 |
|
АРНОЛЬД ИЗ ПОДВОРОК
Предместье Переяслава. -- Арнольд-вольнодумец. -- Исход из Египта --
легенда. -- Что Дрепер говорит о Маймониде. -- Школа казенных раввинов и
гимназия
Почти в каждом городе благословенной "черты"* есть свое предместье,
слободка, где население состоит больше из русских, нежели из евреев. Да и
живущие там евреи -- не то, что в городе. Это другой тип евреев. Вид у них
более деревенский, они не так шустры, как горожане, несколько грубоваты,
носят тяжелые сапоги и пахнут овчиной. Вместо "довольно" они говорят "годи".
Смеются они раскатисто и на "о"--хо-хо-хо. А "р" они выговаривают твердо,
как два "р", и даже еще больше: "Рребе! Дядя Моррдхе прросит вас пррийти на
обррезание..."
В Переяславе тоже есть слободка, отделенная от города речкой, через
которую переброшен деревянный мост, и называется она Подворки. Это совсем
особый уголок, со своим обликом и своеобразной атмосферой. Туда в свободное
время отправляются подышать свежим воздухом -- там сады, зелень. Туда в
субботу днем идут на прогулку парни и девушки. Не подумайте только, что
парни идут вместе с девушками. Боже упаси! Парни отдельно, а девушки
отдельно. Но уж само собой так получается, что, встретившись на мосту, они
останавливаются, обмениваются взглядом, перебрасываются словечком; иной раз
заденут друг друга локтем, прикоснутся нечаянно,--тогда и парень и девушка
покраснеют, юные сердца забьются сильней... После нескольких таких встреч в
Подворках молодые люди начинают тайком переписываться, бывает, что и
настоящий роман зародится. Чем такие романы кончаются, представится случай
узнать в дальнейшем. А пока же речь идет об Арнольде из Подворок, с ним мы и
собираемся познакомить читателя.
В Подворках у Нохума Рабиновича был знакомый друг-приятель, по имени
"Биньомин-Калман из Подворок". Когда-то, давным-давно Биньомин-Калман вместе
с Нохумом Рабиновичем торговал зерном, вместе они грузили барки и берлины на
Кенигсберг и Данциг. В последние годы приятель скатился под гору, торговал
по мелочам, его, как говорится, прижали к стене. Но дружба между бывшими
компаньонами осталась прежней. Биньомин-Калман часто заходил к Нохуму
Рабиновичу поговорить о том о сем. Говорил, собственно, один
Биньомин-Калман--он любил поговорить. И большей частью толковал он о своем
младшем брате, Арнольде. "Мой Арнольд! Где вы еще найдете такую голову, как
у моего Арнольда! Отыщется ли еще такой честный человек, как мой Арнольд! Вы
и представления не имеется об Арнольде! Уж этот Арнольд..." И так далее.
Не только собственный брат -- все говорили об Арнольде. "Арнольд из
Подворок" был в городе своего рода героем. Во-первых, человек в летах -- и
холостяк или вдовец, а может быть, и разведенный, но так или иначе --
неженатый. А неженатый еврей -- вообще редкое явление. Кроме того, он
нотариус. Еврей-нотариус -- это уж наверняка редкость. Много ли
евреев-нотариусов встречали вы у нас? То есть пока он еще не нотариус, он
только будет им, потому что учится на нотариуса. Учится он уже давно, должен
только сдать "экзамент", и тогда сразу станет нотариусом. Вот разве только
он "экзамента" не сдаст. Но почему же ему не сдать? "Он наверняка сдаст! --
говорит Биньомин-Калман.--Он безусловно будет нотариусом, об этом и говорить
нечего. Шутка ли, мой Арнольд!"
Что такое нотариус -- знают все, и Шолом тоже. В Переяславе есть
нотариус, русский, и зовут его Новов, нотариус Новов. Но что означает сдать
"экзамент", этого Шолом уже не знает. Что Арнольд должен сдать, кому и каким
образом сдают этот "экзамент"? Все это относится к таким вещам, о которых
приходится слышать, иногда повторяешь их, но понять их невозможно. Так,
например, все говорят, что Арнольд пишет в газетах и что все в городе -- и
евреи и русские -- боятся, как бы он их не прописал в "Киевлянине"*.
Во-первых, Шолом не понимает, чего они боятся, во-вторых, кто такой этот
"Киевлянин". Но он повторяет вслед за другими, что все трепещут перед
Арнольдом, все пуще смерти боятся его языка и его пера. Утаиться от него
невозможно, а подкупить?--денег не хватит. "Они доиграются!--говорил,
бывало, с усмешкой Биньомин-Калман.--Мой Арнольд только рук марать не хочет,
не то он бы их описал в "Киевлянине" с ног до головы, всех. Ни одного не
оставил бы неописанным! С Арнольдом шутки плохи!"
Забавнее всего, что Арнольд, живший под одной крышей со своим братом,
годами был с ним в ссоре. Братья давно не разговаривали между собой, но один
за другого мог дать себе пальцы отрезать. "Мой Арнольд!..", "Мой
Биньомин-Калман!.." Ни в городе, ни в Подворках никто никогда не видел
братьев вместе и не слышал, чтобы они хоть словом перемолвились. Они даже за
одним столом не сидели. Арнольд занимал в доме брата комнатушку, набитую до
потолка книгами, и жил одиноко, отшельником. Странные братья! Удивительный
человек этот Арнольд! Вот он-то и был частым гостем в доме Нохума
Рабиновича. Но его посещения отличались от посещений других просвещенных
гостей. Он приходил не просто поболтать, вести пустые разговоры, но приносил
с собой либо книгу, которой никто никогда еще не видел, либо газету
"Киевлянин", а иногда являлся с претензией к городу и его заправилам. Шолом
питал к нему больше уважения, чем ко всем остальным гостям. Не отходил от
него ни на шаг, глядел ему в рот, вслушиваясь в каждое его слово. Ведь это и
есть тот Арнольд, который сдает "экзамент" и будет нотариусом. Тот самый
Арнольд, который пишет в "Киевлянине", но не хочет рук марать. Но зачем
нужно марать руки, когда пишешь в "Киевлянине"? И Шолом глаз не сводил с
Арнольда. Арнольд нравился ему. Очень симпатичный, приятный человек. Он
невысокого роста, худощавый, но крепкий, словно вылит из стали. Рыжеватая
бородка аккуратно подстрижена, пейсов и следа нет. Пиджачок у него короткий,
палочка тоненькая, а язычок -- как бритва. Гром и молния! Он не щадит ни
бога, ни мессии! Издевается над хасидами, просто в порошок стирает этих
фанатиков. "Честным нужно быть--к чему мне набожность? И без вашей
набожности обойдемся, лучше честными будьте!" И его язвительный смех
разносится по всему дому.
Шолом поражен--как осмеливается он так говорить, как он может
произносить такие слова? Видно, ему все дозволено, потому что зовут его
Арнольд и он -- нотариус, то есть будет нотариусом.
Иной раз и дяде Пине случается присутствовать при том, как Арнольд
изрекает свои истины. Покатываясь со смеху, дядя кричит: "Ну и Арнольд! Ох,
Арнольд, Арнольд!" Смысл этого, по-видимому, таков: "И как только земля
носит такого нечестивца?" Однако даже дядя Пиня относится к нему с уважением
за его честность. Арнольд славился в городе своей честностью. На честности
он был помешан. Он никого не боялся, говорил каждому правду в глаза, а
главное, насмехался над богачами и плевал на их деньги. Ну, скажите сами,
как можно не уважать такого человека! Сам Арнольд, однако, не уважал никого.
Даже о дяде Пине он был не очень высокого мнения, хотя тот был человек
почтенный и борода была у него почтенная. Намного больше Арнольд ценит его
брата Нохума, потому что, объяснял он, Нохум Рабинович -- человек без маски
и не оголтелый хасид; ему можно свободно высказать все что думаешь не только
о праведниках, но даже о самом пророке Моисее. Шолом сам слышал, как Арнольд
говорил отцу, что не верит в исход евреев из Египта. Это "легенда", сказал
он. Вся эта история не больше как "легенда". Шолом решил, что слово
"легенда" произошло от слова "лгать". Легенда -- это, очевидно, небольшая
ложь. Хорошо хоть, что небольшая... Послушайте-ка любопытную историю.
Однажды Арнольд из Подворок примчался с толстой книгой под мышкой:
"Посмотрите, что Дрепер говорит о вашем Маймониде! Маймонид тринадцать лет
служил придворным врачом у турецкого султана. Ради этого он перешел в
магометанство. Тринадцать лет был турком! Вот вам ваш Маймонид, вот вам
"Путеводитель заблудших!"* Что вы на это скажете?"
Счастье, что дяди Пини не оказалось при этом! Боже, что творилось бы
здесь, если бы это услышал дядя Пиня!
Отец Шолома, видимо, похвастался перед Арнольдом писаниями своего сына
и советовался с ним, как поступить с мальчиком, как вывести его в люди.
Шолом вошел в комнату как раз в то время, когда Арнольд говорил:
-- Что касается его писанины, то бог с ней. Выбросьте ее на помойку.
Такая писанина и бумаги не стоит. А если вы хотите, чтоб из малого вышел
толк, отдайте его в уездное училище. После "уездного" перед ним все дороги
открыты: хотите в школу казенных раввинов -- можно в школу казенных
раввинов, хотите в гимназию -- можно в гимназию...
С приходом Шолома разговор прекратился. И хотя отзыв Арнольда о его
"писаниях" едва ли особенно окрылил молодого сочинителя и хотя место им было
отведено не столь уж почетное (на помойке), тем не менее Шолом проникся к
Арнольду самыми дружескими чувствами за одно только слово "гимназия",
звучавшее в его ушах прекраснейшей музыкой и исполненное всяких прелестей.
Его волновала не столько сама "гимназия", о которой он не имел еще никакого
представления, сколько то, что он будет гимназистом. Шутка ли, гимназист!
Что такое гимназист, он знал, гимназиста он видел собственными глазами. Это
был единственный еврейский гимназист в Переяславе и даже не гимназист, а
"гимназистик", со светлыми серебряными пуговицами и серебряной штучкой на
фуражке. Имя его было тоже Шолом, но называли его Соломон -- мальчишка такой
же, как и все мальчишки, и все же не такой, все-таки "гимназистик". Совсем
особое существо, как мы вскоре увидим. Пока вернемся к совету, который дал
отцу Арнольд из Подворок. Этой мыслью он точно сверчка пустил в дом
Рабиновичей, и с тех пор слова "классы" "экзамент", "школа казенных
раввинов", "гимназия", "доктор" прочно обосновались здесь. О чем бы ни
говорили, разговор всегда возвращался к тому же, и у каждого была наготове
какая-нибудь интересная история. Один рассказывал, как бедный ешиботник*
отправился босиком в Житомир, в школу казенных раввинов. Другой--о том, как
сын меламеда из Литвы скрылся на несколько лет. Думали, что он в Америке, но
оказалось, что он сдал "экзамент" за все восемь классов гимназии и теперь
учится, говорят, на доктора. На это способен только выходец из Литвы!
-- Постойте, зачем вам далеко ходить? Возьмите, к примеру, сынка нашего
фельдшера Янкла. Много, думаете, ему не хватает, чтобы стать доктором?
-- Ну, положим! До доктора ему не хватает одного дня да еще годков
десять...
Сын фельдшера Янкла -- это и есть тот гимназист, или "гимназистик
Соломон", о котором говорилось выше. О нем мы и собираемся рассказать в
следующей главе.