Главная | Обратная связь

Алексея Бибика». — Санкт-Петербург, 2001

Татьяна Петровна Батурина – критик и литературовед. Долгое время жила и работала в Ставрополе. Ею написано много исследований, посвященных русской литературе ХХ-ХХI вв., в частности, литературе Ставрополья.

 

Алексею Павловичу Бибику, видно, самой судьбой было предначертано умирать многократно и снова воскресать из житейского пепла — подобно Фениксу. И каждое его воскресение получало то или иное отражение в умах и суждениях его современников.

Человек и писатель от Истории (а известно, нет ничего сложнее и противоречивее Истории) — как ни просто и будто бы однозначно он писал — Бибик в каждый новый период своей биографии давал основания для новых толкований его личности и произведений, конечно же, в полном соответствии с господствующим поветрием времени. И получилось, что в почти полном столетии, прожитом А.П. Бибиком (1877 — 1976), было несколько как бы самостоятельных жизней.

Первая жизнь Алексея Бибика. Молодой рабочий, ненавидящий скудное существование родителей. Существование, в котором ничто, кроме горьких раздумий, то облегчаемых молитвами, то заливаемых водкой, не заполняло пустоты между вехами жизни, коими неизменно были: рождение — свадьба — частые крестины и почти столь же частые похороны детей — собственная смерть. И Бибик, естественно, — пылкий революционер, один из организаторов и участник первой в России, отмеченной Лениным, первомайской демонстрации (в Харькове, в 1900 г.), вдохновенно распевающий Марсельезу, вышагивая под первым рабочим знаменем рядом с друзьями — навстречу казачьим нагайкам и тюрьме (Ах, друзья, друзья!). Потом сосланный, как и они, в Вятскую губернию, откуда вернулся после царского манифеста 1905 г. Участник событий 1905 — 1907 гг. в Харькове. Наконец, он же подпольщик, объявленный в розыск, скиталец, забывающий подчас даже свое имя, каждый раз снова заучивая его по новому фальшивому паспорту.

И вот другая жизнь. Иным Бибик «вынырнул», как он сам говорил, в Риге в 1911 г., уже разжившись паспортом со своим собственным именем, — «сестренка добыла... (подмагарычила волостного писаря)».

Без дипломов, имеющий за плечами церковно-приходское училище да опыт слесаря ремонтных железнодорожных мастерских — успешно работающий на инженерной должности. Живущий в респектабельной квартире в центре Риги с семьей. Жена — дочь известного харьковского юриста Зинаида Ивановна и дочь Ольга. Обе — красавицы и умницы. В это время он уже писатель, опубликовавший в Петербурге в журнале «Современный мир» (1912, №№ 7-11) роман «К широкой дороге», который вышел отдельным изданием в Петербурге же в 1914 г. Роман высоко оценил популярный в то время либеральный критик В.Л. Львов-Рогачевский, сказав, что это — «ценный документ целой эпохи, правдивое свидетельство очевидца и участника и, в то же время, интересное художественное произведение»…

Эта жизнь Бибика, после начала империалистической войны, с 1915 г., продолжалась в Петербурге (несколько месяцев), а затем в Ростове, когда он был избран помощником городского головы в Нахичевани — под Ростовом. Жизнь обеспеченного человека и пользующегося известностью рабочего писателя продолжалась до самого 1918 г.

Еще одна жизнь Алексея Бибика. Теперь он — подозрительный для советской власти человек, бывший меньшевик-плехановец (из партии он вышел в 1918 г. и больше никогда в партиях не состоял). Это жизнь, представляющая собой чередование кратковременных отсидок в тюрьмах и ссылок с периодами преуспевания и профессиональных взлетов, возрастающей писательской популярности... География этой жизни: недолгое пребывание в Москве (в основном в тюрьме), Ростов, Свердловск, опять Ростов. Яркое и счастливое десятилетие в Ростове с 1927 по 1937 гг., в которое появились многократные переиздания его романа «К широкой дороге», его новые повести «Новая: Бавария», «Златорогий тур» и др. Вышло собрание сочинений в 29-м г., в издательстве «Недра».

И самая страшная часть прожитого им века, десятилетие в Ивдельлаге (с 38-го по 47-й), откуда его вызволил Михаил Александрович Шолохов. Было тогда Бибику семьдесят лет. Если бы не эта почти случайная помощь (дошло одно из писем, которые он многократно пытался передать на волю), отбывать бы ему свой десятилетний срок до гробовой доски, как случалось со многими осужденными после завершения отсидки.

И далее снова иная жизнь, которая длилась тоже почти десять лет, когда все его состояния — духовные и физические определяло слово «бывший». Бывший революционер, бывший писатель, бывший зэк. Нынешний скиталец по дорогам России, то сторож, то завхоз, то разнорабочий — без денег, без дома, без семьи, без надежд... Многое случилось за эти десять лет. Появилась-таки крыша над головой, в станице Константиновской Краснодарского края (на приобретение дома дал деньги писатель Николай Ляшко), Алексей Павлович встретился с женой, тоже отбывшей лагерь. После смерти жены в конце 53-го переехал на Ставрополье, где воссоединился с дочерью, прошедшей Отечественную войну хирургом и затем отбывшей свой лагерь.

В городе Минеральные Воды Бибик нашел приют до самой смерти. Сейчас там есть улица имени писателя Алексея Бибика. Но это уже другая, новая жизнь Алексея Павловича — после 1956 г., после памятного партийного съезда. Это — возвращение в писательский строй, снова в руках заветный членский билет, впервые полученный во времена Первого съезда советских писателей, пока не очень решительные переиздания. Реабилитация в 1958 г. Орден Трудового Красного знамени в 1967-м. Открывшаяся возможность писать — в своем домике на Пролетарской улице, 37 (сейчас там Литературный музей имени А.П. Бибика), за своим собственным столом. Издание в 1959 г. второго варианта романа «К широкой дороге». Словом, стопроцентное воскресение советским писателем, которым занимаются литературоведы, о котором пишутся диссертации. Тогда, в его юбилейные дни, о нем выходили статьи в Москве, Петербурге, Ростове, на Ставрополье...

...Если вдуматься, за всеми этими жизнями — одна единственная жизнь энергичного, талантливого, внутренне и внешне красивого человека.

Становление Бибика как писателя проходило в духе реалистических традиций XIX — начала XX века. Главный герой романа Игнат, еще подростком, обращаясь к Богу, недоумевал, как тот допускает горькую жизнь его родителей и малых сестер и братьев. В зрелые годы его воззрения облекаются в нечто подобное пантеизму. Игнат видит в природе осуществление божественного начала и главное прибежище человека… Для Алексея Павловича немаловажным было ответить на вопрос, поставленный им в письме к Л.Г. Закруткиной: «Думаешь, думаешь… о маленьких людях и гениях… И удивляешься — как могло статься, что в деяниях, прошедших под лозунгом «Крой, Ванька, бога нет», родился Октябрь. Тут история, да еще объективность, есть над чем крутить шарики!»… Ленинские идеи для писателя были победившими и, казалось, навсегда.

Знание творчества талантливого писателя из рабочих-революционеров приведет к обнаружению новых связей писателя со временем.

<…>

С Лысой Горы, где жила семья Павла Михайловича и Матрены Тарасовны Бибиков, видна была золотая глава Успенского собора, а ниже — тяжелая темная громада Харьковского университета. Недалеко под горой зеленел лес, там весело и неспешно протекала речка, а пастух Гаврила вместе со своим волкодавом Рябко пас отару. И все это: и парящий в небе златоглавый собор, и прижавшееся к земле пристанище науки, и темные кудри леса, и доброе веселье сверкающей на солнце речки — было настоящей жизнью, к которой Алеша так рвался из немилого сердцу дома, от надоевших обязанностей няньки многочисленных меньших сестер и братьев, рождавшихся почти ежегодно и столь же часто умиравших. И он убегал на речку, ставшую для него воплощением другого, желанного, мира свободы и естественности, слиться с которым жаждало его детское сердце. «А тихим вечером, сидя где-нибудь под тыном, следил за восходом луны. Багровый шар поднимался торжественно и мощно, загадочный. Чудилось, что там должны быть какие-то необычайные, глубокие звуки. Вслушивался, но тишина в эти минуты была еще строже…» («К широкой дороге»). Здесь он часто слушал байки Гаврилы или читал ему что-нибудь из тех книг, что брал у своего деда по матери Тараса Григоровича, сапожника и книгоноши, приобретенных им во время его странствий по дорогам Украины и Руси.

— Про Симеона Столпника — вот это книжка. Семь годов на одной ноге стоял Симеон, как журавель. Покаяние себе такое определил. Я и часу не простою, — говорил Гаврила с завистливым восхищением… — Да, был человек…

«Был человек» – его любимое выражение. Гаврила этими словами как бы увековечивал бытие того, о ком он рассказывал. По его словам выходило, что каждый человек обязательно должен совершить что-то особенное, чего другие не смогли бы сделать, чтобы люди признали значительность его бытия. Был… Хотя бы вот на одной ноге простоял невероятно долго, укрепив тем самым веру людей в силу человеческого духа.

С этой бы силой, думает сейчас старый писатель, да на живые человеческие дела, увековечивающие память о человеке… Разве он, Алексей Бибик, не достаточно себя увековечил? <…> Но напрасно он копался в современных учебниках. Своего имени — увы! — среди пролетарских писателей он там не нашел. Не мог он тогда знать, что пройдет совсем немного времени, и его имя снова займет в истории литературы свое законное место, вопреки всем превратностям судьбы, — его снова станут издавать, о нем напишут диссертации. Не мог и того знать, что придут и другие времена, и опять его забудут, уже по иной причине, — что поклонятся нижайше всему, что прежде сжигали дотла.

<…>

Главной, и явной и тайной, его целью было — не исказить правду о времени, очевидцем и действующим лицом которого он был. Наблюдая повсеместно крупные и мелкие ее искажения даже в солидных трудах, претендующих на окончательность исторических суждений, он видел свое предназначение именно в художественном фиксировании исторической правды. Правды, которая присутствовала в первом варианте романа, за что и назван был роман «ценным документом эпохи». Правды о событиях, о людях. Конкретной, ему хорошо ведомой правды повседневности, в которой выражалось историческое время. Правды о большом и малом. О товарищах. О себе. О судьбе того старого друга.

Что повлекло Игната, как и его самого, в кружок, где читали Писарева, Дарвина, знакомились с идеями Маркса? Если друзья Бибика Александр, Василий, Иван, тоже ставшие героями романа, немало размышляли о нужде, заедающей семьи, о беспросветной работе, о двенадцатичасовом рабочем дне, оставляющем время лишь на жратву и сон, то он, Алексей, жаждал правового и всяческого человеческого равенства…

Много пережито за годы ссылки, и горше всего было непонимание, даже презрение местного населения к политическим ссыльным. Они казались северянам слабыми, ненадежными. Вспомнил опять: когда возвращались из ссылки после царского манифеста, в 1905 г., на пароме, местные чуть не избили их, ссыльных, за то, что «шли против царя». «За вас же, за ваше счастье таскаемся по тюрьмам», — и думали, и говорили рабочие.

Все-таки он был рад, что в душе сохранилось это удивительное, сладостное чувство ответственности за других, за их жизнь, за благополучие чужих, неведомых детей.

<…>

В новом варианте романа «К широкой дороге» есть упоминание о точном количестве сосланных в Вятскую губернию — двенадцати. Они упоминаются в эпизоде этапного перехода. Эпизод этот воспроизводится в лирических воспоминаниях Игната Ракитного о полюбившейся ему девушке, которая некоторое время следовала вместе с ним и его товарищами в ссылку. «Поскользнувшись, едва не упала. В группе политических ссыльных — их “двенадцать апостолов” — поднялся глухой ропот...».

Автор не забыл упомянуть о количестве ссыльных, и слово «апостолы» появилось-таки, но если оно и содержит в себе какой-то особый смысл, то это указание на служение двенадцати ссыльных единой политической идее… Хотя звучит оно скорее с некоторой долей добродушной иронии (эпизод лирический).

<…>

Мысль переносит его в ту далекую уже пору, когда он вернулся в 1927 г. из первой длительной советской ссылки. В самом начале века, еще в царское время, отбыл Бибик свое в Вятской и Архангельской губерниях — после знаменитой первомайской демонстрации. А после 1905-го добре поскитался по перепутьям подполья. Знал бы тогда, сколь щедро добавят ему к этим мытарствам друзья-большевики после победы долгожданной революции! Добавили предостаточно. Несколько месяцев отсидел в 1920-м. Был выпущен по ходатайству самого Дзержинского. Но в 1924-м, после смерти Ленина, уже ничто не защитило старого меньшевика-плехановца. И понесла Бибика недобрая судьба из Ростова, где проживал несколько лет с 1915-го, — на Урал, в Свердловск до 1927 года.

<…>

Герои романа Бибика, как и он сам, до событий 1905 г. не задумывались, чем отличаются «беки» от «меков». В 1915 году Бибик встретился с Горьким. Однако ко времени этой встречи с легкой руки автора «Матери» и «Врагов» сложилось представление о человеческом типе, который сформировался в первой четверти XX в. и которому, — как и многие, я убеждена в этом, что бы ни говорили о большевиках их уничижители, — Россия обязана сохранением государственной целостности и преодолением полного экономического развала после революций. Людям этого типа пришлось тогда, говоря словами С. Есенина, «страну в бушующем разливе... заковывать в бетон».

Целеустремленность, мужество, аскетизм, бескомпромиссность, жесткость суждений, доходящую до прямолинейности — все это, очевидно, Горький увидел в герое романа «К широкой дороге» Артеме, хотя он и не назван большевиком. [Однако роман Бибика вряд ли можно отнести к соцреализму. Артем в первой редакции кончает жизнь самоубийством, разуверившись в победной силе рабочего движения. Кроме того, партийное подполье изображено отнюдь не в идеальных тонах. Здесь есть и подозрительность, и жестокость, и очернительство, а с другой стороны, отчаяние и слабость. Бибик не боится показать антипартийные настроения в среде рабочих. — Т.Ч.].

«...Еще когда я пробуждался к социальной жизни, — писал Игнат, — я слышал о партии. Я плохо представлял себе ее задачи, но в моем воображении она была храмом, таким красивым и возвышенным… Туда можно было войти, только обувь "иззув". Партия — это был Христос, которому я молился ребенком и юношей. Но вот я вступаю в жизнь и вижу все это непосредственно. Вы думаете — это весело? Думаете, что от этого можно хоть отвернуться спокойно? Да поймите же, что у нас почва из-под ног уходит! Так или иначе — мы религиозны, и нам нужен храм, где мы могли бы отогреться душой, освежить веру в лучшее будущее и набраться силы для новой борьбы. Ведь без этого мы душить станем друг друга, — знаете ли вы это?» …

Бибик вовсе не был ликвидатором, он не выступал против партии как таковой, как один из героев романа Степан Костычев. Очевидно, Бибик понимал, что люди близких взглядов всегда и неизбежно будут объединяться. Рабочий писатель рассматривал партийные отношения с иной точки зрения — как источник и основу сложных изменений в психике и характерах людей. Он предупреждал о том, что особенности существования партийного подполья не только закаляют людей, но и приводят к созданию атмосферы недоверия и даже к попранию прав человеческой личности.

А.П. Бибик не мог вместе с другими опубликовать в «Летописи революции» воспоминания о событиях начала века в Харькове, так как был в середине 20-х годов в ссылке. Но после возвращения из Свердловска он все-таки предал гласности свои воспоминания. Эти воспоминания он никогда не переиздавал. И они, возможно, неизвестны русскому читателю, так как были напечатаны только на украинском языке. Это предисловие к книге «Старий токар», 1929 г., и две небольшие книжки: «З фiльму моеi пам'ятi», 1931 г., и «Перше травня», 1931 г.

Очерк «Так это было» свидетельствовал, что Бибик не согласен с бездоказательным обвинением в предательстве на основании домыслов одного человека. Не согласен с самим волюнтаристским подходом к истории, который, к сожалению, начал распространяться еще в начале века в трудных условиях партийного подполья, когда в угоду своим идеологическим пристрастиям люди стали пренебрегать историческими фактами, подтасовывать их, выдумывать несуществующее и не замечать действительно бывшее.

Наше современное историческое мышление отнюдь не освободилось от этого опасного порока. Пусть голос А.П. Бибика… прозвучит, войдет в чьи-то, пусть и единственные уши, и поможет укреплению уважительного отношения к историческому факту, к правде.

 

*** *** ***

 

ИВАН ЯКОВЛЕВИЧ ЕГОРОВ (ЧИЛИМ) (1900—1971)

 

Иван Яковлевич Егоров родился 25 мая 1900 года в селе Быково Царевского уезда Астраханской губернии (ныне Волгоградской области) в семье крестьянина-бедняка. Окончил Астраханское училище садоводства и виноградарства. Работал агрономом-садоводом.

Творческий путь начал со стихов в 1920 году, находясь в рядах Красной армии. После демобилизации много лет работал журналистом в областных газетах, писал очерки, фельетоны. В период 40 — 50-х годов Егоров — специальный корреспондент «Литературной газеты». Один из первых среди ставропольских писателей был принят в члены Союза писателей СССР. С 1940 по 1953 годы был ответственным секретарем Ставропольского отделения Союза писателей СССР. На Ставрополье И.Я. Егоров прожил более 30 лет.

Первое значительное произведение Егорова «Буйные травы» — роман о времени коллективизации на Кубани, был опубликован в 1940 году. После Великой Отечественной войны в 1948 году он пишет роман «Третий эшелон», посвященный трудовым делам в тылу во время войны.

Среди его произведений повести «Роза — дочь Алана», «Именная земля», «Ярлычок», «Левадинцы», «Крутая Громадка. Записки Чигинского клуба», рассказы «Путевой разговор», «Данила Рокотянский», «Великое созидание», «Путешественники» и др., множество фельетонов, очерков, заметок писателя.

Писательский стиль Егорова отличается яркостью, сочностью языка, умелыми описаниями характеров и быта. Картины времени, изображаемого автором, не грешат идеологической тенденциозностью, что было достаточно характерно для современной ему литературы. Сцены его романов наполнены людьми самых разных взглядов, эмоций и целей. У него нет железобетонных большевиков и ярых врагов, но герои его поступают так, как они чувствуют. Они поддаются агитации, но могут и дать ей страшный отпор. Они готовы выполнять свой долг в том виде, в котором им это внушили. Но при этом не теряют своей головы и зачастую весьма «неразумно» противоречат лозунговым постулатам. Есть, например, в романе «Буйные травы» эпизод, рассказывающий о выступлении в одном из сел агитбригады «синеблузочников». Такие бригады ездили по районам с антирелигиозной пропагандой, пели частушки, направленные против попов и церкви, агитировали за колхозный строй и всеобщую грамотность. Приехала такая агитбригада в нардом, чтобы разоблачить чудотворную икону, которой поклонялись местные жители. Толпа, которая должна была слушать выступление, была многоголосной и разной. Здесь был поп Афанасий с кадилом в руках, был ктитор и псаломщик, был австриец-музыкант, якобы желавший принять «нашу веру», был буденовец Мишка Шевченко, была толпа калек с язвами, взывающая о помощи, был «дурачок», божий человек Сема, была стайка веселых хихикающих девушек, был местный станичный опытник, приведший к святому месту хромую корову, были бабы-зубоскалки. Началось выступление. «Граждане! — крикнул Шевченко. — Поскольку здесь столько народу, то вроде как только нас и не хватало. Где много людей, где веселие, там и мы. Как говорится, «мы только гайки великой спайки одной трудящейся семьи». Как говорится, поп свое, черт свое.

В толпе возник чуть заметный, нарастающий шепоток.

— Религия… Вы же знаете, — опиум для народа, то есть туману напускает. Для рабства. Уже триста лет, то есть даже и не триста лет — это дом Романовых триста лет, а религия уж сколько тысяч лет туманит башки?

Предельное волнение перехватывало горло оратора, голос хрипел и срывался.

— Я закругляюсь, граждане! Сейчас наш кружок исполнит отдельные антирелигиозные номера…». Едва начавшееся выступление почти сразу захлебнулось в ропоте толпы, которая стала угрожающе надвигаться на подводу, где стояли синеблузочники. Они стойко продолжали выступление. «Спокойная, улыбающаяся девушка не торопясь стала на грядку арбы, оперлась руками о головы товарищей и запела старенькую агитку. Комнатный голос ее, срывавший аплодисменты в нардоме, здесь казался сиротливым, слабым, беспомощным.

 

Ах, на небе пустота,

Нет ни бога, ни черта,

Да и богородица

В облаках не водится…

 

Слабенький хор подхватил вступление. Толпа заворошилась, заухала, взвизгнуло несколько грозных голосов, старухи разразились проклятиями». Началась потасовка, старуха-пророчица изорвала в клочья синюю блузу девушки, ее повалили, стали забрасывать грязью. Выкрики с угрозами передавали враждебное настроение толпы: «Это нехристям для трапезы» (про убитых лягушек), «Выкрестись наперед, тогда лезь!» и т. д.

Заканчивается сцена вовсе не осуждением и тем более не репрессивными мерами по отношению к толпе, а разговором станпарткома с участниками выступления, в котором он учит их понимать людей, обвиняет в неумении убедительно рассказать о своих идеях. «Что у тебя в тезисах, в программе выступления, ну в репертуаре, что ль, твоем? Какой там у тебя чижик-пыжик? Частушка о том, как черти на небе с ангелами дрались?» Умный человек объясняет, что надо поменьше апломба, что масса народа — это не подопытный материал. В итоге инцидент со святой иконой, оказавшейся подарком хозяина своей жене, завершился веселым юмором и гуляньем с девчатами.

Егоров — писатель внимательный и вдумчивый. Много видя и зная в жизни, он главное внимание уделяет настроению и переживанию человека в обстоятельствах, в которые ставит его судьба. И обстоятельства эти рисует объективно и подробно, точно соблюдая детали исторического момента. Его книги могут быть верным свидетельством времени, которое он описывает.

Особое место занимает в творчестве Егорова повесть «Море Сарматское», напечатанная в первом послевоенном номере «Ставропольского альманаха» за 1946 год. Сочные, яркие образы близких друзей, вернувшихся с войны и теперь живущих своей мирной жизнью, которая в повествовании переплетается с воспоминаниями войны и довоенными, литературная среда, изображенная на отдыхе, на рыбалке, с розыгрышами, прибаутками, застольями (кстати, трезвыми), с включением фрагментов биографий героев, описанием их дел и замыслов, с переживаниями, данными в глубоком психологическом контексте, — все это «неидеологично» выбивалось из магистральной линии, на которой должна была (!) развиваться советская литература. Писатель подвергся суровой критике, после которой его пребывание на Ставрополье стало трудным, и вскоре он уехал в Волгоград, где и провел последние годы жизни.

Приведем маленький отрывок из этого произведения. Повесть написана с мягким юмором, отличавшим общение описанных в ней людей, у всех у них были прототипы.

 

МОРЕ САРМАТСКОЕ