Главная | Обратная связь

УБИЙСТВО ПАТРИКА МЭЛОНИ

В комнате было натоплено, чисто прибрано, шторы задернуты, на столегорели две лампы: одну она поставила возле себя, другую - напротив. В буфетеза ее спиной были приготовлены два высоких стакана, содовая, виски. Введерко уложены кубики льда. Мэри Мэлони ждала мужа с работы. Она то и дело посматривала на часы, но не с беспокойством, а лишьзатем, чтобы лишний раз убедиться, что каждая минута приближает момент еговозвращения. Движения ее были неторопливы, и казалось, что она все делает сулыбкой. Она склонилась над шитьем, и вид у нее при этом был на удивлениеумиротворенный. Кожа ее (она была на шестом месяце беременности) приобрелажемчужный оттенок, уголки рта разгладились, а глаза, в которых появиласьбезмятежность, казались гораздо более круглыми и темными, чем прежде. Когда часы показали без десяти пять, она начала прислушиваться, испустя несколько минут, как всегда в это время, по гравию зашуршали шины,потом хлопнула дверца автомобиля, раздался звук шагов за окном, в замкеповернулся ключ. Она отложила шитье, поднялась и, когда он вошел,направилась к нему, чтобы поцеловать. - Привет, дорогой, - сказала она. - Привет, - ответил он. Она взяла у него шинель и повесила в шкаф. Затем подошла к буфету иприготовила напитки - ему покрепче, себе послабее, и спустя короткое времяснова сидела на своем стуле за шитьем, а он - напротив нее, на своем, сжимаяв обеих ладонях высокий стакан и покачивая его так, что кубики льда звенели,ударяясь о стенки. Для нее всегда это было самое счастливое время дня. Она знала - его неразговоришь, пока он не выпьет немного, но рада была после долгих часоводиночества посидеть и молча, довольная тем, что они снова вместе. Ей былохорошо с ним рядом. Когда они оставались наедине, она ощущала его тепло -точно так же загорающий чувствует солнечные лучи. Ей нравилось, как онсидит, беспечно развалясь па стуле, как входит в комнату или медленнопередвигается по ней большими шагами. Ей нравился этот внимательный и вместес тем отстраненный взгляд, когда он смотрел на нее, ей нравилось, как онзабавно кривит губы, и особенно то, что он ничего не говорит о своейусталости и сидит молча до тех пор, пока виски не вернет его к жизни. - Устал, дорогой? - Да, - ответил он. - Устал. И, сказав это, он сделал то, чего никогда не делал прежде. Он разомосушил стакан, хотя тот был полон наполовину - да, пожалуй, наполовину. Онав ту минуту не смотрела на него, но догадалась, что он именно это и сделал,услышав, как кубики льда ударились о дно стакана, когда он опустил руку. Онподался вперед, помедлил с минуту, затем поднялся и неторопливо направился кбуфету, чтобы налить себе еще. - Я принесу! - воскликнула она, вскакивая на ноги. - Сиди, - сказал он. Когда он снова опустился на стул, она заметила, что он не пожалелвиски, и напиток в его стакане приобрел темно-янтарный оттенок. - Тебе принести тапки, дорогой? - Не надо. Она смотрела, как он потягивает крепкий напиток, и видела маленькиемаслянистые круги, плававшие в стакане. - Это просто возмутительно, - сказала она, - заставлять полицейского втвоем чине целый день быть на ногах. Он ничего на это не ответил, и она снова склонилась над шитьем; междутем всякий раз, когда он подносил стакан к губам, она слышала стук кубиковльда. - Дорогой, - сказала она, - может, принести тебе немного сыру? Я ничегоне приготовила на ужин, ведь сегодня четверг. - Не нужно, - ответил он. - Если ты слишком устал и не хочешь пойти куда-нибудь поужинать, то ещене поздно что-то приготовить. В морозилке много мяса, можно поужинать, невыходя из дома. Она посмотрела на него, дожидаясь ответа, улыбнулась, кивком выражаянетерпение, но он не сделал ни малейшего движения. - Как хочешь, - настаивала она, - а я все-таки пойду и принесу печеньеи сыр. - Я ничего не хочу, - отрезал он. Она беспокойно заерзала на стуле, неотрывно глядя на него своимибольшими глазами. - Но тебе надо поесть. Пойду что-нибудь приготовлю. Я это сделаю судовольствием. Можно приготовить баранью отбивную. Или свиную. Что бы тыхотел? У нас все есть в морозилке. - Давай не будем об этом, - сказал он. - Но, дорогой, ты должен поужинать. Я все равно что-нибудь приготовлю,а там как хочешь, можешь и не есть. Она поднялась и положила шитье на стол возле лампы. - Сядь, - сказал он. - Присядь на минутку. Начиная с этой минуты, ею овладело беспокойство. - Ну же, - говорил он. - Садись. Она медленно опустилась на стул, не спуская с него встревоженноговзгляда. Он допил второй стакан и теперь, хмурясь, рассматривал его дно. - Послушай, - сказал он, - мне нужно тебе кое-что сказать. - В чем дело, дорогой? Что-то случилось? Он сидел, не шевелясь, и при этом так низко опустил голову, что свет отлампы падал на верхнюю часть его лица, а подбородок и рот оставались в тени.Она увидела, как у него задергалось левое веко. - Для тебя это, боюсь, будет потрясением, - заговорил он. - Но я многооб этом думал и решил, что лучше уж разом все выложить. Надеюсь, ты небудешь судить меня слишком строго. И он ей все рассказал. Это не заняло у него много времени: самоебольшее - четыре-пять минут. Она слушала мужа, глядя на него с ужасом,который возрастал, по мере того как он с каждым словом все более отдалялсяот нее. - Ну вот и все, - произнес он. - Понимаю, что я не вовремя тебе обовсем этом рассказал, но у меня просто нет другого выхода. Конечно же, я дамтебе деньги и буду следить за тем, чтобы у тебя все было. Но давай не будемподнимать шум. Надеюсь, ты меня понимаешь. Будет не очень-то хорошо, если обэтом узнают на службе. Поначалу она не хотела ничему верить и решила, что все это - выдумка.Может, он вообще ничего не говорил, думала она, а она себе все этовообразила. Наверное, лучше заняться своими делами и вести себя так, будтоей все это послышалось, а потом, когда она придет в себя, нужно будет простоубедиться в том, что ничего вообще не произошло. - Пойду приготовлю ужин, - выдавила она из себя, и на сей раз он ее неудерживал. Она не чувствовала под собой ног, когда шла по комнате. Она вообщеничего не чувствовала. Ее лишь слегка подташнивало и мутило. Она все делаламеханически: спустилась в погреб, нащупала выключатель, открыла морозилку,взяла то, что попалось ей под руку. Она взглянула на сверток в руках и снялабумагу. Баранья нога. Ну что ж, пусть у них на ужин будет баранья нога. Держа ее за одинконец обеими руками, она пошла наверх. Проходя через гостиную, она увидела,что он стоит к ней спиной у окна, и остановилась. - Ради бога, - сказал он, услышав ее шаги, но при этом не обернулся, -не нужно для меня ничего готовить. В эту самую минуту Мэри Мэлони просто подошла к нему сзади, незадумываясь, высоко подняла замороженную баранью ногу и с силой ударила егопо затылку. Это было все равно что ударить его дубиной. Она отступила на шаг, помедлила, и ей показалось странным, что онсекунды четыре, может, пять, стоял, едва заметно покачиваясь, а потом рухнулна ковер. При падении он задел небольшой столик, тот перевернулся, и грохотзаставил ее выйти из оцепенения. Холодея, она медленно приходила в себя и визумлении из-под полуопущенных ресниц смотрела на распростертое тело,по-прежнему крепко сжимая в обеих руках кусок мяса. "Ну что ж, - сказала она про себя. - Итак, я убила его". Неожиданномозг ее заработал четко и ясно, и это ее еще больше изумило. Она началаочень быстро соображать. Будучи женой сыщика, она отлично знала, какое ееждет наказание. Тут все ясно. Впрочем, ей все равно. Будь что будет. Но, сдругой стороны, как же ребенок? Что говорится в законе о тех, кто ждетребенка? Их что, обоих убивают - мать и ребенка? Или же ждут, когда наступитдесятый месяц? Как поступают в таких случаях? Этого Мэри Мэлони не знала. А испытывать судьбу она не собиралась. Она отнесла мясо на кухню, положила его на противень, включила плиту исунула в духовку. Потом вымыла руки и быстро поднялась в спальню. Сев передзеркалом, припудрила лицо и подкрасила губы. Попыталась улыбнуться. Улыбкавышла какая-то странная. Она сделала еще одну попытку. - Привет, Сэм, - весело сказала она громким голосом. И голос звучалкак-то странно - Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй,баночку горошка. Так-то лучше. Улыбка на этот раз получилась лучше, да и голос звучалтвердо. Она повторила те же слова еще несколько раз. Потом спустилась вниз,надела пальто, вышла в заднюю дверь и, пройдя через сад, оказалась на улице. Еще не было и шести часов, и в бакалейной лавке горел свет. - Привет, Сэм, - беззаботно произнесла она, обращаясь к мужчине,стоявшему за прилавком. - А, добрый вечер, миссис Мэлони. Что желаете? - Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй, баночкугорошка. Продавец повернулся и достал с полки горошек. - Патрик устал и не хочет никуда идти ужинать, - сказала она. - Почетвергам мы обычно ужинаем не дома, а у меня как раз в доме не оказалосьовощей. - Тогда как насчет мяса, миссис Мэлони? - Нет, спасибо, мясо у меня есть. Я достала из морозилки отличнуюбаранью ногу. - Ага! - Обычно я ничего не готовлю из замороженного мяса, Сэм, но сегодняпопробую. Думаешь, получится что-нибудь съедобное? - Лично я, - сказал бакалейщик, - не вижу разницы, замороженное мясоили нет. Эта картошка вас устроит? - Да, вполне. Выберите две картофелины. - Что-нибудь еще? - Бакалейщик склонил голову набок, добродушно глядяна нее. - Как насчет десерта? Что бы вы выбрали на десерт? - А что бы вы предложили, Сэм? Продавец окинул взглядом полки своей лавки. - Что скажете насчет доброго кусочка творожного пудинга? Уж я-то знаю,он это любит. - Отлично, - согласилась она. - Он это действительно любит. И когда покупки были завернуты, она расплатилась, приветливо улыбнуласьему и сказала: - Спасибо, Сэм. Доброй ночи. - Доброй ночи, миссис Мэлони. И спасибо вам. А теперь, говорила она про себя, торопливо направляясь к дому, теперьона возвращается к своему мужу, который ждет ужина; и она должна хорошо егоприготовить, и чтобы все было вкусно, потому что бедняга устал; а если,когда она войдет в дом, ей случится обнаружить что-то необычное,неестественное или ужасное, тогда увиденное, само собой, потрясет ее, и онаобезумеет от горя и ужаса. Но ведь она не знает, что ее ждет что-то ужасное.Она просто возвращается домой с овощами. Сегодня четверг, и миссис ПатрикМэлони идет домой с овощами, чтобы приготовить ужин для мужа. "Делай все как всегда. Пусть все выглядит естественно, и тогда совсемне нужно будет играть", - говорила она себе. Вот почему, входя на кухню через заднюю дверь, она тихо напевала поднос и улыбалась. - Патрик! - позвала она. - Как ты там, дорогой? Она положила пакет на стол и прошла в гостиную; и, увидев его лежащимна полу, скорчившимся, с вывернутой рукой, которую он придавил всем телом,она действительно испытала потрясение. Любовь к нему всколыхнулась в ней сновой силой, она подбежала к нему, упала на колени и разрыдалась. Этонетрудно было сделать. Играть не понадобилось. Спустя несколько минут она поднялась и подошла к телефону. Она помниланаизусть номер телефона полицейского участка и, когда ей ответили, крикнулав трубку: - Быстрее! Приезжайте быстрее! Патрик мертв! - Кто это говорит? - Миссис Мэлони. Миссис Мэлони. - Вы хотите сказать, что Патрик Мэлони мертв? - Мне кажется, да, - говорила она сквозь рыдания. - Он лежит на полу, имне кажется, он мертв. - Сейчас будем, - ответили ей. Машина приехала очень быстро, и когда она открыла дверь, вошли двоеполицейских. Она знала их - она знала почти всех на этом участке - и,истерически рыдая, упала в объятия Джека Нунана. Он бережно усадил ее настул и подошел к другому полицейскому, по фамилии О'Молли, склонившемуся надраспростертым телом. - Он мертв? - сквозь слезы проговорила она. - Боюсь, да. Что здесь произошло? Она сбивчиво рассказала ему о том, как вышла в бакалейную лавку, акогда вернулась, нашла его лежащим на полу. Пока она говорила, плакала иснова говорила, Нунан обнаружил на голове умершего сгусток запекшейся крови.Он показал рану О'Молли, который немедленно поднялся и торопливо направилсяк телефону. Скоро в дом стали приходить другие люди. Первым явился врач, за нимприбыли еще двое полицейских, одного из которых она знала по имени. Позднеепришел полицейский фотограф и сделал снимки, а за ним - еще какой-точеловек, специалист по отпечаткам пальцев. Полицейские, собравшиеся возлетрупа, вполголоса переговаривались, а сыщики тем временем задавали ей массувопросов. Но, обращаясь к ней, они были неизменно предупредительны. Онаснова все рассказала, на этот раз с самого начала, - Патрик пришел, а онасидела за шитьем, и он так устал, что не хотел никуда идти ужинать. Онасказала и о том, как поставила мясо - "оно и сейчас там готовится" - и каксбегала к бакалейщику за овощами, а когда вернулась, он лежал на полу. - К какому бакалейщику? - спросил один из сыщиков. Она сказала ему, и он обернулся и что-то прошептал другому сыщику,который тотчас же вышел на улицу. Через пятнадцать минут он возвратился с исписанным листком, и сновапослышался шепот, и сквозь рыдания она слышала некоторые произносимыевполголоса фразы: "...вела себя нормально... была весела... хотелаприготовить для него хороший ужин... горошек... творожный пудинг... быть неможет, чтобы она..." Спустя какое-то время фотограф с врачом удалились, явились два другихчеловека и унесли труп на носилках. Потом ушел специалист по отпечаткампальцев. Остались два сыщика и двое других полицейских. Они вели себяисключительно деликатно, а Джек Нунан спросил, не лучше ли ей уехатькуда-нибудь, к сестре, например, или же она переночует у его жены, котораяприглядит за ней. Нет, сказала она. Она не чувствует в себе сил даже сдвинуться с места.Можно она просто посидит, пока не придет в себя? Ей действительно сейчас неочень-то хорошо. Тогда не лучше ли лечь в постель, спросил Джек Нунан. Нет, ответила она, она бы предпочла просто посидеть на стуле. Бытьможет, чуть позднее, когда она почувствует себя лучше, она найдет в себесилы, чтобы сдвинуться с места. И они оставили ее в покое и принялись осматривать дом. Время от временикто-то из сыщиков задавал ей какие-нибудь вопросы. Проходя мимо нее, ДжекНунан всякий раз ласково обращался к ней. Ее муж, говорил он, был убитударом по затылку, нанесенным тяжелым тупым предметом, почти с уверенностьюможно сказать - металлическим. Теперь они ищут оружие. Возможно, убийца унесего с собой, но он мог и выбросить его или спрятать где-нибудь в доме. - Обычное дело, - сказал он. - Найди оружие и считай, что нашел убийцу. Потом к ней подошел один из сыщиков и сел рядом. Может, в доме естьчто-то такое, спросил он, что могло быть использовано в качестве оружия? Немогла бы она посмотреть, не пропало ли что, например, большой гаечный ключили тяжелая металлическая ваза? У них нет металлических ваз, отвечала она. - А большой гаечный ключ? И большого гаечного ключа, кажется, нет. Но что-то подобное можнопоискать в гараже. Поиски продолжались. Она знала, что полицейские ходят и в саду, вокругдома. Она слышала шаги по гравию, а в щели между шторами иногда мелькал лучфонарика. Становилось уже поздно - часы на камине показывали почти десятьчасов. Четверо полицейских, осматривавших комнаты, казалось, устали и былинесколько раздосадованы. - Джек, - сказала она, когда сержант Нунан в очередной раз проходилмимо нее, - не могли бы вы дать мне выпить? - Конечно. Как насчет вот этого виски? - Да, пожалуйста. Но только немного. Может, мне станет лучше. Он протянул ей стакан. - А почему бы и вам не выпить? - сказала она. - Вы, должно быть,чертовски устали. Прошу вас, выпейте. Вы были так добры ко мне. - Что ж, - ответил он. - Вообще-то это не положено, но я пропущукапельку для бодрости. Один за другим в комнату заходили полицейские и после уговоров выпивалипо глотку виски. Они стояли вокруг нее со стаканами в руках, чувствуя себянесколько неловко, и пытались произносить какие-то слова утешения. СержантНунан забрел на кухню, тотчас же вышел оттуда и сказал: - Послушайте-ка, миссис Мэлони, а плита-то у вас горит, и мясо все ещев духовке. - О боже! - воскликнула она. - И правда! - Может, выключить? - Да, пожалуйста, Джек. Большое вам спасибо. Когда сержант снова вернулся, она взглянула на него своими большимитемными, полными слез глазами. - Джек Нунан, - сказала она. - Да? - Не могли бы вы сделать мне одолжение, да и другие тоже? - Попробуем, миссис Мэлони. - Видите ли, - сказала она, - тут собрались друзья дорогого Патрика, ивы стараетесь напасть на след человека, который убил его. Вы, верно, ужаснопроголодались, потому что время ужина давно прошло, а Патрик, я знаю, непростил бы мне, упокой господь его душу, если бы я отпустила вас безугощения. Почему бы вам не съесть эту баранью ногу, которую я поставила вдуховку? Она уже, наверное, готова. - Об этом и речи быть не может, - ответил сержант Нунан. - Прошу вас, - умоляюще проговорила она. - Пожалуйста, съешьте ее.Лично я и притронуться ни к чему не смогу, во всяком случае, ни к чемутакому, что было в доме при нем. Но вам-то что до этого? Вы сделаете мнеодолжение, если съедите ее. А потом можете продолжать свою работу. Четверо полицейских поколебались было, но они уже давно проголодались,и в конце концов она уговорила их отправиться на кухню и поесть. Женщинаосталась на своем месте, прислушиваясь к их разговору, доносившемуся из-заприоткрытых дверей, и слышала, как они немногословно переговаривались междусобой, пережевывая мясо. - Еще, Чарли? - Нет. Оставь ей. - Она хочет, чтобы мы ничего не оставляли. Она сама так сказала.Говорит, сделаем ей одолжение. - Тогда ладно. Дай еще кусочек. - Ну и дубина же, должно быть, была, которой этот парень огрел беднягуПатрика, - рассуждал один из них. - Врач говорит, ему проломили череп, точнокувалдой. - Значит, нетрудно будет ее найти. - Точно, и я так говорю. - Кто бы это ни сделал, долго таскать с собой эту штуку не станешь. Один из них рыгнул. - Лично мне кажется, что она где-то тут, в доме. - Может, прямо у нас под носом. Как, по-твоему, Джек? И миссис Мэлони, сидевшая в комнате, захихикала.

ПАРИ

Время близилось к шести часам, и я решил посидеть в шезлонге рядом сбассейном, выпить пива и немного погреться в лучах заходящего солнца. Я отправился в бар, купил пива и через сад прошел к бассейну. Сад был замечательный: лужайки с подстриженной травой, клумбы, накоторых произрастали азалии, а вокруг всего этого стояли кокосовые пальмы.Сильный ветер раскачивал вершины пальм, и листья шипели и потрескивали,точно были объяты пламенем. Под листьями висели гроздья больших коричневыхплодов. Вокруг бассейна стояло много шезлонгов; за белыми столиками подогромными яркими зонтами сидели загорелые мужчины в плавках и женщины вкупальниках. В самом бассейне находились три или четыре девушки и околополудюжины молодых людей; они плескались и шумели, бросая друг другуогромный резиновый мяч. Я остановился, чтобы рассмотреть их получше. Девушки были англичанкамииз гостиницы. Молодых людей я не знал, но у них был американский акцент, и яподумал, что это, наверное, курсанты морского училища, сошедшие на берег самериканского учебного судна, которое утром бросило якорь в гавани. Я сел под желтым зонтом, под которым было еще четыре свободных места,налил себе пива и закурил. Очень приятно было сидеть на солнце, пить пиво и курить сигарету. Я судовольствием наблюдал за купающимися, плескавшимися в зеленой воде. Американские моряки весело проводили время с английскими девушками. Ониуже настолько с ними сблизились, что позволяли себе нырять под воду и щипатьих за ноги. И тут я увидел маленького пожилого человечка в безукоризненном беломкостюме, бодро шагавшего вдоль бассейна. Он шел быстрой подпрыгивающейпоходкой, с каждым шагом приподнимаясь на носках. На нем была большая панамабежевого цвета; двигаясь вдоль бассейна, он поглядывал на людей, сидевших вшезлонгах. Он остановился возле меня и улыбнулся, обнажив очень мелкие неровныезубы, чуточку темноватые. Я улыбнулся в ответ. - Простите, пажалста, могу я здесь сесть? - Конечно, - ответил я. - Присаживайтесь. Он присел на шезлонг, как быпроверяя его на прочность, потом откинулся и закинул ногу на ногу. Его белыекожаные башмаки были в дырочку, чтобы ногам в них было нежарко. - Отличный вечер, - сказал он. - Тут на Ямайке все вечера отличные. По тому, как он произносил слова, я не мог определить, итальянец он илииспанец, или скорее он был откуда-нибудь из Южной Америки. При ближайшемрассмотрении он оказался человеком пожилым, лет, наверное, шестидесятивосьми - семидесяти. - Да, - ответил я. - Здесь правда замечательно. - А кто, позвольте спросить, все эти люди? - Он указал на купающихся вбассейне. - Они не из нашей гостиницы. - Думаю, это американские моряки, - сказал я. - Это американцы, которыехотят стать моряками. - Разумеется, американцы. Кто еще будет так шуметь? А вы не американец,нет? - Нет, - ответил я. - Не американец. Неожиданно возле нас вырос американский моряк. Он только что вылез избассейна, и с него капала вода; рядом с ним стояла английская девушка. - Эти шезлонги заняты? - спросил он. - Нет, - ответил я. - Ничего, если мы присядем? - Присаживайтесь. - Спасибо, - сказал он. В руке у него было полотенце, и, усевшись, он развернул его и извлекпачку сигарет и зажигалку. Он предложил сигарету девушке, но та отказалась,затем предложил сигарету мне, и я взял одну. Человечек сказал: - Спасибо, нет, я, пожалуй, закурю сигару. Он достал коробочку из крокодиловой кожи и взял сигару, затем вынул изкармана складной ножик с маленькими ножничками и отрезал у нее кончик. - Прикуривайте. - Юноша протянул ему зажигалку. - Она не загорится на ветру. - Еще как загорится. Она отлично работает. Человечек вынул сигару изо рта, так и не закурив ее, склонил головунабок и взглянул на юношу. - Отлично? - медленно произнес он. - Ну конечно, никогда не подводит. Меня, во всяком случае. Человечек продолжал сидеть, склонив голову набок и глядя на юношу. - Так-так. Так вы говорите, что эта ваша замечательная зажигалканикогда вас не подводит? Вы ведь так сказали? - Ну да, - ответил юноша. - Именно так. Ему было лет девятнадцать-двадцать; его вытянутое веснушчатое лицоукрашал заостренный птичий нос. Грудь его не очень-то загорела и тоже былаусеяна веснушками и покрыта несколькими пучками бледно-рыжих волос. Ондержал зажигалку в правой руке, готовясь щелкнуть ею. - Она никогда меня не подводит, - повторил он, на сей раз с улыбкой,поскольку явно преувеличивал достоинства предмета своей гордости. - Один момент, пажалста. - Человечек вытянул руку, в которой держалсигару, и выставил ладонь, точно останавливал машину. - Один момент. - Унего был удивительно мягкий монотонный голос, и он, не отрываясь, смотрел наюношу. - А не заключить ли нам пари? - Он улыбнулся, глядя на юношу. - Непоспорить ли нам, так ли уж хорошо работает ваша зажигалка? - Давайте поспорим, - сказал юноша. - Почему бы и нет? - Вы любите спорить? - Конечно, люблю. Человечек умолк и принялся рассматривать свою сигару, и, долженсказать, мне не очень-то было по душе его поведение. Казалось, он собираетсяизвлечь какую-то для себя выгоду из всего этого, а заодно и посмеяться надюношей, и в то же время у меня было такое чувство, будто он вынашивает некийтайный замысел. Он пристально посмотрел на юношу и медленно произнес: - Я тоже люблю спорить. Почему бы нам не поспорить насчет этой штуки?По-крупному. - Ну уж нет, - сказал юноша. - По-крупному не буду. Но двадцать пятьцентов могу предложить, или даже доллар, или сколько это будет в пересчетена местные деньги, - сколько-то там шиллингов, кажется. Человечек махнул рукой. - Послушайте меня. Давайте весело проводить время. Давайте заключимпари. Потом поднимемся в мой номер, где нет ветра, и я спорю, что если выщелкнете своей зажигалкой десять раз подряд, то хотя бы раз она незагорится. - Спорим, что загорится, - сказал юноша. - Хорошо. Отлично. Так спорим, да? - Конечно, я ставлю доллар. - Нет-нет. Я поставлю кое-что побольше. Я богатый человек и к тому жеазартный. Послушайте меня. За гостиницей стоит моя машина. Очень хорошаямашина. Американская машина из вашей страны. "Кадиллак"... - Э, нет. Постойте-ка. - Юноша откинулся в шезлонге и рассмеялся. -Против машины мне нечего выставить. Это безумие. - Вовсе не безумие. Вы успешно щелкаете зажигалкой десять раз подряд, и"кадиллак" ваш. Вам бы хотелось иметь "кадиллак", да? - Конечно, "кадиллак" я бы хотел. - Улыбка не сходила с лица юноши. - Отлично. Замечательно. Мы спорим, и я ставлю "кадиллак". - А я что ставлю? Человечек аккуратно снял с так и не закуренной сигары опоясывавшую еекрасную бумажку. - Друг мой, я никогда не прошу, чтобы человек ставил что-то такое, чегоон не может себе позволить. Понимаете? - Ну и что же я должен поставить? - Я у вас попрошу что-нибудь попроще, да? - Идет. Просите что-нибудь попроще. - Что-нибудь маленькое, с чем вам не жалко расстаться, а если бы вы ипотеряли это, вы бы не очень-то огорчились. Так? - Например что? - Например, скажем, мизинец с вашей левой руки. - Что? - Улыбка слетела с лица юноши. - Да. А почему бы и нет? Выиграете - берете машину. Проиграете - я берупалец. - Не понимаю. Что это значит - берете палец? - Я его отрублю. - Ничего себе ставка! Нет, уж лучше я поставлю доллар. Человечек откинулся в своем шезлонге, развел руками и презрительнопожал плечами. - Так-так-так, - произнес он. - Этого я не понимаю. Вы говорите, чтоона отлично работает, а спорить не хотите. Тогда оставим это, да? Юноша, не шевелясь, смотрел на купающихся в бассейне. Затем оннеожиданно вспомнил, что не прикурил сигарету. Он взял ее в рот, заслонилзажигалку ладонью и щелкнул. Фитилек загорелся маленьким ровным желтымпламенем; руки он держал так, что ветер не задувал его. - Можно и мне огонька? - спросил я. - О, простите меня, я не заметил, что вы тоже не прикурили. Я протянул руку за зажигалкой, однако он поднялся и подошел ко мне сам. - Спасибо, - сказал я, и он возвратился на свое место. - Вам здесь нравится? - спросил я у него. - Очень, - ответил он. - Здесь просто замечательно. Снова наступиломолчание; я видел, что человечку удалось растормошить юношу своим нелепымпредложением. Тот был очень спокоен, но было заметно, что что-то в немвсколыхнулось. Спустя какое-то время он беспокойно заерзал, принялсяпочесывать грудь и скрести затылок и, наконец, положил обе руки на колени истал постукивать пальцами по коленным чашечкам. Скоро он начал постукивать иногой. - Давайте-ка еще раз вернемся к этому вашему предложению, - в концеконцов проговорил он. - Вы говорите, что мы идем к вам в номер, и если язажгу зажигалку десять раз подряд, то выиграю "кадиллак". Если она подведетменя хотя бы один раз, то я лишаюсь мизинца на левой руке. Так? - Разумеется. Таково условие. Но мне кажется, вы боитесь. - А что, если я проиграю? Я протягиваю вам палец, и вы его отрубаете? - О нет! Так не пойдет. К тому же вы, может быть, пожелаете убратьруку. Прежде чем мы начнем, я привяжу вашу руку к столу и буду стоять сножом, готовый отрубить вам палец в ту секунду, когда зажигалка несработает. - Какого года ваш "кадиллак"? - спросил юноша. - Простите. Я не понимаю. - Какого он года - сколько ему лет? - А! Сколько лет? Да прошлого года. Совсем новая машина. Но вы, я вижу,не спорщик, как, впрочем, и все американцы. Юноша помолчал с минуту, посмотрел на девушку, потом на меня. - Хорошо, - резко произнес он. - Я согласен. - Отлично! - Человечек тихо хлопнул в ладоши. - Прекрасно! - сказал он.- Сейчас и приступим. А вы, сэр, - обернулся он ко мне, - не могли бы выстать этим... как его... судьей? У него были бледные, почти бесцветные глаза с яркими черными зрачками. - Видите ли, - сказал я. - Мне кажется, это безумное пари. Мне все этоне очень-то нравится. - Мне тоже, - сказала девушка. Она заговорила впервые. - По-моему, этоглупо и нелепо. - Вы и вправду отрубите палец у этого юноши, если он проиграет? -спросил я. - Конечно. А выиграет, отдам ему "кадиллак". Однако пора начинать.Пойдемте ко мне в номер. - Он поднялся. - Может, вы оденетесь? - спросил он. - Нет, - ответил юноша. - Я так пойду. Потом он обратился ко мне: - Я был бы вам обязан, если бы вы согласились стать судьей. - Хорошо, - ответил я. - Я пойду с вами, но пари мне не нравится. - И ты иди с нами, - сказал он девушке. - Пойдем, посмотришь. Человечек повел нас через сад к гостинице. Теперь он был оживлен и дажевозбужден и оттого при ходьбе подпрыгивал еще выше. - Я остановился во флигеле, - сказал он. - Может, сначала хотитепосмотреть машину? Она тут рядом. Он подвел нас к подъездной аллее, и мы увидели сверкающийбледно-зеленый "кадиллак", стоявший неподалеку. - Вон она. Зеленая. Нравится? - Машина что надо, - сказал юноша. - Вот и хорошо. А теперь посмотрим, сможете ли вы выиграть ее. Мы последовали за ним во флигель и поднялись на второй этаж. Он открылдверь номера, и мы вошли в большую комнату, оказавшуюся уютной спальней сдвумя кроватями. На одной из них лежал пеньюар. - Сначала, - сказал он, - мы выпьем немного мартини. Бутылки стояли на маленьком столике в дальнем углу, так же как и всето, что могло понадобиться - шейкер, лед и стаканы. Он начал готовитьмартини, однако прежде позвонил в звонок, в дверь тотчас же постучали, ивошла цветная горничная. - Ага! - произнес он и поставил на стол бутылку джина. Потом извлек изкармана бумажник и достал из него фунт стерлингов. - Пажалста, сделайте дляменя кое-что. Он протянул горничной банкноту. - Возьмите это, - сказал он. - Мы тут собираемся поиграть в одну игру,и я хочу, чтобы вы принесли мне две... нет, три вещи. Мне нужны гвозди,молоток и нож мясника, который вы одолжите на кухне. Вы можете все этопринести, да? - Нож мясника! - Горничная широко раскрыла глаза и всплеснула руками. -Вам нужен настоящий нож мясника? - Да-да, конечно. А теперь идите, пажалста. Я уверен, что вы все этосможете достать. - Да, сэр, я попробую, сэр. Я попробую. - И она удалилась. Человечек разлил мартини по стаканам. Мы стояли и потягивали напиток -юноша с вытянутым веснушчатым лицом и острым носом, в выгоревших коричневыхплавках, англичанка, крупная светловолосая девушка в бледно-голубомкупальнике, то и дело посматривавшая поверх стакана на юношу, человечек сбесцветными глазами, в безукоризненном белом костюме, смотревший на девушкув бледно-голубом купальнике. Я не знал, что и думать. Кажется, человечек былнастроен серьезно по поводу пари. Но черт побери, а что если юноша и вправдупроиграет? Тогда нам придется везти его в больницу в "кадиллаке", которыйему не удалось выиграть. Ну и дела. Ничего себе дела, а? Все этопредставлялось мне совершенно необязательной глупостью. - Вам не кажется, что все это довольно глупо? - спросил я. - Мне кажется, что все это замечательно, - ответил юноша. Он уже осушилодин стакан мартини. - А вот мне кажется, что все это глупо и нелепо, - сказала девушка. - Ачто, если ты проиграешь? - Мне все равно. Я что-то не припомню, чтобы когда-нибудь в жизни мнеприходилось пользоваться левым мизинцем. Вот он. - Юноша взялся за палец. -Вот он, и до сих пор от него не было никакого толку. Так почему же я не могуна него поспорить? Мне кажется, что пари замечательное. Человечек улыбнулся, взял шейкер и еще раз наполнил наши стаканы. - Прежде чем мы начнем, - сказал он, - я вручу судье ключ от машины. -Он извлек из кармана ключ и протянул его мне. - Документы, - добавил он, -документы на машину и страховка находятся в автомобиле. В эту минуту вошла цветная горничная. В одной руке она держала нож,каким пользуются мясники для рубки костей, а в другой - молоток и мешочек сгвоздями. - Отлично! Вижу, вам удалось достать все. Спасибо, спасибо. А теперьможете идти. - Он подождал, пока горничная закроет за собой дверь, послечего положил инструменты на одну из кроватей и сказал: - Подготовимся, да? -И, обращаясь к юноше, прибавил: - Помогите мне, пажалста. Давайте немногопередвинем стол. Это был обыкновенный письменный прямоугольный стол, заурядный предметгостиничного интерьера, размерами фута четыре на три, с промокательной иписчей бумагой, чернилами и ручками. Они вынесли его на середину комнаты иубрали с него письменные принадлежности. - А теперь, - сказал он, - нам нужен стул. Он взял стул и поставил его возле стола. Действовал он очень живо, какчеловек, устраивающий ребятишкам представление. - А теперь гвозди. Я должен забить гвозди. Он взял гвозди и начал вбивать их в крышку стола. Мы стояли - юноша, девушка и я - со стаканами мартини в руках инаблюдали за его действиями. Сначала он забил в стол два гвоздя нарасстоянии примерно шести дюймов один от другого. Забивал он их не до конца.Затем подергал гвозди, проверяя, прочно ли они забиты. Похоже, сукин сын проделывал такие штуки и раньше, сказал я про себя.Без всяких там раздумий. Стол, гвозди, молоток, кухонный нож. Он точнознает, чего хочет и как все это обставить. - А теперь, - сказал он, - нам нужна какая-нибудь веревка. Какую-нибудь веревку он нашел. - Отлично, наконец-то мы готовы. Пажалста, садитесь за стол, вот здесь,- сказал он юноше. Юноша поставил свой стакан и сел на стул. - Теперь положите левую руку между этими двумя гвоздями. Гвозди нужныдля того, чтобы я смог привязать вашу руку. Хорошо, отлично. Теперь япопрочнее привяжу вашу руку к столу... так... Он несколько раз обмотал веревкой сначала запястье юноши, потом кисть икрепко привязал веревку к гвоздям. Он отлично справился с этой работой, и,когда закончил ее, ни у кого не могло возникнуть сомнений насчет того,сможет ли юноша вытащить свою руку. Однако пальцами шевелить он мог. - А теперь, пажалста, сожмите в кулак все пальцы, кроме мизинца. Пустьмизинец лежит на столе. Ат-лич-но! Вот мы и готовы. Правой рукой работаете сзажигалкой. Однако еще минутку, пажалста. Он подскочил к кровати и взял нож. Затем снова подошел к столу и всталоколо юноши с ножом в руках. - Все готовы? - спросил он. - Господин судья, вы должны объявить оначале. Девушка в бледно-голубом купальнике стояла за спиной юноши. Она простостояла и ничего при этом не говорила. Юноша сидел очень спокойно, держа вправой руке зажигалку и посматривая на нож. Человечек смотрел на меня. - Вы готовы? - спросил я юношу. - Готов. - А вы? - этот вопрос был обращен к человечку. - Вполне готов, - сказал он и занес нож над пальцем юноши, чтобы влюбую минуту опустить его. Юноша следил за ним, но ни разу не вздрогнул, и ни один мускул нешевельнулся на его лице. Он лишь нахмурился. - Отлично, - сказал я. - Начинайте. - Не могли бы вы считать, сколько раз я зажгу зажигалку? - попросилменя юноша. - Хорошо, - ответил я. - Это я беру на себя. Большим пальцем он поднял колпачок зажигалки и им же резко повернулколесико. Кремень дал искру, и фитилек загорелся маленьким желтым пламенем. - Раз! - громко произнес я. Он не стал задувать пламя, а опустил колпачок и выждал секунд,наверное, пять, прежде чем поднять его снова. Он очень сильно повернул колесико, и фитилек снова загорелся маленькимпламенем. - Два! Все молча наблюдали за происходящим. Юноша не спускал глаз с зажигалки.Человечек стоял с занесенным ножом и тоже смотрел на зажигалку. - Три!.. Четыре!.. Пять!.. Шесть!.. Семь!.. Это наверняка была одна из тех зажигалок, которые исправно работают.Кремень давал большую искру, да и фитилек был нужной длины. Я следил за тем,как большой палец опускает колпачок. Затем пауза. Потом большой палец сноваподнимает колпачок. Всю работу делал только большой палец. Я затаил дыхание,готовясь произнести цифру "восемь". Большой палец повернул колесико. Кременьдал искру. Появилось маленькое пламя. - Восемь! - воскликнул я, и в ту же секунду раскрылась дверь. Мы все обернулись и увидели в дверях женщину, маленькую черноволосуюженщину, довольно пожилую; постояв пару секунд, она бросилась к маленькомучеловечку, крича: - Карлос! Карлос! Она схватила его за руку, вырвала у него нож, бросила на кровать, потомухватилась за лацканы белого пиджака и принялась изо всех сил трясти, громкопри этом выкрикивая какие-то слова на языке, похожем на испанский. Онатрясла его так сильно, что он сделался похожим на мелькающую спицу быстровращающегося колеса. Потом она немного угомонилась, и человечек опять стал самим собой. Онапотащила его через всю комнату и швырнула на кровать. Он сел на край кроватии принялся мигать и вертеть головой, точно проверяя, на месте ли она. - Простите меня, - сказала женщина. - Мне так жаль, что это все-такислучилось. По-английски она говорила почти безупречно. - Это просто ужасно, - продолжала она. - Но я и сама во всем виновата.Стоит мне оставить его на десять минут, чтобы вымыть голову, как он опять засвое. Она, казалось, была очень огорчена и глубоко сожалела о том, чтопроизошло. Юноша тем временем отвязывал свою руку от стола. Мы с девушкой молчали. - Он просто опасен, - сказала женщина. - Там, где мы живем, он ужеотнял сорок семь пальцев у разных людей и проиграл одиннадцать машин. Ему вконце концов пригрозили, что отправят его куда-нибудь. Поэтому я и привезлаего сюда. - Мы лишь немного поспорили, - пробормотал человечек с кровати. - Он, наверное, поставил машину? - спросила женщина. - Да, - ответил юноша. - "Кадиллак". - У него нет машины. Это мой автомобиль. А это уже совсем никуда негодится, - сказала она. - Он заключает пари, а поставить ему нечего. Мнестыдно за него и жаль, что это случилось. Вероятно, она была очень доброй женщиной. - Что ж, - сказал я, - тогда возьмите ключ от вашей машины. Я положил его на стол. - Мы лишь немного поспорили, - бормотал человечек. - Ему не на что спорить, - сказала женщина. - У него вообще ничего нет.Ничего. По правде, когда-то, давно, я сама у него все выиграла. У меня ушлона это какое-то время, много времени, и мне пришлось изрядно потрудиться, нов конце концов я выиграла все. Она взглянула на юношу и улыбнулась, и улыбка вышла печальной. Потомподошла к столу и протянула руку, чтобы взять ключи. У меня до сих пор стоит перед глазами эта рука - на ней было всего двапальца, один из них большой.

СОЛДАТ

Ночь была такая темная, что ему не составило труда представить себе,что значит быть слепым; царил полный мрак, даже очертания деревьев непросматривались на фоне неба. Со стороны изгороди, из темноты до него донеслось легкое шуршание,где-то в поле захрапела лошадь и негромко ударила копытом, переступивногами; и еще он услышал, как в небе, высоко над его головой, пролетелаптица. - Джок, - громко сказал он, - пора домой. И, повернувшись, начал подниматься по дорожке. Собака потянула его засобой, указывая путь в темноте. Уже, наверное, полночь, подумал он. А это значит, что скоро наступитзавтра. Завтра хуже, чем сегодня. Хуже, чем завтрашний день, вообще ничегонет, потому что он превратится в день сегодняшний, а сегодня - это сейчас. Сегодня был не очень-то хороший день, да тут еще этот осколок. Ну ладно, хватит, сказал он самому себе. Сколько можно думать об этом?Надо ли возвращаться к этому снова и снова? Подумай для разнообразия очем-нибудь другом. Выбросишь из головы мрачную мысль, на ее место тотчасприходит другая. Возвратись лучше мысленно в прошлое. Вспомни о далекомбеззаботном времени. Летние дни на берегу моря, мокрый песок, красныеведерки, сети для ловли креветок, скользкие камни, покрытые морскимиводорослями, маленькие чистые заводи, морская ветреница, улитки, мидии; иливот еще - серая полупрозрачная креветка, застывшая в зеленой воде. Но как же все-таки он не почувствовал, что осколок врезался ему вступню? Впрочем, это не важно. Помнишь, как ты собирал каури {вид моллюсков} вовремя прилива, а потом нес их домой, притом каждая казалась драгоценнымкамнем - такими совершенными они были на ощупь, будто кто-то их выточил; амаленькие оранжевые гребешки, жемчужные устричные раковины, крошечныеосколки изумрудного стекла, живой рак-отшельник, съедобный моллюск, спиннойхребет ската; однажды - никогда этого не забыть - ему попаласьотполированная морскими волнами, иссохшая человеческая челюсть с зубами,казавшимися такими прекрасными среди раковин и гальки. Мама, мама, посмотри,что я нашел! Смотри, мама, смотри! Однако вернемся к осколку. Она была явно недовольна. - Что это значит - не заметил? - с презрением спросила она тогда. - Да, не заметил, и все. - Не хочешь ли ты сказать, что, если я воткну тебе в ногу булавку, ты иэтого не почувствуешь? - Этого я не говорил. И тут она неожиданно воткнула в его лодыжку булавку, с помощью которойвынимала осколок, а он в это время смотрел в другую сторону и ничего нечувствовал, пока она не закричала в ужасе. Опустив глаза, он увидел, чтобулавка наполовину вошла в щиколотку. - Вынь ее, - сказал он. - Как бы не началось заражение крови. - Неужели ты ничего не чувствуешь? - Да вынь же ее! - Неужели не больно? - Больно ужасно. Вынь ее. - С тобой что-то происходит! - Я же сказал - больно ужасно. Ты что, не слышишь? Зачем они вели себя так со мной? Когда я был возле моря, мне дали деревянную лопатку, чтобы я копался вприбрежном песке. Я вырывал ямки размером с чашку, и их заливало водой, апотом и море не смогло добраться до них. Год назад врач сказал мне: - Закройте глаза. А теперь скажите, я двигаю вашим большим пальцем ногивверх или вниз? - Вверх, - отвечал я. - А теперь? - Вниз. Нет, вверх. Пожалуй, вверх. Странно, с чего это нейрохирургу вздумалось вдруг забавляться спальцами чужих ног. - Я правильно ответил, доктор? - Вы очень хорошо справились. Но это было год назад. Год назад он чувствовал себя довольно хорошо.Того, что происходит с ним сейчас, прежде никогда не было. Да взять хотя быкран в ванной. Почему это сегодня утром кран в ванной оказался с другой стороны? Эточто-то новенькое. В общем-то, это не так уж и важно, но любопытно все-таки знать, как жеэто произошло. Вы можете подумать, что это она его переставила, взяла гаечный итрубный ключи, пробралась ночью в ванную и переставила. Вы действительно так думаете? Что ж, если хотите знать, так и было. Онатак себя ведет в последнее время, что вполне могла пойти и на такое. Странная женщина, трудно с ней. Причем обратите внимание, раньше онатакой не была, но теперь-то какие могут быть сомнения в том, что онастранная, а трудно с ней так, что и не сказать. Особенно ночью. Да-да, ночью. Хуже ночи вообще ничего нет. Почему ночью, лежа в постели, он теряет способность осязать? Однажды онопрокинул лампу, она проснулась и от неожиданности села в кровати, тогда онпопытался нащупать в темноте лампу, лежавшую на полу. - Что ты там делаешь? - Я уронил лампу. Извини. - О боже! - сказала она. - Вчера он уронил стакан с водой. Да что стобой происходит? Как-то врач провел перышком по тыльной стороне его руки, но он и этогоне заметил. Однако когда тот царапнул его руку булавкой, он что-топочувствовал. - Закройте глаза. Нет-нет, вы не должны подглядывать. Крепко закройте.А теперь скажите - горячо или холодно? - Горячо. - А так? - Холодно. - А так? - Холодно. То есть горячо. Ведь горячо, правда? - Верно, - сказал врач. - Вы очень хорошо справились. Но это было год назад. А почему это в последнее время, когда он пытается нащупать в темнотевыключатели на стенах, они всякий раз перемещаются на несколько дюймов всторону от хорошо знакомых ему мест? Да не думай ты об этом, сказал он самому себе. Лучше об этом вообще недумать. Однако, раз уж мы об этом заговорили, почему это стены гостинойчуть-чуть меняют цвет каждый день? Зеленые, потом голубовато-зеленые и голубые, а иногда... иногда онимедленно плывут и меняют цвет на глазах, словно смотришь на них поверхтлеющих углей жаровни. Вопросы сыпались равномерно, один за другим, точно листы бумаги изтипографского станка. А чье это лицо промелькнуло в окне за ужином? Чьи это были глаза? - Ты что-то увидел? - Да так, ничего, - ответил он. - Но лучше нам задернуть занавески, тысогласна? - Роберт, ты что-то увидел? - Ничего. - А почему ты так смотришь в окно? - Лучше нам все-таки задернуть занавески, тебе так не кажется? -ответил он тогда. Он шел мимо того места, где паслась лошадь, и снова услышал ее: храп,мягкие удары копытами, хруст пережевываемой травы - казалось, это человек схрустом жует сельдерей. - Привет, лошадка! - крикнул он в темноту. - Лошадка, привет! Неожиданно он почуял, как за спиной у него раздались шаги, будто кто-томедленно настигал его большими шагами. Он остановился. Остановился и тот,другой. Он обернулся, вглядываясь в тьму. - Добрый вечер, - сказал он. - Это опять ты? Он услышал, как в тишине ветер шевелит листья в изгороди. - Ты опять идешь за мной? - спросил он. Затем повернулся и продолжил путь вслед за собакой, а тот человек пошелза ним, ступая теперь совсем неслышно, будто на цыпочках. Он остановился и еще раз обернулся. - Я не вижу тебя, - сказал он, - сейчас так темно. Я тебя знаю? Снова тишина, и прохладный летний ветерок дует ему в лицо, и собакатянет за поводок, торопясь домой. - Ладно, - громко сказал он. - Не хочешь - не отвечай. Но помни - язнаю, что ты идешь за мной. Кто-то решил разыграть его. Где-то далеко в ночи, на западе, очень высоко в небе, он услышал слабыйгул летящего самолета. Он снова остановился, прислушиваясь. - Далеко, - сказал он. - Сюда не долетит. Но почему, когда самолет пролетает над его домом, все у него внутриобрывается, и он умолкает, замирает на месте и, будто парализованный, ждет,когда засвистит-закричит бомба. Да вот хотя бы сегодня вечером. - Чего это ты вдруг пригнулся? - спросила она. - Пригнулся? - Да. Ты чего испугался? - Пригнулся? - повторил он. - Не знаю, с чего ты это взяла. - Ладно уж, не прикидывайся, - сказала она, сурово глядя на него своимиголубовато-белыми глазами, слегка прищурившись, как это бывало всегда, когдаона выказывала ему презрение. Ему нравилось, как она прищуривается - векиопускаются, и глаза будто прячутся. Она так делала всякий раз, когдапрезрение переполняло ее. Вчера, лежа рано утром в кровати - далеко в поле как раз только началсяартиллерийский обстрел, - он вытянул левую руку и коснулся ее тела, ищаутешения. - Что это ты делаешь? - Ничего, дорогая. - Ты меня разбудил. - Извини. Ему было бы легче, если бы она позволяла ему по утрам, когда он слышит,как грохочут пушки, придвигаться к ней поближе. Скоро он будет дома. За последним изгибом дорожки он увидел розовыйсвет, пробивающийся сквозь занавески окна гостиной; он поспешил к воротам,вошел в них и поднялся по тропинке к двери. Собака все тянула его за собой. Он стоял на крыльце, нащупывая в темноте дверную ручку. Когда он выходил, она была справа. Он отчетливо помнил, что она была справой стороны, когда он полчаса назад закрывал дверь и выходил из дома. Не может же быть, чтобы она и ее переставила? Вздумала опять разыгратьего? Взяла ящик с инструментами и быстро переставила ее на внутреннююсторону, пока он гулял с собакой, так, что ли? Он провел рукой по левой стороне двери, и в ту самую минуту, когда егопальцы коснулись ручки, что-то в нем разорвалось и с волной ярости и страхавырвалось наружу. Он открыл дверь, быстро закрыл ее за собой и крикнул:"Эдна, ты здесь?" Так как ответа не последовало, то он снова крикнул, и на этот раз онаего услышала. - Что тебе опять нужно? Ты меня разбудил. - Спустись-ка на минутку. Я хочу поговорить с тобой. - Умоляю тебя, - ответила она, - успокойся и поднимайся наверх. - Иди сюда! - закричал он. - Сейчас же иди сюда! - Черта с два. Сам иди сюда. Он помедлил, откинул голову, всматриваясь в темноту второго этажа, кудавела лестница. Он видел, как перила поворачивали налево и там, где былаплощадка, скрывались во мраке. И если пройти по площадке, то попадешь прямов спальню, а там тоже царит мрак. - Эдна! - кричал он. - Эдна! - Иди к черту! Он начал медленно подниматься по ступеням, ступая неслышно и легкокасаясь руками перил, - вверх и налево, куда поворачивали перила, во мрак.На самом верху он хотел переступить еще через одну ступеньку, которой небыло, однако он помнил об этом, и лишний шаг делать не стал. Он сновапомедлил, прислушиваясь, и хотя и не был уверен в этом, но ему показалось,что далеко в поле опять начали стрелять из пушек, в основном из тяжелыхорудий, семидесятипятимиллиметровых, при поддержке, наверное, парыминометов. Теперь - через площадку и в открытую дверь, которую легко найти втемноте, потому что он отлично знал, где она, а дальше - по ковру, толстому,мягкому, бледно-серому, хотя он ни видеть его не мог, ни чувствовать подногами. Дойдя до середины комнаты, он подождал, прислушиваясь к звукам. Онаснова погрузилась в сон и дышала довольно громко, со свистом выдыхая воздухмежду зубами. Окно было открыто, и занавеска слегка колыхалась, возлекровати тикал будильник. Теперь, когда его глаза привыкали к темноте, он уже мог различить крайкровати, белое одеяло, подоткнутое под матрас, очертания ног под одеялом; итут, будто почувствовав его присутствие в комнате, женщина пошевелилась. Онуслышал, как она повернулась один раз, потом другой. Ее дыхания он больше неразличал, зато было слышно, как она шевелится, а один раз скрипнули пружины,точно кто-то прокричал в темноте. - Это ты, Роберт? Он не сделал ни одного движения, не издал ни единого звука. - Роберт, это ты здесь? Голос был какой-то странный и очень ему не понравился. - Роберт! Теперь она совсем проснулась. - Где ты? Где он раньше слышал этот голос? Он звучал резко, неприятно, точно двевысокие ноты столкнулись в диссонансе. И потом - она не выговаривала "р",называя его по имени. Кто же это был, тот, кто когда-то называл его Обетом? - Обет, - снова сказала она. - Что ты здесь делаешь? Может, санитарка из госпиталя, высокая такая, белокурая? Нет, это былоеще раньше. Такой ужасный голос он должен помнить. Дайте-ка немножкоподумать, и он вспомнит, как ее зовут. И тут он услышал, как щелкнул выключатель лампы, стоявшей возлекровати, и свет залил сидевшую в постели женщину в розовом пеньюаре. На лицеее было выражение удивления, глаза широко раскрыты. Щеки и подбородок,намазанные кремом, блестели. - Убери-ка эту штуку, - произнесла она, - пока не порезался. - Где Эдна? Он сурово смотрел на нее. Сидевшая в постели женщина внимательноследила за ним. Он стоял в ногах кровати, огромный, широкоплечий мужчина,стоял недвижимо, вытянувшись, пятки вместе, почти как по стойке "смирно", нанем был темно-коричневый шерстяной мешковатый костюм. - Слышишь? - строго сказала она. - Убери эту штуку. - Где Эдна? - Что с тобой происходит, Обет? - Со мной ничего не происходит. Просто я тебя спрашиваю, где моя жена? Женщина попыталась спустить ноги с кровати. - Что ж, - произнесла она наконец изменившимся голосом, - если тыдействительно хочешь это знать, Эдна ушла. Она ушла, пока тебя не было. - Куда она пошла? - Этого она не сказала. - А ты кто? - Ее подруга. - Не кричи на меня, - сказал он. - Зачем поднимать столько шума? - Просто я хочу, чтобы ты знал, что я не Эдна. Он с минуту обдумывал услышанное, потом спросил: - Откуда ты знаешь, как меня зовут? - Эдна мне сказала. Он снова помолчал, внимательно глядя на нее, несколько озадаченный, ногораздо более спокойный, притом во взгляде его даже появилась некотораявеселость. В наступившей тишине никто из них не решался сделать какое-либодвижение. Женщина была очень напряжена; она сидела, согнув руки и упираясьими в матрас. - Видишь ли, я люблю Эдну. Она тебе говорила когда-нибудь, что я люблюее? Женщина не отвечала. - Думаю, что она сука. Но самое смешное, что я все равно ее люблю. Женщина не смотрела ему в лицо, она следила за его правой рукой. - Эта Эдна - просто сука. Теперь наступила продолжительная тишина; он стоял неподвижно,вытянувшись в струнку, она сидела на кровати не шевелясь. Неожиданно сталотак тихо, что они услышали сквозь открытое окно, как журчит вода вмельничном лотке на соседней ферме. Потом он произнес, медленно, спокойно, как бы ни к кому не обращаясь: - По правде, мне не кажется, что я ей еще нравлюсь. Женщина подвинулась ближе к краю кровати. - Убери-ка этот нож, - сказала она, - пока не порезался. - Прошу тебя, не кричи. Ты что, не можешь нормально разговаривать? Неожиданно он склонился над ней, внимательно вглядываясь в ее лицо, иподнял брови. - Странно, - сказал он. - Очень странно. Он придвинулся к ней на один шаг, при этом колени его касались краякровати. - Вроде ты немного похожа на Эдну. - Эдна ушла. Я тебе уже это сказала. Он продолжал пристально смотреть на нее, и женщина сидела не шевелясь,вдавив кисти рук в матрас. - Да, - повторил он. - Странно. - Я же сказала тебе - Эдна ушла. Я ее подруга. Меня зовут Мэри. - У моей жены, - сказал он, - маленькая смешная родинка за левым ухом.У тебя ведь такой нет? - Конечно, нет. - Поверни-ка голову, дай взглянуть. - Я уже сказала тебе - родинки у меня нет. - Все равно я хочу в этом убедиться. Он медленно обошел вокруг кровати. - Сиди на месте, - сказал он. - Прошу тебя, не двигайся. Он медленно приближался к ней, не спуская с нее глаз, и в уголках егорта появилась улыбка. Женщина подождала, пока он не приблизился совсем близко, и тогда резко,так резко, что он даже не успел увернуться, с силой ударила его по лицу. Икогда он сел на кровать и начал плакать, она взяла у него из рук нож ибыстро вышла из комнаты. Спустившись по лестнице вниз, она направилась вгостиную, туда, где стоял телефон.