 |
|
Эпитафия завистнику
Червь зависти
И там, наверно,
Гложет
Покойного:
«Удачливый сосед —
С удобствами могилу выбрал, может,
А в этой яме
Даже света нет!»
А вот высмеивается формализаторство, стандарт в творчестве, внедряемый перестраховщиками от литературы, послушно восхваляющими советскую действительность и ложное патриотическое чувство.
Мой город (Пародия)
Посвящаю всему Мирозданию
Эту звонкую новую песнь!..
В нашем городе
Высятся здания,
Тротуары на улицах есть.
Есть деревья, столбы и бульвары,
И автобусы ходят насквозь,
В магазинах на полках товары
Продаются и оптом и врозь.
Ночью окна полны электричества.
На бульварах шумит молодежь.
Бочек с пивом
Большое количество…
До чего же
Мой город
Хорош!
Приведем еще один пример, характеризующий пародийное мастерство И.С. Романова. Пародия, как известно, держится на едва заметной тонкости, содержащей в себе смешное начало, которое пародист чуть-чуть преувеличивает и делает центральным в своей интерпретации. Романов умеет это делать отлично. Вот пародия на стихи Николая Старшинова.
Программное
Я сплю в нетопленом чулане…
Я слышу, как в ночи копытом
Стучит корова за стеной…
Как писк свой поднимают мыши,
Вгрызаясь в рукопись мою…
И не корова над корытом…
То бьет некованым копытом
Мой застоявшийся Пегас.
Николай Старшинов
Благими утомлен делами,
В который раз который час
Я на соломе сплю в чулане,
А за стеной мычит Пегас.
То бишь, мычит в ночи корова
И бьет копытом, осердясь, —
Та добрая корова крова
Не получала отродясь.
А мне плевать!
А мне неплохо!
Разбуженный коровой, я
Встаю,
Пишу,
Слагаю строфы
На данный случай бытия.
Мои любого плана вирши
Во всех журналах нарасхват,
И даже вдохновенно мыши
В углу стихи мои едят.
И. Романов пробовал писать рассказы, Однако сатирический стиль у него отработан и строится явно на природном даровании. Проза же, наверное, не его стезя. Мы придерживаемся того мнения, согласно которому человека, равно как и писателя, поэта, следует оценивать не по его недостаткам, а по его заслугам. Заслуга Игоря Степановича Романова в литературе — сатира, юмор, хлесткое слово, направленное на все, что мешает и раздражает в жизни порядочных людей. А литература вмещает в себя любой жанр. «Все жанры поэзии хороши, кроме скучного», — говорил Вольтер. Жанры, избранные Романовым, по определению исключают скуку. И автор умеет с ними обращаться профессионально.
Гений и лист
Осенний Лист нечаянно упал
на пьедестал,
Где гений возвышался величаво.
Лист прошептал:
«Вот как оно приходит слава!
С титаном не случайно рядом —
Я тоже, видимо, громада…».
Но ветру дунуть вдруг пристало.
Мгновенье —
И Листа не стало.
Тут и рассказ бы весь,
Да разве лишь у листьев спесь!
* * *
Петух
Однажды в птичий хор был приглашен
Петух —
Он якобы имел приличный слух.
Пришел петух. И вот со всеми вместе
Он занялся разучиваньем песни.
И как ни разу на своем веку
Орал петух:
«Ку-ка-ре-ку!»
«Так можно хору навредить всему», —
Шепнули вежливо ему.
Однако он и ухом не повел.
Так крикнул, что качнулся пол
И содрогнулась крыша.
Но только вновь его одернули слегка,
Он, клюв задрав до потолка,
Взбешенный,
вон из зала вышел,
А дома заявил перед куриным стадом:
«Один лишь Я
в том хоре
пел, как надо».
* * *
На свадьбе
«Одежда, друг мой, — что такое?
Лишь украшение для глаз.
А сердце честное, большое —
Вот то, что ценится у нас».
…Веселый пир идет у бая:
Справляет свадьбу сына он.
Еда, как сад, благоухает,
И воздух брагой напоен.
Наелись досыта собаки,
А гости все еще едят.
Толпой вокруг стоят зеваки.
Стоит Ходжа, потупя взгляд.
Стоит оборванный и пыльный,
Неприглашенный к торжеству.
Глотает слюнки он обильно
Да мнет босой ногой траву…
«Постой!» —
Сказал мудрец спокойно
И, нарядившись, как паша,
Явился вновь — красивый, стройный,
И стал поодаль, не дыша.
Тогда случилось просто чудо:
Ходжу зовут наперебой!
И вот пред ним дымится блюдо,
Блестя оправой золотой.
Но он, к еде не прикасаясь,
В закусках,
С видом знатока,
Усердно рукава купает,
А все глядят на чудака.
«Послушай, что ты вытворяешь?» —
Бай удивленный завопил.
И тут мудрец сказал:
«Не знаешь?
Ты не меня же угощаешь,
Ты ведь одежду пригласил».
* * *
Друзья мои, звери
Вылезайте из нор, звери,
Выползайте из-под трухи,
Земляные откройте двери –
Я вам буду читать стихи!
…Чтобы стали добрее волки
И тетери не так глухи.
Сергей Островой
Звери, где же вы?
Что примолкли?
Как вы жили, к стихам глухи!
Я вам буду с высокой елки,
Елки-палки,
читать стихи!
До чего же вы, звери, грубые,
Сколько в сердце черных стихий!
Дам по строчке каждому в зубы я,
Приглашу в свой дом
на стихи.
Чтобы впрок вам пилось и елось,
Чтобы знали в поэтах толк.
Выпьем, братья, за вашу зрелость!..
Дай мурло твое чмокну, волк!
* * *
Пилюли
В диковинку
Осел спросил Осла:
— Послушай!
Зачем
тебе
Т а к и е
уши?!
* * *
Радость
Свирепый Пес
От радости сомлел:
— Хозяин
новенькую цепь не пожалел!
* * *
Зависть
Вареного
Живой
увидел Рак:
— Ишь перекрасился, пройдоха, как!
* * *
Эпитафии
Бюрократу
(сотоварищи)
Сим подтверждаем:
Под холмом зеленым
Действительно —
умерший
погребен.
И чтобы впредь
Не сомневался он,
В том расписуемся
По всем законам.
(Подписи неразборчивы)
* * *
Завистнику
Червь зависти
И там, наверно, гложет
Покойника:
Удачливый сосед
С удобствами могилу
занял, может,
А в этой яме
даже света нет.
*** *** ***
ВИКТОР СЕРГЕЕВИЧ КОЛЕСНИКОВ (1938—2004)
Этот писатель тоже из «шестидесятников». Как все они, он пережил ребенком трудное военное время, прошел свой трудовой путь в молодые годы, стал летчиком, любил охоту и, главное, с малого детства чтение. Талант видеть то, чего не замечали другие, видеть внутренним зрением, интуицией делал для него мир богаче. Вот его автобиография.
«Родился в Тамани 15 января 1938 года. В 1939 году, после того, как отец ушел на войну с финнами, мать привезла меня в Ставрополь. С этим городом связана вся моя последующая жизнь. Отца не помню, погиб в 1943 году. Начало сознательной жизни связываю с дедом-самоучкой и его богатейшей по тем временам библиотекой. Читать начал рано, после четырех лет. Научился сам, благодаря несложной хитрости деда: дочитав мне до середины «Зимовье на Студеной» Мамина-Сибиряка, он отложил книгу и сколько я его ни уговаривал, дальше читать он отказывался. Тогда я заставил его научить меня читать. Букваря не было, учился сразу по книге. Дочитал рассказ самостоятельно. С того дня читал всюду, даже под одеялом с фонариком, притворяясь спящим. И все прочитанное пересказывал соседским мальчишкам. Иногда меня уличали в том, что одну и ту же историю я рассказываю по-разному. Обращался с сюжетами даже классиков я очень вольно. Не то подсознательно редактировал, не то перебирал варианты — «А я бы написал так», хотя о писательстве не помышлял.
Второй столь же всепоглощающей страстью стала охота. И если сейчас я возмущаюсь, когда вижу мальчишку с рогаткой, то в военные и первые послевоенные годы рогатка была для меня не баловством, а средством вполне безбедно пережить голодные годы. Пяток воробьев, зажаренных на прутике, были б достаточным рационом и для взрослого.
Конечно, тогда я никак не связывал рогатку, а затем и охотничье ружье с неисчерпаемой красотой и великолепием мира, в котором я жил и который начинался сразу за последними домами городской окраины. Может быть, поэтому я никогда не видел природу как нечто, существующее отдельно от меня, и никогда ею не любовался. Я жил и живу ею.
Третьей страстью стало небо. В шестнадцать лет — первый прыжок с парашютом, в семнадцать – первый самостоятельный полет. Первая книга — тоже о небе — «Взлетная полоса». Но это уже потом. А вначале работа инструктором-парашютистом, автослесарем, слесарем-сантехником, рабочим на буровой.
С 1960 по 1965 год — учеба в Литературном институте при Союзе писателей СССР, затем работа редактором в Ставропольском книжном издательстве.
Все мои книги опубликованы в Ставрополе: «Взлетная полоса», «Поля, полные перепелов», «Одинокие птицы», «Лазорики».
* * *
Действительно, главная тема творчества Виктора Колесникова — человек и природа. Связь между ними рассматривается глубоко и многозначительно. Вариантов этой связи он видит очень много. И на самом деле аспект этой универсальной темы у писателя отличается той естественностью, которая рождается только от органичного общения с миром природы, когда вся остальная жизнь была бы бедна и ничтожна без этого общения. Да просто этой жизни не было бы. Колесников почти не описывает пейзажей, не фиксирует выразительных деталей природного существования. Но его герои душой чувствуют состояние тех существ, которые считаются нашими братьями меньшими. А для него они не меньшие братья. Они такие же, как и люди, только живут по-своему. Их внутренний мир, может быть, однозначнее человеческого, зато чище и вернее. И если человек не выдерживает экзамена общения с природными существами, значит, он в чем-то страдает ущербностью. Здесь проверка стопроцентная. При этом Колесников не разделяет миры природы и человека. Наоборот, всегда подчеркивает их фатальную связь. Собака в рассказе «Линда» знает, что нет существа выше и справедливее человека. И эта доверчивость — знак того, что человек обязан быть таким. Но в мире людей все вовсе не так. Не так в повседневной жизни, не так и в жизни исторической. Война, фашистское нашествие тоже оценивается судьбой прекрасной, умной собаки. Натренированная фашистами на убийство любого, кто заговорит чужой речью, она была убийцей в лагерях для военнопленных. Тренировалась она с первого раза. Это было необыкновенно. Ее называли черным дьяволом. Она не была стандартной собакой и воспринимала мир с полным доверием к хозяину. После победы она попала к русскому дрессировщику и вынуждена была привыкать к тому, что бывший враг — теперь хозяин. Чувствуя, что здесь что-то не так, Линда переживает настоящую трагедию. «Когда он ушел, она подняла свою морду убийцы и закричала по-волчьи: «Люди, что же вы со мной делаете!» Потом выпила воду до последней капли и задремала». Что-то не так не просто с собакой, а именно с людьми, которые друг с другом не могут найти понимания. Это-то и есть самая страшная трагедия.
В другом рассказе «Голландские тюльпаны» автор повествует о простом человеке, прошедшем войну, огрубевшем и закаленном. Откуда бы тут взяться нежности? Но вернувшись с войны к жене, он постепенно пробуждается к чувствам, не свойственным грубому солдату. Сначала, чтобы как-то жить, он начинает делать искусственные цветы. Торгует ими и для того, чтобы держать цену, старается делать их как можно красивее, похожее на настоящие. В нем просыпается эстетическое чувство, которое преображает его как человека. Вернее, это не преображение, а воскресение — тема, тоже свойственная классической литературе. Лучшие свои цветы он застенчиво дарит жене. Сцена, по-настоящему трогательная. И это тоже вариант общения человека с природой, когда тонкая и для некоторых людей никогда не открывающаяся ее сущность находит дорогу к сердцу человека.
А рассказ «Везучий человек Генка» написан о судьбе летчиков, хотя главный герой его — больной мальчик, умирающий на операционном столе. Но взрослый его друг-летчик говорит о нем как о герое, не вернувшемся из сложного полета. «У тебя было огромное маленькое больное человеческое сердце. Ты сдержал свое слово. Но сам до аэродрома не дотянул». Умирает ребенок, а перед дорожными знаками, мимо которых едет машина, перебегают дорогу косули. А над лесом «такие древние, почти забытые нами, и такие современные, нужные, тянули на юг клинья журавлей. Прощально благодарили родную землю за тепло и ласку улетающие птицы…». Между смертью ребенка и этой земной лаской нет трагического контраста. Писатель создает эмоциональную атмосферу, почва которой — мысль о вечных ценностях и о вечной жизни. Полет — это судьба людей и судьба птиц. Но только людей с душой и сердцем.
В. Колесников написал совсем немного. Он мало ценил свой талант и к себе относился тоже не очень бережно. Но, может быть, в этой черте сказывалось именно наличие таланта и души, обладающей особой чуткостью и ранимостью. Он хорошо чувствовал сюжет и слово. Рассказы его не содержат ничего лишнего, сложены крепко и энергично. В них все взаимосвязано: герои с сюжетом, сюжет с обстоятельствами жизни и изображенным фоном, само художественное пространство с идейным замыслом автора. Слово и мысль у него нераздельны. А главное содержание всего его творчества — любовь к жизни, но не та любовь, которая вызывает восторг или стремление к счастью, а та, в которой надо делиться всем самым дорогим с другими.