 |
|
СПИСОК ИМЕН И НАЗВАНИЙ.. 871 76 страница
– Повелитель, послушай, – запинаясь, начал было Мерри. – Она...
Но тут рядом раздался оглушительный шум. Со всех сторон загремели рога и трубы. Мерри огляделся: он совсем позабыл о войне, да и обо всем на свете. Ему казалось, что с того мгновения, когда Король поскакал навстречу гибели, минул не один час. На самом деле прошло лишь несколько минут. Хоббит вдруг понял, насколько опасно оставаться здесь. В любую минуту тут может начаться сражение, – и, чего доброго, они попадут в самую гущу!
По дороге спешно подтягивались к городу свежие, только что переправившиеся через реку полки орков; из-под городских стен выступили моргульские легионы; с юга маршировала, прикрываясь конницей, харадская пехота. Над головами южан покачивались на хребтах мумакилов боевые башни. Но в другой стороне, на севере, мелькал белый султан Эомерова шлема и роханские всадники снова строились в боевой порядок, а из города спешили воины Гондора – и в первом ряду реял Серебряный Лебедь Дол Амрота.
В голове хоббита мелькнуло: „Где же Гэндальф? Почему его нет? Неужели он не спас бы Короля и Эовейн?“ Но тут к ним во весь опор подскакал Эомер и уцелевшие дружинники Короля – им наконец-то удалось усмирить лошадей. Они окружили место битвы, дивясь на убитое чудовище. Кони отказывались подойти ближе, и Эомер спрыгнул на землю. Лицо его исказилось болью и отчаянием – он увидел Короля и молча замер над ним.
Один из воинов вынул древко королевского знамени из руки знаменосца Гутлафа, лежавшего мертвым, и поднял знамя над головой. Глаза Теодена медленно открылись. Увидев поднятое знамя, он дал знак, чтобы его передали Эомеру, и проговорил:
– Радуйся, король Рохана! Спеши к победе! Попрощайся за меня с Эовейн!
И он умер, так и не узнав, что Эовейн лежит рядом с ним. Люди плакали, не стыдясь, и повторяли: „Увы нам! Король! Король Теоден!“ Но Эомер проговорил:
Кто там плачет? Не время плакать!
Павший умер светло и славно.
Плач пристал не бойцам, а женам.
Нас же требует поле битвы!
Но и по его лицу текли слезы.
– Пусть воины из королевской свиты останутся при павшем и с почетом вынесут тело Короля с поля боя, пока здесь не разыгралось новое сражение, – приказал он наконец. – Но пусть позаботятся и о павших дружинниках Короля!
Он оглядел убитых, вспоминая каждого по имени, – и вдруг увидел сестру свою Эовейн. Узнав ее, он застыл не дыша, как человек, остановленный на полуслове стрелой в сердце. Лицо его смертельно побледнело, кровь застыла от гнева, слова замерли на устах, дух охватило безумие.
– Эовейн! – вскричал он наконец. – Откуда ты здесь?! Что это? В своем ли я уме?.. Или это злые чары? Смерть! Смерть! Смерть! Смерть всем нам!
И, ни с кем не советуясь, не дожидаясь, пока подойдут гондорские отряды, он вскочил на коня и, протрубив наступление, помчался навстречу бесчисленному вражескому войску. Его сильный голос перекрыл все остальные голоса:
– Смерть! Смерть! Вперед, к смерти и концу света!
Войско Рохирримов устремилось за ним. Песня смолкла, и голоса воинов слились в один. „Смерть!“ – гремело над полем. Лавиной пронеслись всадники мимо павшего Короля и обрушились на южную окраину Пеленнора.
Только хоббит Мериадок остался стоять где стоял, ничего вокруг не видя от горя. Никто не окликнул его, никто не обратил на него внимания. Он смахнул слезы, нагнулся за щитом – подарком Эовейн – и, закинув его на плечо, принялся искать меч, который выпустил из пальцев, когда нанес удар Черному Королю, – рука мгновенно онемела, так что теперь ему повиновалась только левая. Оружие свое Мерри нашел быстро, но – странное дело! – клинок дымился, как ветка, вынутая из огня. Вдруг меч изогнулся, стал коробиться – и наконец рассыпался в пепел[554].
Так исчез клинок, найденный хоббитами в Курганах, выкованный людьми Закатного Края. Такой судьбой своего детища оружейник, что в давние времена долго и терпеливо трудился над этим кинжалом, мог бы гордиться – ибо ковал он его в Северном Королевстве, когда нуменорцы были еще молоды, а главным их врагом был Чернокнижник, король страшного Ангмара. Никакое другое оружие, даже в руке наисильнейшего из богатырей, не смогло бы нанести Призраку столь страшной раны, ибо старинный кинжал, пронзив неумирающую плоть Назгула, разрушил заклятие, подчинявшее невидимые мышцы воле Черного Короля.
Покрыв плащами древки копий, роханцы положили на эти немудреные носилки тело Короля и направились к городу; другие воины бережно подняли Эовейн и на таких же носилках понесли ее следом. Вынести с поля битвы всех было невозможно: только из королевской свиты рядом с Теоденом пало семеро, и среди них – Деорвин[555], начальник королевской дружины. Роханцы сложили их тела подальше от полегших врагов и огородили копьями, а когда битва закончилась, предали огню труп чудовища и выкопали могилу для Снежногрива, поставив на ней камень с надписью на языках Гондора и Рохана:
Смертью стреножен, здесь лежит Снежногрив:
Службу верную нес он, но пал, седока убив.
На могиле Снежногрива выросла трава, зеленая и высокая, но навечно остался бесплодным черный круг на месте кострища, где сожгли чудовище.
Медленно и грустно брел Мерри в хвосте процессии, не обращая больше внимания на битву. Разбитый и усталый, он дрожал, словно от холода. Ветер принес с Моря дождевые тучи; мир словно оплакивал Эовейн и Теодена, но этот же дождь потоками серых слез гасил пожары в Минаc Тирите. Как сквозь туман хоббит увидел перед собой первые ряды защитников Гондора. Князь Имрахил, подъехав ближе, натянул поводья.
– Кого несете, мужи роханские? – спросил он.
– Короля Теодена, – ответили ему. – Он мертв. Войско возглавил король Эомер. Вон вьется по ветру белый султан его шлема!
Князь спешился, и встал на колени перед носилками, и пролил слезу над Королем, – а поднявшись, взглянул в лицо Эовейн и в изумлении отпрянул:
– Кто это? Женщина?! Ужели жены Рохирримов тоже взяли в руки оружие и пришли к нам на помощь?
– Лишь одна, – ответствовали роханцы. – Это королевна Эовейн, сестра Эомера. Мы не знали, что она среди нас, пока не нашли ее мертвой на поле боя – и вот теперь оплакиваем.
Красота Эовейн не укрылась от взора князя, хотя лицо королевны было холодно и бело; он склонился, чтобы лучше рассмотреть королевну, тронул ее руку – и вдруг обернулся к всадникам.
– Мужи роханские! – воскликнул он. – Есть ли среди вас лекарь? Она ранена, и, может статься, смертельно, но смерть еще не забрала ее!
Он снял с руки гладкую стальную перчатку, приблизил к холодным губам Эовейн, и – диво! – поверхность металла слегка запотела.
– Нельзя терять ни минуты! – воскликнул князь и тут же распорядился отправить в Город конного гонца за помощью для королевны, а сам, низко поклонившись павшему, вскочил в седло и поспешил туда, где кипела битва.
Между тем на полях Пеленнора с новой силой гремел жестокий бой. К небу летели яростные, отчаянные крики; ржали кони, звенело оружие. Играли рога и трубы: задрав хобот, оглушительно трубили мумакилы, понуждаемые к битве. Под южной стеной пехота Гондора сшиблась с моргульскими полками, все еще достаточно сильными. Всадники поскакали на восточный край поля к Эомеру. Среди них были и Хьюрин Стройный, Хранитель Ключей, и повелитель Лоссарнаха, и Хирлуин с Зеленых Холмов, и блистательный князь Имрахил в окружении своих рыцарей.
Помощь подоспела вовремя. Ибо удача изменила Эомеру, и отчаянная ярость нового короля Рохана обернулась против него. Первый бешеный натиск разбил ряды врагов; роханцы мощными клиньями врезались во фланговые отряды южан, сея среди них опустошение, – но туда, где маячили огромные силуэты мумакилов, кони идти отказывались. Они поднимались на дыбы, бросались в сторону, и звери-исполины по-прежнему безраздельно царствовали над полем битвы, возвышаясь над сражающимися, как могучие крепости. Харадцы теснились под этим мощным прикрытием, недосягаемые для атакующих. Еще в начале боя харадцы в три раза превосходили роханцев числом, но это было вначале. Новые и новые отряды врага подходили со стороны Осгилиата, и не было им конца. До сих пор, правда, подкрепление держалось в тылу, ожидая только приказа, чтобы в конце битвы наброситься на Город, разрушить его, разграбить и опустошить. Теперь, когда Черный Король погиб, Готмог[556], предводитель моргульских орков, сам повел свои полки в бой. За орками, размахивая топорами, тучей двинулись люди с востока, а за ними – вариаги из Кханда[557], южане в красных одеждах и черные гиганты из Дальнего Харада, похожие на троллей, с белыми глазами и алыми языками. Часть этого смешанного полчища устремилась в тыл роханцам; часть двинулась наперерез, намереваясь остановить гондорские отряды и не допустить, чтобы те соединились с роханскими всадниками.
Так боевая удача стала изменять защитникам Минас Тирита, и отчаяние снова нашло путь к их сердцам. И вдруг со стен города послышался отчаянный крик. Близился полдень; ветер усилился, отгоняя дождь к северу, в разрывах туч сверкнуло солнце – и в прозрачном воздухе дозорные приметили с башен новую опасность, которая отняла у гондорцев последнюю надежду.
Со стен Города дуга Великого Андуина просматривалась на несколько лиг вниз по течению, и зоркие глаза стражей издали заметили приближающиеся суда. Всмотревшись, люди закричали в ужасе и отчаянии: блестящую водную гладь вспенивали многочисленные весла военных галер, а за ними чернели, пузырясь на ветру, паруса огромных кораблей с высокими мачтами...
– Пираты Умбара! – кричали гондорцы. – Смотрите! Пираты! Белфалас пал! Этиру и Лебеннину конец! Пираты! Пираты! Это смерть! Мы погибли!
Кто-то бросился звонить в колокол – без приказа, ибо приказывать было некому; иные же хватали горны и трубили отступление.
– К стенам! – звали они сражавшихся. – Назад! Назад, в Город, пока нас не смяли!
Но на поле боя не слышали их зова, ибо ветер, который гнал корабли, подхватывал крики и уносил в сторону.
Впрочем, Рохирримы не нуждались в предупреждении. Они и сами видели черные паруса – даже слишком хорошо видели. Эомера отделяли теперь от Харлонда каких-нибудь четверть лиги да несколько вражеских отрядов, а сзади надвигались новые неприятельские полчища, спеша наперерез Имрахилу. Эомер бросил взгляд на Андуин и понял: это конец. Будь проклят этот ветер, который он еще недавно благословлял!.. Мордорцы тоже заметили паруса, и зрелище придало им бодрости. Победно взвыв, c утроенной жаждой крови полки Черного Властелина ринулись в атаку.
Но хладнокровие уже вернулось к Эомеру. Мысль его снова работала трезво и ясно. Он приказал трубить сбор, скликая под знамя всех, кто был поблизости. Нужно было, не медля, поставить крепкую стену из щитов и дать врагу последний бой – такой, чтобы он был достоин песни и легенды! Память о последнем Короле Рохирримов не должна покрыться бесславием! И вот Эомер въехал на зеленый холм, и воткнул в землю роханское знамя, и полотнище с Белым Конем заплескалось на свежем ветру, рвущем его с древка.
Из мглы сомнений, навстречу солнцу[558]
Скакал я с песней, меч обнажая,
Оставив радость, забыв надежду!
Пою во гневе! Пусть рвется сердце.
Встречаю грудью закат и гибель! –
Так проговорил Эомер и засмеялся, и пламя битвы вновь охватило его и зажгло в нем юную беспечность. Он – молод, он – король, он – вождь бесстрашного племени! Смеясь над отчаянием, он взмахнул мечом и повернулся к черным кораблям.
И тут в сердце ему хлынула радость. Он поднял меч высоко над головой – и запел. Лезвие ослепительно засверкало на солнце, и все головы повернулись на блеск. Но что это? На мачте флагманского корабля, уже подходившего к причалу, медленно разворачивалось тяжелое черное знамя, но на черном поле цвело Белое Древо Гондора, и ствол его окружало семь звезд, а над ветвями сверкала корона! Герб Элендила! Вот уже много веков ни один правитель не осмеливался поднять знамени с этим гербом! Звезды горели на солнце ослепительным огнем – Арвен, дочь Элронда, не пожалела на них драгоценных каменьев; и так же ярко, если не ярче, сияла на черном корона из золота и мифрила.
Так на крыльях морского ветра возвратился в королевство Гондор с Тропы Мертвых Арагорн, сын Араторна, Элессар, наследник Исилдура. Ликование роханцев вырвалось наружу торжествующими криками, взрывами смеха и звоном оружия. Над городскими стенами взвился клич фанфар, и на Башне разом зазвонили все колокола. Только рабы Мордора, оцепенев от недоумения, никак не могли понять, что за великое колдовство превратило их собственные корабли во вражеские; и черный страх пал на них, ибо они поняли, что судьба окончательно отвернулась от них и приговорила к смерти...
Воины Имрахила гнали на восток разбитые, перемешавшиеся толпы троллей, вариагов и горных орков, не выносящих солнечного света. Эомер во главе своих всадников помчался на юг... Оказавшись меж молотом и наковальней, враги бежали кто куда, не разбирая дороги, ибо с кораблей у Харлондского причала спрыгивали все новые воины и сразу же вступали в бой. Подобно шквалу, обрушились на равнину новоприбывшие бойцы. В первых рядах натягивал тетиву Леголас-лучник, шагал гном Гимли с топором в руках, нес знамя суровый Халбарад; бок о бок с ними орудовали мечами могучие дунаданы, Следопыты с Севера, и среди них – Элладан и Элрохир со звездами на челе; плечом к плечу с ними сражались храбрецы из Лебеннина, Ламедона и прочих южных провинций. Высоко подняв над головами Пламень Запада – перекованный Андарил, столь же грозный, как Нарсил, меч древних Королей, – впереди шел сам Арагорн, высокий и величественный, и Звезда Элендила сверкала у него на челе.
Так посреди грозной сечи встретились они вновь – Эомер и Арагорн, сын Араторна. Опершись на мечи, посмотрели они друг на друга – и улыбнулись.
– Вот мы и вместе, друг мой, хотя вся мордорская рать стояла между нами! – сказал Арагорн. – Разве не обещал я тебе это еще в Хорнбурге?
– Обещал, – рассмеялся Эомер. – Но надежда часто обманывает. Откуда же мне было знать, что ты умеешь предсказывать будущее? Воистину, вдвойне благословенна помощь, приходящая нежданно! Когда еще друзья так радовались встрече?
Они крепко пожали друг другу руки, и Эомер добавил:
– И когда сходились они так кстати? Ты явился в последнюю минуту, о друг мой! Нас постигли великие потери и великая скорбь.
– Значит, прежде чем радоваться – отомстим за павших! – отозвался Арагорн, и они вместе ринулись в бой.
Битва предстояла свирепая и долгая. Южане слыли отчаянными смельчаками и, загнанные в тупик, дрались с удесятеренной яростью: солдаты восточных племен были испытаны в боях и могучи; никто из них сдаваться не собирался. Везде – на поле, под горой, у каждого холмика и полуразрушенного забора – собирались отряды врагов, готовых сражаться до последнего. Близился вечер, а конца битве все не предвиделось...
Оставив за собой багряное зарево на полнеба, солнце скрылось за Миндоллуином. Вершины гор озарились кровавым светом; в Реке, казалось, текла не вода, а жидкий огонь, трава стала багряной в лучах заката... Лишь тогда кончилась великая битва за Минас Тирит[559], и ни одного живого врага не осталось на опоясанном стенами Раммаса поле. Одни были убиты, другие, бежав, умерли впоследствии от ран, третьи утонули в рдяной пене Великой Реки. В Моргул и Мордор удалось вернуться лишь единицам, а в Харад и вовсе никому – только весть о поражении докатилась до родины харадцев, только грозный слух о страшной мести Гондора и его великой мощи.
Арагорн, Эомер и Имрахил направили своих коней к Воротам; все трое так устали, что в сердца их уже не было доступа ни радости, ни печали. Все трое вышли из боя без единой царапины: воинское счастье, непобедимое оружие и собственные крепкие руки охранили их от ран. Не всякий смел взглянуть им в глаза в час их гнева! Однако многие и многие гондорские воины полегли на поле славы, и многие получили тяжелые раны. Форлонг, потеряв коня, сражался в одиночку и пал под топорами. Дуилин из долины Мортонда и его брат были растоптаны, когда рискнули повести лучников на мумакилов, надеясь поразить чудовищ в глаза. Не увидел больше родного Пиннат Гэлина Хирлуин Красивый; осиротел дом Гримбольда в Гримслэйде. Погиб Следопыт Халбарад из северных земель; много сгинуло в той битве воинов – покрытых славой и безымянных, простых бойцов и командиров... Но о точном числе погибших легенды умалчивают. То была великая битва! Долго еще роханские барды пели о Могилах под Мундбургом:
Кто слышал горны в горах? Кто видел
Сверканье стали на дальнем Юге?
Всадники скачут в старинный Город
На слух о брани, по зову друга.
Сын Тенгела, пал Теоден могучий.
В свои Палаты на полях зеленых
Он не вернется. Сиротствуй, Север!
Гутлаф и Хардинг[560], Дунхир и Гримбольд,
Деорвин храбрый, Хорн и Фастред[561],
Херубранд[562] и Хирфара[563] на рати пали,
Дав бой великий в чужой отчизне.
Мундбург будет могилой храбрым!
Над землею встанут курганы.
Пусть герои лежат бок о бок
С теми, с кем бились они бок о бок.
Хирлуин, позабудь о Море!
Позабудь о своем Арнахе,
Старый Форлонг, могучий воин!
Лучники Деруфин и Дуилин,
Темных рек позабудьте ропот!
Мглой покрыты мрачные топи;
Траур в тусклых лугах Мортонда.
От рассвета и до заката
Гибли храбро и князь, и воин.
Спать им долго; сомкнуты вежды.
Травы юга шумят над ними.
Серы, как пролитых слез потоки,
Воды могучего Андуина –
В час той битвы они алели
Рдяной пеной, рудой кровавой;
Без огня загорались горы,
Знак неведомый подавая;
Алые выпадали росы...
Глава седьмая.
ПОГРЕБАЛЬНЫЙ КОСТЕР ДЭНЕТОРА
Когда тень в проеме Ворот отступила, Гэндальф не шевельнулся. Пиппин, наоборот, сразу вскочил на ноги, будто скинув с плеч непомерную тяжесть, и замер, вслушиваясь в пение горнов. Сердце его захлестнула такая радость, что оно, казалось, вот-вот разорвется. Сколько бы лет ни прошло с тех пор,– стоило раздаться вдалеке звуку горна, как слезы сами наворачивались Пиппину на глаза. Но тут он вспомнил, зачем спешил вниз,– и, выскочив из своего укрытия, бегом кинулся к волшебнику. Хоббит успел вовремя – тот уже шепнул что-то Скадуфаксу, собираясь скакать прочь из Города.
– Гэндальф! Ого-гэй! Гэндальф! – завопил Пиппин.
Скадуфакс остановился.
– Вот так так! – строго сдвинул брови Гэндальф. – Ты что здесь делаешь? С каких это пор гвардейцам Цитадели разрешено уходить с поста и носиться где попало? Ну-ка беги назад!..
– Меня отпустили, – задыхаясь, торопился объяснить Пиппин. – Дэнетор отослал меня, так что я свободен. Но я боюсь, Гэндальф. Там, наверху, творится невесть что, честное слово! Дэнетор, кажется, под конец просто спятил. Ох, Гэндальф! Он сейчас себя порешит, ей-ей, и Фарамира заодно! Сделай что-нибудь! Скорее!
Гэндальф посмотрел в пролом, зияющий на месте Ворот; оттуда доносился нарастающий шум битвы. Рука его сжалась в кулак.
– Я должен быть на поле боя, – сказал он. – Там Черный Всадник. Может случиться несчастье. У меня нет времени на Дэнетора.
– А как же Фарамир?! – закричал Пиппин. – Он жив, а они хотят сжечь его живьем, и сожгут, если не схватить их за руку!
– Как это – сжечь живьем? – не понял Гэндальф. – Что за басни? Объясняй-ка, да поскорее!
– Дэнетор пошел туда, где могилы, – торопливо объяснил Пиппин. – Он взял с собой Фарамира и заявляет, что мы все сгорим, но что он лично не собирается этого дожидаться, а потому намерен сложить костер и сжечь на нем себя и Фарамира прямо сейчас. Слуги уже пошли за маслом и дровами. Я предупредил Берегонда, но он на посту и, боюсь, не посмеет отлучиться. Да и что он может сделать один!..
Пиппин выпалил все это на одном дыхании и дрожащими пальцами коснулся Гэндальфова стремени:
– Значит, ты не спасешь Фарамира?
– Может, я и смогу чем-нибудь помочь... – пробормотал Гэндальф. – Но тогда, боюсь, погибнут другие... Ну хорошо! Вижу, я должен идти. Помощи там действительно ждать неоткуда... Помни только, Пиппин: плоды будут горькие и печальные. Силен же Враг, если он сумел нанести такой удар в самое сердце крепости!.. Ибо это дело его рук, и спутать его почерк нельзя ни с каким другим...
Волшебник принял решение и больше не медлил. Подхватив Пиппина, он посадил его перед собой, и Скадуфакс, по слову хозяина, помчался прочь от Ворот. Вверх, вверх скакали они по крутым улицам Минас Тирита; камни мостовой дробно звенели под копытами, шум боя за спиной все нарастал... Отовсюду сбегались люди; очнувшись наконец от ужаса и отчаяния, они на бегу вытаскивали мечи из ножен, крича:
– Роханцы пришли! Роханцы!
Военачальники метались, отдавая приказы; отряды строились и чеканя шаг шли к Воротам. Навстречу Гэндальфу и Пиппину попался князь Имрахил:
– Митрандир! Куда ты? На полях Гондора бьются Рохирримы! Мы собираем все силы воедино!
– Знаю, знаю, сейчас на поле боя нужны все, и даже больше, – на ходу бросил Гэндальф. – Поспеши! Я вернусь, как только смогу. У меня срочное дело к Дэнетору. А пока он занят – принимай командование на себя!
Гэндальф с Пиппином поспешили дальше. Чем выше взбиралась дорога, тем ощутимее дул в лицо свежий ветер и тем заметнее светало. Но это не прибавляло надежды, и они страшились, что придут слишком поздно.
– Тьма скоро минет, – заметил Гэндальф. – Но здесь, в Городе, до первого проблеска солнца еще далеко.
У ворот Цитадели стражников не было.
– Значит, Берегонд все-таки ушел! – приободрился хоббит.
Они повернули и поспешили к Закрытой Двери. Дверь была распахнута, у порога лежал мертвый привратник. Ключей при нем не было.
– Почерк Врага, – молвил Гэндальф. – Это он любит. Братоубийство, рознь, по-разному понятый долг, посеянное в сердцах смущение...
Он спешился, погладил Скадуфакса и велел ему возвращаться в стойло.
– Мы с тобой давно должны быть на поле боя, – сказал он коню. – Но меня держат другие дела. Будь готов прийти по первому зову!
Волшебник и хоббит миновали Дверь и побежали вниз по крутой извилистой дороге. Заметно посветлело; высокие колонны и резные статуи проплывали мимо, как серые привидения.
Вдруг тишину спугнули донесшиеся откуда-то снизу крики и звон мечей – звуки, каких это священное место не слыхивало еще ни разу. Вывернув на Рат Динен, Гэндальф и Пиппин оказались перед Домом Наместников, купол которого смутно серел в утреннем полусвете.
– Стойте! – закричал Гэндальф, подбегая к каменной лестнице, что вела к дверям. – Прекратите это безумие!
Глазам их предстало странное зрелище. Слуги Дэнетора, вооружившись мечами и факелами, наступали на Берегонда, одетого в черное и серебряное. Гвардеец стоял на самом пороге усыпальницы и защищал дверь от напиравших на него слуг. Двое из них уже пали от его руки, запятнав святыню усыпальниц своей кровью; остальные призывали на голову Берегонда все кары, кляня его как бунтовщика и предателя.
Бросившись вперед, Гэндальф и Пиппин услышали голос Дэнетора, донесшийся из Дома Мертвых:
– Скорее! Скорее! Делайте, что приказано! Убейте этого изменника! Или мне сделать это самому?!
Дверь, которую Берегонд придерживал левой рукой, внезапно распахнулась, и за спиной у него возник Правитель Города, величественный и безумный. Глаза его горели, в руке сверкал обнаженный меч.
Гэндальф в мгновение ока взбежал по ступеням. Слуги отшатнулись, прикрывал глаза: явление Гэндальфа было как свет в ночи, и велик был гнев его. Волшебник поднял руку – и меч Дэнетора, уже опускавшийся для удара, вырвался из руки, взлетел и исчез за спиной Наместника, в сумраке усыпальницы. Дэнетор, словно удивившись, отступил.
– Что здесь происходит, Дэнетор? – сурово спросил волшебник. – В Доме Мертвых живым не место! Почему твои люди бьются здесь, среди гробниц, когда главная битва – у Ворот и там есть дело каждому? Или Враг проник уже и сюда, на Рат Динен?
– С каких пор Властелин Гондора обязан держать пред тобою ответ? – холодно ответствовал Дэнетор. – Разве я не волен отдавать приказы своим слугам?
– Твои слуги в твоей власти, – бросил Гэндальф. – Но другие вправе оспорить твой приказ, если он жесток и безумен! Скажи, где твой сын Фарамир?
– Он здесь, внутри, – промолвил Дэнетор. – Он в огне, уже в огне! Они влили ему в жилы огонь. Но ничего, скоро мы все сгорим. Запад пал. Все возгорится и исчезнет в едином пожаре. Пепел! Все станет пеплом и развеется по ветру вместе с дымом!..
Тогда Гэндальф, видя, что Наместник во власти безумия, устрашился, не совершил ли уже тот какого-нибудь непоправимого деяния, – и бросился вперед; за ним – Берегонд и Пиппин. Дэнетор шагнул в глубину залы и отступал все дальше, пока не остановился у мраморного стола, на котором лежал Фарамир – живой, но без сознания: он метался и бредил. Под столом и вокруг стола громоздились поленья. Все пропиталось маслом – даже покрывало и одежды Фарамира. Костер был готов, но еще не зажжен. И тут в Гэндальфе обнаружилась скрытая доселе сила – так свет его прятался обычно под серым плащом. Волшебник взбежал по вязанкам хвороста, поднял больного – и, легко спрыгнув, понес его к выходу. Фарамир застонал и, не просыпаясь, позвал отца.
Дэнетор замер, словно очнувшись от забытья. Огонь в его очах погас, по лицу покатились слезы.
– Не забирайте у меня сына! Он зовет меня, – попросил он жалобно.
– Это так, – откликнулся Гэндальф. – Но тебе еще нельзя к нему. Он на пороге смерти, но нуждается в исцелении – и может не обрести его. А твое место – на поле боя, Дэнетор, если ты больше жить не хочешь! В душе ты сам это знаешь.
– Он не проснется более, – уронил Дэнетор. – Битва бессмысленна. Зачем нам стремиться во что бы то ни стало продлить нашу жизнь? Почему нам нельзя умереть рядом?
– Ты не вправе назначить час своей кончины, Наместник Гондора, – сурово напомнил волшебник. – Так поступали только языческие короли[564], над которыми безраздельно властвовали темные силы. Это у них в обычае было кончать счеты с жизнью, в помрачении гордыни и отчаяния убивая себя, а заодно и всех своих близких, чтобы смерть показалась легче!
С этими словами Гэндальф перешагнул порог, вынес Фарамира прочь из Дома Смерти и уложил на оставленные у двери носилки. Дэнетор шагнул было следом – но тут же остановился, дрожа и с тоской глядя на лицо Фарамира. С мгновение он колебался. Все смолкли и замерли, видя его мучения.
– Идем же! – позвал Гэндальф. – Нас ждут. Подумай, как много ты мог бы еще свершить!
И тут Дэнетор внезапно расхохотался. Продолжая смеяться, вновь гордо выпрямившись, он быстро, почти бегом вернулся к мраморному ложу, схватил камень, который заменял подушку, – и вновь появился на пороге. Покрывало слетело с камня – и все увидели... палантир. Старец поднял хрустальный шар к глазам – и всем почудилось, будто сфера рдеет, багрянеет изнутри, озаряя впалые щеки Наместника огненно-алым пламенем. Лицо Дэнетора, прорезанное глубокими черными тенями, казалось лицом каменного изваяния – величественное, исполненное гордости, страшное. Глаза его метали молнии.
– Гордыня?! Отчаяние?! – пронзительно крикнул он. – Ты, верно, мнишь, что Белая Башня слепа?! Нет! Она видит куда больше, чем ты думаешь, Серый Глупец! Твоя надежда – лишь плод невежества! Иди! Исцеляй! Воюй!.. Все тщетно!.. Может, ты и выйдешь победителем, но лишь на день, не больше. Силе, что движется на Гондор, противостоять невозможно. У нее длинные руки. К Городу протянулся пока один-единственный палец. В движение пришел весь Восток, и самый ветер, который придал тебе смелости, – на стороне Врага. Он гонит сюда по Андуину чернопарусный флот! Запад пал! Всем, кто не желает стать рабом, время покинуть этот мир!
– Если мы послушаем твоего совета, задача Врага весьма упростится, – возразил Гэндальф.
– Что ж, продолжай надеяться! Ты для меня – отнюдь не тайна за семью печатями, о Митрандир! Я знаю, в чем твое упование! Ты метишь на мое место, а заняв его – возжелаешь встать и за остальными тронами Севера, Юга и Запада. О, я прочел твои мысли, и мне ведомо, чего ты жаждешь! Мнишь, я не знаю, кто велел невеличку хранить молчание? Ты заслал его в мои покои лишь для того, чтобы следить за мной!.. Но я сумел выведать у него имена и замыслы всех твоих спутников. Молчишь?.. Одной рукой ты ввергаешь меня в войну с Мордором, чтобы воспользоваться мною как щитом, а другой норовишь поставить на мое место простого северного Следопыта!.. Но я говорю тебе, Гэндальф Митрандир: не бывать Властителю Гондора ни под чьей пятою! Я – Наместник из рода Анариона, и я не унижу себя до роли шамкающего старика при дворе выскочки. Даже если он докажет свои права, даже если он – потомок Исилдура, я не склоню главы пред ним, последним отпрыском нищего рода, который давно лишился власти и потерял всякое достоинство!
– А чего хотел бы ты, Дэнетор, будь судьба Гондора в твоей воле? – спросил Гэндальф.
– Пусть все остается, как в мои дни и во дни моих предков! Я спокойно правил бы Гондором и завещал власть сыну, который сам знал бы, что ему делать, и не смотрел в рот заезжим чародеям. Но если рок лишает меня этого – я выбираю Ничто[565]: мне не надо ни полужизни, ни полудостоинства, ни получести.
– Мне кажется, что Наместник, возвращая власть настоящему Королю, не лишается ни достоинства, ни чести – скорее наоборот, – возразил Гэндальф. – И почему ты отбираешь у сына право на выбор, если он борется со смертью и может выжить?