Главная | Обратная связь

МОЯ ЛЮБИМАЯ, ГОЛУБКА МОЯ 1 страница

Есть у меня давняя привычка вздремнуть после ленча. Обычно яустраиваюсь в гостиной в кресле, подкладываю подушку под голову, ноги кладуна небольшую квадратную, обитую кожей скамеечку и читаю что-нибудь, покудане засыпаю. В ту пятницу я сидел в кресле, как всегда уютно расположившись, идержал в руках свою любимую книгу "Бабочки-однодневки" Даблдея и Вествуда{книга И. Даблдея и Дж. О. Вествуда о бабочках была издана в Лондоне всередине XIX века}, когда моя жена, никогда не отличавшаяся молчаливостью,заговорила, приподнявшись на диване, который стоял напротив моего кресла. - Эти двое, - спросила она, - в котором часу они должны приехать? Я не отвечал, поэтому она повторила свой вопрос громче. Я вежливо ответил ей, что не знаю. - Они мне совсем не нравятся, - продолжала она. - Особенно он. - Хорошо, дорогая. - Артур, я сказала, что они мне совсем не нравятся. Я опустил книгу и взглянул на жену. Закинув ноги на спинку дивана, оналистала журнал мод. - Мы ведь только раз их и видели, - возразил я. - Ужасный тип, просто ужасный. Без конца рассказывает анекдоты, иликакие-то там истории, или еще что-то. - Я уверен, ты с ними поладишь, дорогая. - Она тоже хороша. Когда, по-твоему, они явятся? Я отвечал, что они должны приехать около шести часов. - А тебе они разве не кажутся ужасными? - спросила она, ткнув в моюсторону пальцем. - Видишь ли... - Они до того ужасны, что хуже некуда. - Мы ведь уже не можем им отказать, Памела. - Хуже просто некуда, - повторила она. - Тогда зачем ты их пригласила? - выпалил я и тотчас же пожалел, ибо явзял себе за правило - никогда, если можно, не провоцировать жену. Наступила пауза, в продолжение которой я наблюдал за выражением еелица, дожидаясь ответа. Это крупное белое лицо казалось мне иногда такимнеобычным и притягательным, что я, случалось, предпринимал усилия, чтобыоторвать от него взгляд. В иные вечера, когда она сидела за вышивкой илирисовала свои затейливые цветочки, лицо ее каменело и начинало светитьсякакой-то таинственной внутренней силой, не поддающейся описанию, и я сидел,не в силах отвести от него взгляд, хотя и делал при этом вид, будто читаю.Да вот и сейчас, в эту самую минуту, я должен признаться, что в этой женщинебыло что-то волшебное, с этой ее кислой миной, прищуренными глазами,наморщенным лбом, недовольно вздернутым носиком, что-то прекрасное, я бысказал - величавое. И еще про нее надо добавить, что она такая высокая,гораздо выше меня, хотя сегодня, когда ей пошел пятьдесят первый год, думаю,лучше сказать "большая", чем "высокая". - Тебе отлично известно, зачем я их пригласила, - резко ответила она. -Чтобы сразиться в бридж, вот и все. Играют они просто здорово, к тому же наприличные ставки. Она подняла глаза и увидела, что я внимательно смотрю на нее. - Ты ведь, наверное, и сам так думаешь, не правда ли? - Ну конечно, я... - Артур, не будь кретином. - Я встречался с ними только однажды и должен признаться, что онидовольно милые люди. - Такое можно про любого идиота сказать. - Памела, прошу тебя... пожалуйста. Давай не будем вести разговор втаком тоне. - Послушай, - сказала она, хлопнув журналом о колени, - ты же не хужеменя знаешь, что это за люди. Два самодовольных дурака, которые полагают,что можно напроситься в любой дом только потому, что они неплохо играют вбридж. - Уверен, ты права, дорогая, но вот чего я никак не возьму в толк, такэто... - Еще раз говорю тебе - я их пригласила, чтобы хоть раз сыгратьприличную партию в бридж. Нет у меня больше сил играть со всякими раззявами.И все равно не могу примириться с тем, что эти ужасные люди будут в моемдоме. - Я тебя понимаю, дорогая, но не слишком ли теперь поздно... - Артур! - Да? - Почему ты всегда споришь со мной? Ты же испытываешь к ним не меньшуюнеприязнь, и ты это знаешь. - По-моему, тебе не стоит так волноваться, Памела. Да и потом, мнепоказалось, что это воспитанные молодые люди, с хорошими манерами. - Артур, к чему этот высокопарный слог? Она глядела на меня широко раскрытыми глазами, и, чтобы укрыться от еесурового взора (иногда мне становилось от него не по себе), я поднялся инаправился к французскому окну, которое выходило в сад. Трава на большой покатой лужайке перед домом была недавно подстрижена,и по газону тянулись светлые и темно-зеленые полосы. В дальнем конценаконец-то зацвели два ракитника, и длинные золотые цепочки ярко выделялисьна фоне растущих позади них деревьев. Распустились и розы, и ярко-красныебегонии, и на цветочном бордюре зацвели все мои любимые гибридные люпины,колокольчики, дельфиниумы, турецкие гвоздики и большие бледные ароматныеирисы. Кто-то из садовников возвращался по дорожке после обеда. За деревьямибыла видна крыша его домика, а за ним дорожка вела через железные ворота кКентербери-роуд. Дом моей жены. Ее сад. Как здесь замечательно! Как покойно! Если бытолько Памела чуть-чуть поменьше тревожилась о моем благополучии, порежестаралась бы сделать мне что-то приятное в ущерб собственным интересам,тогда все было бы божественно. Поверьте, я не хочу, чтобы у вас создалосьвпечатление, будто я не люблю ее - я обожаю самый воздух, которым она дышит,- или не могу совладать с ней, или не хозяин самому себе. Я лишь хочусказать, что то, как она себя ведет, временами меня чуточку раздражает. Кпримеру, все эти ее повадки. Как бы мне хотелось, чтобы она от нихотказалась, особенно от манеры тыкать в меня пальцем, чтобы подчеркнутьсказанное. Должен признать, что роста я довольно небольшого, и подобныйжест, не в меру употребляемый человеком вроде моей жены, может подействоватьустрашающе. Иногда мне трудно убедить себя в том, что она женщинаневластная. - Артур! - крикнула она. - Иди-ка сюда. - Что такое? - Мне пришла в голову потрясающая мысль. Иди же сюда. Я подошел к дивану, на котором она возлежала. - Послушай-ка, - сказала она, - хочешь немного посмеяться? - Посмеяться? - Над Снейпами. - Что еще за Снейпы? - Очнись, - сказала она. - Генри и Сэлли Снейп. Наши гости. - Ну? - Слушай. Я тут лежала и думала, что это за ужасные люди... и как онисебя ужасно ведут... он - со своими шутками, и она - точно какая-нибудьпомирающая от любви воробьиха... Она помолчала, плутовато улыбаясь, и я почему-то подумал, что вотсейчас она произнесет нечто страшное. - Что ж, если они себя так ведут в нашем присутствии, то каковы же онидолжны быть, когда остаются наедине? - Погоди-ка, Памела... - Артур, не будь дураком. Давай сегодня посмеемся немного, хотя бы разот души посмеемся. Она приподнялась на диване, лицо ее неожиданно засветилось каким-тобезрассудством, рот слегка приоткрылся, и она глядела на меня своимикруглыми серыми глазами, причем в каждом медленно загоралась искорка. - Почему бы нет? - Что ты затеяла? - Это же очевидно. Неужели ты не понимаешь? - Нет, не понимаю. - Нам нужно лишь спрятать микрофон в их комнате. Должен признаться, я ожидал чего-то более неприятного, но, когда онапроизнесла это, был так поражен, что не нашелся, что ответить. - Именно так и сделаем, - сказала она. - Да ты что! - воскликнул я. - Ну уж нет. Погоди минуту. На это ты непойдешь. - Почему? - Более гнусного ничего и придумать нельзя. Это все равно что... всеравно что... подслушивать у дверей или читать чужие письма, только гораздохуже. Ты серьезно говоришь? - Конечно, серьезно. Я знал, как сильно моя жена не любит, когда ей возражают, но иногдаощущал необходимость заявить свои права, хотя и понимал, что чрезмерно приэтом рискую. - Памела, - резко возразил я, - я запрещаю тебе делать это! Она спустила ноги с дивана. - Артур, кем это ты прикидываешься? Я тебя просто не понимаю. - Меня понять несложно. - Что за чепуху ты несешь? Сколько раз ты проделывал штуки похуже этой. - Никогда! - О да, еще как проделывал! Что это тебе вдруг взбрело в голову, будтоты лучше меня? - Ничего подобного я никогда не делал. - Хорошо, мой мальчик, - сказала она и навела на меня палец, точноревольвер. - Что ты скажешь насчет твоего поведения у Милфордов в Рождество?Помнишь? Ты так смеялся, что я вынуждена была закрыть тебе рот рукой, чтобыони нас не услышали. Что скажешь? - Это другое, - сказал я. - Это было не в нашем доме. И они не былинашими гостями. - А какая разница? Она сидела, глядя на меня, и подбородок ее начал презрительноподниматься. - Ведешь себя, как эдакий напыщенный лицемер, - сказала она. - Что этос тобой происходит? - Видишь ли, Памела, я действительно думаю, что это гнусно. Я правдатак думаю. - Но послушай, Артур. Я человек мерзкий. Да и ты тоже - где-то вглубине души. Поэтому мы и находим общий язык. - Впервые слышу такую чепуху. - Вот если бы ты вдруг задумал стать совершенно другим человеком -тогда другое дело. - Давай прекратим весь этот разговор, Памела. - Послушай, - продолжала она, - если ты действительно решил измениться,то что же мне остается делать? - Ты не понимаешь, что говоришь. - Артур, и как только такой хороший человек, как ты, может иметь дело сгадюкой? Я медленно опустился в кресло, стоявшее против дивана; она не спускалас меня глаз. Женщина она большая, с крупным белым лицом, и, когда онаглядела на меня сурово - вот прямо как сейчас, - я, как бы это сказать?..погружался в нее, точно утопал в ней как в ушате со сливками. - Ты серьезно обо всей этой затее с микрофоном? - Ну конечно. Самое время немного посмеяться. Ну же, Артур. Не будьтаким деликатным. - Это нечестно, Памела. - Это так же честно, - она снова выставила палец, - так же честно, каки в том случае, когда ты вынул из сумочки Мэри Проберт ее письма и прочиталих от начала до конца. - Этого нам не нужно было делать. - Нам? - Но ведь ты их потом тоже читала, Памела? - Это никому нисколько не повредило. Ты тогда так сказал. А эта затеяничем не хуже. - А как бы тебе понравилось, если бы кто-то с тобой такое проделал? - Да как бы я могла возмущаться, если б не знала, что за моей спинойчто-то происходит? Ну же, Артур. Не будь таким застенчивым. - Мне нужно подумать. - Может, великий радиоинженер не знает, как соединить микрофон сдинамиком? - Проще простого. - Ну так действуй. Действуй же. - Я подумаю и потом дам тебе ответ. - На это у нас нет времени. Они могут явиться в любую минуту. - Тогда я не буду этого делать. Я не хочу, чтобы меня застукали за этимзанятием. - Если они явятся, прежде чем ты закончишь, я просто попридержу ихздесь. Ничего страшного. А сколько, кстати, времени? Было почти три часа. - Они едут из Лондона, - сказала она, - а уж отбудут никак не раньшечем после ленча. У тебя много времени. - Куда ты намерена их поселить? - В большую желтую комнату в конце коридора. Это ведь не слишкомдалеко? - Думаю, что-то можно сделать. - Да, и вот еще что, - сказала она, - а куда ты поставишь динамик? - Я не говорил, что собираюсь это сделать. - Бог ты мой! - вскричала она. - Посмотрел бы кто-нибудь на тебя. Виделбы ты свое лицо. Ты даже порозовел и весь горишь, так тебе не терпитсяприступить к делу. Поставь динамик к нам в спальню - почему бы и нет? Даприступай же, и поживее. Я заколебался. Я всегда проявлял нерешительность, когда она приказываламне что-то сделать, вместо того чтобы вежливо попросить. - Не нравится мне все это, Памела. Но она уже ничего не говорила, а просто сидела, совершенно не двигаясь,и глядела на меня. На лице ее застыло обреченное выражение, будто она стоялав длинной очереди. По опыту я знал, что это дурной знак. Она была точнограната, из которой выдернули чеку, и должно лишь пройти какое-то время,прежде чем - бах! - она взорвется. Мне показалось, что в наступившей тишинея слышу, как тикает механизм. Поэтому я тихо поднялся, пошел в мастерскую, взял микрофон и полторысотни футов провода. Теперь, когда ее не было рядом, я, должен признаться, исам начал испытывать какое-то волнение, а в кончиках пальцев ощутил приятноепокалывание. Ничего особенного, поверьте, со мной не происходило - правда,ничего особенного. Черт побери, да нечто подобное я каждый день испытываю,когда по утрам раскрываю газету, чтобы убедиться, как падают в ценекое-какие из многочисленных акций моей жены. Меня не так-то просто сбить столку. И в то же время я не мог упустить возможности поразвлечься. Перепрыгивая через две ступеньки, я вбежал в желтую комнату в концекоридора. Как и во всякой другой комнате для гостей, в ней было чистоприбрано, и она имела нежилой вид; двуспальная кровать была покрыта желтымшелковым покрывалом, стены выкрашены в бледно-желтый цвет, а на окнах виселизолотистые занавески. Я огляделся в поисках места, куда бы можно былоспрятать микрофон. Это была самая главная задача, ибо, что бы ни случилось,он не должен быть обнаружен. Сначала я подумал о ведерке с поленьями,стоявшем возле камина. Почему бы не спрятать его под поленьями? Нет,пожалуй, это не совсем безопасно. За радиатором? На шкафу? Под письменнымстолом? Все эти варианты казались мне не лучшими с профессиональной точкизрения. Во всех этих случаях на него можно случайно наткнуться, нагнувшисьза упавшей запонкой или еще за чем-нибудь. В конце концов, обнаруживнезаурядную сообразительность, я решил спрятать его в пружинах дивана. Диванстоял возле стены, у ковра, и провод можно было пропустить прямо под ковромк двери. Я приподнял диван и просунул под него прибор. Затем я надежнопривязал микрофон к пружине, развернув его к середине комнаты. После этого япротянул провод под ковром к двери. Во всех своих действиях я проявлялспокойствие и осторожность. Провод я уложил между досок в полу, так что егопочти не было видно. Все это, разумеется, заняло какое-то время, и когда я неожиданноуслышал, как по дорожке, усыпанной гравием, зашуршали шины, а вслед за темхлопнули дверцы автомобиля и раздались голоса наших гостей, я еще находилсяв середине коридора, укладывая провод вдоль плинтуса. Я прекратил своюработу и вытянулся, держа молоток в руке, и, должен признаться, мне сталострашно. Вы представить себе не можете, как на меня подействовал весь этотшум. Такое же внезапное чувство страха я испытал однажды, когда во времявойны в другом конце деревни упала бомба, а я в то время преспокойно сидел вбиблиотеке над коллекцией бабочек. Не волнуйся, сказал я самому себе. Памела займется этими людьми. Сюдаона их не пустит. Несколько лихорадочно я принялся доделывать свою работу и скоропротянул провод вдоль коридора в нашу спальню. Здесь его уже можно было и непрятать, хотя из-за слуг я не мог себе позволить такую беспечность. Поэтомуя протянул провод под ковром и незаметно подсоединил его к радиоприемнику сзадней стороны. Заключительная операция много времени не заняла. Итак, я сделал то, что от меня требовалось. Я отступил на шаг ипосмотрел на радиоприемник. Теперь он почему-то и выглядел иначе - небестолковый ящик, производящий звуки, а хитрое маленькое существо,взобравшееся на стол и тайком протянувшее свои щупальца в запретное место вконце коридора. Я включил его. Он еле слышно загудел, но иных звуков неиздавал. Я взял будильник, который громко тикал, отнес его в желтую комнатуи поставил на пол рядом с диваном. Когда я вернулся, приемник тикал такгромко, будто будильник находился в комнате, пожалуй, даже громче. Я сбегал за часами. Затем, запершись в ванной, я привел себя в порядок,отнес инструменты в мастерскую и приготовился к встрече гостей. Но прежде,дабы успокоиться и не появляться перед ними, так сказать, с кровавымируками, я провел пять минут в библиотеке наедине со своей коллекцией. Япринялся сосредоточенно рассматривать собрание прелестных Vanessa cardui -"разукрашенных дам" - и сделал кое-какие пометки в своем докладе"Соотношение между узором и очертаниями крыльев", который намеревалсяпрочитать на следующем заседании нашего общества в Кентербери. Таким образомя снова обрел присущий мне серьезный, сосредоточенный вид. Когда я вошел в гостиную, двое наших гостей, имена которых я так и несмог запомнить, сидели на диване. Моя жена готовила напитки. - А вот и Артур! - воскликнула она. - Где это ты пропадал? Этот вопрос показался мне неуместным. - Прошу прощения, - произнес я, здороваясь с гостями за руку. - Я такувлекся работой, что забыл о времени. - Мы-то знаем, чем вы занимались, - сказала гостья, понимающе улыбаясь.- Однако мы простим ему это, не правда ли, дорогой? - Думаю, простим, - отвечал ее муж. Я в ужасе представил себе, как моя жена рассказывает им о том, что яделаю наверху, а они при этом покатываются со смеху. Да нет, не могла онаэтого сделать, не могла! Я взглянул на нее и увидел, что и она улыбается,разливая по стаканам джин. - Простите, что мы потревожили вас, сказала гостья. Я подумал, что если уж они шутят, то и мне лучше поскорее составить имкомпанию, и потому принужденно улыбнулся. - Вы должны нам ее показать, - продолжала гостья. - Что показать? - Вашу коллекцию. Ваша жена говорит, что она просто великолепна. Я медленно опустился на стул и расслабился. Смешно быть таким нервным идерганым. - Вас интересуют бабочки? - спросил я у нее. - На ваших хотелось бы посмотреть, мистер Бошамп. До обеда еще оставалось часа два, и мы расселись с бокалами мартини вруках и принялись болтать. Именно тогда у меня начало складыватьсявпечатление о наших гостях, как об очаровательной паре. Моя жена,происходящая из родовитого семейства, склонна выделять людей своего круга ивоспитания и нередко делает поспешные выводы в отношении тех, кто, будучимало с ней знаком, выказывает ей дружеские чувства, и особенно это касаетсявысоких мужчин. Чаще всего она бывает права, но мне казалось, что в данномслучае она ошибается. Я и сам не люблю высоких мужчин; обыкновенно это людинадменные и всеведущие. Однако Генри Снейп (жена шепотом напомнила мне егоимя) оказался вежливым скромным молодым человеком с хорошими манерами, иболее всего его занимала - что и понятно - миссис Снейп. Его вытянутое лицобыло по-своему красиво, как красива бывает морда у лошади, а темно-кариеглаза глядели ласково и доброжелательно. Копна его темных волос вызывала уменя зависть, и я поймал себя на том, что задумался, какое же он употребляетсредство, чтобы они выглядели такими здоровыми. Он рассказал нам пару шуток,они были на высоком уровне, и никто против ничего не имел. - В школе, - сказал он, - меня называли Сервиксом. Знаете почему? - Понятия не имею, - ответила моя жена. - Потому что по-латыни "сервикс" - то же, что по-английски "нейп".{Nape в переводе с английского означает "затылок".} Для меня это оказалось довольно мудреным, и мне потребовалось какое-товремя, чтобы сообразить, в чем тут соль. - А в какой школе это было? - спросила моя жена. - В Итоне, - ответил он, и моя жена коротко кивнула в знак одобрения. Теперь, решил я, она будет разговаривать только с ним, поэтому япереключил внимание на другого гостя, Сэлли Снейп. Это была приятная молодаяженщина с неплохой грудью. Повстречалась бы она мне пятнадцатью годамираньше, я бы точно впутался в историю. Как бы там ни было, я с удовольствиемрассказал ей все о моих замечательных бабочках. Беседуя с ней, я внимательноее разглядывал, и спустя какое-то время у меня начало складыватьсявпечатление, что на самом деле она не была такой уж веселой и улыбчивойженщиной, какой поначалу мне показалась. Она ушла в себя, точно ревностнохранила какую-то тайну. Ее глаза чересчур быстро бегали по комнате, ни наминуту ни на чем не останавливаясь, а на лице лежала едва заметная печатьозабоченности. - Я с таким нетерпением жду, когда мы сыграем в бридж, - сказал я,переменив, наконец, тему. - Мы тоже, - отвечала она. - Мы ведь играем почти каждый вечер, так намнравится эта игра. - Вы оба большие мастера. Как это получилось, что вы научились игратьтак хорошо? - Практика, - ответила она. - В этом все дело. Практика, практика и ещераз практика. - Вы участвовали в каких-нибудь чемпионатах? - Пока нет, но Генри очень этого хочет. Вы же понимаете, чтобы достичьтакого уровня, надо упорно трудиться. Ужасно упорно трудиться. Не с оттенком ли покорности произнесла она эти слова, подумал я. Да,видимо, так: он слишком усердно воздействовал на нее, заставляя относиться кэтому увлечению чересчур серьезно, и бедная женщина устала. В восемь часов, не переодеваясь, мы перешли к обеденному столу. Обедпрошел хорошо, при этом Генри Снейп рассказал нам несколько весьма забавныхисторий. Обнаружив чрезвычайно хорошую осведомленность по части вин, онпохвалил мой "Ришбург" урожая 1934 года, что доставило мне большоеудовольствие. К тому времени, когда подали кофе, я понял, что очень полюбилэтих молодых людей и, как следствие, начал ощущать неловкость из-за затеи смикрофоном. Было бы все в порядке, если бы они были негодяями, но то, что мысобрались проделать эту штуку с такими милыми людьми, наполняло меня сильнымощущением вины. Поймите меня правильно. Страха я не испытывал. Не было нуждыотказываться от задуманного предприятия. Но я не хотел смаковать предстоящееудовольствие столь же неприкрыто, как это, похоже, делала моя жена, тайкомулыбаясь мне, подмигивая и незаметно кивая головой. Около девяти тридцати, плотно поужинав и пребывая в отличномрасположении духа, мы возвратились в гостиную, чтобы приступить к игре.Ставки были высокие - десять шиллингов за сто очков, поэтому мы решили неразбивать семьи, и я все время был партнером своей жены. К игре мы всеотнеслись серьезно, как только и нужно к ней относиться, и играли молча,сосредоточенно, раскрывая рот лишь в тех случаях, когда делали ставки.Играли мы не ради денег. Чего-чего, а этого добра у моей жены хватает, да,видимо, и у Снейпов тоже. Но мастера обыкновенно относятся к игре серьезно. Игра в этот вечер шла на равных, но однажды моя жена сыграла плохо, имы оказались в худшем положении. Я видел, что она не совсем сосредоточенна,а когда время приблизилось к полуночи, она вообще стала играть беспечно. Онато и дело вскидывала на меня свои большие серые глаза и поднимала брови, приэтом ноздри ее удивительным образом расширялись, а в уголках рта появляласьзлорадная улыбка. Наши противники играли отлично. Они умело объявляли масть и за весьвечер сделали только одну ошибку. Это случилось, когда молодая женщинаслишком уж понадеялась, что у ее партнера на руках хорошие карты, и объявилашестерку пик. Я удвоил ставку, и они вынуждены были сбросить три карты, чтообошлось им в восемьсот очков. То была лишь временная неудача, но я помню,что Сэлли Снейп очень огорчилась, несмотря даже на то, что муж ее тотчас жепростил, поцеловал ей руку и сказал, чтобы она не беспокоилась. Около половины первого моя жена объявила, что хочет спать. - Может, еще один роббер? - спросил Генри Снейп. - Нет, мистер Снейп. Я сегодня устала. Да и Артур тоже. Я это вижу.Давайте-ка все спать. Мы вышли вслед за ней из комнаты, и все четверо отправились наверх.Наверху мы, как и полагается, поговорили насчет завтрака - чего бы они ещехотели и как позвать служанку. - Надеюсь, ваша комната вам понравится, - сказала моя жена. - Окнавыходят прямо на долину, и солнце в них заглядывает часов в десять. Мы стояли в коридоре, где находилась и наша спальня, и я видел, какпровод, который я уложил днем, тянулся поверх плинтуса и исчезал в ихкомнате. Хотя он был того же цвета, что и краска, мне казалось, что он так илезет в глаза. - Спокойной ночи, - сказала моя жена. - Приятных сновидений, миссисСнейп. Доброй ночи, мистер Снейп. Я последовал за ней в нашу комнату и закрыл дверь. - Быстрее! - вскричала она. - Включай его! Это было похоже на мою жену- она всегда боялась, что что-то может пропустить. Про нее говорили, что вовремя охоты (сам я никогда не охочусь) она всегда, чего бы это ни стоило ейили ее лошади, была первой вместе с гончими из страха, что убиение свершитсябез нее. Было ясно, что и на этот раз она не собиралась упустить своего. Маленький радиоприемник разогрелся как раз вовремя, чтобы можно былорасслышать, как открылась и закрылась их дверь. - Ага! - произнесла моя жена. - Вошли. Она стояла посреди комнаты в голубом платье, стиснув пальцы и вытянувшею, и внимательно прислушивалась, при этом ее крупное белое лицосморщилось, словно это было и не лицо вовсе, а мех для вина. Израдиоприемника тотчас же раздался голос Генри Снейпа, прозвучавший сильно ичетко. - Ты просто дура, - говорил он, и этот голос так резко отличался оттого, который был мне знаком, таким он был грубым и неприятным, что явздрогнул. - Весь вечер пропал к черту! Восемьсот очков - это восемь фунтовна двоих! - Я запуталась, - ответила женщина. - Обещаю, больше этого неповторится. - Что такое? - произнесла моя жена. - Что это происходит? Она быстро подбежала к приемнику, широко раскрыв рот и высоко поднявброви, и склонилась над ним, приставив ухо к динамику. Должен сказать, что ия несколько разволновался. - Обещаю, обещаю тебе, больше этого не повторится, - говорила женщина. - Хочешь не хочешь, - безжалостно отвечал мужчина, - а попробуем прямосейчас еще раз. - О нет, прошу тебя! Я этого не выдержу! - Послушай-ка, - сказал мужчина, - стоило ехать сюда только ради того,чтобы поживиться за счет этой богатой суки, а ты взяла и все испортила. На этот раз вздрогнула моя жена. - И это второй раз на неделе, - продолжал он. - Обещаю, больше это не повторится. - Садись. Я буду объявлять масть, а ты отвечай. - Нет, Генри, прошу тебя. Не все же пятьсот. На это уйдет три часа. - Ладно. Оставим фокусы с пальцами. Полагаю, ты их хорошо запомнила.Займемся лишь объявлением масти и онерами. - О, Генри, нужно ли все это затевать? Я так устала. - Абсолютно необходимо, чтобы ты овладела этими приемами всовершенстве, - ответил он. - Ты же знаешь, на следующей неделе мы играемкаждый день. А есть-то нам надо. - Что происходит? - прошептала моя жена. - Что, черт возьми,происходит? - Тише! - сказал я. - Слушай! - Итак, - говорил мужской голос. - Начнем с самого начала. Ты готова? - О, Генри, прошу тебя! - Судя по голосу, она вот-вот готова быларасплакаться. - Ну же, Сэлли. Возьми себя в руки. Затем совершенно другим голосом, тем, который мы уже слышали вгостиной, Генри Снейп произнес: - Одна трефа. Я обратил внимание на то, что слово "одна" он произнес как-то странно,нараспев. - Туз, дама треф, - устало ответила женщина. - Король, валет пик.Червей нет. Туз, валет бубновой масти. - А сколько карт каждой масти? Внимательно следи за моими пальцами. - Ты сказал, что мы оставим фокусы с пальцами. - Что ж, если ты вполне уверена, что знаешь их... - Да, я их знаю. Он помолчал, а затем произнес: - Трефа. - Король, валет треф, - заговорила женщина. - Туз пик. Дама, валетчервей и туз, дама бубен. Он снова помолчал, потом сказал: - Одна трефа. - Туз, король треф... - Бог ты мой! - вскричал я. - Это ведь закодированное объявление масти.Они сообщают друг другу, какие у них карты на руках! - Артур, этого не может быть! - Точно такие же штуки проделывают фокусники, когда спускаются в зал,берут у вас какую-нибудь вещь, а на сцене стоит девушка с завязаннымиглазами, и по тому, как он строит вопрос, она может определенно назватьпредмет, даже если это железнодорожный билет, и на какой станции он куплен. - Быть этого не может! - Ничего невероятного тут нет. Но, чтобы научиться этому, нужно здоровопотрудиться. Послушай-ка их. - Я пойду с червей, - говорил мужской голос. - Король, дама, десятка червей. Туз, валет пик. Бубен нет. Дама, валеттреф... - И обрати внимание, - сказал я, - пальцами он показывает ей, сколько унего карт такой-то масти. - Каким образом? - Этого я не знаю. Ты же слышала, что он говорит об этом. - Боже мой, Артур! Ты уверен, что они весь вечер именно этим изанимались? - Боюсь, что да. Она быстро подошла к кровати, на которой лежала пачка сигарет. Закурив,она повернулась ко мне и тоненькой струйкой выпустила дым к потолку. Японимал, что что-то нам нужно предпринять, но не знал что, поскольку мыникак не могли обвинить их, не раскрыв источника получения информации. Яждал решения моей жены. - Знаешь, Артур, - медленно проговорила она, выпуская облачка дыма. -Знаешь, а ведь это превосходная идея. Как ты думаешь, мы сможем этомунаучиться? - Что?! - Ну конечно, сможем. Почему бы и нет? - Послушай. Ни за что! Погоди минуту, Памела... Но она уже быстро подошла близко ко мне, опустила голову, посмотрела наменя сверху вниз и при этом улыбнулась хорошо знакомой мне улыбкой, которая,быть может, была и не улыбкой вовсе - ноздри раздувались, а большие серыеглаза с блестящими черными точками посередине испещрены сотнями крошечныхкрасных вен. Когда она пристально и сурово глядела на меня такими глазами,клянусь, у меня возникало чувство, будто я тону. - Да, - сказала она. - Почему бы и нет? - Но, Памела... Боже праведный... Нет... В конце концов... - Артур, я бы действительно хотела, чтобы ты не спорил со мной всевремя. Именно так мы и поступим. А теперь принеси-ка колоду карт, прямосейчас и начнем.

КОНЦЫ В ВОДУ

На утро третьего дня море успокоилось. Из своих кают повылезали дажесамые чувствительные натуры - из числа тех пассажиров, которых не было видносо времени отплытия. Они вышли на верхнюю палубу, стюард расставил для нихшезлонги, подоткнул пледы им под ноги и удалился, а путешественники осталисьлежать рядами, с лицами, повернутыми к бледному, почти не излучавшему теплаянварскому солнцу. Первые два дня на море было умеренное волнение, и это внезапноеспокойствие и пришедшее вместе с ним чувство комфорта способствовали тому,что настроение у всех пассажиров стало более благожелательным. К вечеру,имея позади двенадцать часов хорошей погоды, они начали чувствовать себяуверенно, и к восьми часам кают-компания заполнилась людьми, которыедержались как бывалые моряки. Где-то к середине ужина по тому, как под ними слегка закачались стулья,пассажиры поняли, что снова началась бортовая качка. Поначалу она была едваощутимой - медленный, неспешный крен в одну сторону, потом в другую, но иэтого было довольно, чтобы среди собравшихся произошла внезапная переменанастроения. Некоторые пассажиры оторвались от своих тарелок, словно ожидая,едва ли не прислушиваясь, когда судно будет снова крениться. При этом онинервно улыбались, а во взглядах была тревога. Другие оставались совершенноневозмутимыми, третьи открыто выражали уверенность - кое-кто из последнихшутил по поводу ужина во время качки, издеваясь над теми, кто уже испытывалмучения. Затем корабль стал крениться из стороны в сторону быстро и резко.Прошло лишь пять-шесть минут после того, как произошел первый крен, а судноуже сильно раскачивалось, и сидевших на стульях пассажиров стало отбрасыватьв сторону, как в автомобиле на крутом повороте. Наконец судно качнулось весьма основательно, и мистер Уильям Ботибол,сидевший за столом старшего интенданта, увидел, как из-под поднятой вилкиего тарелка с отварным палтусом под голландским соусом неожиданно поехала всторону. Начался переполох, все потянулись за своими тарелками и бокаламидля вина. Миссис Реншо, сидевшая справа от старшего интенданта, вскрикнула иуцепилась за руку своего соседа. - Веселенькая нас ждет ночь, - сказал интендант, глядя на миссис Реншо.- Дует так, что нам, похоже, нелегко придется. Он произнес это едва ли не с удовольствием. Подбежал стюард и обрызгал водой скатерть между тарелками. {Скатертьсмачивают во время качки, чтобы она не скользила вместе с посудой.} Волнениесреди пассажиров улеглось. Большинство из них продолжили ужин. Остальные,включая миссис Реншо, осторожно поднялись и, стараясь не обнаруживатьнетерпения, стали пробираться между столиками к выходу. - Ну вот, - сказал интендант, - началось. Он одобрительно оглядел оставшихся. Путешественники сидели тихо, внешнедержались спокойно. На лицах некоторых была написана нескрываемая гордость;кому-то казалось, что их принимают за настоящих моряков. Когда ужин закончился и подали кофе, мистер Ботибол, который со времениначала качки был необычайно серьезен и задумчив, неожиданно поднялся и, взявсвою чашку кофе, сел на освободившийся стул миссис Реншо и тотчас зашептал вухо интенданту: - Простите, не могли бы вы мне кое-что сказать, прошу вас. Интендант, человек небольшого роста, толстый, с красным лицом,наклонился к нему, выражая готовность слушать. - Что случилось, мистер Ботибол? - Вот что мне хотелось бы знать... На его лице была написана тревога. Интендант внимательно смотрел нанего. - Вот что мне хотелось бы знать. Капитан уже рассчитал расстояние,которое судно пройдет за сутки? То есть прежде чем на море стало такбеспокойно. После ужина ведь будут принимать ставки. Интендант, собравшийся выслушать слова благодарности в свой адрес,улыбнулся и откинулся на стуле, как это делает человек с полным животом. - Думаю, что да, - ответил он. О том, чтобы произнести эти слова шепотом, он и не подумал, хотя голосавтоматически понизил, как это делают в ответ на заданный шепотом вопрос. - И давно, по-вашему, он это сделал? - Да где-то днем. Обычно это происходит днем. - В котором часу? - Ну, этого я не знаю. Часов, думаю, около четырех. - Скажите мне еще вот что. Как капитан определяет расстояние? Это оченьсложно? Интендант взглянул на озабоченное лицо продолжавшего хмуриться мистераБотибола и улыбнулся, отлично понимая, к чему тот клонит. - Видите ли, капитан проводит небольшое совещание со штурманом, ониизучают погодные условия и многое другое, а потом рассчитывают расстояние,которое судно должно пройти за определенное время. Мистер Ботибол кивнул, какое-то время обдумывая услышанное, а потомспросил: - Как вы полагаете, капитан знал, что сегодня испортится погода? - На этот счет ничего не могу сказать, - ответил интендант. Он глядел прямо в маленькие темные глазки собеседника и видел, как вего зрачках пляшут искорки. - Я правда ничего не могу сказать, мистер Ботибол. Не знаю. - Если погода вконец испортится, не стоит ли поставить на меньшуюцифру? Как вы думаете? В его шепоте слышалось все больше настойчивости и тревоги. - Может, и стоило бы, - ответил интендант. - Скорее всего он непредполагал, что ночь предстоит беспокойная. Днем, когда он делал расчеты,было довольно тихо. За столом все притихли, внимательно прислушиваясь к разговору.Некоторые, склонив голову набок, слушали интенданта и искоса на негопоглядывали. Человека в такой позе можно увидеть на скачках среди зрителей -он пытается расслышать, что говорит тренер наезднику: у слушающего в такуюминуту рот слегка приоткрыт, брови подняты, шея вытянута, а голова наклоненанемного набок, он напряжен и как бы загипнотизирован. Такой вид бывает увсякого, кто хочет услышать что-то первым. - А допустим, вас попросили бы предположить, какое расстояние пройдетсудно сегодня, что за число вы бы назвали? - шепотом спросил мистер Ботибол. - Еще не знаю, в каких пределах будут ставки, - терпеливо ответилинтендант. - Об этом объявят после ужина, когда соберутся игроки. Да неочень-то хорошо я во всем этом разбираюсь. Я ведь всего лишь интендант. Тут мистер Ботибол поднялся. - Прошу у всех прощения, - произнес он и, стараясь сохранитьравновесие, медленно пошел по качающемуся полу между столиками. Пару раз емупришлось схватиться за спинку стула, чтобы удержаться на ногах. - На верхнюю палубу, пожалуйста, - сказал он лифтеру. Едва он вышел на открытую палубу, как ветер ударил ему в лицо. Онпошатнулся, крепко схватился за поручни двумя руками и стал всматриваться втемнеющее море. Вздымались огромные волны, и белые барашки бежали по гребнямнавстречу ветру, оставляя позади себя фонтаны брызг. - Там дела, наверное, совсем плохи, не так ли, сэр? - спросил лифтер,когда они спускались вниз. Мистер Ботибол достал маленькую красную расческу и принялся приводить впорядок растрепавшиеся волосы. - Как, по-твоему, мы очень замедлили ход из-за непогоды? - спросил он. - О да, сэр. Мы стали плыть гораздо медленнее. В такую погоду надообязательно сбавлять ход, иначе пассажиры полетят за борт. В курительной комнате возле столиков уже собирались участники игры.Мужчины были во фраках и держались несколько церемонно. Они только чтотщательно побрились, и у них были розовые лица. Женщины были в длинных белыхперчатках. Они держались холодно и, казалось, были безразличны к тому, чтопроисходит. Мистер Ботибол занял место возле столика аукциониста. Он закинулногу на ногу, сложил на груди руки и устроился на стуле с видом человека,который принял чрезвычайно смелое решение, и испугать его не удастся. Сумма выигрыша, размышлял он про себя, составит, вероятно, тысяч семьдолларов. Почти такой же она была последние два дня. Чтобы заключить пари нарасстояние, которое пройдет судно, нужно выложить сотни три-четыре, взависимости от того, на какое число ставишь. Поскольку судно былоанглийское, здесь имели дело с фунтами стерлингов, но он предпочитал вестисчет в родной валюте. Семь тысяч долларов - хорошие деньги. Да простоогромные! Вот что он сделает: попросит, чтобы они расплатились с нимстодолларовыми купюрами, а деньги, прежде чем сойти на берег, положит вовнутренний карман пиджака. С этим проблем не будет. И немедленно, да-да,немедленно купит "линкольн" с откидывающимся верхом. Он купит машину, кактолько сойдет с судна, и поедет на ней домой - и какое же удовольствиедоставит ему выражение лица Этель, когда она выйдет из дома и увидит его.Картина еще та - он подкатывает к самым дверям в новеньком светло-зеленом"линкольне" с откидывающимся верхом, и тут выходит Этель! "Привет, Этель,дорогая", - бросит он как бы между прочим. "Вот, хотел сделать тебенебольшой подарок. Проходил мимо, заглянул в витрину, вспомнил о тебе и отом, как ты всегда мечтала о такой машине. Она ведь тебе нравится, моямилая?" - спросит он. "Как тебе цвет?" А потом будет следить за выражениемее лица. Аукционист поднялся из-за столика. - Дамы и господа! - громко произнес он. - Капитан считает, что дополудня завтрашнего дня судно преодолеет расстояние в пятьсот пятнадцатьморских миль. Отступим, как обычно, на десять позиций в ту и другую сторонуот названного капитаном числа и обозначим пределы - от пятисот пяти допятисот двадцати пяти. Те же, кто полагает, что истинное число все-такинаходится вне этих пределов, будут иметь возможность делать другие ставки начисла больше или меньше пятисот двадцати пяти и пятисот пяти. Теперь достаемпервые числа из этой шляпы - так, пятьсот двенадцать! Наступила тишина. Все сидели не шелохнувшись и не сводили глаз саукциониста. Чувствовалось некоторое напряжение, и едва ставки началиповышаться, напряжение стало нарастать. Тут собрались не забавы ради;достаточно было посмотреть на мужчину, который бросил взгляд на того, ктоназвал большее число; возможно, он и улыбался, но только краешками губ,взгляд же был совершенно холодным. Число пятьсот двенадцать ушло за сто десять фунтов, следующие три иличетыре числа - примерно за такую же сумму. Судно сильно раскачивалось, и каждый раз, когда оно кренилось,деревянная обшивка на стенах скрипела, точно собиралась расколоться.Пассажиры сидели, ухватившись за подлокотники своих кресел, и внимательноследили за ходом аукциона. - Кто меньше? - выкрикнул аукционист. - Следующий номер - за пределамидесятки. Мистер Ботибол выпрямился. Напряжение сковало его. Он решил, что будетждать, пока другие перестанут делать ставки, после чего вскочит и сделаетпоследнюю ставку. Дома на его банковском счету было, насколько он помнил, неменьше пятисот долларов, может, шестьсот - около двухсот фунтов, чуть большедвухсот. - Как вам известно, - говорил аукционист, - когда я перехожу к меньшимчислам, это означает, что они находятся за пределами самого меньшего числадесятки, в данном случае это будут числа меньше пятисот пяти. Поэтому есликто-то из вас полагает, что судно покроет расстояние меньше, чем пятьсотпять миль за сутки, считая до полудня завтрашнего дня, то вы можетеподключиться к игре и сделать свою ставку. Итак, с чего начнем? Ставка составила почти сто тридцать фунтов. Похоже, не только мистерБотибол не забывал о том, что погода никуда не годится. Сто сорок...пятьдесят... Наступила пауза. Аукционист поднял молоток. - Сто пятьдесят - раз! - Шестьдесят! - крикнул мистер Ботибол, и все повернулись в егосторону. - Семьдесят! - Восемьдесят! - крикнул мистер Ботибол. - Девяносто! - Двести! - крикнул мистер Ботибол. Теперь его было не остановить. Наступила пауза. - Кто-то может предложить больше двухсот фунтов? "Сиди тихо, - сказал мистер Ботибол себе. - Сиди как можно тише и несмотри по сторонам. Не дыши. Не будешь дышать, никто не перебьет твоюставку". - Двести фунтов - раз... У аукциониста был розовый лысый череп, макушка которого покрыласькапельками пота. - Двести фунтов - два... Мистер Ботибол не дышал. - Двести фунтов - три... Продано! Он стукнул молотком по столу. Мистер Ботибол выписал чек и протянул егопомощнику аукциониста, после чего откинулся в кресле, намереваясь дождаться,чем все кончится. Он не собирался ложиться спать, пока не узнает, сколькоденег в банке. После того как была сделана последняя ставка, деньги сложили, иполучилось две тысячи сто с чем-то фунтов - около шести тысяч долларов.Девяносто процентов предназначалось для победителя, десять - в пользунуждающихся матросов. Девяносто процентов от шести тысяч долларов - пятьтысяч четыреста. Что ж, этого хватит. Он купит "линкольн" с откидывающимсяверхом, и еще кое-что останется. С этими приятными мыслями он, счастливый идовольный, удалился в свою каюту. Проснувшись на следующее утро, мистер Ботибол несколько минут лежал сзакрытыми глазами. Он прислушался, нет ли бури и не дает ли судно крен. Нобури, похоже, не было, как и крена. Он вскочил и выглянул в иллюминатор.Море - о боже милостивый! - было гладким, как стекло. Огромное судно быстродвигалось вперед, явно наверстывая время, потерянное за ночь. Мистер Ботиболотвернулся и медленно опустился на краешек койки. Он почувствовал что-топохожее на страх. Теперь нет никакой надежды. Выиграет наверняка кто-нибудьиз тех, кто поставил на большее число. - О господи, - громко произнес он. - Что же делать? Что, к примеру, скажет Этель? Как он ей объяснит, что почти все ихдвухлетние сбережения он спустил на судне? Да и не скроешь ничего. Емупридется сказать ей, чтобы она перестала снимать деньги со счета. А как бытьс ежемесячными отчислениями на телевизор и "Британскую энциклопедию"? Он ужевидел гнев и презрение в ее глазах; вот ее голубые глаза становятся серыми,а вот прищуриваются - верный признак того, что она гневается. - О господи. Да что же мне делать? Что толку теперь делать вид, будто есть еще хоть малейший шанс - разветолько чертов корабль не попятится назад. Чтобы у него теперь появился хотькакой-то шанс выиграть, нужно, чтобы судно дало полный ход назад. А непопросить ли капитана так и сделать? Предложить ему десять процентов отвыигрыша, а захочет - и больше. Мистер Ботибол захихикал. Потом вдруг умолк.Его глаза и рот широко раскрылись от изумления, ибо именно в эту самуюминуту ему пришла в голову идея. Она явилась как гром среди ясного неба. Вневероятном возбуждении он вскочил с койки, подбежал к иллюминатору и сновавыглянул в него. А почему бы и нет, подумал он. Почему бы, черт возьми, инет? Море спокойное, и он запросто удержится на плаву, пока его не подберут.Им овладело странное чувство, будто кто-то это уже проделывал, но что мешаетему сделать это еще раз? Корабль вынужден будет остановиться, с него спустятлодку, чтобы его подобрать, и лодке придется преодолеть, может, с полмили,после чего она должна будет вернуться к судну, а это тоже время. Час - этомиль тридцать. С дневного рейса можно будет скинуть тридцать миль. Этогодолжно хватить, чтобы выигрышным оказалось меньшее число. Главное -позаботиться о том, чтобы кто-то увидел, как он падает за борт; а этоустроить нетрудно. И одеться надо полегче - в чем можно легко плавать.Спортивный костюм - это то, что надо. Он оденется так, будто собралсяпоиграть в теннис на палубе - майка, шорты и легкие туфли. А вот часы надооставить. Кстати, который час? Пятнадцать минут десятого. Решено. Чемскорее, тем лучше. Сделать и забыть. Да, надо бы поторопиться, чтобы успетьдо полудня. Когда мистер Ботибол вышел на верхнюю палубу в спортивном костюме, имвладели страх и возбуждение. Он был небольшого роста, с широкими бедрами ичрезвычайно узкими покатыми плечами, так что его тело - силуэтом во всякомслучае - напоминало швартовую тумбу. Его белые худые ноги были покрытычерными волосами. Он осторожно вышел на палубу, мягко ступая в своихтеннисных туфлях, и нервно огляделся. На палубе был еще только один человек- пожилая женщина с очень толстыми лодыжками и огромными ягодицами.Перегнувшись через перила, она смотрела на море. На ней была каракулеваяшуба. Воротник был поднят, так что лица ее мистер Ботибол не видел. Он стоял не двигаясь, внимательно наблюдая за ней со стороны. "Ну чтож, - сказал он про себя, - эта, пожалуй, подойдет. Наверное, сразу тревогуподнимет. Но погоди минутку, не торопись, Уильям Ботибол, не торопись.Помнишь, что ты говорил себе несколько минут назад в каюте, когдапереодевался? Помнишь ли ты это?" Затея спрыгнуть с корабля в океан в тысяче миль от ближайшей землисделала мистера Ботибола - человека вообще-то осторожного - чрезвычайноосмотрительным. Он еще не успел удостовериться в том, что эта женщина,которую он перед собой видел, совершенно точно поднимет тревогу, когда онпрыгнет. На его взгляд, не отреагировать на происшествие она могла по двумпричинам. Во-первых, она, может, ничего не слышит и не видит. Это едва литак, но, с другой стороны, такое ведь вероятно, тогда зачем рисковать? Дляначала надо бы побеседовать с ней. Во-вторых - и это говорит о том, какимподозрительным может стать человек, когда им движут чувство самосохранения истрах, - во-вторых, ему пришло в голову, что эта женщина поставила набольшее число, и, если это так, у нее будет веская финансовая причина нехотеть, чтобы судно остановилось. Мистер Ботибол вспомнил, что бывалислучаи, когда люди убивали себе подобных за гораздо меньшую сумму, чем шестьтысяч долларов, - газеты об этом каждый день пишут. Да и стоит ли рисковать?Сначала нужно все проверить. Убедиться, что действуешь правильно. Завестивежливый разговор. А потом, если окажется, что женщина - особа приятная,добродушная, значит, дело верное и можно с легким сердцем прыгать за борт. Мистер Ботибол осторожно подошел к женщине и встал рядом с ней,перегнувшись через перила. - Здравствуйте, - любезно произнес он. Она повернулась и улыбнулась ему. Улыбка вышла на удивление милой,почти прекрасной, хотя лицо у нее было весьма некрасивое. - Здравствуйте, - произнесла она в ответ. "Сначала, - сказал про себя мистер Ботибол, - убедись, что она неслепая и не глухая". В этом он уже убедился. - Скажите, - заговорил он без предисловий, - что вы думаете о вчерашнемаукционе? - Аукционе? - нахмурившись, переспросила она. - Каком еще аукционе? - Ну, эта глупая игра, которую обычно затевают в кают-компании послеужина, - пытаться отгадать, сколько миль пройдет судно за определенноевремя. Просто мне интересно, что вы об этом думаете. Она покачала головой и еще раз улыбнулась - мягкая приятная улыбка,немного, пожалуй, извиняющаяся. - Я очень ленива, - ответила она, - и рано ложусь спать. Да и ужинаюлежа. Это не так утомительно - ужинать лежа. Мистер Ботибол улыбнулся ей в ответ и сделал шаг в сторону. - Что ж, пора размяться, - сказал он. - Никогда не упускаю случаяразмяться утром. Было приятно познакомиться. Очень приятно. Он отступил от нее шагов на десять. Женщина даже не обернулась. Теперь все в порядке. Море спокойно, он легко одет для плавания, в этойчасти Атлантики почти наверняка нет акул-людоедов, а тут еще и эта приятнаяпожилая женщина, которая поднимет тревогу. Вопрос теперь в том, задержитсяли судно достаточно надолго для того, чтобы аукцион разрешился в его пользу.Скорее всего, так и будет. В любом случае он хотя бы немного себе поможет.Можно создать кое-какие трудности, когда его будут поднимать в лодку, -поплескаться в воде, незаметно отплыть в сторону. Каждая выигранная минута,каждая секунда пойдут ему на пользу. Он снова направился к поручням, новдруг его охватил новый страх. А что, если он под винт попадет? Он слышал,что такое происходит с теми, кто падает за борт больших кораблей. Но ведь они не собирается падать, он будет прыгать, а это совсем другое дело. Еслиподальше прыгнуть, то никакой винт не страшен. Мистер Ботибол медленно подошел к поручням ярдах в двадцати от женщины.Она не смотрела на него. Что ж, тем лучше. Ему не хотелось, чтобы онавидела, как он будет прыгать. Раз его никто не видит, потом он скажет, чтопоскользнулся и упал нечаянно. Он заглянул за борт. Лететь придется долго,очень долго. Вообще-то о воду можно сильно удариться. Кажется, кто-тооднажды прыгнул с такой высоты, плюхнулся о воду животом и разорвал его.Надо прыгать так, чтобы в воду войти ногами. Войти в нее как нож. Именнотак. Вода казалась холодной, глубокой и серой и, глядя на нее, онсодрогнулся. Но либо сейчас, либо никогда. Будь мужчиной, Уильям Ботибол,будь же мужчиной. Итак... вперед. Он взобрался на широкий деревянный поручень, постоял на нем,балансируя, секунды три, показавшиеся мучительно страшными, а потом прыгнул- немного вверх и как можно дальше от борта - и тут же закричал: - Помогите! Помогите! Потом он ударился о воду и скрылся из виду. Когда послышался первый крик о помощи, женщина, стоявшая возле поручня,вздрогнула от удивления. Она быстро огляделась и увидела, как мимо нее повоздуху, разбросав руки и ноги, с криками летит тот самый человек небольшогороста в белых шортах и теннисных туфлях. Поначалу казалось, она не знает,что делать: бросить ли спасательный круг, бежать за помощью или простостоять на месте и кричать. Она отступила на шаг от поручня, резко обернуласьв сторону капитанского мостика и застыла в напряжении, не зная, чтопредпринять. Но почти тотчас ею овладело равнодушие - так могло показатьсясо стороны. Перегнувшись через поручни, она стала смотреть на воду, вкильватер за судном. Вскоре в морской пене появилась крошечная круглаячерная голова, рядом с ней поднялась рука - один раз, другой. Рука отчаянномахала, и откуда-то издалека доносился голос, но слов было не разобрать.Женщина наклонилась еще дальше, стараясь не упускать из виду маленькоекачающееся на волнах черное пятнышко, но скоро, очень скоро, оно ужеоказалось так далеко, что она не могла поручиться, было ли оно на самом делеили нет. Спустя какое-то время на палубу вышла другая женщина - сухопарая,угловатая, в очках в роговой оправе. Заметив первую женщину, она подошла кней, ступая по палубе решительной, марширующей походкой старой девы. - Так вот ты где, - сказала она. Женщина с толстыми лодыжками обернулась и взглянула на нее, нопромолчала. - Я давно тебя ищу, - продолжала сухопарая женщина. - Везде искала. - Очень странно, - сказала женщина с толстыми лодыжками. - Какой-томужчина только что прыгнул за борт в одежде. - Ерунда! - Да нет же. Он говорил, что хочет размяться, и прыгнул в воду, но дажене удосужился раздеться. - Пойдем-ка лучше вниз, - сказала сухопарая женщина. Неожиданно она заговорила твердым голосом, черты лица ее принялисуровое выражение, любезный тон исчез. - И никогда больше не гуляй одна по палубе. Ты же прекрасно знаешь, чтобез меня тебе - никуда. - Да, Мэгги, - ответила женщина с толстыми лодыжками и еще разулыбнулась ласково и доверчиво. Она взяла руку другой женщины и позволила ейувести себя с палубы. - Такой приятный мужчина, - произнесла она. - Он еще и рукой мнепомахал.