Главная | Обратная связь

КЛИНИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛ

Г-жа X., тридцатишестилетняя белая преподавательница, обратилась за помощью по поводу жестокой депрессии. За спиной у нее остались обломки брака и многочисленных свя­зей с чернокожими партнерами. В юности она страстно хоте­ла быть писательницей, но ощутила в университете, что ее интеллект блокирован, и потому вместо этого стала препода­вательницей и профессиональным литературным критиком.

Она всегда интересовалась сном и сновидениями. На пер­вых же сеансах анализа стало ясно, что ее депрессия нача­лась через девять месяцев после ее последнего аборта, к которому ее привели отношения с очередным черным лю­бовником. Она сознательно планировала этот аборт, без ко­лебаний или видимого чувства вины, так как приехала из страны, где запрещены межрасовые половые отношения. Никто бы не потерпел черного ребенка, особенно ее мать. После этого события г-жа X. бросила работу и приехала сюда, в Англию, со своим любовником, который заботился о ней и после аборта относился к ней особенно трепетно, словно она сама была утраченным ребенком. Г-жа X. наслаждалась своей зависимостью от него, словно и была его ребенком, до того момента, когда должен был бы родиться настоящий ребенок, а ей предстояло принять на себя обязанности ма­тери.

Г-жа X, была старшей из двух детей - очень умных и красивых девочек. Когда г-же X. было пятнадцать лет, ее отец, пассивный и замкнутый, умер от карциномы полового члена, долго пролежав перед этим в больнице. Ее мать, энергичная, красивая женщина, немедленно после смерти отца вышла замуж за своего любовника. Перед смертью отец г-жи X. говорил девочке, что оставляет ей деньги на учебу в колледже, и она с горечью и виной осознавала в себе жела­ние, чтобы отец умер поскорее, ибо продление его страда­ний разоряло семью. Но после его смерти мать объявила дочери, что на «ее колледж» денег у нее нет, хотя было со­вершенно очевидно, что она много тратит, покупая на день­ги дочери (для нее и для себя) то, что улучшает физическую внешность; тряпки, побрякушки и косметику, считая, види­мо, эти вещи более необходимыми.

Это был далеко не единственный случай за всю их жизнь, когда личные, отдельные от материнских, эмоциональные и духовные потребности дочери не получили признания у мате­ри, хотя о теле дочери мать заботилась всегда. Г-жа X. все­гда чувствовала при этом, что ее красивое тело и внешность никогда не приносили матери удовлетворения, но как продол­жение материнских тела и внешности служили той лишь при­манкой для мужчин. Мать г-жи X. часто говорила ей, что отец

никогда не удовлетворял ее сексуально, и девочка улавли­вала подтекст - она тоже не удовлетворяет мать. Она знала, что мать продолжает тайно встречаться с любовниками, не­смотря на болезнь отца, и сердилась на него за вялое смире­ние с положением вещей и надвигающейся смертью. Она ни­когда не высказывала свой гнев, а потому оставалась хоро­шей девочкой, вот только стала плохо учиться: мысли ее так путались, что она просто ничего не соображала, не могла ду­мать.

Пубертат предоставил ей альтернативный путь выхода из болезненной ситуации. Пользуясь своим телом, она могла уйти от скорби по отцу и нарциссического гнева, который возбуждала в ней связь матери. Тело также позволяло ей вновь обрести регрессивное, первичное удовлетворение, присущее отношениям мать-дитя, в которых она искала уте­шения, так как мать никоим образом не успокаивала и не утешала ее. Мать г-жи X. злилась на попытки дочери отде­литься от нее и заставляла девочку чувствовать себя вино­ватой. Ситуация, в конце концов, стала настолько невыноси­мой, что г-жа X. совершила попытку самоубийства. Поли­цейский, который спас ее и отвел обратно к матери, грубо бранил ее, говоря, что до восемнадцати лет она - собствен­ность матери и у нее нет права убивать себя. Это подтвер­дило убеждение девочки, что ее тело принадлежит не ей самой, а ее матери.

Одно сновидение и ассоциации на него в курсе анализа позволили нам понять ее дилемму. Г-же X снилось, что она плачет и поворачивается за утешением к своему любовнику. В ответ он подходит к ней, стаскивает с себя фальшивую белую оболочку и предлагает ей свою черную грудь. Но грудь мужчины не дает молока, и г-жа X. остается голодной и в отчаянии. Мы проработали это сновидение и сопутству­ющий материал, и тогда г-жа X. осознала, что в каждом муж­чине она искала себе мать, и отношения даже с тем, кто так был физически непохож на ее мать, в своей основе были повторением эмоционально неутешительных отношений с матерью, когда она ощущала, что цепляется за кого-то, кто может отказать ей в жизни и в еде (как это было в сновиде­нии) в любую минуту. Сновидение обозначило момент внут-

реннего озарения, когда она не могла не увидеть ясно, что стремится к материнской груди, которую ей никогда не об­рести вновь.

Отношения г-жи X. с матерью, симбиотические и взаимно удовлетворяющие вначале, впоследствии, как только ребе­нок попытался начать эмоциональное отделение, резко из­менились. При любой такой попытке мать приходила в ярость, требовала беспрекословного послушания, угрожала. Она не­устанно расписывала дочери, какой она плохой ребенок, и со злостью повторяла, что с ней было не совладать, даже когда она была еще в животе, и что она фактически предпринима­ла попытку аборта. Г-жа X. никогда не проявляла открытого гнева на мать, как бы та ни провоцировала ребенка, но вы­росла с образом Собственного Я как плохого ребенка и с образом матери как убийцы.

Отношения г-жи X. с мужчинами строились по тому же образцу. Они всегда были бурными; г-жа X. провоцировала мужчину на бешеный гнев, сама гнева не проявляя совер­шенно и оставаясь жертвой. Отношения всегда развалива­лись, в основном их рвала г-жа X. Так она становилась (в фантазии) не только ребенком, который вынужден цепляться за мать-убийцу, чтобы остаться в живых, но также и матерью, в свою очередь вынужденной изгнать плод. Фантазия о цеп­ляний за жизнь, несмотря на попытки могущественной мате­ри абортировать ее, была основой нарциссической фантазии о всемогуществе, которую она отыгрывала, сама принимая решение жизнь/смерть для плода.

После работы со сновидением г-жа X. призналась, что за свою жизнь она сделала три заранее предусмотренных абор­та, каждый раз от соблазненного ею мужчины. Никто из этих мужчин не хотел детей. Вскоре после прерывания беремен­ности она рвала и с мужчинами, точно так, как она прервала две предыдущих попытки анализа. Еще в процессе анализа всплыло, что эмоциональная близость, в которой она искала и обретала первичное наслаждение от симбиотических, вза­имно удовлетворяющих отношений с матерью, также оживля­ла в ней первичный страх быть поглощенной, ибо мать не соглашалась признавать ее как эмоционально отдельное су­щество со своими потребностями и позволить ей самой, в свою

очередь, отделиться от нее. Следовательно, беременность для г-жи X. была конкретным доказательством, что она обла­дает собственным телом и является самостоятельной жен­щиной, но эмоциональное отделение от матери так и не было достигнуто. Если бы плод развивался и превращался в мла­денца у ее груди, она бы никогда уже не смогла снова эмоци­онально стать младенцем, а это-то и было нестерпимо. Она страстно желала вернуться к инфантильному всемогуществу и слиянию с матерью. Как только беременность подтвержда­ла ее сексуальную идентичность и отдельность от материнс­кого тела, она могла абортировать плод, будто ничего не зна­чащую часть своего тела. И однако г-жа X. помнила, когда должен был родиться каждый ребенок, и сколько ему те­перь было бы лет.

В курсе анализа г-жа X. пришла к мысли, что пользова­лась своим телом, чтобы отомстить подавляющей ее мате­ри. Она получала наслаждение от секса с мужчинами, кото­рых ее мать не одобряла, и не дарила матери внуков на замену себе. Мы поняли это так: прерывая беременность, отношения и предыдущие попытки анализа, г-жа X. чувство­вала себя даже более грандиозной и всемогущественной, чем плохая мать - убийца и агрессор, с которой она себя идентифицировала. А плод представлял собой и ее как не­желанного, трудного ребенка (каким она была по словам матери), и саму мать - агрессора и убийцу. В ней не было жизнеспособной альтернативы идентификациям с плохой ма­терью и плохим ребенком.

Это нашло отражение и в ее переносе. Г-жу X. направил ко мне ее соотечественник и мой коллега. Когда мы встрети­лись, у меня не было вакансии для нее, и я хотела отослать ее к другому аналитику. Когда я сказала ей об этом, она, несмотря на свою депрессию, заявила, что сможет рабо­тать только со мной и подождет. Вскоре у меня образова­лась неожиданная вакансия, и мы начали совместную ра­боту. Г-жа X. уловила на первой же встрече мой интерес к ее рассказу о ее первой беременности и аборте, так как бере­менность является особой областью моих профессиональ­ных интересов. Ее ответ на мое затруднение в поиске ва­кансии для нее - она упорно этой вакансии дожидалась -

был проявлением переноса на меня ее базисной фантазии: она цепляется за амбивалентную мать и улещивает-соблаз­няет ее на то, чтобы дать ей (г-же X.) жизнь.

С самого начала г-жа X. пыталась установить амбива­лентный контрперенос, в котором мы бы воспроизводили са­домазохистские отношения. Часто она задерживала плату и никогда не придерживалась установленных выходных. Это была попытка превратить меня в жадную, требовательную, злобную фигуру, которая заставит ее почувствовать себя ви­новатой за отдельное существование. Улечься на кушетку г-жа X. не могла, но выносила на анализ множество сновиде­ний, которые на этом этапе были богатыми и красочными. Она записывала их в тетрадку, которую приносила с собой на каждый сеанс, и читала их странно невыразительным го­лоском маленькой девочки. Она и толковала их очень умно, не оставляя места для моего собственного творчества. Моей ролью было смотреть с восхищением, какая она умненькая и как умеет держать под контролем ситуацию - быть паци­ентом и аналитиком сразу. Это было воспроизведением ее семейной легенды. Она была первым ребенком и внуком, которым все восхищались. Ее мать часто повторяла, что считала ее, ребенка, умнее самой себя. Так повторялась ситуация детского всемогущества и беспомощности. Умнень­кий ребеночек в начале анализа служил прикрытием для чувства тревоги. Сновидения были полезным, плодотвор­ным продуктом, но она не могла рискнуть выслушать мои интерпретации: они могли оказаться критическими напад­ками, от которых рассыпалось бы на части ее хрупкое Соб­ственное Я.

Проверив мою способность быть терпеливой, выдержи­вать и выносить ситуацию, не превращаясь в деструктив­ную и контролирующую родительскую фигуру, чего она ожи­дала от меня, надеясь все же, что этого не произойдет, г-жа X. смогла улечься на кушетку и позволить себе регресс в аналитической ситуации. Многочисленные случаи садизма ее любовника и его контроля над нею потекли передо мной. Она выкладывала их все тем же ровным голоском, а я мол­ча кипела от гнева и жалости к ней, беспомощной жертве его жестокости, и удивлялась - как ей удалось выжить. Со-

здавалось впечатление, что мы вместе заново проходим первичную психологически симбиотическую стадию отно­шений мать-младенец, в которых невербальные пережива­ния ребенка опосредуются не только материнским ответом данному ребенку, но и ее предшествующим жизненным опы­том, и ее настоящим. С этой точки зрения мой контрперенос - в основе которого был мой ответ данной пациентке, а так­же и моя жизнь - должен был стать самым тонким инстру­ментом, доступным мне для анализа г-жи X.

Исходя из нашего понимания аналитической ситуации, большая часть последующей работы была сосредоточена на потребности г-жи X. в эмоциональном слиянии с мате­рью, несмотря на противоположное желание - быть отдель­ной и свободной личностью,. С детства она рассказывала о всех своих проблемах с родителями своим друзьям и по­ступала в соответствии с их суждениями, так как ей не оста­вили возможности научиться судить обо всем самой. «У меня такое чувство, будто во мне нет сердцевины меня са­мой»,- сказала она. Мы поняли, что ее неспособность про­должать вынашивать свои беременности была симптомом глубинного ощущения потребности оставаться пустой и мер­твой.

По мере того как развивался лечебный союз, г-жа X. все сильнее приходила в соприкосновение со своими чувства­ми. Теперь она боялась собственных сновидений, так как позволила мне толковать их, чтобы я могла ей помочь; но утрата контроля и инфантильного всемогущества была труд­но переносима для нее, равно как и углубление нашей бли­зости. Ее депрессия и горе (не только из-за потери положе­ния умненького ребенка в аналитической ситуации и в отно­шениях с любовником, но также из-за утраты ее профессио­нальной идентичности как умного критика, своей критикан­ке-матери) были вербализованы и дали возможность горе­вать и о своей последней беременности. Но что любопытно, она не выражала никакой вины по этому поводу. Тем не ме­нее, за каждой сессией, на которой мы понимали друг друга и углублялось ее самопонимание, следовала или негатив­ная терапевтическая реакция, или усиление садомазохист­ских аспектов ее отношений с любовником.

Было похоже, что установление взаимно удовлетворяю­щих отношений между нами было слишком приятным и слиш­ком целительным для нее. Интерпретации, которые показы­вали ей, что я ее понимаю, возбуждали в г-же X. страх пе­ред слиянием со мной, и она опять использовала свое тело, чтобы отделиться, совершая сношение с любовником пе­ред каждым аналитическим часом. Тем самым возбужде­ние от хорошей эмоциональной близости со мной и страх поглощения рассеивались путем физического переживания оргастического слияния с мужчиной. Мы поняли, что на глу­бинном уровне каждого мужчину история г-жи X. провоциро­вала на ненависть к ее матери и желание вырвать г-жу X. из ее лап. Связи с чернокожими партнерами служили г-же X. для того, чтобы, используя свое тело как продолжение ма­теринского, утонченно унизить мать этим путем. Мать часто критиковала и упрекала ее, говоря: «Как может твое тело, которое когда-то было во мне, чувствовать что-нибудь к муж­чине, которого я не выношу!» Мать г-жи X. очевидным обра­зом разделяла фантазию дочери о том, что мать владеет ее телом и нераздельна с ним. Выбирая себе таких незавид­ных мужчин, г-жа X избегала страха перед материнской за­вистью. На взрослую женщину давили последствия ее силь­нейшей детской зависти к своей красивой матери. Эта за­висть повторилась и в подростковом возрасте, а в переносе проявлялась в завистливых нападках на нашу совместную работу. Мы не должны были быть взаимно удовлетворены и возбуждены сотворением совместного живого опыта, пере­живания, но должны были зачать ребенка, которого г-жа X. потом абортирует. Это отражалось и в творческих способно­стях г-жи X.: она могла раздавать свежие, яркие, живые и будоражащие идеи своим студентам, но не могла разви­вать их сама. Ее неспособность писать лишь дополняла неспособность произвести на свет живого ребенка, так как она проецировала свои деструктивные желания на окружа­ющий мир, где каждый читатель был критиканкой и садист­кой матерью, с которой она ощущала себя слитой воедино. Наша аналитическая работа была теперь сосредоточена на проецировании садистских импульсов: на мать - изна­чально, на аналитика - при переносе. Г-жа X. теперь уже

могла воспринимать свой собственный садизм. Сперва она говорила: «Я делала только то, чего хотела мать». Позже она плакала: «Я убила этих детей». Интерпретация, что г-жа X. неспособна признать хорошую мать в своем анали­тике, в своей матери или в самой себе, помогла ей расска­зать о фантазии, которая тайно владычествовала над ней в детстве и никогда не была вытеснена. Согласно этой фан­тазии не было такого времени, когда ее не существовало. Она просто была Яйцом, сокрытым в материнской утробе и ожидающим оплодотворения спермой отца. Фантазия де­лала ее участницей родительского соития и собственного зачатия. Отсюда следует, что эта фантазия не только дела­ла ее причиной рака полового члена, от которого скончал­ся отец, поскольку она кусала его член при интромиссии (известное неразличение рта и вагины), но еще и поддер­живала первичное единство матери и ребенка, так что ста­новилось неясно: она - это она или собственная мать. Любая беременность г-жи X., таким образом, угрожала вы­полнить эдипальное желание, которое не было вытеснено. Оплодотворенное яйцо, плод внутри ее тела, можно было реально изгнать, не ощущая вины: плод представлял со­бой как опаснейший рак, убивший отца, так и садистские аспекты ее Собственного Я, слитые с теми, которые она проецировала на свою мать.

Теперь мы разглядели катастрофу, которая грозила, если ей станет лучше от анализа. Если она сможет принять своих родителей как хороших и способных приносить друг другу удов­летворение (аналогично тому, как ей нужно и невозможно было принять аналитика и себя как хороших и способных к взаимно удовлетворяющим отношениям), тогда ей придется столкнуть­ся с глубочайшим чувством вины за всемогущественную фан­тазию, разрушившую их брак. Отсюда следует, что в своей всемогущественной фантазии она разрушала также свой соб­ственный анализ. За эту садистскую фантазию, которую она никогда не подавляла, она платила своей жизнью. Сознатель­но желая достичь взрослых отношений, биологически зрелой женской идентичности, академических успехов, она могла бороться за выполнение своего желания, но сама себе отка­зывала в этих достижениях. Она еще могла оставаться в

живых, но не позволяла себе ЖИТЬ, так как чувствовала, что и ее мать никогда ей этого не позволяла.

Стало ясно, что невытесненная инцестуозная сексуаль­ная фантазия (принадлежащая доэдипальной и эдипальной фазе) владела и распоряжалась жизнью г-жи X. Садистское наслаждение, содержащееся в этой могущественной фан­тазии и в удовольствии от того, что она вредила матери в утробе и причиняла ей боль, влекло ее к выбору чернокожих сексуальных партнеров, физически непохожих на отца, при­чем таких, которые не хотели детей. Этим путем она разре­шала свои амбивалентные желания, возлагая ответствен­ность на партнеров. Таким образом, она могла абортировать нерожденного ребенка, который, кроме вышеназванного, тайно представлял собой эдипального партнера - покойного отца, больного раком, которого она могла абортом разру­шить вновь. Сновидение и ассоциации на него, последовав­шие за анализом этого материала, открыли нам следующий аспект ее дилеммы. После нашего совместного решения завершить анализ за год (так как г-жа X. должна была вер­нуться в свою страну) ей приснилось, что она решила сде­лать аборт. Это было тем более примечательно, что наяву она более не желала ни забеременеть, ни сделать аборт. И вот ей снилось, что после аборта врач показывает ей плод и дает его кровь для теста на родительство. Это выглядит ужасно, но врач делает это, чтобы помочь ей. В ее ассоци­ациях проявилось, что плод был раковой опухолью, внут­ренним представителем отца, которого она не могла опла­кать и позволить ему уйти, упокоиться с миром. Ни один сексуальный партнер не мог заменить его, так как эмоцио­нальное отделение от отца подтвердило бы его разрушение, аналогично тому, как отделение от матери было бессозна­тельно уравнено со смертью. Плод, который можно было разрушить абортом и заменить новым, был конкретным те­лесным представителем обоих родителей, которых она и лю­била, и ненавидела. Начиная с этой точки своего анализа, г-жа X., размышляя о смерти своего отца, поняла, что раньше она думала: отец так никогда и не отделился от своей мате­ри, и в ее фантазии его смерть равнялась возвращению в

утробу матери. Таким образом, смерть и внутриутробная жизнь до рождения были бессознательно уравнены.

Анализ позволил г-же X. оплакать покойного отца. Всплыли прежде вытесненные воспоминания о временах, когда все было хорошо между ее родителями и между нею и родителя­ми. Она опять начала писать; в этом ей помогло ожившее воспоминание о покойном отце как о любящем родителе, ко­торый о ней заботился - для него она и писала. Она пришла к более взрослым отношениям с матерью и смогла сказать ей: «Если бы отец был жив, моя жизнь сложилась бы иначе». А мать тоже в первый раз позволила себе заплакать о своем первом муже. После этого они разделили и ее скорбь о по­койном втором муже, оплакав его. Г-же X. снятся до сих пор беременность и аборты, но у нее нет больше потребности отыгрывать их. Она думает о том, чтобы закончить не прино­сящие удовлетворения отношения со своим любовником и ощутить себя отдельной, самостоятельной личностью. Она встретила человека, с которым, как она считает, у нее сло­жатся более подходящие отношения. То, что она приняла свои садистские желания, так же, как и свои любовные чувства к отцу и скорбь о нем, позволило ей выбрать между выжива­нием и жизнью.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Выводы, которыми я завершаю эту статью, покоятся не только на анализе г-жи X., но и на моем клиническом опыте работы с другими пациентками. Первая беременность - важ­ный этап продвижения в задаче, которую всю жизнь решает женщина' отделение от своей матери и индивидуализация. Беременность дает женщине возможность вступить на дальнейший, основанный на биологической почве этап эмо­циональной идентификации с доэдипальной матерью. Ощущение от ребенка внутри ее собственного тела также позволяет женщине отличить свое тело от материнского, из которого она сама явилась на свет. Конкретное физическое переживание симбиоза матери и плода (теперь внутри ее взрослого тела) идет параллельно эмоциональному симбио­зу. Мать и ребенок на этой стадии считают себя единым объек-

том - Собственным Я. Женщина, беременная в первый раз, должна достичь новых рубежей адаптации в своем внут­реннем мире и во внешнем объектном. Внутренняя иден­тификация со своей матерью как объектом и нарциссичес-кая идентификация с плодом как с Собственным Я усили­ваются нормальной регрессией, которую испытывает бе­ременная.

Если маленькой девочке становится известна амбива­лентность матери по отношению к ее зачатию, это может впоследствии исказить ход первой беременности молодой женщины, так как в это время в первый раз достигается биологическое основание для идентификации со своей матерью. Плод внутри тела беременной теперь представ­ляет собой хорошие и плохие стороны ее Собственного Я и объекта, и она может не дать ему позволения жить, если считает, что и ее мать этого ей не позволяла. Амбивалент­ность беременной к своему нерожденному ребенку может отражать ее более раннюю напряженную амбивалентность к своей матери, результатом которой явились трудности диф­ференциации Собственное Я/объект и дальнейшие трудно­сти отделения-индивидуализации. Слабые отношения с от­цом, никак себя не проявляющим, отнюдь не помогают девочке отделиться от матери и не способствуют взгляду на себя как желанного и любимого обоими родителями ре­бенка, одаренного своей собственной жизнью. Всепоглоща­ющее чувство вины за выживание вопреки материнской амбивалентности к зачатию может породить у девочки про­блему: решив, что ей дано право только оставаться в жи­вых, как она сможет жить полной жизнью? Гордость за свое выживание вопреки могущественной матери - убийце и аг­рессору, может также стать у ребенка источником всемогу­щественных фантазий и оправданием для садистских фан­тазий, воплощаемых в более широких объектных отноше­ниях. Отделение становится бессознательным эквивален­том смерти Собственного Я или объекта. Трудность в при­ятии матери как хорошей матери может привести к тому, что женщине будет трудно принять творческие и жизнеда-ющие аспекты Собственного Я.