 |
|
СПИСОК ИМЕН И НАЗВАНИЙ.. 871 72 страница
– Целая неделя! – воскликнул в отчаянии Хиргон. – Но быть по сему! Придется смириться. Но, боюсь, через семь дней вы увидите на месте гондорских укреплений одни развалины, ежели только нас не спасет чудо. И все же я верю, что вы помешаете оркам и смуглокожим дикарям править пир на руинах Белой Башни!
– Это я вам обещаю, – кивнул Теоден. – А сейчас прости. Я утомлен недавним сражением и только что вернулся из долгого похода. Я нуждаюсь в отдыхе. Переночуй у нас! Утром ты увидишь смотр наших войск и поедешь назад с легким сердцем, на свежем коне. Утро вечера мудренее, а за ночь многое может перемениться.
Король встал, за ним поднялись и остальные.
– Идите отдыхать, и пусть сон ваш будет спокойным, – сказал он. – Ты, достойный Мериадок, на сегодня мне более не нужен. Но будь готов: тебя позовут, как только взойдет солнце.
– Я буду готов, – ответил Мерри. – Даже если ты прикажешь мне следовать за тобой по Тропе Мертвых.
– Не произноси слов, на которых лежит заклятье, – остановил его Король. – Ибо скоро Тропой Мертвых можно будет назвать не только эту дорогу... Кроме того, я пока не говорил, что возьму тебя с собой, какой бы путь я ни выбрал. Мирной тебе ночи!
– Ну нет! Я не хочу оставаться здесь и ждать, чтобы о ненужном мешке из поклажи вспомнили, только когда все кончится! – прошептал Мерри. – Не хочу оставаться. Не хочу!
Так он и заснул в своей палатке, повторяя про себя: „Не хочу, и все!“
Проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо:
– Вставайте, господин хольбитла, вставайте!
Мерри очнулся от своих снов и сел. Было совершенно темно.
– Что случилось? – спросил хоббит.
– Вас зовет Король!
– Но ведь солнце еще не взошло!
– Оно не взойдет, господин хольбитла. Может быть, оно и вообще больше никогда не взойдет. Еще и не в то поверишь, когда эдакая тьма повсюду! Но время не стоит на месте, даже когда нет солнца. Поспешите!
Натянув на себя, что попало под руку, Мерри выглянул из палатки. Все вокруг плавало во мгле. Воздух казался бурым; мгла скрадывала все цвета, кроме черного и серого, и ни один предмет не отбрасывал тени. Стояла ничем не нарушаемая тишина. У страшной тучи, нависшей над миром, не было края; только далеко-далеко у западного горизонта сквозь дымку просачивался слабый свет – туда ненасытные щупальца мрака еще не дотянулись. Над головой прогибался тяжелый полог сплошной бесформенной черноты, и день, вместо того чтобы разгораться, медленно мерк.
Мерри увидел, что у палаток уже толпятся люди; все они стояли, запрокинув головы, и перешептывались. Все лица были серы и озабоченны, на некоторых отражался страх. У Мерри упало сердце. Он поспешил к Королю. Хиргон, гонец из Минас Тирита, опередил его; на этот раз с ним был еще один гондорец, подобный Хиргону лицом и одеждой, но ниже ростом и шире в плечах. Когда Мерри вошел в королевский шатер, этот второй говорил с Теоденом.
– Тьма идет из Мордора, о Король, – услышал Мерри. – Это началось еще вчера, на закате. Я пробирался восточными холмами и видел, как она поднимается и постепенно захватывает небо. Всю ночь она летела за мной и глотала звезды, одну за другой. Сейчас тьма расползлась по всей стране, отсюда до самых Гор Мрака, и продолжает сгущаться. Война началась.
Теоден долго не говорил ни слова. Наконец он медленно произнес:
– Итак, час пробил! Великая битва нашего времени, которая положит конец столь многому, разразилась! Ну что ж! Прятаться поздно. Теперь мы двинемся кратчайшей дорогой и поскачем со всей скоростью, на какую способны наши лошади. Смотр должен начаться немедленно. Отставших, замешкавшихся – не ждать. Достаточно ли в Минас Тирите запасено еды? Если мы поспешим, то обозы взять с собой не сможем и ограничимся самым необходимым только до первого боя.
– У нас изрядные запасы, – заверил Хиргон. – Мы давно готовимся к осаде. Скачите налегке и поторопитесь.
– Вели трубить сбор, Эомер! – распорядился Теоден. – Пусть всадники седлают коней.
Эомер скрылся – и через минуту в крепости заиграли трубы. Долина отозвалась. Но голос труб, вчера вечером показавшийся Мерри таким чистым и ясным, сегодня, в набухшем тьмой воздухе, звучал хрипло и зловеще.
Король обратил взор на хоббита.
– Я отправляюсь на войну, достойный Мериадок, – сказал он. – Еще немного – и мы выступим. Освобождаю тебя от присяги, но не лишаю своей милости. Ты останешься здесь. Можешь предложить свою службу королевне Эовейн – она будет управлять народом Марки в мое отсутствие.
– Но, государь... – запнулся Мерри. – Я... я же отдал свой меч тебе! Я не хочу прощаться с тобой вот так, ни с того ни с сего, о король Теоден! Все мои друзья ушли в бой, и мне стыдно отсиживаться в безопасности!
– Мы поскачем на сильных, рослых конях, – покачал головой Теоден. – У тебя отважное сердце, но с таким скакуном тебе не справиться.
– Тогда приторочь меня к седлу или разреши пристегнуться к стремени! Мне все равно, как ехать, только возьми меня с собой! – взмолился Мерри. – Дорога неблизкая, но, если конь мне не по чину, я добегу на своих двоих. Ноги сотру, опоздаю на много недель, а добегу!..
Теоден улыбнулся:
– Уж лучше тогда посадить тебя с собой, на Снежногрива! Но не отчаивайся! Мы еще не расстаемся: тебе предстоит поехать со мной в Эдорас и увидеть Метузельд. Я направляюсь к себе во дворец. Стибба довезет тебя без труда – большая скачка начнется позже, когда мы выедем на равнину.
Эовейн встала.
– Пойдем со мной, Мериадок! – пригласила она. – Я хочу, чтобы ты посмотрел на доспехи, которые я тебе подыскала.
Мерри последовал за ней.
– Арагорн обратился ко мне с одной-единственной просьбой, – сказала Эовейн, пока они шли между палаток. – Он хотел, чтобы я одела и вооружила тебя для боя, и я обещала сделать все, что от меня зависит. Да и сердце говорит мне, что доспехи тебе еще понадобятся.
Они оказались перед небольшим шатром в расположении королевской дружины; оружейник вынес оттуда небольшой шлем, круглый щит и прочее снаряжение, потребное воину.
– Кольчуги на твой рост подобрать не удалось, – с сожалением сказала Эовейн, – а делать на заказ уже некогда. Но я дам тебе крепкую кожаную куртку, пояс и нож. Меч у тебя уже есть...
Мерри поклонился и принял из рук Эовейн щит, очень напоминавший тот, что достался Гимли, – на нем тоже был герб с белым конем.
– Прими это в дар, – сказала она, – и да сопутствует тебе удача. Доброго пути, достойный Мериадок! Может, мы еще встретимся – ты и я!
Тьма сгустилась над дорогой, ведущей на восток, и во тьме собрал король Теоден свое войско, чтобы вести его на битву. На сердце у людей лежала тяжесть, многие трепетали перед Тенью, но народ Теодена был силен духом и верен своему государю, и почти нигде не слышалось ни жалоб, ни плача. Даже женщины, дети и старики, укрывшиеся в лагере-крепости, без ропота встретили судьбу, выпавшую на их долю.
Король Теоден восседал на белом коне, который, чудилось, светится в полумраке. Гордым и высоким казался Король, хотя волосы его, ниспадавшие на плечи из-под шлема, были белы как снег; и не один воин воспрял духом, видя, как тверд и неустрашим их повелитель.
На широких лугах за бурлящей рекой выстроились военные отряды – пять и еще пятьдесят сотен всадников в полном вооружении. За ними стояло еще много сотен роханцев с запасными лошадьми. Над долиной пропела труба. Король поднял руку – и войско молча пришло в движение. Впереди ехало двенадцать славных дружинников Теодена. За ними иследовал сам Король, с Эомером по правую руку. Эовейн простилась с ним на горе, в крепости, и боль прощания еще отзывалась в сердце Теодена – но мысли Короля уже были обращены вперед. Тут же за Теоденом в компании гондорских гонцов трусил пони Мериадока со своим седоком, а за ними следовало еще двенадцать дружинников Короля. Король миновал длинные ряды воинов, стоявших навытяжку с непроницаемыми, суровыми лицами. Когда до конца первой шеренги оставалось уже совсем немного, Мерри обратил внимание на одного из роханцев. Это был совсем еще молодой всадник, не такой крепкий и рослый, как остальные. Когда свита проезжала мимо, воин поднял глаза и пристально взглянул на хоббита. Серые глаза блеснули – и вдруг по спине у Мерри пробежал холодок: такое лицо могло быть только у обреченного. Этот воин шел искать смерти.
А свита продолжала путь. Убыстряя шаг, Снежногрив спускался по серой дороге вдоль плещущего по камням Снаубурна – мимо деревенек Нижний Харг и Верхний Бурн[530], мимо скорбных женских лиц, белевших в темных дверных проемах. Не слышно было ни рогов, ни арф, ни пения. Начинался Великий Поход на восток, о котором потом еще много поколений слагали песни.
Из Дунхаргской Крепости, в серое утро,
Вышел сын Тенгела со своим войском.
В Эдорас он прибыл; палаты предков
Повиты тьмою, объяты мраком,
В сутеми смерклось золото кровли...
Король поклонился вольному народу,
Вечным курганам, высокому трону;
Король поклонился праздничным залам,
Где пировал он при свете солнца...
В путь он пустился; страх пошел следом,
Судьба – навстречу. Суровые клятвы
Принял он в сердце, и все сдержал их.
В путь он пустился; пять ночей ехал,
Пять дней вел он племя Эорла
За степи Фолда, за Фириэнхолт[531].
Шесть тысяч копий вел он в край Солнца,
В Мундбург[532] могучий под Миндоллуином:
Крепкую Королей твердыню
Враг опутал, огонь повыжег...
Рок призвал их, тьма поглотила.
Конь и конник скрылись во мраке.
Стихли в дальней дали копыта...
Так рассказывают легенды.
Было едва за полдень, когда Король въехал в Эдорас, но тьма к тому часу сгустилась еще больше и неуклонно продолжала сгущаться. Теоден почти не задержался в Золотых Палатах, где войско его пополнилось еще десятком-другим воинов, не поспевших к смотру. После трапезы, перед тем как выступить, Король, обратившись к своему оруженосцу, ласково с ним попрощался, и Мерри в последний раз склонился перед Королем с просьбой не отлучать от себя своего верного слугу.
– Я уже говорил тебе, что эта скачка – не для Стиббы, – нахмурился Теоден. – И что тебе делать в битве, которая разразится на полях Гондора, достойный Мериадок? Ты – мой оруженосец, это так, но храбростью ты вышел больше, чем ростом.
– Кто может знать заранее? – не сдавался Мерри. – Ведь не затем же ты взял меня в оруженосцы, чтобы я отсиживался дома, пока ты воюешь! Не хочу, чтобы в песне потом пелось, как меня не взяли в поход!
– Я обещал беречь тебя, – строго оборвал Теоден. – А ты изволь повиноваться. К тому же никто из всадников не возьмет тебя с собой в седло. Если бы сражение разыгралось прямо у этих ворот, то – кто ведает? – может, и ты совершил бы подвиг, достойный песни. Но до Мундбурга, которым правит Дэнетор, отсюда больше ста лиг. Это мое последнее слово, Мериадок!
Мерри поклонился и, расстроенный, отошел, скользя глазами по рядам воинов, которые готовились к выступлению. Всадники подтягивали подпруги, проверяли седла, поглаживали взволнованных лошадей. Многие тревожно поглядывали на небо, опускавшееся все ниже и ниже. Вдруг один из всадников, подойдя к хоббиту сзади, прошептал ему на ухо:
– У нас говорят: где властна воля, там путь к победе![533] Я проверил это на себе.
Мерри обернулся, поднял глаза и узнал говорившего. Это был тот самый молодой воин, лицо которого запало ему в душу утром, на смотре.
– По твоему лицу видно, что ты хочешь ехать с Королем, – продолжал всадник.
– Ты угадал, – сознался Мерри.
– Значит, мы с тобой поедем вместе, – сказал всадник. – Я посажу тебя перед собой, накрою плащом – а там ты не успеешь и глазом моргнуть, как мы окажемся в степи. Ну а в степи тьма еще непрогляднее, чем здесь. Твое желание искренне, – значит, надо его уважить. Ничего никому не говори и следуй за мной!
– Спасибо тебе! Спасибо от всего сердца, – вымолвил пораженный Мерри. – Я не знаю твоего имени...
– Право? – тихо переспросил всадник. – Что ж! Тогда зови меня Дернхельм[534].
Так случилось, что, когда король Рохана выступил в поход, с ним – в одном седле с роханским воином Дернхельмом – отправился и хоббит Мериадок. Рослый жеребец Виндфола[535] даже не ощутил добавочного бремени – Дернхельм, ловкий и стройный, был невысок и легок, не в пример остальным всадникам.
Кони скакали вперед и вперед, в темноту. Первый лагерь был разбит в двенадцати лигах от Эдораса, в приречном лозняке, недалеко от того места, где Снаубурн впадал в Энтвейю. А поутру – снова вперед, по степям Фолда, пока степь не перешла в заболоченную Фенскую Низину и справа не потянулись обширные дубовые леса, взбиравшиеся по окраинным холмам Рохана к подножию возвышавшегося у границ Гондора темного пика под названием Халифириэн. Слева тонуло в тумане болотистое устье Энтвейи. По дороге до войска доходили слухи о войне, захлестывающей север Рохана. Одинокие всадники, скакавшие во весь опор, приносили вести о том, что с востока на Марку движутся вражьи полчища, а от Стены Эмин Муйла по степям расползаются орки.
– Вперед! Вперед! – кричал Эомер. – Сворачивать поздно! Болота Энтвейи защитят нас. Главное теперь – скорость. Вперед!
Так покинул король Теоден свое королевство. А дорога все вилась, все бежала вперед, оставляя позади лигу за лигой, и проплывали мимо горы-маяки – Каленхад, Мин-Риммон, Эрелас, Нардол. Но огни на их вершинах погасли. Все вокруг было серо и безмолвно; тень сгущалась над головами всадников, и надежда в сердцах постепенно меркла.
Глава четвертая.
ОСАДА ГОНДОРА
Гэндальф растолкал Пиппина. На столе пылали свечи, сквозь щели в ставнях просачивался какой-то мутный полумрак. Было душно, как перед грозой.
– Который час? – осведомился хоббит, зевая.
– Уже третий, – ответил Гэндальф. – Пора вставать и приводить себя в соответствующий вид. Тебя зовет Наместник – он хочет ввести нового слугу в круг его обязанностей.
– А насчет поесть он как – позаботится?
– Нет. Завтрак тебе принес я. Держи! Тут все, что тебе полагается до полудня. С сегодняшнего дня каждый получает урезанную порцию, и ни крошки лишней, – таков приказ.
Пиппин без особого восторга посмотрел на маленькую булочку и просто смехотворную, по его представлениям, порцию масла. Тут же в чашке белело разбавленное молоко.
– И зачем только ты меня сюда притащил? – вздохнул он.
– Ты и сам великолепно знаешь, – внушительно отчеканил Гэндальф. – Чтобы с тобой не стряслось беды похуже. Так что не вороти нос, а вспомни лучше, что все злоключения свалились на тебя по твоей же собственной вине.
Пиппин промолчал.
Вскоре он уже шел вслед за Гэндальфом по стылым галереям к двери Башенного Зала. В серой полумгле чертога сидел Дэнетор. „Старый, терпеливый паук“, – подумал Пиппин. Можно было подумать, что Повелитель со вчерашнего дня так и не сдвинулся с места. Он указал Гэндальфу на стул; Пиппин остался стоять. Он уже заподозрил, что его не заметили, когда Дэнетор вдруг обратился к нему:
– Что ж, любезный Перегрин, надеюсь, ты провел минувший день с пользой для себя и остался доволен? Боюсь, правда, наши трапезы показались тебе скудными...
Пиппина эти слова неприятно поразили: у него возникло чувство, что Повелителю Минас Тирита каким-то образом стало известно все, что он, Пиппин, сказал и сделал накануне. А может, он и мысли угадывает?.. Хоббит счел за лучшее промолчать.
– Какие же ты хочешь предложить мне услуги?
– Я думал, Повелитель, ты сам скажешь, что мне делать.
– Разумеется, но сперва я должен узнать, на что ты годен, – возразил Дэнетор. – А узнать это я смогу, лишь оставив тебя при своей особе. Мой оруженосец просил отпустить его в отряд, охраняющий стены города. Ты временно будешь заменять его. Станешь мне прислуживать, исполнять мелкие поручения – и, если война и военные советы оставят мне хоть сколько-нибудь досуга, развлекать меня беседой. Ты умеешь петь?
– Еще бы, – обрадовался Пиппин и тут же спохватился: – То есть... для своего брата хоббита я пою неплохо, но тут засельские песни, наверное, придутся не ко двору. Они не годятся для дворцов и для черных времен. Кроме ветра и дождя, у нас и горестей-то не бывает. Мы любим петь о чем-нибудь веселом, чтобы можно было посмеяться, ну и, конечно, о пирах и застольях...
– Чем же плохи такие песни для моего дворца? – спросил Дэнетор. – Наш народ много долгих лет жил в соседстве с Тенью, но тем охотнее будем мы внимать песням вашей безмятежной страны. Нам радостно видеть, что бдение наше было не всуе, – ведь иной благодарности за свой труд гондорцы вряд ли дождутся.
Пиппин насупился. Не очень-то ему улыбалось петь перед Наместником засельские застольные песенки! Шуточные, ясно, сразу придется отбросить: уж больно они простенькие. Не к месту... А жаль – они как раз получались у него особенно хорошо... Впрочем, пока Пиппин соображал, как вывернуться, стало ясно – пока что петь его никто не просит. Наместник уже беседовал с Гэндальфом и расспрашивал его о Рохирримах – об их намерениях, об Эомере, королевском племяннике, о положении Эомера при дворе. Пиппин не уставал удивляться Дэнетору. Ведь тот наверняка уже много лет не покидал страны! Как же ему удается не упустить ни одной мелочи из того, что происходит за пределами Гондора? Откуда ему столько известно?
Наконец Дэнетор будто ненароком вновь заметил хоббита и отослал его.
– Иди в Цитадель, в оружейные палаты, – велел он. – Там тебя оденут и снабдят оружием. Все должно быть готово. Приказ был отдан еще вчера. Переоблачись и возвращайся!
Как и обещал Наместник, к приходу хоббита все оказалось готово, и вскоре Пиппин увидел себя в новом обличье. Платье было двух цветов – черного и серебряного. Кольчугу, по всей вероятности, выковали из стали, но стали черной, как агат; высокий шлем с обеих сторон украшали крылья ворона, а надо лбом сияла вписанная в круг серебряная звезда. Поверх кольчуги Пиппин надел короткую черную куртку с вышитым на груди гербом – серебряным деревом на черном поле. Старую хоббичью одежду свернули и отнесли на склад, разрешив Пиппину оставить при себе только серый лориэнский плащ, да и то предупредив, что надевать его можно будет лишь в свободное от службы время. Теперь хоббит, сам того не ведая, выглядел и впрямь ни дать ни взять Эрнил-и-Ферианнат, Принц Невеличков, как его прозвали гондорцы. Но сам Принц Невеличков чувствовал себя в новом наряде весьма неуютно. К тому же темнота начинала его не на шутку угнетать.
Весь день так и прошел в полумгле. Рассвет потонул в тучах, и до самого вечера мрак все сгущался и сгущался, тяжело оседая на сердце каждого, кто не уехал из города. Из Черной Страны медленно выползала, поглощая последний свет, огромная туча, подгоняемая ветром войны. Внизу воздух был душен и неподвижен, как перед бурей. Долина великого Андуина ждала первого разрушительного шквала.
Около одиннадцати Дэнетор на время отпустил Пиппина, и хоббит вышел из Башни раздобыть еды, развлечься и хоть как-то скрасить тоскливое времяпровождение на побегушках у Дэнетора. В трапезной хоббит снова повстречал Берегонда, только что возвратившегося с полей Пеленнора: его посылали туда с поручением к воинам, охраняющим Сторожевые Башни у Насыпи. Пиппин и Берегонд снова поднялись на стену: Пиппин хотел сменить обстановку – в Башне он чувствовал себя как в тюрьме, и, какой бы просторной ни была Цитадель, воздух ее казался ему спертым. Отыскав место, где они угощались и беседовали за день до того, Пиппин с Берегондом снова обосновались на каменной скамье у бойницы.
Был час заката, но полог тьмы простерся уже и на запад; только в последнее мгновение, прежде чем погрузиться в Море, солнце успело бросить на город один-единственный луч. Это был тот самый луч, что коснулся на прощание короны поверженного короля на Перепутье и заставил Фродо обернуться. Но поля Пеленнора, скрытые тенью Миндоллуина, не увидели солнца – они остались тусклыми и бурыми.
Пиппину казалось, что с того утра, когда он взошел на стену в первый раз, минули годы; он уже начинал забывать это время. Тогда он еще был хоббитом – легкомысленным путешественником, которого мало касались беды и тревоги этой чужой для него страны. Теперь он стал маленьким воином в огромном городе, готовящемся отразить страшное нападение; теперь на нем было гордое и мрачное одеяние Сторожевой Башни...
В другом месте и в другое время такая игра в переодевания, пожалуй, показалась бы Пиппину забавной, но сейчас он слишком хорошо понимал, что обрядили его не для балагана: он нес настоящую, серьезную службу у сурового и строгого Повелителя, в дни смертельной опасности. Кольчугу Пиппин находил тяжеловатой, шлем давил на голову. Сняв плащ, хоббит положил его на каменную скамью, отвел усталый взгляд от уходящих во тьму полей под стенами крепости, зевнул и тяжело вздохнул.
– Устал за день? – посочувствовал Берегонд.
– Еще бы! – махнул рукой хоббит. – Так намаялся ничегонеделанием, что ужас! Все пятки себе оттоптал. Стоишь, стоишь у дверей, ждешь, дожидаешься, а Наместник все ведет разговоры, и нет им конца: то он с Гэндальфом никак не расстанется, то князя Имрахила у себя томит, то из других важных персон жилы тянет. И я не привык, Берегонд, ну не привык я на голодный желудок прислуживать за чужими столами! Для хоббита, поверь, это ужасное испытание! Ты, конечно, считаешь, что я мало ценю оказанную мне честь и тому подобное. А какая мне выгода от такой чести? Даже от еды и питья в этой тьме ползучей никакого утешения. Кто мне объяснит, что все это значит? Ты видишь, какой стал воздух? Спертый, бурый... У вас что, вообще все туманы такие? Или только когда ветер с востока?
– Нет, – покачал головой Берегонд, – погода этого мира тут ни при чем. Это – козни Того, Кого Нельзя Называть. Он наслал на нас ядовитый дым из Огненной Горы, чтобы сердца наши помрачились, а разум помутился. Надо сказать, это ему почти удалось. Скорее бы вернулся Фарамир! Его на испуг не возьмешь... Только как он выберется из Тьмы? Сможет ли переправиться через Реку? Кто знает?..
– Гэндальф тоже в тревоге, – поделился Пиппин. – Мне кажется, он сильно расстроился, когда узнал, что Фарамира еще нет. Только куда подевался сам Гэндальф? Вот что хотел бы я знать! Перед вторым завтраком он ушел с совета – и, сдается мне, был сильно не в духе. Предчувствует, наверное, что-то. Или дурные вести получил?..
Вдруг хоббит оборвал себя на полуслове, и оба замерли, словно обратившись в камень. Пиппин, затыкая уши, сполз на каменный пол, а Берегонд, как раз выглянувший наружу, весь напрягся и вытаращил глаза. Пиппину, как никому, был знаком этот леденящий вопль, потревоживший когда-то далекие засельские рощи близ Плавней, но теперь вопль этот набрал силы и налился такой ненавистью, что разил насмерть, – и казалось, надеяться больше не на что.
– Это они!.. Наберись духу, посмотри вниз! – с трудом проговорил Берегонд. – Видишь? Там чудовища!
Пиппин через силу вскарабкался на каменную скамью и выглянул. Внизу по-прежнему расстилались темные поля Пеленнора; вдали, где все сливалось во мгле, смутно угадывалась река. Но добавилось и новое. Над равниной, словно тени безвременной ночи, вились пять гигантских существ, отдаленно похожие на птиц, – отвратительные, как стервятники, но крупнее любого стервятника и страшные, как сама смерть. Птицы то подлетали чуть ли не к самым стенам (не ближе, правда, чем на расстояние выстрела), то, описав круг, неслись прочь.
– Черные Всадники! – выдавил из себя хоббит. – Летучие Черные Всадники! Но смотри, Берегонд! – И вдруг сорвался на крик: – Они что-то высматривают! Гляди! Они кружат все время над одним местом. Они снижаются, видишь? Там движется что-то маленькое, черное... Ой! Это люди! Они верхом! Четыре или пять всадников! Ох! Не могу смотреть на это! Где же Гэндальф? Гэндальф! Спаси нас! Помоги!
Снова взвился к небу ужасный крик. Пиппин отскочил от стены и скорчился на каменных плитах, глотая воздух, как затравленный зверек. И тут сквозь жуткий вопль Назгула до его ушей вдруг донесся далекий голос рога, игравшего на высокой ноте.
Тут уже закричал Берегонд:
– Фарамир! Это же наш Фарамир! Это его рог! Он не убоялся! – возликовал он, но тут же осекся: – Но как же он пробьется к Воротам? А если у этих нечистых коршунов не только страх в запасе? Смотри! Отряд еще держится! Они скачут к Воротам!.. Нет! Ничего не выйдет! Кони понесли! Смотри! Они сбросили всадников. Люди бегут к Воротам... Нет – один еще в седле, но он скачет назад, к остальным. Это, должно быть, Командир! Его слушаются и люди, и животные... А-а! Чудище летит прямо на него! Снижается! На помощь! На помощь! Неужели у Ворот никого нет? Неужели никто не выйдет к нему? Фарамир!
С этими словами Берегонд метнулся прочь и опрометью кинулся вниз, в темноту.
Пиппина ожег стыд. Берегонд забыл о себе ради любимого командира, а новый оруженосец Дэнетора при первой же опасности показал себя трусом! Хоббит совладал с собой, поднялся и снова выглянул наружу. В тот же миг на севере, во тьме равнин, блеснула серебряная звезда. Она стремительно росла – и вскоре поравнялась с людьми, бегущими к Воротам. Пиппину показалось, что от приближающегося всадника исходит слабый свет и тяжкая мгла вокруг расступается. Эхом разнесся над стенами отзвук далекого призывного крика.
– Гэндальф! Гэндальф! – заорал Пиппин. – Я знал! Я знал! Он всегда рядом, когда страшно! Вперед, Белый Всадник! Гэндальф, Гэндальф!
Он надрывал голос, забыв, что его никто не слышит, – точь-в-точь как зритель на больших скачках.
Но и крылатые тени, кружащие над землей, заметили нового противника. Один из Черных развернулся и снизился над Белым Всадником – но тот, как показалось Пиппину, поднял вверх руку, и в небо ударил пучок белого света. Протяжно вскрикнув, Назгул взмахнул крыльями и отпрянул; четверо других на мгновение замешкались – а затем по спирали взвились вверх и скрылись в нависающей тьме. Над Пеленнором ненадолго посветлело.
Пиппин видел, как Фарамир встретился с Белым Всадником и как оба они придержали коней, поджидая пеших. Из города к ним уже бежали. Вскоре стена скрыла их от глаз Пиппина, и он понял, что прибывшие вошли в город. Догадываясь, что они отправятся прямо в Башню, к Наместнику, Пиппин побежал к Воротам и вскоре оказался в толпе людей, которые, по-видимому, как и он, смотрели со стен на разыгравшееся сражение и его спасительный исход.
Вскоре на улицах кипела толпа. В общем ликовании то и дело слышались имена Фарамира и Митрандира. Наконец Пиппин увидел факелы и, в тесном кольце толпы, двух всадников, едущих медленным шагом. Один был весь в белом; он не светился больше – фигура его в полумраке казалась бледной, будто схватка пригасила пламеневший в нем огонь. Другой, в темной одежде, ехал опустив голову. У последнего яруса крепости оба сошли с коней, передав их под опеку конюших, и направились к Верхним Воротам. Гэндальф шел твердым шагом, откинув с плеч серый плащ; глаза его еще горели. Его спутник, одетый в зеленое, слегка пошатывался на ходу, как раненый или смертельно усталый человек.
Пиппин пробрался в первые ряды и в свете фонарей, под аркой, смог лучше разглядеть бледное лицо Фарамира. У него перехватило дыхание. Он понял, что этот человек только что пережил великий страх, а может, и боль, но могучим усилием воли сумел с ними совладать – и теперь вновь был спокоен. Вот он уже сурово и с достоинством говорит что-то стражникам... Но как же он похож на Боромира, которым хоббит восхищался с самой первой минуты до последней, неизменно поражаясь его величию, так просто уживавшемуся с добротой! И тут в сердце у Пиппина проснулось новое, неизведанное чувство. Ему показалось, что в Фарамире – как иногда в Арагорне – проглядывает некое высшее достоинство. Арагорн, конечно, выглядел величественнее, – но Фарамир зато казался более близким и доступным. Поистине, в жилах Фарамира тоже текла кровь древних Королей – разве что чуть разбавленная мудростью и печалью Старшего Племени. Пиппин понял, почему Берегонд с такой любовью произносил его имя. За такими людьми идут без колебаний даже в тень черных крыльев...
– Фарамир! – громко закричал Пиппин вместе с остальными. – Фарамир!
Фарамир услышал его голос, выделившийся из общего хора, обернулся, глянул вниз – и несказанно изумился.
– Откуда ты здесь? – поднял он брови. – Невеличек в цветах гондорской стражи! Какими судьбами?..
Но тут Гэндальф шагнул к нему и быстро сказал:
– Он прибыл со мной из Страны Невеличков. Не будем терять времени! Нам надо многое обсудить и многое сделать, а ты утомлен. Невеличек пойдет с нами – ибо, если он не хуже меня помнит о своих новых обязанностях, он должен знать, что ему вновь пора предстать перед Повелителем. Идем, Пиппин! Следуй за нами!
Наконец они оказались в личных покоях Наместника. Перед камином, в котором краснели угли, были расставлены сиденья. Слуги подали вино. Пиппина, стоявшего за креслом Дэнетора, почти не было видно, но хоббит глядел во все глаза и слушал во все уши, почти позабыв об усталости.
Фарамир взял с блюда кусочек белого хлеба, отпил вина и сел на низкую скамью по левую руку от отца; Гэндальф опустился на резной деревянный стул, стоявший с другой стороны чуть поодаль, и, казалось, задремал. Поначалу Фарамир говорил только о вылазке, которую предпринял по приказу Наместника десять дней назад. Он принес известия из Итилиэна и сведения о передвижениях Врага и его союзников; рассказал о том, как был выигран бой у дороги и наголову разбито войско, шедшее из Харада, как обезвредили огромного зверя; короче, это был один из тех докладов, которые повелитель Минас Тирита слышал от него уже не раз, – простое донесение о мелкой приграничной стычке, которая сейчас казалась детской игрой, потерявшей всякое значение и не заслуживающей особой награды.