Главная | Обратная связь

СПИСОК ИМЕН И НАЗВАНИЙ.. 871 67 страница

Голлум показывает хоббитам тайную тропу, огибающую Минас Моргул стороной. Наконец они достигают погруженного в глубокий мрак перевала. Там зло вновь одерживает победу над волей Голлума, и тот, склонясь к нашептываниям Тьмы, предает хоббитов, наводя на их след чудовищную паучиху Шелоб. Однако беззаветная храбрость Сэма спутывает планы злодея: Сэм обращает Голлума в бегство и ранит паучиху.

Часть четвертая заканчивается рассказом о трудном выборе, перед которым оказывается Сэм. Будучи уверен, что Фродо, отравленный ядом паучихи, мертв, он вынужден решать: предать ли Дело Кольца, оставшись у тела хозяина, или бросить Фродо и продолжать путь?.. В конце концов Сэм решается взять Кольцо и продолжить безнадежный поход в одиночку. Но в тот самый миг, когда Сэму остается всего один шаг до границы Мордора, на перевал с двух сторон одновременно выходят два орочьих патруля – один из Минас Моргула, другой – из башни Кирит Унгол, стерегущей спуск в Черную Страну. Благодаря Кольцу, которое делает его невидимым, Сэму удается подслушать перебранку орков; из нее он узнает, что Фродо жив и яд лишь на время усыпил его. Сэм бросается вслед за орками, уносящими его хозяина, но в туннель, ведущий к подземным воротам башни, проникнуть не успевает. Ворота захлопываются. Сэм без сознания падает у порога.

Третья, и последняя, книга трилогии – „Возвращение Короля“ – рассказывает о трудах Гэндальфа, о его борьбе с Сауроном, о Великой Катастрофе и о Конце Тьмы; но прежде всего повествование возвращается к Западной Твердыне, которую застает в разгар приготовлений к войне.

 

ЧАСТЬ 5[472]

 

Глава первая.

МИНАС ТИРИТ[473]

 

Пиппин выглянул наружу из своего укрытия – из складок Гэндальфова плаща. Интересно, подумал хоббит, это уже явь или мимо проносятся те же стремительные сны, что сопровождали его всю дорогу с тех пор, как началась эта небывалая скачка? Темный мир мчался мимо, и ветер громко пел в ушах. Пиппин не видел ничего, кроме звезд, круживших над головой, и – справа – Южных Гор, исполинскими громадами уходивших в ночь. Сквозь дрему хоббит попробовал определить время и припомнить вехи долгого пути, но спросонья в мыслях у него царил беспорядок.

Он помнил только, что они все время мчались с невероятной скоростью, нигде не останавливаясь. Наконец на рассвете вдали блеснула бледная золотая искра, и вскоре путников встретил безмолвный город с большим опустелым дворцом на холме. Едва успели они укрыться в стенах дворца, как снова скользнула над землей крылатая тень, и люди в страхе упали на землю. Но Гэндальф сказал Пиппину несколько негромких слов, успокоил его, и хоббит уснул в уголке, свернувшись калачиком. Спал он, несмотря на усталость, беспокойно: до него смутно доносились голоса входивших и выходивших, приказы, которые отдавал Гэндальф... И снова бесконечная ночная скачка... Это была вторая, нет, третья ночь после того, как он заглянул в Камень... Вспомнив о Камне, Пиппин проснулся окончательно. По спине у него прошел озноб, и ветер угрожающе завыл на разные голоса.

По небу постепенно растекался желтый свет, будто за темными заградами полыхал небывалый огонь. Пиппин вздрогнул и зарылся в складки плаща, – на миг ему стало жутко: что это за страшная страна, куда Гэндальф везет его? Но, протерев глаза, он понял, что ничего страшного нет, – просто над тучами, затянувшими небо на востоке, поднималась луна, теперь уже почти полная. Это означало, что рассвет еще ох как нескоро и впереди еще много часов темной дороги.

Он пошевелился и спросил:

– Мы где, Гэндальф?

– В королевстве Гондор, – отозвался волшебник. – Пересекаем Анориэн.

Они снова смолкли. И вдруг Пиппин вскрикнул, крепче ухватившись за плащ Гэндальфа:

– Смотри! Огонь, красный огонь! Тут что – драконы живут? Смотри! Еще один!

Вместо ответа Гэндальф крикнул коню:

– Скачи, Скадуфакс! Нам надо спешить. Времени в обрез! Гляди! Зажглись сигнальные костры! Началась война! Гондор зовет на помощь. Гляди! Видишь костры на Амон Дине[474] и Эйленахе[475]? А там, дальше, на западе, зажглись Нардол, Эрелас, Мин-Риммон, Каленхад и Халифириэн[476], что на границе с Роханом!

Но Скадуфакс внезапно перешел на шаг, поднял голову и заржал. Из темноты донеслось ответное ржание. Послышался топот копыт. Трое всадников, словно летучие призраки, освещенные луной, пронеслись мимо, на запад, и скрылись. Только тогда Скадуфакс вновь ринулся вперед и помчался – да так, что ночь вокруг превратилась в сплошной ревущий ураган. Пиппина снова тянуло в сон, и он краем уха слушал Гэндальфа, рассказывавшего о гондорских обычаях и о том, как Властитель Города построил на вершинах окрестных гор, вдоль обеих границ, огненные маяки, отдав повеление всегда держать близ этих маяков свежих лошадей, готовых нести гондорских гонцов на север, в Рохан, и на юг, к Белфаласу.

– Никто и не упомнит, когда в последний раз зажигались на Севере сигнальные костры, – говорил Гэндальф. – Видишь ли, в древние времена гондорцы владели Семью Камнями, и маяки были не нужны.

Пиппин тревожно дернулся.

– Поспи лучше еще, и не бойся! Ты направляешься не в Мордор, как Фродо, а в Минас Тирит, где будешь в безопасности – насколько это возможно в наши дни. Если Гондор падет или Кольцо захватит Враг – укрыться нельзя будет и в Заселье.

– Утешил, нечего сказать! – вздохнул Пиппин.

Но дремота все же взяла верх над беспокойством, и последним, что он увидел, прежде чем провалиться в сон, были вершины Белых Гор, плавучими островами мерцающие над морем облаков, озаренные светом клонившейся к западу луны. Пиппин подумал о Фродо. Знать бы, где он теперь! Добрался ли до Мордора? Жив ли? Он не знал, что Фродо смотрит сейчас из дальнего далека на ту же луну, плывущую в этот предрассветный час над Гондором.

Когда Пиппин проснулся, вокруг слышны были незнакомые голоса. Пролетел еще один день, проведенный в укрытии, и еще одна ночь в дороге. Стояли утренние сумерки, близился холодный рассвет. Вокруг повис промозглый серый туман. От взмыленного Скадуфакса шел пар, но конь стоял, гордо изогнув шею, и не выказывал никаких признаков усталости. Вокруг столпились высокие люди, закутанные в теплые плащи, а за ними маячила в тумане каменная стена. В нескольких местах она казалась разрушенной, но, несмотря на раннюю пору, из тумана слышался стук молотков, шуршание мастерков и скрип колес. Там и сям виднелись мутные пятна огней – это горели фонари и факелы. Гэндальф что-то отвечал тем, кто преградил ему дорогу. Прислушавшись, Пиппин понял, что разговор идет о нем.

– Тебя, Митрандир, мы знаем, – говорил Гэндальфу старший. – Ты назвал пароль Семи Врат и можешь ехать свободно. Но спутника твоего мы видим впервые. Кто он такой? Должно быть, гном из северных гор? Нынче время тревожное, и мы не принимаем чужаков. Исключение можно было бы сделать только для какого-нибудь мужественного воина, в чьей дружбе и помощи мы уверены.

– Я поручусь за него перед престолом Дэнетора, – отвечал Гэндальф. – Что же касается мужества, то его измеряют не ростом и не статью. Мой спутник оставил за спиной больше битв и опасностей, чем ты, Ингольд[477], хотя ты вдвое выше его. Он только что принял участие в штурме Исенгарда. Мы несем вам вести оттуда. Не будь он так утомлен, я разбудил бы его. Имя моего спутника – Перегрин, и он муж весьма доблестный.

– Муж? Но он, кажется, не человек?.. – с сомнением протянул Ингольд.

Послышались смешки.

– Человек?! – возмутился Пиппин, окончательно проснувшись. – Никакой я вам не человек – еще чего! Я – хоббит, а насчет доблести... так из меня такой же вояка, какой человек, и сражаться я не умею – разве что совсем к стенке припрут. Смотрите в оба, не то Гэндальф вас совсем заморочит!

– Многие великие воины на твоем месте сказали бы так же, – уважительно молвил Ингольд. – Но что значит „хоббит“?

– Хоббит – значит невеличек, – сказал Гэндальф и, заметив, как изменились при этом слове лица людей, добавил: – Мой друг не тот невеличек, о котором говорит пророчество, но племени он того же.

– С тем невеличком, о котором пророчество, мы вместе странствовали, – пояснил Пиппин. – И еще с нами был ваш знакомый, Боромир. Он спас меня в северных снегах, а потом защищал от целой армии врагов и был убит.

– Тише! – остановил его Гэндальф. – Эту печальную новость дóлжно прежде сообщить отцу.

– В Минас Тирите догадывались о смерти Боромира, – печально вздохнул Ингольд. – До нас дошли странные вести... Однако добро же! Проезжайте, только скорее. Повелитель Минас Тирита непременно захочет выслушать того, кто последним видел его сына, – неважно, человек это или...

– Хоббит, – подсказал Пиппин. – Я, правда, не знаю, чем я могу помочь вашему Повелителю, но сделаю все, что в моих силах, – в память о Боромире Храбром.

– Прощайте! – воскликнул Ингольд.

Воины расступились перед Скадуфаксом, и тот направился к узким воротам, прорезанным в стене.

– Поддержи Дэнетора добрым советом, Митрандир, ибо он в этом нуждается, да и мы все тоже, – крикнул вслед начальник гарнизона. – Правда, сказывают, что ты приносишь вести только грозные и печальные!

– Это потому, что я прихожу редко и только тогда, когда есть нужда в моей помощи, – ответил Гэндальф, обернувшись. – Вот вам, кстати, и мой совет. Поздно уже чинить стены Пеленнора! Мужество будет теперь для вас единственной надежной защитой – мужество и надежда, которую я вам возвещаю, ибо не только плохие вести принес я на этот раз. Оставьте мастерки! Точите свои мечи![478]

– Работа будет закончена уже к вечеру, – возразил Ингольд. – Это последний участок, да и тот не главный, ибо за ним – земли наших друзей, роханцев. Здесь вряд ли будут бои. Но известно ли тебе что-нибудь о роханцах? Откликнутся ли они на наш призыв? Как тебе мнится?

– Роханцы придут, не сомневайтесь в этом. Но в последнее время им пришлось сражаться во многих битвах, да и дорога в Гондор небезопасна. Как, впрочем, и все дороги сегодня. Будьте бдительны! Если бы не Гэндальф, Провозвестник Бури, на вас вместо роханских всадников уже катилась бы через Анориэн волна вражьих полчищ. Впрочем, все еще впереди. Прощайте! Не предавайтесь дреме!

За воротами открывалась широкая полоса гондорских земель, лежавших между городом и Раммас Эхором[479]. Так жители Гондора именовали внешнюю стену, стоившую им немалых трудов и возведенную в ту смутную годину, когда Итилиэн оказался под Черной Тенью. Отходя от гор и снова к ним возвращаясь, стена, имевшая не менее десяти лиг в длину, заключала в полукольцо поля Пеленнора – красивые и плодородные пригороды, раскинувшиеся на длинных пологих склонах и террасах, что спускались к самому Андуину. Расстояние от Больших Ворот столицы до самого дальнего, северо-восточного участка Раммас Эхора доходило до четырех лиг; там стена была особенно крепкой и высокой. Мощной крепостью возвышалась она на хмуром обрыве, глядевшем на узкую полосу пойменной земли, и охраняла укрепленную насыпь. По насыпи от мостов и бродов Осгилиата через укрепленные ворота со сторожевыми башнями шла дорога к Минас Тириту. На юго-востоке стена подходила к городу ближе всего – не больше чем на лигу. В этом месте Андуин, огибая большой петлей горы Эмин Арнен[480] на юге Итилиэна, резко сворачивал на запад, и стена выходила к самой реке. За ней тянулись набережные Харлондской Гавани[481] и причалы для судов, прибывающих из южных провинций.

Пригороды столицы утопали в зелени полей и садов, во дворах стояли крепкие пивоварни и амбары, хлева и загоны для овец, а с гор, блестя, бежали к Андуину несчетные ручьи. Но пастухи и земледельцы, обитавшие здесь, были не так уж многочисленны. Большая часть гондорцев жила на семи ярусах столицы, в высокогорных долинах провинции Лоссарнах[482] и на юге, в прекрасном Лебеннине, по берегам пяти быстрых рек. Там, между горами и морем, возделывало землю племя крепких, выносливых людей, считавшихся гондорцами, хотя в их жилах текла смешанная кровь. Среди них было много смуглых и коренастых силачей, что вели свое происхождение от давно забытого народа, селившегося в тени гор еще в Темные Годы,[483] до прихода королей. А еще дальше, в ленных владениях Гондора, близ Белфаласа[484], у Моря, в замке Дол Амрот[485], жил князь Имрахил[486]. У его народа, происходившего, как и сам князь, от весьма благородных предков, глаза были серые, как морская вода. Эти люди отличались высоким ростом и горделивой осанкой.

Пока Гэндальф с Пиппином приближались к городу, рассвело еще заметнее, и Пиппин, окончательно стряхнув сон, снова выглянул наружу. Слева, бледной дымкой заволакивая дальние восточные хребты, клубилось море тумана; справа вздымались гигантские горные вершины. С запада их цепь обрывалась в долину, резко и отвесно. Казалось, при сотворении мира Река, прорвавшись через заслоны, сама пробила себе дорогу и прорезáла горную страну долиной, которой уготовано было стать полем сражений и раздоров. Впереди, замыкая Белые Горы, Эред Нимраис, вставала темная громада Миндоллуина[487] с белоснежной главой, прочерченной глубокими фиолетовыми складками ледников. На одном из отрогов, особенно далеко вытянувшемся в долину, стоял Укрепленный Город[488], окруженный семью каменными стенами – такими старыми и могучими, что казалось, будто они высечены из самых костей земли, и не людьми, а великанами.

Пока Пиппин дивился увиденному, стены города из тускло-серых превратились в белые и слегка зарозовели в лучах утренней зари. Из теней на востоке внезапно сверкнуло солнце, и луч упал прямо на крепостные стены. Хоббит чуть не вскрикнул: прекрасная и высокая башня Эктелиона, высоко вознесшаяся над верхней стеной города, блеснула в небе, как стройная серебряная игла в жемчугах, а шпиль заискрился хрусталем. Над укреплениями развевались на утреннем ветру белые знамена, и Пиппин услышал дальний чистый звон – словно где-то высоко и ясно протрубили серебряные трубы.

 

Так на восходе солнца Гэндальф и Перегрин подъехали к Большим Воротам Гондора, и железные створки распахнулись перед ними.

– Митрандир! Митрандир! – кричали люди. – Поистине, близится буря!

– Буря уже здесь, – отвечал Гэндальф. – Я прилетел на ее крыльях. Дорогу! Я должен предстать перед вашим повелителем Дэнетором[489], пока он еще Наместник. Чем бы ни кончилась война, Гондору, каким вы его знали, приходит конец. Дорогу!

Слыша его властный голос, люди отступали, не задавая больше вопросов, хотя с удивлением смотрели на хоббита, сидящего перед Гэндальфом, и на коня, который нес обоих, – жители Города почти не ездили верхом, и на улицах редко можно было встретить лошадь, не считая коней, принадлежавших гонцам Повелителя. Люди говорили друг другу:

– Не иначе как один из благородных скакунов роханского владыки! Значит, Рохирримы скоро придут к нам на помощь!

А Скадуфакс все так же гордо ступал по камням длинной извилистой улицы.

Минас Тирит располагался на семи выдолбленных в скале ярусах. Каждый из ярусов был окружен стеной, и в каждой стене были ворота, обращенные на разные стороны света. Большие Ворота Городской Стены смотрели на восток, ворота второго яруса – на юго-восток, третьего – на северо-восток, четвертого – опять на юго-восток и так до самого верха. Мощная дорога, поднимавшаяся к Цитадели, шла зигзагами, поворачивая то в одну, то в другую сторону. Каждый раз, проходя над Большими Воротами, она ныряла в сводчатый туннель, прорубленный в огромной скале, рассекавшей надвое все ярусы города, кроме первого. Скала эта была не чем иным, как выдававшимся далеко вперед ребром главного утеса. Каменная громада начиналась сразу за обширной площадью, на которую выходили Большие Ворота. Древние мастера с великим искусством и трудолюбием довершили то, что было создано природой. Скала прорезáла город насквозь, напоминая форштевень гигантского корабля, и венчалась зубчатой стеной, с которой те, кто находился в Цитадели, могли, как матросы с вознесенного на гору корабля, озирать дальние подступы к Башне и с высоты семисот локтей наблюдать за тем, что делается у Ворот. Вход в Цитадель, как и главные Ворота, обращен был на восток, но прорублен не в стене, а прямо в камне. За ним начинался длинный пологий коридор, освещенный фонарями. Пройдя в эти последние, седьмые ворота, гость Башни ступал на камни Королевского Двора, на площадь Фонтана, и оказывался у подножия Белой Башни: высокая и прекрасная, высотой в пятьдесят саженей от основания до кончика шпиля, на тысячу локтей вздымала она знамя Наместников.

Это была воистину могучая крепость, – и, пока в ее стенах оставался хоть один человек, способный держать оружие, она могла противостоять целому полчищу врагов. Может, кому-нибудь из них и пришла бы в голову мысль обойти Город с тыла и, взобравшись по склону Миндоллуина, который у подножия был более пологим, подняться к узкой перемычке, соединявшей Сторожевую Скалу с Белой Горой. Но перемычка эта проходила на высоте пятого яруса и была перегорожена большими валами, обрывающимися в пропасть. На узком пространстве между валами темнели склепы и круглились купола усыпальниц, где покоились короли и властители прошлого, – то был особый, вечно молчаливый город между Башней и горой.

 

Чем больше смотрел Пиппин на огромный каменный город, тем больше удивлялся. Прежде он и вообразить не смог бы такого величия и блеска. Минас Тирит был не только мощнее и внушительнее Исенгарда, но и несравненно прекраснее. Многое, однако, указывало на то, что город приходит в упадок: ныне в нем насчитывалась едва ли половина от прежнего числа жителей, и вдвое больше людей могло бы жить здесь, не стесняя друг друга. По дороге Пиппин с Гэндальфом миновали много больших, но нежилых домов и дворов; над воротами и дверьми их вились древние буквы, причудливые и красивые. Пиппин догадывался, что эти письмена говорят о высокородных хозяевах, когда-то здесь живших, и провозглашают девизы древних родов. Но теперь дома были погружены в молчание. Ничьи шаги не отдавались в камне широких плит, ничьи голоса не звенели в просторных покоях, никто не выглядывал из дверей и пустых окон.

Наконец Скадуфакс переступил порог седьмого яруса и миновал темный коридор. Теплое солнце – то же, что светило сейчас там, за рекой, на полянах Итилиэна, по которым брели Сэм и Фродо, – озарило гладкие стены Цитадели, прочные колонны и высокий свод ворот с замковым камнем в виде головы, увенчанной короной. Гэндальф спешился – лошади в Цитадель не допускались, – и Скадуфакс, подчинившись ласковому слову хозяина, позволил себя увести.

У ворот стояли стражники, одетые в черное. На головах у них красовались необычные шлемы – очень высокие, плотно закрывающие щеки, с белыми чаячьими крыльями у висков. Шлемы сверкали серебром – они были из чистейшего мифрила и хранились в Минас Тирите со времен его славы. На черном облачении стражников было вышито белое дерево, усыпанное цветами, как снегом, а над деревом – серебряная корона в окружении лучащихся звезд. Это была одежда наследников Элендила. Теперь в Гондоре ее не носил никто, кроме Стражей Цитадели, охраняющих площадь Фонтана, где некогда цвело Белое Дерево.

 

По всей видимости, весть о прибытии Гэндальфа и Пиппина опередила их самих: стражники расступились молча, не задав ни единого вопроса. Гэндальф широкими шагами пересек мощеный белыми плитами двор. Во дворе, окруженный свежей зеленью, играл фонтан, а у фонтана, на самой середине двора, наклонясь над водой, стояло мертвое дерево, и капли с его нагих обломанных ветвей уныло падали в чистую воду пруда. Пиппин, поспешая за Гэндальфом, искоса взглянул на дерево; оно показалось ему печальным и каким-то неуместным здесь, где все было так тщательно ухожено.

 

...Семь звезд, семь камней

И белое древо одно, –

 

вспомнились ему слова песни, которую напевал по дороге Гэндальф. Пиппин увидел, что стоит у входа в огромный дворец, увенчанный сверкающей башней; пройдя вслед за волшебником мимо высоких молчаливых стражей, хоббит вступил в прохладную, гулкую темень каменного чертога.

Когда они шагали по мраморным плитам длинного пустынного коридора, Гэндальф шепнул Пиппину на ухо:

– Будь осторожен, уважаемый Перегрин, и думай, что говоришь! Хоббичья прыткость была бы сейчас несвоевременна. Теоден – просто добрый старик. Дэнетор – дело другое: он горд и утончен. Его не именуют Королем, но род его выше, чем род Теодена, и власть его простирается гораздо дальше. И все же учти: говорить он будет по большей части с тобой и задаст тебе много вопросов – ведь ты можешь рассказать ему о сыне, Боромире. Он любил Боромира, может быть, даже слишком крепко – и тем крепче, чем разительнее они отличались друг от друга. Но за отцовскими чувствами кроется тонкий расчет: он полагает, что из тебя вытянет желаемое быстрее, чем из меня. Не говори ничего лишнего, а главное – ни в коем случае не заикайся о поручении Фродо! Это я беру на себя: надо знать, когда и о чем говорить. И не упоминай имени Арагорна, пока только будет возможно!

– Почему? Чем Бродяга-то провинился? Он ведь сам хотел сюда прийти. И скоро придет.

– Как знать, как знать! Но если он явится, то, думаю, никто, и Дэнетор в том числе, не может сказать, как именно это случится. Так оно и лучше. По крайней мере, мы Арагорну не глашатаи.

Гэндальф приостановился у высокой двери из полированного металла и добавил:

– Видишь ли, уважаемый, сейчас недосуг излагать тебе историю Гондора, хотя в свое время, чем шляться по засельским лесам и разорять птичьи гнезда, тебе следовало бы в нее заглянуть. Делай, что я тебе говорю! Уместно ли принести могущественному властителю весть о гибели наследника и тут же добавить, что, дескать, вот-вот явится человек, который собирается предъявить право на трон? Ну как, есть еще вопросы?

– Право на трон? – ошарашенно повторил Пиппин.

– Вот именно, – резко бросил Гэндальф. – До сих пор ты, я вижу, брел по белу свету, заткнув уши, и спал на ходу. Пора бы проснуться!

И он постучал в дверь.

 

Дверь отворилась, но за ней не было никого. Глазам Пиппина открылся огромный зал. Через высокие окна, пробитые в стенах нефов, проникал свет. Черные цельномраморные колонны заканчивались огромными капителями-кронами, из листьев которых выглядывали причудливые каменные звери; высокие своды тускло поблескивали золотом и пестрели узорами. Но в этом длинном торжественном зале не было ни драпировок, ни ковров, да и вообще ничего тканого или деревянного; только между колонн молчаливыми рядами высились изваяния из холодного камня.

Пиппину вспомнились искусно обтесанные скалы Аргоната, и, разглядывая каменные лики давно умерших королей, он исполнился благоговения. В глубине зала, на ступенчатом возвышении, под мраморным балдахином, представлявшим собой шлем с короной, стоял высокий трон, а за ним мерцало драгоценными камнями резное изображение цветущего дерева. Но трон был пуст. У подножия, на нижней, самой широкой ступени, в черном, ничем не украшенном кресле из полированного камня, восседал, опустив глаза, древний старец. В руке у него белел жезл с золотым набалдашником. Гэндальф с хоббитом торжественным шагом прошли через длинный зал и остановились в трех шагах от кресла. Старец не поднял взгляда. Выждав, Гэндальф произнес:

– Приветствую тебя, о Дэнетор, сын Эктелиона, Наместник и Властитель Минас Тирита! В черный час пришел я к тебе, но не с пустыми руками, а с вестью и советом.

Старец поднял голову. Пиппин увидел гордое, как бы выточенное из слоновой кости лицо и длинный, с горбинкой, нос меж глубоко посаженных темных глаз. Дэнетор напомнил хоббиту скорее Арагорна, чем Боромира.

– Ты прав, Митрандир, настал поистине черный час, – проговорил старец. – Но ты всегда избираешь подобные часы для своих появлений. Многое предвещает скорое разрешение судьбы Гондора, и все мы скорбим об этом, но скорбь, объявшая мое сердце, еще чернее. Я извещен о том, что ты привел с собою очевидца гибели моего сына. Его ли я вижу перед собой?

– Да, это тот самый очевидец, – подтвердил Гэндальф. – Один из двух. Второй находится при короле Теодене и, возможно, прибудет следом. Оба они невелички, но в пророчестве говорится не о них.

– И все же это невелички, – молвил Дэнетор мрачно. – С тех пор как проклятое пророчество, нарушив течение всех наших дел, толкнуло моего сына в безумный поход, где он нашел гибель, я не питаю к этому слову особой приязни. О мой Боромир! Как мы нуждаемся в тебе! Не ты, а Фарамир должен был идти в этот путь!

– И охотно пошел бы, – возразил Гэндальф. – Не будь несправедлив в своей печали! Боромир сам вызвался ехать на север и не уступил бы этой чести никому, даже брату. Твой старший сын любил властвовать и имел привычку брать то, чего пожелает. Я прошел с ним достаточно долгий путь и хорошо узнал его. Но ты говоришь о его гибели. Значит, весть дошла до тебя раньше, чем принесли ее мы?

– Не весть дошла до меня, а вещь, – горько молвил Дэнетор и, отложив в сторону жезл, взял в руки предмет, на который смотрел, когда Гэндальф и Пиппин вошли. Это был большой, расколотый надвое рог буйвола, окованный серебром.

– Это тот самый рог, который носил Боромир! – вскричал Пиппин.

– Воистину так, – кивнул Дэнетор. – Некогда я носил его сам, как все первородные сыновья в династии Наместников с незапамятных времен, и обычай этот возник задолго до того, как оборвался род Королей. Он ведется с той самой поры, когда Ворондил, отец Мардила, настиг в далеких степях Руна белую буйволицу Арау...[490] И вот тринадцать дней назад со стороны северных границ до меня донесся приглушенный зов этого рога. Позже Река принесла и сам рог, расколотый пополам. Он не заиграет более.

Дэнетор замолк, наступила тяжелая тишина. Вдруг Наместник устремил взгляд своих черных очей прямо на Пиппина:

– Что скажешь ты на это, невеличек?

– Тринадцать дней. Тринадцать дней назад... – выдавил из себя Пиппин. – Да, кажется, именно тогда это и случилось. Я был рядом. Он достал рог и долго трубил в него. Но помощь так и не подоспела. Только новые орки...

– Значит, ты был рядом с ним, – остановил Пиппина Дэнетор, пристально глядя хоббиту в глаза. – Поведай мне все без утайки. Почему не пришла помощь? Как удалось тебе избегнуть гибели, в то время как Боромир, могучий и доблестный воин, нашел ее в схватке с жалкой горсткой орков?

Кровь бросилась Пиппину в лицо, и он позабыл о своей робости:

– Даже самого сильного из воинов можно убить одной-единственной стрелой! А в Боромира выпустили целую уйму стрел! Когда я оглянулся на него в последний раз, он сидел под деревом и пытался вытащить черноперую стрелу, которая торчала у него в боку. Тут я потерял сознание, и меня схватили. Больше я Боромира не видел и ничего о нем не знаю. Но я глубоко чту его память, потому что он и впрямь был доблестный воин. Он погиб, защищая нас, то есть меня и моего сородича Мериадока, от солдат Черного Властелина, с которыми мы встретились в лесу. Боромир не смог нам помочь и пал, но это не значит, что я ему не благодарен!

Выпалив это, Пиппин взглянул Дэнетору прямо в глаза: неожиданно для него самого в нем проснулась гордость, уязвленная недоверием и презрением, прозвучавшими в холодном голосе старца.

– Служба, которую мог бы сослужить простой хоббит-невеличек из далекого северного края, вряд ли покажется достойной внимания такого великого властителя из племени людей, – и все же, какой бы она ни была, я предлагаю тебе свою службу в оплату своего неоплатного долга! – воскликнул он, распахнул серый плащ, выхватил из ножен маленький меч и положил к ногам Дэнетора.

Слабая, как холодный луч солнца зимним вечером, улыбка скользнула по лицу Наместника. Дэнетор склонил голову и, отложив в сторону половинки рога, протянул руку.

– Подай мне меч! – велел он.

Пиппин поднял оружие и протянул Дэнетору вперед рукоятью.

– Откуда у тебя этот клинок? – поднял брови Дэнетор. – Да будет тебе известно, что сталь эта весьма древнего происхождения и видела много, много лет и зим. Не один ли это из тех клинков, что ковали в глубинах времени наши сородичи-северяне?

– Это меч из курганов, что находятся на самой окраине моей страны, – ответил Пиппин. – Но сейчас там поселились злобные призраки, и я не хотел бы о них вспоминать.

– Вижу, вы кругом оплетены диковинными легендами, – молвил Дэнетор. – Это лишний раз подтверждает, что негоже судить о человеке – или о невеличке – по его виду. Я принимаю твою службу. Словами тебя с толку не сбить, и ты умеешь говорить учтиво, хотя твоя речь и кажется в ушах южанина неуклюжей. Близится время, когда все, кто способен говорить учтиво, окажутся в великой цене. А теперь присягай мне на верность!

– Возьмись за рукоять, – помог Гэндальф, – и повторяй за Повелителем, если ты не передумал.

– Не передумал, – сказал Пиппин.

Старец положил меч хоббита поперек колен, и Пиппин, взявшись за рукоять, медленно повторил за Дэнетором:

– Сим присягаю на верность Гондору и Наместнику Королевства Гондор. По велению Наместника обещаю я отверзать и смыкать уста мои, вершить деяния и пребывать в бездействии, течь и устремляться, в нужде и в изобилии, в дни мира и в дни войны, в горе и в счастии, в жизни и в смерти, с сего самого мгновения и до тех пор, пока господин мой не освободит меня от клятвы, или смерть не возьмет меня, или миру не придет конец. Так говорю я, Перегрин, сын Паладина, уроженец Заселья, страны Невеличков.

– Я, Дэнетор, сын Эктелиона, Правитель Гондора и Наместник Великого Короля, внял словам твоим, не забуду их и не упущу воздать тебе: за верную службу – милостью, за доблесть – честью, за отступничество – возмездием!