлению, узнал, что главный источник его дохода -писание портретов. "Работаю на суд",- сказал он. "На какойсуд?"- спросил я. И тут он рассказал мне об этом суде.Вероятно, вы лучше всех поймете, как меня удивил его рассказ. Стех пор при каждом посещении я выслушиваю какие-нибудь новостии постепенно составил себе некоторое представление об этомсуде. Правда, Титорелли очень болтлив, и часто мне приходитсяего останавливать, не только потому, что он навернякапривирает, но главным образом из-за того, что мне, человекуделовому, которому и свои заботы покоя не дают, некогда слишкоммного заниматься чужими делами. Но это я мимоходом. И вот яподумал: а вдруг Титорелли будет вам хоть чем-то полезен, онзнаком со многими судьями, и хотя сам он особого влияния неимеет, но все же сможет дать совет, как попасть ко всякимвлиятельным лицам. И если даже эти советы сами по себе ничегоне значат, то вам, по моему мнению, они могут очень и оченьпригодиться. Ведь вы сами почти адвокат. Я всегда говорю:"Прокурист К. почти что адвокат". Нет, за исход вашего процессая совершенно не беспокоюсь. И все-таки не зайдете ли вы кТиторелли? По моей рекомендации он сделает для вас все, что вего силах. Право же, я думаю, что вам стоит к нему пойти. Необязательно сегодня, а как-нибудь при случае. Разумеется - и ядолжен вам это подчеркнуть, - вы ни в коем случае не обязаныследовать моему совету и идти к Титорелли. Нет, если вы можетеобойтись без Титорелли, то лучше оставить его в стороне. Можетбыть, у вас уже есть свой определенный план и Титорелли тольконарушит его? Нет, нет, тогда вам ни в коем случае к нему ходитьне надо! Конечно, от такого типа нелегко принимать советы.Впрочем, как хотите. Вот рекомендательное письмо и вот егоадрес. К. взял письмо и сунул его в карман - он был оченьразочарован. Даже при самых благоприятных обстоятельствахпольза от этого знакомства была неизмеримо меньше вреда,который нанес ему художник, доведя до сведения фабриканта слухио процессе и распространяя сплетни. К. с трудом заставил себя пробормотать какую-тоблагодарность вслед фабриканту, уже выходившему из комнаты. - Я зайду к нему, - сказал он, прощаясь с фабрикантом удвери, - или, пожалуй, так как я сейчас очень занят, напишуему, чтоб он зашел ко мне сюда. - О, я знал, что вы найдете наилучший выход, - сказалфабрикант. - Правда, я думал, что вам лучше было бы неприглашать в банк людей вроде этого Титорелли и неразговаривать с ним тут о процессе. Да и не очень-то полезнодавать письма в руки таким людям. Но, конечно, вы все самипродумали, вам виднее, что можно делать и чего нельзя. К. наклонил голову и проводил фабриканта через приемную.При всем своем внешнем спокойствии он очень испугался за себя:в сущности, он говорил о письме к Титорелли, только чтобыпоказать фабриканту, что ценит его рекомендацию и обдумывает,как ему встретиться с Титорелли, но вместе с тем, если бы онсчел помощь Титорелли полезной, он и в самом деле не преминулбы ему написать. Но слова фабриканта открыли ему опасностьтакого шага со всеми его последствиями. Неужели он уже не можетнадеяться на свой здравый смысл, на свой ум? Если он способенписьменно пригласить какую-то сомнительную личность в банк и вдвух шагах от заместителя директора, отделенный от него однойтолько дверью, просить у этого проходимца советов насчет своегопроцесса, то не значило ли это, что он, по всей вероятности, аможет быть, и наверняка, не видит и других опасностей ибросается в них очертя голову? Не всегда же с ним рядом будетчеловек, который сможет его предупредить. Как раз сейчас, когдаему надо собрать все силы и действовать, на него напалисомнения в собственной бдительности. Неужели ему будет так жетрудно заниматься своим процессом, как трудно вести банковскиедела? Сейчас он, конечно, сам уже не понимал, как ему моглоприйти в голову написать Титорелли и пригласить его в банк. Он еще в недоумении покачивал головой, когда к немуподошел курьер и обратил его внимание на трех посетителей,сидевших в приемной на скамье. Они уже давно ждали, когда ихнаконец пригласят в кабинет К. Увидев, что курьер обратился кК., они встали и, пытаясь воспользоваться случаем, наперебойстарались заговорить с К. Раз банк обошелся с ними такбесцеремонно, заставив их терять время в приемной, то они тоженикаких церемоний признавать не собирались. - Господин прокурист, - начал было один. Но К. уже велел подать свое зимнее пальто и, одеваясь спомощью курьера, обратился ко всем троим: - Простите, господа, сейчас я, к сожалению, не могу васпринять. Очень прошу меня извинить, но у меня весьма срочноедело и я должен сейчас же уйти. Вы сами видели, как долго менязадерживали. Не будете ли вы так любезны прийти завтра иликогда вам будет удобно? А может быть, мы обсудим ваши дела потелефону? Или, быть может, вы сейчас вкратце изложите мне, чтовам нужно, и я дам вам письменный ответ? Но лучше всего,конечно, если бы вы зашли еще раз. От этих предложений посетители совершенно онемели и толькопереглядывались друг с другом: неужели они столько ждалипонапрасну? - Значит, договорились? - сказал К. и обернулся к курьеру,который подавал ему шляпу. Сквозь открытую дверь кабинета видно было, что за окномгуще повалил снег. К. поднял воротник пальто и застегнул его ушеи. И в эту минуту из соседнего кабинета вышел заместительдиректора, с усмешкой увидел, что К. стоит в пальто,договариваясь о чем-то с посетителями, и спросил: - Разве вы уже уходите, господин прокурист? - Да, - сказал К. и выпрямился, - мне необходимо уйти поделу. Но заместитель директора уже обернулся к посетителям. - А как же эти господа? - спросил он. - Кажется, они ужедавно ожидают. - Мы договорились, - сказал К. Но тут посетители не выдержали; они окружили К. и заявили,что не стали бы ждать часами, если бы у них не было важных дел,которые надо обсудить немедленно, и притом с глазу на глаз.Заместитель директора послушал их, посмотрел на К. - тот, держашляпу в руках, чистил на ней какое-то пятнышко - и потомсказал: - Господа, есть очень простой выход. Если я могу васудовлетворить, я с удовольствием возьму на себя переговорывместо господина прокуриста. Разумеется, ваши дела надоразрешить немедленно. Мы, такие же деловые люди, как и вы,понимаем, как драгоценно ваше время. Не угодно ли вам пройтисюда? - И он отворил дверь, которая вела в его приемную. Как этот заместитель директора умел присваивать себе все,от чего К. по необходимости вынужден был отказываться! Но,может быть, К. вообще слишком перегибает палку и это вовсе необязательно? Пока он будет бегать к какому-то неизвестномухудожнику с весьма необоснованными и - нечего скрывать -ничтожными надеждами, тут, на службе, его престиж потерпитнепоправимый урон. Вероятно, было бы лучше всего снять пальто ипо крайней мере заполучить для себя хотя бы тех двух клиентов,которые остались ждать в приемной. Возможно, что К. и попыталсябы так сделать, если бы не увидел, что к нему в кабинет вошелзаместитель директора и роется на его книжной полке, словно усебя дома. Когда К. подошел к двери, тот воскликнул: - А-а, вы еще не ушли? - Он посмотрел на К. - от резкихпрямых морщин его лицо казалось не старым, а скорее властным -и потом снова стал шарить среди бумаг. - Ищу договор, - сказалон.- Представитель фирмы утверждает, что бумаги у вас. Не поможетели вы мне найти их? К. подошел было к нему, но заместитель директора сказал: - Спасибо, уже нашел, - и, захватив толстую папку сдокументами, где явно лежал не только один этот договор, онпрошел к себе в кабинет. Теперь мне с ним не под силу бороться, сказал себе К., нопусть только уладятся все мои личные неприятности, и я емупервому отплачу, да еще как! Эта мысль немного успокоила К., онвелел курьеру, уже давно открывшему перед ним дверь в коридор,сообщить директору банка, что ушел по делам, и, уже радуясь,что может хоть какое-то время целиком посвятить своему делу,вышел из банка. Не задерживаясь, он поехал к художнику, который жил наокраине, в конце города, противоположном тому, где находилисьсудебные канцелярии. Эта окраина была еще беднее той: мрачныедома, переулки, где в лужах талого снега медленно кружилсявсякий мусор. В доме, где жил художник, было открыто толькоодно крыло широких ворот; в другом крыле внизу был пробит люк,и навстречу К. оттуда хлынула дымящаяся струя какой-тоотвратительной желтой жидкости, и несколько крыс метнулось вканаву, спасаясь от нее. Внизу у лестницы, на земле ничкомлежал какой-то младенец и плакал, но его почти не было слышноиз-за оглушительного шума слесарной мастерской, расположенной сдругой стороны подворотни. Двери в мастерскую были открыты,трое подмастерьев стояли вокруг какого-то изделия и били понему молотками. От широкого листа белой жести, висящего настене, падал бледный отсвет и, пробиваясь меж двухподмастерьев, освещал лица и фартуки. Но К. только мелькомвзглянул туда, ему хотелось как можно скорее уйти, переговоритьс художником как можно короче и сразу вернуться в банк. И еслион хоть чего-нибудь тут добьется, то это хорошо повлияет на егосегодняшнюю работу в банке. На третьем этаже ему пришлось умерить шаг - он совсемзадыхался, этажи были непомерно высокие, а художник, видимо,жил в мансарде. К тому же воздух был затхлый, узкая лестницашла круто, без площадок, зажатая с двух сторон стенами - в нихкое-где, высоко над ступеньками, были пробиты узкие оконца. К.немного приостановился, и тут из соседней квартиры выбежаластайка маленьких девочек и со смехом помчалась вверх полестнице. К. медленно поднимался за ними, и, когда одна издевочек споткнулась и отстала от других, он нагнал ее испросил: - Здесь живет художник Титорелли? У девочки был небольшой горб, ей можно было дать леттринадцать; в ответ она толкнула К. локотком в бок и взглянулана него искоса. Несмотря на молодость и физический недостаток,в ней чувствовалась безнадежная испорченность. Даже неулыбнувшись, она вперила в К. настойчивый, острый и вызывающийвзгляд. К. притворился, что не заметил ее уловок, и спросил: - А ты знаешь художника Титорелли? Она кивнула и тоже спросила: - А что вам от него нужно? К. решил, что не мешает разузнать еще кое-что о Титорелли. - Хочу, чтобы он написал мой портрет, - сказал он. - Портрет? - переспросила она и, широко разинув рот,шлепнула К. ладонью, словно он сказал что-то чрезвычайнонеожиданное или несообразное, подхватила обеими руками свою ибез того короткую юбчонку и во всю прыть побежала догонятьостальных девочек, чьи крики уже терялись где-то наверху. За следующим поворотом лестницы К. опять увидел их всех.Горбатенькая, очевидно, уже выдала им намерения К., и онидожидались его. Прижавшись к стенкам по обеим сторонамлестницы, чтобы дать К. свободный проход, они стояли, перебираяпальцами фартучки. В их лицах, в том, как они стояли рядком устенок, была смесь какого-то ребячества и распутства.Горбатенькая пошла вперед, остальные со смехом сомкнулись заспиной К. Только благодаря ей К. сразу нашел дорогу. Он хотелбыло идти прямо наверх, но она сказала, что к Титорелли можнопопасть только через боковую лестницу. Лестница, ведущая кнему, была еще уже, еще длиннее, шла круто вверх и кончалась усамой двери Титорелли. По сравнению со всей лестницей эта дверьхорошо освещалась небольшим, косо прорезанным в потолкеокошечком, она была сколочена из некрашеных досок, и на нейширокими мазками кисти красной краской было выведено имяТиторелли. К. со своей свитой еще только поднялся до серединылестницы, как вдруг наверху, очевидно услышав шум на лестнице,приоткрыли двери, и в щель высунулся мужчина, на котором какбудто ничего, кроме ночной рубахи, не было. - Ох! - воскликнул он, увидев толпу, и сразу исчез.Горбунья от радости захлопала в ладоши, другие девочки сталиподталкивать К. сзади, торопя его наверх. Но не успели они подняться на самый верх, как дверьраспахнулась и художник с низким поклоном попросил К. войти.Однако девочек он впустить не захотел и оттеснил их от дверей,сколько они ни просили и сколько ни пытались проникнуть к немупротив его воли, не добившись разрешения. Только горбуньеудалось проскользнуть у него под рукой, но художник погнался заней, схватил за юбки, закружил ее вокруг себя и выставил задверь, к другим девчонкам, которые не посмели переступитьпорог, даже когда художник отошел от двери. К. никак не могвзять в толк, как отнестись к тому, что происходит; тут какбудто царили самые дружеские отношения. Вытянув шейки, девочкивесело кричали художнику какие-то шутливые слова, которых К. непонимал, художник смеялся, и горбунья в его руках чуть ли невзлетала в воздух. Потом он закрыл дверь, еще раз поклонилсяК., пожал ему руку и представился: - Художник-живописец Титорелли. К. показал на дверь, за которой перешептывались девчонки,и проговорил: - Как видно, в этом доме вас очень любят! - Ах уж эти мне мартышки! - сказал художник, тщетнопытаясь застегнуть ночную рубашку у ворота. Он стоял босой, теперь кроме рубахи на нем были широкиештаны из желтоватого холста, они держались только на ремне, идлинный конец его свободно болтался. - Мне от этих мартышек житья нет, - сказал он и, бросивпопытки застегнуть рубаху, так как и последняя пуговицаотлетела, принес кресло и пригласил К. сесть. - Как-то я написал портрет одной из них - ее сейчас тут небыло, - и с тех пор они меня преследуют. Когда я дома, онизаходят только с моего позволения, но, стоит мне уйти, сюданепременно проберется хоть одна. Они подделали ключ к моейдвери и передают друг дружке. Вы просто не представляете себе,как они мне надоели. Например, прихожу сюда с дамой, которую ясобираюсь рисовать, открываю дверь своим ключом и вижу: застолом сидит горбунья и красит себе губы моей кисточкой, а еебратцы и сестрицы, за которыми ей велели присматривать, бегаютпо комнате, пачкают во всех углах. Или, например, вчера:вернулся я очень поздно - поэтому вы уж простите меня за костюми за беспорядок в комнате, - значит, вернулся я домой поздно,хотел лечь в постель, и вдруг кто-то щиплет меня за ногу. Лезупод кровать и вытаскиваю одну из этих негодниц! И почему их такко мне тянет - понять невозможно. Вы сами видели, что я их неочень-то поощряю. Они мне и работать мешают. Если бы это ательене досталось мне бесплатно, я бы давно отсюда выехал. И тут же за дверью нежный голосок боязливо пропищал: - Титорелли, можно нам войти? - Нет! - ответил художник. - Даже мне одной нельзя? - спросил тот же голосок. - Тоже нельзя! - сказал художник и, подойдя к двери, заперее на ключ. К. уже успел оглядеть комнату; никогда в жизни он неподумал бы, что эту жалкую каморку кто-нибудь называет"ателье". Двумя шагами можно было измерить ее и в длину, и вширину. Все - полы, стены, потолок - было деревянное, междудосками виднелись узкие щели. У дальней стены стояла кровать сгрудой разноцветных одеял и подушек. Посреди комнаты намольберте видна была картина, прикрытая рубахой с болтающимисядо полу рукавами. За спиной К. было окошко, в нем сквозь туманвиднелась только крыша соседнего дома, засыпанная снегом. При звуке ключа, повернутого в двери, К. вспомнил, что он,в сущности, намеревался уйти поскорее. Поэтому он вынул изкармана письмо фабриканта, подал его художнику и сказал: - Я узнал о вас от этого господина, вашего знакомого, и поего совету пришел к вам. Художник быстро просмотрел письмо и бросил его на кровать.Если б фабрикант не говорил так определенно о Титорелли как освоем приятеле, о бедном человеке, который зависит от егощедрот, то вполне можно было бы сейчас подумать, что Титорелливовсе и не знаком с фабрикантом или, во всяком случае, совсемего не помнит. А тут художник еще спросил: - Вы желаете купить картины или хотите заказать свойпортрет? К. с изумлением посмотрел на художника. Что же, собственноговоря, было написано в письме? К. считал, что фабрикант, самособой разумеется, сообщил в своем письме художнику, что К.хочет только одного: навести справки о своем процессе. И зачемон так необдуманно и торопливо бросился сюда! Но теперь надобнобыло хоть что-нибудь ответить художнику, и, взглянув намольберт, К. сказал: - Вы сейчас работаете над картиной? - Да, - сказал художник и, сняв рубаху, прикрывавшуюкартину, швырнул ее на кровать, туда же, куда бросил письмо. -Пишу портрет. Неплохая работа, но еще не совсем готова. Все складывалось как нельзя удачнее для К.: ему простопреподнесли на блюдечке предлог заговорить о суде, потому чтопортрет перед ним явно изображал судью. Более того, он оченьпоходил на портрет судьи в кабинете адвоката. Правда, тут былизображен совершенно другой судья - чернобородый толстяк спышной, окладистой бородой, закрывавшей щеки; кроме того, уадвоката висел портрет, написанный маслом, тогда как этот былсделан пастелью в расплывчатых и мягких тонах. Но все остальноебыло очень похоже: судья и тут словно в угрозе приподымался насвоем троне, сжимая боковые ручки. "Да ведь это судья", - хотел было сказать К., но удержалсяи, подойдя к картине, стал рассматривать ее во всехподробностях. Ему показалась непонятной длинная фигура,стоявшая за высокой спинкой кресла, похожего на трон, и онспросил художника, что это такое. - Ее надо еще немного подработать, объяснил ему художники, взяв со столика пастельный карандаш, несколькими штрихамиподчеркнул контуры фигуры, но для К. она от этого не сталаяснее. - Это Правосудие, - объяснил наконец художник. - Да, теперь узнаю, - сказал К. - Вот повязка на глазах, авот и чаши весов. Но, по-моему, у нее крылышки на пятках, и онакак будто бежит! - Да, сказал художник, - я ее написал такой по заказу.Собственно говоря, это богиня правосудия и богиня победы ведином лице. - Не очень-то правильное сочетание, - сказал К. с улыбкой.- Ведь богиня правосудия должна стоять на месте, иначе весыпридут в колебание, а тогда справедливый приговор невозможен. - Ну, тут я подчиняюсь своему заказчику, - сказалхудожник. - Да, конечно, - сказал К., не желая обидеть его своимзамечанием. - Очевидно, вы нарисовали эту статую так, как ееобычно и изображают - за креслом. - Нет, - сказал художник, - ни кресла, ни статуи я никогдане видел, все это выдумки, но мне дали точное указание, что ядолжен написать. - Как? - переспросил К., нарочно сделав вид, что непонимает художника. - Но ведь в кресле сидит судья! - Верно, - сказал художник, - но это не верховный судья, аэтот никогда и не сидел в таком кресле. - И однако заставил написать себя в столь торжественнойпозе! Он тут похож на председателя суда! - Да, честолюбие у этих господ большое! - сказал художник.- Но у них есть распоряжение свыше, чтобы их изображали именнов такой позе. Каждому точно предписано, в каком виде емуразрешается позировать. К сожалению, по этой картине трудносудить о подробностях одежды и форме кресел, пастель для такихпортретов не подходит. - Да, - сказал К., - странно, что этот портрет писанпастелью. - Так пожелал судья, - сказал художник. - Портретпредназначен в подарок даме. При взгляде на портрет художнику, очевидно, пришла охотапоработать; засучив рукава рубахи, он взял пастельныекарандаши, и К. увидел, как под их мелькающими остриями вокругголовы судьи возник красноватый ореол, расходящийся лучами ккраям картины. Постепенно игра теней образовала вокруг головысудьи что-то вроде украшения или даже короны. Но вокруг фигурыПравосудия ореол оставался светлым, чуть оттененным, и в этойигре света фигура выступила еще резче, теперь она уже ненапоминала ни богиню правосудия, ни богиню победы; скореевсего, она походила на богиню охоты. Почти помимо воли К.увлекся работой художника; но наконец он мысленно стал упрекатьсебя, что задержался так долго, а для своего дела еще ничего непредпринял. - А как зовут судью? - внезапно спросил он. - Этого я вам сказать не имею права, - ответил художник.Он низко наклонился над картиной и явно не обращал никакоговнимания на гостя, которого встретил так приветливо. К. счелэто просто капризом и рассердился, что теряет столько времени. - А вы, должно быть, доверенное лицо в суде? - спросил он. И тут художник отложил карандаши, выпрямился и, потираяруки, с улыбкой посмотрел на К. - Ну, давайте начистоту! - сказал художник. - Вы хотитечто-то узнать о суде? Кстати, так и написано в вашемрекомендательном письме, а о моих картинах вы заговорили, чтобырасположить меня к себе. Да я на вас не в обиде. Вы же не моглизнать, что меня этим не проведешь. Нет, нет, не надо! - резкосказал он, когда К. хотел что-то возразить. И тут же добавил: -Впрочем, вы совершенно правильно заметили, я действительнодоверенное лицо в суде. Он сделал паузу, словно хотел дать К. время привыкнуть кэтому утверждению. За дверью снова послышались голоса девочек.Должно быть, они столпились у замочной скважины, а может быть,подсматривали и в щели между досками. К. не стал особеннооправдываться, ему не хотелось отвлекать художника от рассказао суде, и вместе с тем он не хотел, чтобы художник слишкомпреувеличивал свое значение и тем самым старался статьнедоступным, поэтому К. спросил: - А это официально признанная должность? - Нет, - коротко ответил художник, словно этот вопросзаставил его замолчать. Но для К. его молчание было не с руки,и он сказал: - Знаете, люди на таких неофициальных должностях частобывают куда влиятельнее официальных служащих. - Именно так со мной и обстоит дело, - кивнул головойхудожник, хмуря лоб. - Вчера я говорил с фабрикантом о вашемпроцессе, и он меня спросил, не могу ли я вам помочь. Я сказал:"Пусть этот человек зайдет ко мне" и рад, что вы так быстроявились. Как видно, это дело затронуло вас всерьез, чему я,впрочем, не удивляюсь. Может быть, вы для начала сниметепальто? Хотя К. собирался уйти как можно скорее, он оченьобрадовался предложению художника. Ему становилось все болеедушно в этой комнате, несколько раз он удивленно косился наявно нетопленую железную печурку в углу - было непонятно,отчего в комнате стояла такая духота. Пока он снимал пальто ирасстегивал пиджак, художник извиняющимся тоном сказал: - Мне тепло необходимо. А тут очень тепло, правда? В этомотношении комната расположена необыкновенно удобно. К. ничего не сказал; собственно говоря, ему неприятна былане столько жара, сколько затхлый воздух, дышать было трудно,видно, комната давно не проветривалась. Неприятное ощущение ещебольше усилилось, когда художник попросил К. сесть на кровать,а сам уселся на единственный стул, перед мольбертом. При этомхудожник, очевидно, не понял, почему К. сел только на краешекпостели, - он стал настойчиво просить гостя сесть поудобнее, аувидев, что К. не решается, встал, подошел и втиснул егопоглубже, в самый ворох подушек и одеял. Потом снова уселся настул и впервые задал точный деловой вопрос, заставив К.позабыть обо всем вокруг. - Ведь вы невиновны? - спросил он. - Да. - сказал К. Он с радостью ответил на этот вопрос,особенно потому, что перед ним было частное лицо и никакойответственности за свои слова он не нес. Никто еще не спрашивалего так откровенно. Чтобы продлить это радостное ощущение, К.добавил: - Я совершенно невиновен. - Вот как, - сказал художник и, словно в задумчивости,наклонил голову. Вдруг он поднял голову и сказал: - Но если выневиновны, то дело обстоит очень просто. К. сразу помрачнел: выдает себя за доверенное лицо в суде,а рассуждает, как наивный ребенок! - Моя невиновность ничуть не упрощает дела, - сказал К. Онвдруг помимо воли улыбнулся и покачал головой: - Тут массавсяких тонкостей, в которых может запутаться и суд. И все же вконце концов где-то, буквально на пустом месте, судьи находяттягчайшую вину и вытаскивают ее на свет. - Да, да, конечно, - сказал художник, словно К. безнадобности перебивал ход его мыслей. Но ведь вы-то невиновны? - Ну конечно, - сказал К. - Это самое главное, - сказал художник. Противоречить ему было бесполезно. Одно казалось неясным,несмотря на его решительный тон: говорит ли он это отубежденности или от равнодушия. К. решил тотчас же выяснитьэто, для чего и сказал: - Конечно, вы осведомлены о суде куда лучше меня, ведь язнаю о нем только понаслышке, да и то от самых разных людей. Нов одном они все согласны: легкомысленных обвинений не бывает, иесли уж судьи выдвинули обвинение, значит, они твердо уверены ввине обвиняемого, и в этом их переубедить очень трудно. - Трудно? - переспросил художник, воздевая руки кверху. -Да их переубедить просто невозможно! Если бы я всех этих судейнаписал тут, на холсте, и вы бы стали защищаться перед этимихолстами, вы бы достигли больших успехов, чем защищаясь переднастоящим судом. - Он прав! - сказал К. про себя, забыв, что он толькохотел выпытать у художника его мнение. За дверью снова запищала девчонка: - Титорелли, ну когда же он наконец уйдет? - Молчите! - крикнул художник. - Не понимаете, что ли, уменя с этим господином серьезный разговор! Но девочка не утихомирилась - Ты его хочешь нарисовать? - И так как художникпромолчал, она доб