 |
|
Из главы I. Речь аббата Куаньяра
Не появлялся у стола и Константин Телятников. По давней привычке он ушел далеко от стана в южном направлении. Там он, видимо, и заночует.
Галочка и Бочарников сняли ведро. Обжигаясь и ворча, они вытаскивали из ухи полуразварившуюся рыбу и раскладывали ее в качестве второго блюда на фанерный лист. Артель стучала ложками, выражая жгучее нетерпение. Конь уже выпил алюминиевый стаканчик и морщился при этом так, будто ему первый раз в жизни пришлось проглотить отвратительную жидкость. Кошмарьянц продолжал распутывать лесу. Гайдамак окликнул его.
— Ашот! Занимай место, пока не поздно!
— Да, я, знаете ли, не хочу ее, ухи.
— То есть, как же это ты не хочешь ухи?
— Дома очень плотно закусил перед отъездом, потому его аппетит еще не разыгрался.
— Э-э-э, — многозначительно протянул Бирюков, — так не годится. Какой же ты сармат, если отказываешься уху кушать?
Кошмарьянц колебался. Проще всего было подсесть к ведру, когда подсаживались другие. Но этот момент был упущен. Теперь Кошмарьянц оказался в одиночестве, и сарматы знали, почему: вечерний лов у него был неудачен. Уха варилась в складчину. Кошмарьянц же к закату солнца имел на кукане всего двух пескарей.
Башкин-первый наставительно пожурил неудачника за его щепетильность, и Кошмарьянц довольно застенчиво приблизился к ведру. Сесть на землю, как сидели другие, он не мог, так как был одет в белый, хорошо наглаженный костюм и уже одно это изобличало в нем человека, не получившего настоящей сарматской закалки. Он тянулся к ведру через плечо Дубова и, боясь облить его, набирал неполную ложку ухи.
Сначала ели молча, т. к. существовало всеми одобренное правило — не говорить: «уха на вольном воздухе — это что-то особенное»; или: «нигде так аппетитно не покушаешь, как на рыбалке»; «ни один повар так не сготовит» и т. д. Суждения такого рода считались банальными. Сармат знает, что уха вкусна, излишне и говорить об этом.
Из-за горы взошла полная луна, и огромное синее озеро приветствовало её тихим ленивым всплеском у берегов. По изгибам берега вправо и влево виднелись костры. Вспыхивали и замирали огоньки на далеком западном Амазонском берегу.
На спуске к озеру послышался скрип телеги. Дубов привстал, всмотрелся, вслушался и доложил:
— Кентавр едет.
— Наши предки дрались с кентаврами, — сказал аббат Куаньяр, — и мы должны следовать их примеру: бить кентавров.
— Правильно, — подтвердил Галочка. — Только бить не дубьем, а уловом.
— Чорт его побьет уловом, — проворчал Конь.
Кентавром или Кентавровым сарматы называли астронома Ставрова, преподавателя педагогического института. Он считался одним из лучших рыболовов на всем озере. Сарматы ревниво относились к его славе, недолюбливали старика за его необщительный, скрытный характер. Ходили слухи, что Ставров знает множество всяких секретов, как наверняка ловить самую крупную рыбу. Сарматы, сидящие вокруг ведра с ухой, считали себя людьми прогрессивно мыслящими и потому они не верили в кентавровские секреты, не признавали их.
Подвода остановилась на небольшом каменистом мысу в самой непримечательной части берега.
— И Кентавр думает там поймать?
— Да еще как поймает!
— Дело не в улове. Кентавр просто боится людей.
— Братья, сарматы! — торжественно произнес аббат Куаньяр. — Я начинаю замечать, что вас обуревают мелкие страсти: непомерное чревоугодие, нелюбовь к ближнему, неверие в собственное превосходство над этим ближним. Оглянитесь вокруг себя, и душа ваша расширится, и сердце ваше станет вот такое (аббат Куаньяр показал жестами размер полупудового арбуза, очевидно, полагая, что сердце такого размера и есть лучшее сердце). Когда я смотрю на складки этих пустынных гор и на это море, мысль моя невольно переносится в глубину доисторических времен. Мы с вами сидим на берегу Сарматского моря. Природа совершила чудо: она сберегла для нас вот эту чашу соленой воды площадью в три десятка квадратных километров. Миллионы лет тому назад на том самом месте, где мы с вами сидим, или немного повыше, вон на тех горах паслись и отдыхали чудовищные ихтиозавры или бронтозавры...
— Или кентавры, — сказал Конь.
— Или бакалавры, — сказал Галочка.
— Или мавры, — сказал Дубов.
— Или литавры, — пискнул одиннадцатилетний Башкин-второй.
— Прошу не перебивать, братья сарматы, будьте достойными потомками своих досточтимых предков.
— Это бронтозавры наши предки? — спросил Конь.
— Что касается вас, товарищ Конь, то тут на этот счет не может быть никаких сомнений. А вообще прошу не перебивать. По этим горам росли гигантские папоротники, — разумеется, они росли в то время, когда Сарматское море начало уже мелеть. Ранее оно покрывало пространство от Каспия до Понта Эвксинского и далее до самых Карпат и еще далее, — оно покрывало нынешнюю Венгрию. Прошли миллионы лет, и это великое море исчезло, но оно оставило на память нам вот этот маленький водоем миллионолетнего возраста. На этом берегу находят кости китов, тюленей и кости доисторических животных-великанов, — вы можете видеть их в музее. Там же вы увидите найденную здесь окаменелую ракушку весом, примерно, в пуд. Как известно, караси питаются ракушками, разжевывая их в бесчисленном количестве. Если в то время ракушки были пудового веса, то какими же были тогда караси!..
— Да, — вздохнул Бочарников. — Такого карася, пожалуй, и кошмарьянцевы лески не выдержали бы.
Кошмарьянц, имевший лески невероятной толщины, смущенно закашлял.
— Но не все еще потеряно для Кошмарьянца, — убежденно продолжал аббат Куаньяр. — Мы уже установили, что нынешнее наше маленькое Сарматское море есть остаток того великого Сарматского моря. Следовательно, здесь где-то в глубинах на середине моря могли сохраниться доисторические караси и бронтозавры. Очевидно, на них-то и нацеливается Кошмарьянц, употребляя лески в руку толщиной. Таким образом...
Оратор, чтобы передохнуть и промочить горло, потянулся ложкой к ведру. Ведро было пусто. Сарматы наклоняли его по очереди в разные стороны и громыхали ложками по дну, дохлебывая остатки жижи.
— Ну, это свинство! — возмутился аббат Куаньяр. — Где же уха?
— Съели, — коротко сказал Конь.
— Как это съели? Пять минут тому назад было полное ведро...
Гайдамак посмотрел на ручные часы.
— Пятьдесят две минуты, Куаньяр. Вы начали говорить свою речь пятьдесят две минуты тому назад. Перед этим вы слишком часто прикладывались к бутылке, вино затуманило ваш мозг и вы утратили чувство времени. Не случайно вам показалось, что вы житель Мезозойской эры.
— Не Мезозойской, — поправил Башкин-первый, — а Кайнозойской. Аббат раскаивается в своих ораторских увлечениях, значит он — кайнозоец.
— Ничуть я не раскаиваюсь! — возмутился оратор. — И никаких кайнозойцев не было и не могло быть. Я спрашиваю: где уха?
Сарматы дружно расхохотались. Аббат Куаньяр понял, что он стал жертвой коллективной проделки. Самый предприимчивый, самый озорной из всей артели, он оказался одураченным. Речь его о Сарматском море заняла не больше пяти-шести минут. Но он позволил себе увлечься, он смотрел по сторонам, обозревая замечательный ландшафт. Пользуясь этим моментом, Конь успел перемигнуться со всеми. Шофер Митя Кудряшов незаметно передал ему запасное пустое ведро, в него перелили уху и спрятали за спиной Коня. Все это было проделано с замечательной быстротой и в полном молчании. Сарматы готовы были остаться без ужина, лишь бы довести шутку до конца. Они обтирали лбы и тяжело отдувались, в знак того, что с ухой покончено, и Юня Галочка уже подавал на середину круга фанерку с вареной рыбой. Но — что это за блюдо в сравнении с ухой?
Аббат Куаньяр поднялся во весь свой рост.
— Сейчас посолю рыбу! — объявил он и, отойдя от круга, набрал пригоршню песку. Угроза подействовала. Ведро с ухой появилось на середине круга.
— Кушайте, товарищи сарматы, — приглашал Галочка. — Уха продолжается. Бронтозавров просим не дразнить.
— Да, пьяный человек — это тот же бронтозавр, — с грустью констатировал Конь.
— Люлюшенька, — ласково сказал аббат Куаньяр, безотрывно работая ложкой. — Люлюшенька, игра закончена со счетом: ноль-ноль.
Пьяных среди сарматов не было, их любительская артель складывалась постепенно, принимая в свои ряды только тех, кто выезжал на море исключительно с рыболовецкими целями. Никаких пикников, никаких криков на лужайке сарматы не допускали. Любители, не особенно страдавшие рыболовецким увлечением, попадая к сарматам, находили их артель скучноватой и отсеивались. <…>
Лагерь утих окончательно. Рыбаки погрузились в сон.
У костра спали: работник госбанка Конь, журналист Гайдамак, бухгалтер Бочарников, лектор по вопросам политэкономии Бирюков, художник Дубов, работники партийного аппарата Галкин и Башкин с сыном, шофер Кудряшов, фотограф Маркарьянц и чертежник крайпроекта Доценко, прозванный за склонность к легкой философии аббатом Куаньяром.