 |
|
Кисловодск. Кольцо-гора
В Кисловодске происходят встречи Печорина с Верой.
Кольцо-гора — излюбленное место прогулок молодежи, находящейся на лечении водами.
«Вот уже три дня, как я в Кисловодске. Каждый день вижу Веру у колодца и на гулянье… Живительный горный воздух возвратил ей цвет лица и силы. Недаром Нарзан называется богатырским ключом. Здешние жители утверждают, что воздух Кисловодска располагает к любви, что здесь бывают развязки всех романов, которые когда-либо начинались у подножья Машука. И в самом деле: здесь все дышит уединением, здесь все таинственно — и густые сени липовых аллей, склоняющихся над потоком, который с шумом и пеною, падая с плиты на плиту, прорезывает себе путь между зеленеющими горами, и ущелья, полные мглою и молчанием, которых ветви разбегаются отсюда в разные стороны, и свежесть ароматического воздуха, отягощенного испарениями высоких южных трав и белой акации, — и постоянный, сладостно-усыпительный шум студеных ручьев, которые, встретясь в конце долины, бегут дружно взапуски и наконец кидаются в Подкумок; — с этой стороны ущелье шире и превращается в зеленую лощину: по ней вьется пыльная дорога… Слободка, которая за крепостью, населилась; в ресторации, построенной на холме, в нескольких шагах от моей квартиры, начинают мелькать вечером огни сквозь двойной ряд тополей; шум и звон стаканов раздается до поздней ночи».
«Верстах в трех от Кисловодска, в ущелье, где протекает Подкумок, есть скала, называемая Кольцом; это ворота, образованные природой; они подымаются на высоком холме, и заходящее солнце сквозь них бросает на мир свой последний пламенный взгляд. Многочисленная кавалькада направилась туда посмотреть на закат солнца сквозь каменное окошко… Возвращаясь домой, надо было переезжать Подкумок вброд. Горные речки, самые мелкие, опасны, особенно тем, что дно их — совершенный калейдоскоп: каждый день от напора волн оно изменяется; где был вчера камень, там нынче яма».
(Глава «Княжна Мери»)
Лермонтовская скала—ущелье реки Ольховки, в четырех километрах от Кисловодского парка
В «Герое нашего времени» — это место дуэли Печорина с Грушницким.
«Мы сели верхом; Вернер уцепился за поводья обеими руками, и мы пустились. Мигом проскакали мимо крепости через слободку и въехали в ущелье, по которому вилась дорога, полузаросшая высокой травой и ежеминутно пересекаемая шумным ручьем…
Я не помню утра более голубого и свежего! Солнце едва выказалось из-за зеленых вершин, и слияние первой теплоты его лучей с умирающий прохладой ночи наводило на все чувства какое-то сладкое томление. В ущелье не проникал еще радостный луч молодого дня: он золотил только верхи утесов, висящих с обеих сторон над нами; густолиственные кусты, растущие в их глубоких трещинах, при малейшем дыхании ветра осыпали нас серебряным дождем... Как жадно взор мой старался проникнуть в пыльную даль! Там путь все становился уже, утесы синее и страшнее, и, наконец, они, казалось, сходились непроницаемой стеной. Мы ехали молча...
— Итак, вот что я придумал. Видите ли на вершине этой отвесной скалы направо, узенькую площадку? оттуда до низу будет сажень тридцать, если не больше; снизу острые камни. Каждый из нас станет на самом краю площадки; таким образом, даже легкая рана будет смертельна: это должно быть согласно с вашим желанием, потому что вы сами назначили шесть шагов. Тот, кто будет ранен, полетит непременно вниз и разобьется вдребезги...
Узкая тропинка вела между кустами на крутизну; обломки скал составляли шаткие ступени этой природной лестницы; цепляясь за кусты, мы стали карабкаться...
Вот мы взобрались на вершину выдавшейся скалы; площадка была покрыта мелким песком, будто нарочно для поединка.
Кругом, теряясь в золотом тумане утра, теснились вершины гор, как бесчисленное стадо, и Эльборус на юге вставал белою громадой, замыкая цепь льдистых вершин, между которых уж бродили волокнистые облака, набежавшие с востока. Я подошел к краю площадки и посмотрел вниз, голова чуть-чуть у меня не закружилась: там внизу казалось темно и холодно, как в гробе; мшистые зубцы скал, сброшенных грозою и временем, ожидали своей добычи.
Площадка, на которой мы должны были драться, изображала почти правильный треугольник. От выдавшегося угла отмерили 6 шагов и решили, что тот, кому придется первому встретить неприятельский огонь, станет на самом углу, спиною к пропасти; если он не будет убит, то противники поменяются местами».
(Глава «Княжна Мери»)
Год.
10 июня. Прибытие в г. Ставрополь, в штаб-квартиру командующего войсками Кавказской линии и Черноморья генерал-адъютанта П.Х. Граббе.
11 июня. Первый вариант стихотворения «Сон». Окончательно стихотворение написано между маем и началом июля 1841 года. Есть указания на связь этого стихотворения с одной из песен терского казачества «Ох, не отстать-то тоске-кручинушке», где рассказывается о казаке, который увидел себя во сне убитым.
17 июня. Письмо Лермонтова из Ставрополя А.А. Лопухину о том, что на следующий день едет в действующий отряд на левый фланг в Чечню «брать (каналью) пророка Шамиля».
18 июня. Лермонтов «командирован на левый фланг с Кавказской линии для участвования в экспедиции в отряде под начальством генерал-лейтенанта Галафеева».
Третья декада июня — первые числа июля. Лермонтов в русском лагере под крепостью Грозной, встречи с Л.С. Пушкиным, А.Н. Долгоруким [Долгорукий Александр Николаевич (1819 — 1842) — князь, часто общавшийся с Лермонтовым, вместе они находились в сражении при речке Валерик 11 июля. — Т.Ч.), Глебовым (Глебов Михаил Павлович (1819 — 1847) — друг Лермонтова, секундант на последней дуэли. — Т.Ч.], А.А. Столыпиным [Столыпины — родственники Лермонтова с материнской стороны. Столыпин Алексей Аркадьевич — один из близких приятелей, с которым Лермонтов жил вместе в Царском Селе, в гусарском полку, до первой ссылки на Кавказ. А.А. Столыпин был одним из секундантов на последней дуэли Лермонтова, хотя его имя для следствия было скрыто. У Столыпина было прозвище "Монго", ставшее заглавием неоконченной шуточной поэмы Лермонтова. — Т.Ч.] и др. Новая встреча с декабристом В.Н. Лихаревым.
6 июля. Выступление отряда генерала Галафеева из лагеря под крепостью Грозной в 10-дневный поход в Малую Чечню. В отряде находился Лермонтов. Переправа через реку Сунжу, 7 июля — ночевка в Дуду-Юрте, выступление через Большую Атагу в Чах-Гери, затем к Гойтинскому лесу. Штыковая атака Ахшпатой Гойте, ночлег в лагере у деревни Урус-Мартан.
11 июля. Сражение при Валерике. Гибель В.Н. Лихарева. Разыгравшееся жестокое сражение привело к огромным жертвам с обеих сторон. Лермонтов участвовал в этом бою, в передовой штурмовой колонне. «Тенгинского пехотного полка поручик Лермонтов, во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик, имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы» [Из донесений. — Т. Ч.]. За проявленное «отличное мужество» Лермонтов был представлен к ордену. Но высочайшим повелением поэту было отказано в награде.
В «Журнале военных действий» отряда Галафеева подробно описано валерикское сражение. Рассказ Лермонтова в стихотворном послании до деталей совпадает с этими журнальными записями.
(Из комментариев Т.П. Головановой // М.Ю. Лермонтов. Сс. в четырех томах М.Ю. Лермонтова. Т. 1. — М., — Л., 1958 г.)
Валерик
(отрывок)
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь все спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но в этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп… глядим: лежат рядами,
Что нужды? Здешние полки
Народ испытанный… В штыки,
Дружнее! Раздалось за нами,
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Верхом помчались на завалы,
Кто не успел спрыгнуть с коня…
Ура — и смолкло. — Вон кинжалы,
В приклады! — и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть…
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
……………………..
А там вдали грядой нестройной
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми.
— А сколько их дралось примерно
Сегодня? — Тысяч до семи.
— А много горцы потеряли?
— Как знать? — Зачем вы не считали?
— «Да! Будет, — кто-то тут сказал, —
Им в память этот день кровавый!»
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.
……………………
Теперь прощайте, если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так? —
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..
11 июля. Эта дата стоит на акварели «Эпизод из сражения при Валерике» с изображением схватки между русскими войсками и горцами. Вот мнение крупнейшего специалиста по живописи И.П. Пахомова об этом рисунке Лермонтова: «Для нас чрезвычайно интересна в этой акварели как ее тематика, так и композиция. И то, и другое раскрывается особенно ярко, особенно если мы попробуем сопоставить эту акварель с известным стихотворением Лермонтова «Я к Вам пишу, случайно, право…». В этом стихотворении намечена основная композиция лермонтовского отношения к войне. В совершенном соответствии с нею стоит и композиция рисунка. На первом плане приковывает внимание горделивая фигура горца, уносящего при помощи другого тело убитого соратника. Прикрывая их отступление, горцы сдерживают штыковой удар русских солдат. Фигуры горцев даны в разнообразных положениях и полны экспрессии, наоборот — русские войска показаны общей массой, олицетворяющей силу. Это, несомненно, основная мысль всей композиции, в строгом подчинении которой построена и вся картина».
12 июля. Эта дата на рисунке, изображающем сражение при Валерике, находящемся в небольшом альбоме, с рисунками Лермонтова. Надпись на его внутренней стороне: «Этот альбом употреблялся Лермонтовым во время экспедиции Галафеева в Малую Чечню в 1840 г.». На одном из листов помещена акварель, с изображением отпевания и похорон русских воинов. Она датирована «При Валерике. 12 июля», рукой Лермонтова.
В течение июля Лермонтов почти ежедневно участвует в походах, перестрелках, переправах.
19 июля. Ю.Ф. Самарин [Современник Лермонтова, принадлежавший к группе славянофилов. — Т.Ч.] писал из Москвы князю И.С. Гагарину [Дипломат, секретарь русского посольства в Париже. — Т.Ч.]: «Я часто видел Лермонтова во время пребывания его здесь. Это в высшей степени художественная натура, неуловимая и избегающая всякого внешнего влияния благодаря неутомимому созерцательному уму и весьма глубокому равнодушию. Вы еще не приблизились к нему, а он вас уже понял; ничто не ускользает от него; взор его тяжел, и его трудно перенести…».
Июль. Возвращение отряда Галафеева в крепость Грозную, затем в Северный Дагестан.
Конец августа — первая половина сентября. Лермонтов на отдыхе в г. Пятигорске.
12 сентября. Письмо Лермонтова из Пятигорска к А.А. Лопухину с описанием битвы при Валерике: «У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте, — кажется, хорошо! — вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью. <…> Я теперь вылечился почти совсем и еду с вод опять в отряд в Чечню. Если ты будешь мне писать, то вот адрес: На Кавказскую линию, в действующий отряд генерал-лейтенанта Галафеева, на левый фланг. …Я вошел во вкус войны и уверен, что для человека, который привык к сильным ощущениям этого банка, мало найдется удовольствий, которые не показались бы приторными».
Герой лермонтовского романа Григорий Печорин, попав на Кавказ, тоже сначала испытывает подобные ощущения, которые, однако, вскоре сменяются другими. Рассказывая о себе Максиму Максимычу, он признается: «Вскоре перевели меня на Кавказ: это самое счастливое время моей жизни. Я надеялся, что скука не живет под чеченскими пулями — напрасно: через месяц я так привык к их жужжанию и к близости смерти, что, право, обращал больше внимания на комаров, — и мне стало скучнее прежнего, потому что я потерял почти последнюю надежду». Сравнивая высказывания автора и его героя, можно с особенной силой ощутить глубину разочарования и безнадежность, охватившие Печорина, готового каждую минуту к смерти и к риску и на грани жизни и смерти пытающегося проверить окружающий его мир и людей на порядочность, на силу чувства, на нравственное совершенство, на способность к чистым и истинным стремлениям.
14 сентября. Цензурное разрешение журнала «Отечественные записки», где напечатано стихотворение Лермонтова «Ребенку (О грезах юности томим воспоминаньем)».
29 сентября и 3 октября. В делах против неприятеля поручик Лермонтов «обратил на себя особенное внимание» генерал-лейтенанта А.В. Галафеева «расторопностью, верностью взгляда и пылким мужеством».
Лермонтов участвовал еще в нескольких боях, и всегда был отменно храбр. Командовал «беззаветной» командой [В октябре Лермонтов принял от юнкера Р. Дорохова, раненного в бою, начальство над командой охотников, которую в отряде генерала Галафеева называли «беззаветною» («нечто вроде партизанского отряда» — М.Ю. Лермонтов). — Т.Ч.].
Воспоминания К.Х. Мамацева [подпоручик, мемуарист] в передаче В. Потто в газете «Кавказ» за 5 сентября 1897 года: «Я хорошо помню Лермонтова и, как сейчас, вижу его перед собой, то в красной канаусовой рубашке, то в офицерском сюртуке без эполет, с откинутым назад воротником и переброшенной через плечо черкесской шашкой, как обыкновенно рисуют его на портретах. Он был среднего роста, со смуглым или загорелым лицом и с большими карими глазами. Натуру его постичь было трудно. В кругу своих товарищей, гвардейских офицеров, участвовавших вместе с ним в экспедиции, он был всегда весел, любил острить, но остроты его часто переходили в меткие и злые сарказмы и не доставлявшие особого удовольствия тем, на кого они были направлены… Он был отчаянно храбр, удивлял своею удалью даже старых кавказских джигитов, но это не было его призванием, и военный мундир он носил только потому, что тогда вся молодежь лучших фамилий служила в гвардии. Даже в этом походе он не подчинялся никакому режиму, и его команда, как блуждающая комета, бродила всюду, появляясь там, где ей вздумается. В бою она искала самых опасных мест».
15 октября. Вышли в свет «Отечественные записки» со стихотворением «О.А. Смирновой (Без Вас хочу сказать Вам много)».
27 октября — 6 ноября. Во время экспедиции в Малую Чечню «поручик Лермонтов командовал охотниками... отлично во всех отношениях; всегда первый на коне и последний на отдыхе».
9 — 20 ноября. Лермонтов сопровождает генерала Граббе во время второй экспедиции в Большой Чечне.
После 22 ноября. Лермонтов выезжает из крепости Грозной в Анапу, в штаб-квартиру Тенгинского пехотного полка, в который он был переведен приказом Николая I. Через Георгиевск он приезжает в Ставрополь, где проводит около месяца. Как вспоминал прапорщик 20-й артиллерийской бригады А.Д. Есаков, поэт «потом провел зиму в Ставрополе... Редкий день… мы не встречались в обществе. Чаще всего сходились у барона Ипп. Ал. Вревского, тогда капитана Генерального штаба, у которого, приезжая из подгородней деревни, где служил в батарее, там расположенной, останавливался. Там, то есть в Ставрополе, действительно в ту зиму собралась, что называется, la fine fleur (цвет — фр.) молодежи… Никогда я не замечал, чтобы в разговоре с М.А. Назимовым, а также с И.А. Вревским, Лермонтов позволял себе обычный свой тон persiflage`a (насмешки — фр.). Не то бывало со мной. Как младший, юнейший в этой избранной среде, он школьничал со мной до пределов возможного; а когда замечал, что теряю терпение (что, впрочем, недолго заставляло себя ждать), он, бывало, ласковым словом, добрым взглядом или поцелуем тотчас уймет мой пыл».
Конец ноября — начало декабря. Лермонтов пишет стихотворение «Завещание (Наедине с тобою, брат…)». Удивительно это совпадение переживаний и судьбы стихотворного персонажа и биографического автора. Такая проекция существует и в стихотворении «Сон», воспринимаемом прямо как пророчество.
Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остается жить!
Поедешь скоро ты домой:
Смотри ж… Да что? Моей судьбой,
Сказать по правде, очень
Никто не озабочен.
А если спросит кто-нибудь…
Ну, кто бы ни спросил,
Скажи им, что навылет в грудь
Я пулей ранен был;
Что умер рано за царя,
Что плохи наши лекаря
И что родному краю
Поклон я посылаю.
Отца и мать мою едва ль
Застанешь ты в живых…
Признаться, право, было б жаль
Мне опечалить их;
Но если кто из них и жив,
Скажи, что я писать ленив,
Что полк в поход послали,
И чтоб меня не ждали.
Соседка есть у них одна…
Как вспомнишь, как давно
Расстались!.. Обо мне она
Не спросит… все равно,
Ты расскажи всю правду ей,
Пустого сердца не жалей;
Пускай она поплачет…
Ей ничего не значит!
Ноябрь-декабрь. Лермонтов в Ставрополе. Встречи с декабристом И.А. Назимовым, с Л.С. Пушкиным, Р. Дороховым и др.
11 декабря. Военный министр А.И. Чернышев сообщил командиру Отдельного Кавказского корпуса о том, что «государь император, по всеподданнейшей просьбе Г-жи Арсеньевой, бабки поручика Тенгинского пехотного полка Лермонтова, Высочайше повелеть соизволил: Офицера сего, ежели он по службе усерден и в нравственности одобрителен, уволить к ней в отпуск в С.-Петербург сроком на два месяца».
Середина декабря. Лермонтов из Ставрополя выезжает через Екатеринодар в Тамань и далее в Анапу, где находится его полк.
24 декабря. Рапорт командующего всей кавалерией действующего отряда на левом фланге Кавказской линии полковника князя Д.Ф. Голицына: «Испрашивается о награде: прикомандированному к кавалерии действующего отряда Тенгинского пехотного полка поручику Лермонтову». На рапорте пометка «К золотой сабле за храбрость».
Награда получена не была. И позже на представлениях о наградах против фамилии Лермонтова стоит: «Высочайшего соизволения не последовало».
Год.
9/21 января. А.А. Краевский [редактор и издатель журнала «Отечественные записки». — Т.Ч.] пишет из Петербурга в Берлин М.Н. Каткову: «У нас в так называемой литературе тихо и глухо, как никогда еще не бывало. Лермонтов прислал мне одно чудесное стихотворение: он жив и здоров» [Речь идет о стихотворении «Завещание», напечатанном вскоре в «Отечественных записках». — Т.Ч.].
Апрель. В Петербурге при отъезде Лермонтова на Кавказ В.Ф. Одоевский подарил поэту записную книжку. «Поэту Лермонтову дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил мне ее сам, и всю исписанную». Князь В. Одоевский. 1841. Апрель 13-е. СПб. [Владимир Федорович Одоевский (1804 — 1869) — писатель, философ, музыкант; двоюродный брат поэта-декабриста, друга Лермонтова — Александра Ивановича Одоевского, погибшего на Кавказе. Глава общества любомудров. – Т.Ч.].
В этой книжке сделано несколько выписок из Евангелия, относящиеся, по словам В. Одоевского, «к религиозным спорам, которые часто подымались между Лермонтовым и мною».
В книжке Лермонтов поместил стихи сначала в черновом, а потом в чистовом виде и расположил их в определенном порядке, по предположению ученых, соответствующему намерению поэта включить эти стихи в новый поэтический сборник. Это были стихи: «Спор», «Сон», «Утес», «Они любили друг друга», «Тамара», «Свидание», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой», «Нет, не тебя так пылко я люблю», «Выхожу один я на дорогу», «Морская царевна», «Пророк».
Лермонтов перед отъездом на Кавказ в апреле 1841 года подарил Одоевскому небольшую картину «Вид Крестовой горы», один из лучших своих пейзажей; на обороте сохранилась позднейшая надпись Одоевского: «Эта картина рисована поэтом Лермонтовым и подарена им мне при последнем его отъезде на Кавказ. Она представляет Крестовую гору — место его смерти. Кн. В. Одоевский». (Последнее утверждение ошибочно). (Из книги П.А. Висковатова «Михаил Юрьевич Лермонтов, жизнь и творчество», — Москва, 1891)
9 мая. Лермонтов в последний раз в Ставрополе. «Поручик Лермонтов прибыл в Ставрополь 9 мая и по воле Командующего войсками был прикомандирован к отряду, действующему на левом фланге Кавказа для участия в экспедиции».
10 мая. Письмо к С.Н. Карамзиной:
«Я только что приехал в Ставрополь, дорогая M-elle Sophie, и отправляюсь сегодня же в экспедицию со Stolipine Mongo. Пожелайте мне счастья и легкой раны, это лучшее, что только можно мне пожелать…
Не знаю, будет ли так продолжаться; но во время моего путешествия я был в плену демона поэзии, иначе — стихов. Я заполнил половину книги, которую мне дал Odoevsky, что, вероятно, принесло мне счастье…».
10 мая. Выдана подорожная до крепости Темир-Хан-Шуры.
12 мая. Георгиевск. Лермонтов и А.А. Столыпин решили ехать в Пятигорск.
13 мая. Лермонтов и Столыпин приехали в Пятигорск.
Май-июль. Каждый день Лермонтов встречается с местной молодежью. Часто устраиваются вечера в доме генерала П.С. Верзилина — сослуживца А.П. Ермолова. Сам Верзилин находился на Кубани. В Пятигорске жили его жена Мария Ивановна, ее дочь Эмилия Александровна (прозвище «роза Кавказа»), дочь Петра Семеновича — Аграфена и их совместная дочь Надежда. В этом доме собиралось «водяное общество». Лермонтов встречался с ними почти ежедневно. Вспоминает Э.А. Шан-Гирей: «Лермонтов иногда бывал весел, болтлив до шалости; бегали в горелки, играли в кошку-мышку, в серсо; потом это изображалось в карикатурах, что нас смешило…». В альбом одной из женщин поэт написал экспромт, а также нарисовал акварелью курда. П.К. Мартьянов [литератор] замечает: «По другим отзывам, не курда, а Мартынова в исступлении».
В это время Лермонтов написал четырнадцать экспромтов — остроумных, веселых шуток. Например:
Пред девицей Emilie
Молодежь лежит в пыли,
У девицы же Nadine
Был поклонник не один;
А у Груши целый век
Был лишь дикий человек.
13 июня. Рапорт Лермонтова командиру Тенгинского пехотного полка о том, что он заболел по дороге лихорадкой и получил от пятигорского коменданта позволение оставаться в Пятигорске впредь до излечения.
30 июня. Дежурный генерал Главного штаба П.А. Клейнмихель сообщил командиру Отдельного Кавказского корпуса генералу Головину о том, что Николай I, «заметив, что поручик Лермонтов при своем полку не находился, но был употреблен в экспедиции с особо порученною ему казачьею командою, повелеть соизволил…, дабы поручик Лермантов непременно состоял налицо во фронте и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку».
8 июля. Вечером Лермонтов и его друзья дали пятигорской публике бал в гроте Дианы возле Николаевских ванн. Декабрист Н.И. Лорер вспоминал: «Лермонтов необыкновенно много танцевал, да и все общество было как-то особенно настроено к веселью». Но пророческие ощущения собственной гибели именно здесь посещали поэта. Беседуя со своим товарищем по юнкерской школе П.А. Гвоздевым, он сказал: «Чувствую – мне очень мало осталось жить».
13 июля. Столкновение между Лермонтовым и Мартыновым в доме Верзилиных. Эту ссору описывает Э.А. Шан-Гирей: «13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин и порешили не ехать на собрание, а провести вечер дома… М<ихаил> Ю<рьевич> дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л.С. Пушкин…, и принялись они вдвоем острить свой язык a`qui mieux (наперебой — фр.)… Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его «montagnard au poignard» (горец с большим кинжалом — фр.) (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал). Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово «poignard» разнеслось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: «Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах», и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на мое замечание «язык мой — враг мой» М<ихаил> Ю<рьевич> отвечал спокойно: «Ce n`est rien; demain nous serons bons amis» (Это ничего, завтра мы будем добрыми друзьями — фр.). Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора. На другой день Лермонтов и Столыпин должны были ехать в Железноводск. После уж рассказывали мне, что когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу, на что Лермонтов спросил: «Что ж, на дуэль что ли вызовешь меня за это?». Мартынов ответил решительно: «Да», и тут же назначили день».
По другим воспоминаниям (В.Н. Дикого в его «Дневнике»), диалог этот имел продолжение. «Когда они отошли от дому на порядочное расстояние, М… подошел к Л… и сказал ему: — Л…, я тобой обижен, мое терпенье лопнуло; мы будем завтра стреляться; ты должен удовлетворить мою обиду. Л… горько рассмеялся: — Ты вызываешь меня на дуэль? Знаешь, М…, советую тебе зайти на гауптвахту и взять вместо пистолета хоть одно орудие. Послушай, это оружие вернее, промаху не даст, а силы поднять у тебя станет. Все офицеры захохотали. М… взбесился…».
15 июля. От 4 до 6 часов пополудни. П.К. Мартьянов: «Всю дорогу от Шотландки до места дуэли Лермонтов был в хорошем расположении духа. Никаких предсмертных разговоров, никаких посмертных распоряжений от него Глебов не слыхал. Он ехал как будто на званый пир какой-нибудь… «Я выработал уже план, — говорил он Глебову, — двух романов: одного — из времен смертельного боя двух наций, с завязкою в Петербурге, действиями в сердце России и под Парижем и развязкой в Вене, и другого – о Кавказской жизни, с Тифлисом при Ермолове, его диктатурой и кровавым усмирением Кавказа, Персидской войной и катастрофой, среди которой погиб Грибоедов в Тегеране…».
15 июля. Дуэль Лермонтова с Мартыновым у подножья Машука. Между 6 и 7 часами вечера.
Противников поставили на скате, около двух кустов: Лермонтова лицом к Бештау, следовательно выше; Мартынова ниже, лицом к Машуку. Это опять была неправильность. Лермонтову приходилось целить вниз, Мартынову вверх, что давало последнему некоторое преимущество. Командовал Глебов...
Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, а Васильчиков — Лермонтову, и скомандовали: «Сходись!» Мартынов пошел быстрыми шагами к барьеру, тщательно наводя пистолет. Лермонтов остался неподвижным. Взведя курок, он поднял пистолет дулом вверх и, помня наставления Столыпина, заслонился рукой и локтем, «по всем правилам опытного дуэлиста». «В эту минуту, и в последний раз, — пишет князь Васильчиков, — я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него». «Раз»... «Два»... «Три»... !» — командовал между тем Глебов. Мартынов уже стоял у барьера. Лермонтов выстрелил вверх над головой Мартынова. При этом он громко сказал: «Я в этого дурака стрелять не буду»… По другим сведениям, Лермонтов вообще не успел выстрелить.
«Я отлично помню, — рассказывал далее князь Васильчиков, — как Мартынов повернул пистолет, курком в сторону, что он называл стрелять по-французски!»
Видимо, еще колеблясь, Мартынов затягивал время.
Васильчиков: «Столыпин крикнул: «Стреляйте! или я разведу вас!»... Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не успев даже схватиться за больное место, как это обыкновенно делают ушибленные или раненые.
…Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом — сочилась кровь… Неразряженный пистолет оставался в руке...
Черная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте, разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели вечную память новопреставленному рабу Михаилу...». (Из книги СВ. Чекалина «Лермонтов. Знакомясь с биографией поэта». — М., 1991 г).
Вопреки всем дуэльным правилам, на месте поединка не было доктора. Секунданты поскакали в Пятигорск. До 10 часов вечера поэт оставался лежать под дождем, истекая кровью, на месте дуэли.
На полпути в Пятигорск на дрогах Лермонтов скончался.
17 июля. Медицинский осмотр тела Лермонтова. Тело предано земле в г. Пятигорске. «Погребение пето не было» [Т. е. церковная служба не исполнялась. — Т.Ч.]. Скорбященская церковь, где должно было состояться отпевание тела поэта, оказалась закрыта, так как священник о. Василий Эрастов из-за ненависти к поэту ушел неизвестно куда. На другой день нашли священника, который с большим трудом согласился хоронить Лермонтова, но с условием, «чтобы не было музыки и никакого параду». Эмилия Александровна Шан-Гирей пишет: «Наконец все уладилось, отслужили панихиду и проводили на кладбище; гроб несли товарищи; народу было много, и все шли за гробом в каком-то благоговейном молчании. Это меня поражало: ведь не все же его знали и не все его любили! Так было тихо, что только слышен был шорох сухой травы под ногами.
Похоронили и положили небольшой камень с надписью М и х а и л , как временный знак его могилы…».
Пятигорский священник Василий Эрастов, отказавшийся в свое время хоронить Лермонтова, дожил до нашего (ХХ) века. В его воспоминаниях сохранился отзвук той вражды и ненависти, которую питали к Лермонтову некоторые лица в Пятигорске, желавшие наказать неугодного для них поэта. «...Каверзник был, всем досаждал. Поэт, поэт!.. Мало что поэт. Эка штука! Всяк себя поэтом назовет, чтобы другим неприятности наносить!» — говорил Эрастов и злорадно добавлял: «Видел, как его везли возле окон моих. Арба короткая... Ноги вперед висят, голова сзади болтается. Никто ему не сочувствовал». Даже спустя сорок лет после смерти поэта, в 1881 году, этот священник, ставший протоиреем Пятигорского собора, под предлогом, что убийство на дуэли равнозначно самоубийству, отказался служить 15 июля торжественную панихиду по Лермонтову. Потребовалось вмешательство общественности, чтобы молебен был проведен.
Год.
Март. Прах Лермонтова изъят из могилы на пятигорском кладбище и отправлен в Тарханы.