Главная | Обратная связь

МОЯ ЛЮБИМАЯ, ГОЛУБКА МОЯ 3 страница

ЗМЕЯ

Было, должно быть, около полуночи, когда я возвращался домой. У самыхворот бунгало я выключил фары, чтобы свет не попал в окно спальни и непотревожил спящего Гарри Поупа. Однако беспокойство было напрасным. Подъехавк дому, я увидел, что у него горел свет - он наверняка еще не спал, еслитолько не заснул с книгой в руках. Я поставил машину и поднялся по лестнице на веранду, внимательнопересчитывая в темноте каждую ступеньку - всего их было пять, - чтобынечаянно не ступить лишний раз, потом открыл дверь с сеткой, вошел в дом ивключил в холле свет. Подойдя к двери комнаты Гарри, я тихонько открыл ее изаглянул к нему. Он лежал на кровати и не спал. Однако он не пошевелился, даже неповернул голову в мою сторону, а только тихо произнес: - Тимбер, Тимбер, иди сюда. Я распахнул дверь и быстро вошел в комнату. - Остановись. Погоди минутку, Тимбер. Я с трудом разбирал, что он говорит. Казалось, каждое слово стоило емуогромных усилий. - Что случилось, Гарри? - Т-сс! - прошептал он. - Т-сс! Тише, умоляю тебя. Сними ботинки иподойди ближе. Прошу тебя, Тимбер, делай так, как я говорю. Я вспомнил Джорджа Барлинга, который, получив пулю в живот, прислонилсяк грузовику, перевозившему запасной двигатель самолета, схватился за животобеими руками и при этом что-то говорил вслед немецкому летчику тем жехриплым шепотом, каким сейчас обращался ко мне Гарри. - Быстрее, Тимбер, но сначала сними ботинки. Я не мог понять, зачем нужно снимать их, но подумал, что если он болен- а судя по голосу, так оно и было, - то лучше выполнить его волю, поэтомунагнулся, снял ботинки и оставил их посреди комнаты. После этого я подошел ккровати. - Не притрагивайся к постели! Ради бога, не притрагивайся к постели! Он лежал на спине, накрытый лишь одной простыней, и продолжал говоритьтак, будто был ранен в живот. Пижама в голубую, коричневую и белую полоскувся взмокла, он обливался потом. Ночь была душная, я и сам вспотел, но нетак, как Гарри. Лицо его было мокрым, подушка вокруг головы пропиталасьпотом. Я решил, что его сразила малярия. - Что с тобой, Гарри? - Крайт {Род змей. Наиболее известен ленточный крайт длиной до 180сантиметров}, - ответил он. - Крайт? О господи! Он тебя укусил? Когда? - Помолчи, - прошептал он. - Послушай, Гарри, - сказал я и, наклонившись к нему, коснулся егоплеча. - Нужно действовать быстро. Ну же, говори скорее, куда он тебяукусил. Он по-прежнему не двигался и был напряжен, точно крепился, дабы незакричать от острой боли. - Он не укусил меня, - прошептал он. - Пока не укусил. Он лежит у меняна животе. Лежит себе и спит. Я быстро отступил на шаг и невольно перевел взгляд на его живот, или,лучше сказать, на простыню, которая закрывала его. Простыня в несколькихместах смялась, и невозможно было понять, что под нею. - Ты правду говоришь, прямо сейчас на твоем животе лежит крайт? - Клянусь. - Как он там оказался? Глупый вопрос, потому что, конечно, Гарри не валял дурака. Лучше былопопросить его помолчать. - Я читал, - Гарри заговорил медленно, с расстановкой, выдавливая изсебя слова и стараясь не двигать мышцами живота. - Лежал на спине и читал ивдруг почувствовал что-то на груди, за книгой. Будто меня кто-то щекочет.Потом краем глаза увидел крайта, ползущего по пижаме. Небольшого, дюймовдесять. Я понял, что лучше мне не шевелиться. Да и не мог я этого сделать.Просто лежал и смотрел на него. Думал, что он проползет по простыне. Гарри умолк и несколько минут не произносил ни слова. Взгляд егоскользнул по простыне к тому месту, где она прикрывала живот, и я понял, чтоон хотел убедиться, не потревожил ли его шепот того, кто там лежал. - Там была складка, - проговорил он еще медленнее и так тихо, что явынужден был наклониться. - Видишь, вот она. В нее он и забрался. Ячувствовал, как он ползет по пижаме к животу. Потом он перестал ползти итеперь лежит там в тепле. Наверное, спит. Я тебя уже давно жду. Он поднял глаза и посмотрел на меня. - Как давно? - Уже несколько часов, - прошептал он. - Уже несколько, черт побери,часов. Я не могу больше не шевелиться. Мне хочется откашляться. В том, что Гарри говорит правду, не приходилось сомневаться. Вообще-тона крайтов это похоже. Они ползают вокруг человеческих жилищ и любят тепло.Странно только то, что змея до сих пор не укусила Гарри, а укус у неесмертельный. Ежегодно в Бенгалии, главным образом в деревнях, крайты убиваютдовольно много людей. - Хорошо, Гарри, - заговорил я тоже шепотом. - Не двигайся и ничегобольше не говори без надобности. Ты же знаешь - если его не пугать, он неукусит. Сейчас мы что-нибудь придумаем. Неслышно ступая, я вышел из комнаты, взял на кухне маленький острый ножи положил его в карман брюк на случай, если что-то произойдет, пока мыобдумываем план действий. Вдруг Гарри кашлянет, пошевелится или сделаетчто-нибудь такое, что испугает змею, и она его укусит, тогда я надрежу местоукуса и высосу яд. Я вернулся в спальню. Гарри по-прежнему был недвижим, ипот струился по его лицу. Он следил за тем, как я иду по комнате к кровати,ему не терпелось узнать, что я затеял. Я остановился возле него в раздумье. - Гарри, - зашептал я, почти касаясь губами его уха, - лучшее, что ямогу сделать, - это очень осторожно стянуть с тебя простыню. А тампосмотрим. Мне кажется, я смогу это сделать, не потревожив змею. - Не будь идиотом. Голос его прозвучал бесстрастно. Каждое слово он произносил медленно иосторожно и фраза не прозвучала грубо. - Но почему? - Она испугается света. - Тогда, может быть, быстро сдернуть простыню и сбросить змею, преждечем она успеет укусить тебя? - Почему бы тебе не пригласить врача? - спросил Гарри. Его взгляд выражал то, о чем я бы и сам мог догадаться. - Врача? Ну конечно. Вот именно. Сейчас вызову Гандербая. Я на цыпочках вышел в холл, разыскал в телефонной книге номер Гандербаяи попросил телефонистку побыстрее соединить меня с ним. - Доктор Гандербай? - сказал я. - Это Тимбер Вудс. - Хэлло, мистер Вудс. Вы еще не спите? - Послушайте, не могли бы вы немедленно приехать? И захватите сывороткуот укуса змеи. - Кто укушен? Вопрос был задан так резко, будто у меня выстрелили над самым ухом. - Никто. Пока никто. Гарри Поуп в постели, а на животе у него лежитзмея и спит - прямо под простыней. Секунды три в трубке молчали. Потом медленно и отчетливо Гандербайпроизнес: - Передайте ему, чтобы он не шевелился. Он не должен ни двигаться, ниразговаривать. Вы понимаете? - Разумеется. - Сейчас буду! Он положил трубку, и я отправился назад, в спальню. Гарри следил затем, как я приближаюсь к нему. - Гандербай сейчас приедет. Он сказал, чтобы ты не шевелился. - А что он, черт побери, думает, я тут делаю? - Слушай, Гарри, и еще он сказал, чтобы ты не разговаривал. Вообще неразговаривал. Да и я тоже. - Почему бы тебе тогда не заткнуться? Пока он говорил, уголок его рта быстро дергался, и продолжалось это,даже когда он замолчал. Я достал платок и очень осторожно вытер пот на еголице и шее, чувствуя, как под моими пальцами подергивается та мышца, котораяслужит для выражения улыбки. Я выскользнул на кухню, достал лед из морозилки, завернул его всалфетку и принялся разбивать на мелкие кусочки. Мне не нравилось, что унего дергается уголок рта. Да и то, как он разговаривал, мне тоже ненравилось. Я вернулся в спальню и положил на лоб Гарри мешочек со льдом. - Так тебе будет лучше. Он сощурил глаза и, не раскрывая рта, резко втянул в себя воздух. - Убери, - прошептал он. - У меня от этого начинается кашель. - Мышцаснова задергалась. По комнате скользнул луч света. Это Гандербай повернул свою машину кбунгало. Я вышел встретить его с мешочком льда в руках. - Как дела? - спросил Гандербай и, не дожидаясь ответа, прошествовалмимо меня; он прошел через веранду, толкнул дверь с сеткой и ступил в холл.- Где он? В какой комнате? Оставив свой чемоданчик на стуле, он последовал за мной в комнатуГарри. На нем были мягкие тапочки, и передвигался он бесшумно и мягко, какосторожный кот. Скосив глаза, Гарри наблюдал за ним. Дойдя до кровати,Гандербай посмотрел на него сверху и улыбнулся со спокойной уверенностью,кивком головы дав Гарри понять, что дело тут простое и не о чембеспокоиться, а нужно лишь положиться на доктора Гандербая. Затем онповернулся и вышел в холл, а я последовал за ним. - Прежде всего попытаемся ввести ему сыворотку, - сказал он и, раскрывсвой чемоданчик, занялся необходимыми приготовлениями. - Внутривенно. Но мненужно быть осторожным. Он не должен дрогнуть. Мы прошли на кухню, и он прокипятил иглу. Взяв в одну руку шприц, а вдругую - небольшой пузырек, он проткнул резиновую пробку пузырька и началнабирать бледно-желтую жидкость. Потом протянул шприц мне: - Держите его, пока он мне не понадобится. Он взял чемоданчик, и мы вернулись в спальню. Глаза Гарри были широкораскрыты и блестели. Гандербай склонился над Гарри и очень осторожно, будтоимел дело с кружевом работы шестнадцатого века, закатал ему до локтя рукавпижамы, не пошевелив руку. Он проделал все это, не касаясь кровати. - Я сделаю вам укол, - прошептал он. - Это сыворотка. Вы почувствуетеслабую боль, но постарайтесь не двигаться. Не напрягайте мышцы живота. Гарри взглянул на шприц. Гандербай достал из чемоданчика красную резиновую трубку и обмотал еюего руку выше локтя, затем крепко завязал трубку узлом. Протерев небольшойучасток кожи спиртом, он протянул мне тампон и взял у меня шприц. Поднесяего к свету, он, сощурившись, выпустил вверх тоненькой струйкой какую-точасть желтой жидкости. Я стоял возле него и наблюдал. Гарри тоже не спускалс него глаз; лицо его блестело от пота, точно было намазано толстым слоемкрема, который таял на коже и стекал на подушку. Я видел, как на сгибе руки Гарри, стянутой жгутом, вздулась голубаявена, а потом увидел над веной иглу, причем Гандербай держал шприц почтипараллельно руке, втыкая иглу через кожу в вену, втыкая медленно, но такуверенно, что она входила мягко, словно в сыр. Гарри закатил глаза, закрылих, потом снова открыл, но не шелохнулся. Когда все кончилось, Гандербай склонился над ним и приставил губы к ухуГарри. - Даже если теперь она вас и укусит, все будет в порядке. Но только недвигайтесь. Прошу вас, не двигайтесь. Я сейчас вернусь. Он взял свой чемоданчик и вышел в холл. Я последовал за ним. - Теперь ему ничто не угрожает? - спросил я. - Не совсем так. - Но как же все-таки помочь ему? Маленький врач-индиец молча покусывал нижнюю губу. - Укол ведь должен ему хоть как-то помочь? - спросил я. Он отвернулся и направился к дверям, выходившим на веранду. Я подумалбыло, что он собирается выйти из дома, но он остановился перед дверьми ссеткой и уставился в темноту. - Сыворотка ему совсем не поможет? - спросил я. - К сожалению, нет, - не оборачиваясь, ответил он. - Скорее всего нет.Я пытаюсь придумать что-нибудь другое. - А что если мы быстро сдернем простыню и сбросим змею на пол, преждечем она успеет укусить его? - Ни в коем случае! Мы не имеем права рисковать. Голос его прозвучал резче обычного. - Но ведь нельзя же ничего не делать, - сказал я. - Он начинаетпсиховать. - Пожалуйста! Прошу вас! - проговорил он, обернувшись и воздев руки. -Ради бога, потерпите. В таких случаях не действуют очертя голову. Он вытер лоб платком и задумался, покусывая губу. - Впрочем, - произнес он наконец, - есть один выход. Вот что мы сделаем- дадим этой твари наркоз. Мысль показалась мне замечательной. - Это небезопасно, - продолжал он, - потому что змея относится кхолоднокровным существам, и наркоз не действует на них ни хорошо, ни быстро,но это лучшее, что можно сделать. Мы можем использовать эфир... хлороформ... Он говорил медленно, вслух обдумывая свой замысел. - Так на чем же мы остановимся? - Хлороформ, - наконец произнес он. - Обычный хлороформ. Это лучшевсего. А теперь - быстро за дело! Он схватил меня за руку и потянул за собой на балкон. - Поезжайте ко мне домой. Пока вы едете, я разбужу по телефону моегопомощника, и он вам покажет шкафчик с ядами. Вот ключ от шкафчика. Возьмитебутыль с хлороформом. На ней оранжевая этикетка. Я останусь здесь на тотслучай, если что-то произойдет. Поторапливайтесь же! Нет, нет, ботинки ненадевайте! Я быстро поехал к нему и минут через пятнадцать вернулся с хлороформом.Гандербай вышел из комнаты Гарри и встретил меня в холле. - Привезли? - спросил он. - Отлично, отлично. Я ему только чторассказал, что мы собираемся сделать. Но теперь нам нужно спешить. Он ужепорядком измучился. Боюсь, как бы он не пошевелился. Он возвратился в спальню, и я последовал за ним, бережно неся бутыль.Гарри лежал на кровати все в той же позе, что и прежде, и пот ручьем стекалпо его щекам. Лицо было бледным и мокрым. Он скосил глаза в мою сторону, и яулыбнулся и кивнул ему в знак поддержки. Он продолжал смотреть на меня. Яподнял вверх большой палец, давая понять, что все будет в порядке. Гарризакрыл глаза. Гандербай присел на корточки возле кровати; рядом с ним наполу лежала полая резиновая трубка, которую он ранее использовал как жгут; кодному концу этой трубки он приделал небольшую бумажную воронку. Потихоньку он начал вытаскивать край простыни из-под матраса. Гандербайнаходился прямо против живота Гарри, примерно в восемнадцати дюймах от него,и я следил за его пальцами, осторожно тянувшими край простыни. Он действовалтак медленно, что почти невозможно было различить ни движения пальцев, нитого, как тянется простыня. Наконец ему удалось немного приподнять простыню, и он просунул под неерезиновую трубку, так чтобы можно было протолкнуть ее по матрасу к телуГарри. Не знаю, сколько ушло времени на то, чтобы просунуть трубку нанесколько дюймов. Может, двадцать минут, а может, и сорок. Я так и неувидел, чтобы трубка двигалась, однако видимая ее часть становилась короче.Теперь и Гандербай вспотел, на лбу его и над верхней губой выступили большиекапли пота. Однако руки его не дрожали, и я обратил внимание на то, что онследил не за трубкой, а за складками простыни на животе Гарри. Не поднимая глаз, он протянул руку за хлороформом. Я отвернул плотнопритертую стеклянную пробку и вложил бутыль в его руку, не отпуская ее дотех пор, пока не убедился, что он крепко держит ее. Затем он кивнул мнеголовой, чтобы я наклонился, и прошептал: - Скажите ему, что матрас под ним сейчас станет мокрым и оченьхолодным. Он должен быть готов к этому и не должен двигаться. Скажите ему обэтом сейчас же. Я склонился над Гарри и передал ему это послание. - Почему же он не начинает? - спросил Гарри. - Сейчас он приступит, Гарри. Тебе будет очень холодно, так чтоприготовься. - О господи, да начинайте же! - Он впервые возвысил голос, и Гандербайбросил на него недовольный взгляд, несколько секунд глядел на него, послечего продолжил свою работу. Гандербай капнул немного хлороформа в бумажную воронку и подождал, покаон побежит по трубке. Затем он капнул еще немного, чуть-чуть выждал, и покомнате распространился тяжелый, тошнотворный запах хлороформа, неся с собойсмутные воспоминания о сестрах в белых халатах, о хирургах, стоящих ввыбеленной комнате вокруг длинного белого стола. Гандербай теперь лилжидкость непрерывной струей, и я видел, как тяжелые пары хлороформа медленноклубились над бумажной воронкой. Сделав паузу, он поднес пузырек к свету,налил еще одну полную воронку и протянул пузырек мне. Осторожно вытащиврезиновую трубку из-под простыни, он поднялся. Должно быть, вставить трубку и налить в нее хлороформ оказалось длянего делом трудным, и я помню, что, когда Гандербай обернулся ко мне ишепотом заговорил, голос у него был слабый и усталый. - Подождем пятнадцать минут. На всякий случай. Я склонился над Гарри. - На всякий случай мы подождем минут пятнадцать. Но ей, наверное, ужеконец. - Тогда почему, черт побери, вы не посмотрите и не убедитесь в этом? Он снова заговорил громким голосом, и Гандербай резко повернулся, приэтом на его маленьком смуглом лице появилось очень сердитое выражение. Глазау него были почти совсем черные, и он уставился на Гарри; мышца на лицеГарри начала подергиваться. Я достал платок, вытер его мокрое лицо и, чтобынемного успокоить его, несколько раз провел рукой по лбу. Потом мы стояли возле кровати и ждали, Гандербай пристально вглядывалсяв лицо Гарри. Маленький индиец более всего беспокоился о том, чтобы Гарри непошевелился. Он не отрывал глаз от пациента и, хотя не издал ни звука,казалось, все время кричал на него: "Послушайте, ну неужели вы всеиспортите?" А у Гарри между тем подергивался рот, он потел, закрывал глаза,открывал их, смотрел на меня, на простыню, на потолок, снова на меня, нотолько не на Гандербая. И все же Гандербаю удавалось каким-то образомудерживать его от движений. Запах хлороформа действовал угнетающе и вызывалтошноту, но я не мог выйти из комнаты. У меня было такое чувство, будтокто-то надувает огромный шар, который должен вот-вот лопнуть, но глаз яотвести не мог. Наконец Гандербай повернулся ко мне, кивнул, и я понял, что он готовдействовать дальше. - Подойдите к той стороне кровати, - сказал он. - Мы возьмемся за краяпростыни и потянем ее, но, прошу вас, очень медленно и очень осторожно. - Потерпи еще немного, Гарри, - сказал я и, обойдя вокруг кровати,взялся за простыню. Гандербай стоял напротив меня, и, приподняв простыню над Гарри, мыпринялись очень медленно стаскивать ее, при этом мы немного отступили откровати, но одновременно пытались заглянуть под простыню. Хлороформраспространял ужасное зловоние. Помню, что я пытался не дышать, а когдаболее не мог сдерживать дыхание, попытался дышать неглубоко, чтобы эта дряньне попадала в легкие. Стала видна грудь Гарри, или, лучше сказать, верх полосатой пижамы,которая скрывала ее, а потом я увидел белую тесьму его пижамных брюк,аккуратно завязанную узелком. Чуть-чуть дальше - и я увидел пуговицу изперламутра. Вот уж чего ни за что не увидишь на моей пижаме, так это пуговицна ширинке, тем более перламутровых. Да этот Гарри, подумал я, простощеголь. Странно, что в тревожные минуты в голову подчас лезут фривольныемысли, и я отчетливо помню, что, увидев эту пуговицу, я подумал о Гарри како щеголе. Кроме этой пуговицы, ничего другого на его животе не было. Тогда мы быстрее стащили простыню и, когда показались ноги, выпустилиее из рук на пол. - Не двигайтесь, - сказал Гандербай, - не двигайтесь, мистер Поуп. - Ион принялся осматривать постель и заглядывать под ноги Гарри. - Мы должныбыть осторожны. Змея может заползти куда угодно. Она может прятаться вштанине. Едва Гандербай произнес это, как Гарри поднял голову с подушки ипосмотрел на свои ноги. Это было его первым движением. Затем он неожиданновскочил и, стоя на кровати, стал яростно трясти сначала одной ногой, потомдругой. В ту минуту мы оба подумали, что змея укусила его, и Гандербай ужеполез было в свой чемоданчик за скальпелем и жгутом, но тут Гарри пересталпрыгать и замер на месте. Взглянув на матрас, на котором он стоял, онпрокричал: - Ее нигде нет! Гандербай выпрямился и с минуту тоже осматривал матрас, затем посмотрелна Гарри. Гарри был в порядке. Он не был укушен и, судя по всему, не долженбыл быть укушен, и все было замечательно. Но, похоже, легче от этого никомуне стало. - Мистер Поуп, вы, разумеется, совершенно уверены в том, что видели ее? В голосе Гандербая прозвучала саркастическая нотка, чего он не позволилбы себе при обычных обстоятельствах. - Не кажется ли вам, что вы могли себе все это вообразить, а, мистерПоуп? Судя по тому, как Гандербай смотрел на Гарри, сарказм его не нужно былопринимать всерьез. Просто он пытался разрядить обстановку. Гарри стоял на кровати в своей полосатой пижаме, свирепо глядя наГандербая, и краска постепенно заливала его лицо. - Не хочешь ли ты сказать, что я все выдумал? - закричал он. Гандербай стоял и смотрел на Гарри. Гарри сделал шаг вперед на кровати,и глаза его сверкнули. - Ты, грязная индусская крыса! - Успокойся, Гарри! - сказал я. - Ты, грязный черномазый... - Гарри! - вскричал я. - Молчи, Гарри! То, что он говорил, было ужасно. Гандербай вышел из комнаты, будто нас в ней и не было вовсе, и япоследовал за ним. Положив ему руку на плечо, я вышел вместе с ним наверанду. - Не слушайте его, - сказал я. - Все это так на него подействовало, чтоон сам не знает, что говорит. Мы сошли с веранды по ступенькам и направились по темной дорожке к томуместу, где стоял его старенький "моррис". Он открыл дверцу и сел в машину. - Вы прекрасно поработали, - сказал я. - Огромное вам спасибо за то,что вы приехали. - Ему нужно как следует отдохнуть, - тихо произнес он, не глядя наменя, после чего завел мотор и уехал.

ФАНТАЗЕР

Мальчик ладонью нащупал на коленке коросту, которая покрыла давнишнююранку. Он нагнулся, чтобы повнимательнее рассмотреть ее. Короста - этовсегда интересно: она обладала какой-то особой притягательностью, и он немог удержаться от того, чтобы время от времени не разглядывать ее. Пожалуй, решил он, я отковыряю ее, даже если она еще не созрела, дажеесли в середине она крепко держится, даже если будет страшно больно. Он принялся осторожно подсовывать ноготь под край коросты. Ему этоудалось, и, когда он поддел ее, почти не приложив к тому усилия, онанеожиданно отвалилась, вся твердая коричневая короста просто-напростоотвалилась, оставив любопытный маленький кружок гладкой красной кожи. Здорово. Просто здорово. Он потер кружочек и боли при этом непочувствовал. Потом взял коросту, положил на бедро и щелчком сбил ее, такчто она отлетела в сторону и приземлилась на краю ковра, огромногокрасно-черно-желтого ковра, тянувшегося во всю длину холла от лестницы, наступеньках которой он сидел, до входной двери. Потрясный ковер. Большетеннисной площадки. Намного больше. Он принялся с нескрываемым удовольствиемрассматривать его. Раньше он вообще не обращал на него внимания, а тут вдругковер точно заиграл всеми красками, и они просто ослепили его. Я-то понимаю, в чем тут дело, сказал он про себя. Красные пятна - этораскаленные угли. Сделаю-ка я вот что: дойду до двери, не наступая на них.Если наступлю на красное, то обожгусь. Наверное, весь сгорю. А черные линиина ковре... Ага, черные линии - это змеи, ядовитые змеи, в основном гадюки иеще кобры, в середине толстые, как стволы деревьев, и если я наступлю наодну из них, то она меня укусит, и я умру еще до того, как меня позовут кчаю. А если я пройду по ковру и при этом не обожгусь и меня не укусит змея,то завтра, в день рождения, мне подарят щенка. Он поднялся по лестнице, чтобы получше рассмотреть это обширноекрасочное поле, где на каждом шагу тебя подстерегает смерть. Смогу ли яперейти через него? Не мало ли желтого? Идти ведь можно только по желтому.По силам ли вообще такое кому-нибудь? Решиться на это рискованноепутешествие - непростое дело. Мальчик со светло-золотистой челкой, большимиголубыми глазами и маленьким острым подбородком с тревогой глядел внизповерх перил. В некоторых местах желтая полоска была довольно узкой и разили два опасно прерывалась, но, похоже, все-таки тянулась до дальнего концаковра. Для того, кто накануне с успехом прошел весь путь по уложеннойкирпичами дорожке от конюшни до летнего домика и при этом ни разу ненаступил на щели между кирпичами, эта новая задача не должна показатьсяслишком уж трудной. Вот разве что змеи. При одной только мысли о змеях он отстраха ощутил покалывание в ногах, точно через них пропустили слабый ток. Он медленно спустился по лестнице и подошел к краю ковра. Вытянувножку, обутую в сандалию, он осторожно поставил ее на желтую полоску. Потомподнял вторую ногу - и места как раз хватило для того, чтобы встать двумяногами. Ну вот! Начало положено! На его круглом лице с блестящими глазамипоявилось выражение сосредоточенности, хотя оно, быть может, и было бледнееобычного; пытаясь удержать равновесие, он расставил руки. Высоко подняв ногунад черным пятном, он сделал еще один шаг, тщательно стараясь попасть носкомна узкую желтую полоску. Сделав второй шаг, он остановился, чтобыпередохнуть, и застыл на месте. Узкая желтая полоска уходила вперед, непрерываясь, по меньшей мере ярдов на пять, и он осмотрительно двинулся поней, ступая шаг за шагом, словно шел по канату. Там, где она наконецсвернула в сторону, он вынужден был сделать еще один большой шаг, переступивна сей раз через устрашающего вида сочетание черного и красного. На серединепути он зашатался. Пытаясь удержать равновесие, он дико замахал руками,точно мельница, и снова ему удалось успешно преодолеть отрезок пути ипередохнуть. Он уже совсем выбился из сил, оттого что ему все времяприходилось быть в напряжении и передвигаться на носках с расставленнымируками и сжатыми кулаками. Добравшись до большого желтого острова, онпочувствовал себя в безопасности. На острове было много места, упасть с негоон никак не мог, и мальчик просто стоял, раздумывая и выжидая. Емузахотелось навсегда остаться на этом большом желтом острове, где можночувствовать себя в безопасности. Однако, испугавшись, что можно не получитьщенка, он продолжил путь. Шаг за шагом он продвигался вперед и, прежде чем ступить куда-либо,медлил, стремясь точно определить, куда следует поставить ногу. Один раз унего появился выбор - либо налево, либо направо, и он решил пойти налево,потому что, хотя это было и труднее, в этом направлении было не так многочерного. Черный цвет особенно беспокоил его. Он быстро оглянулся, чтобыузнать, как далеко ему удалось пройти. Позади - почти половина пути. Назаддороги уже нет. Он находился в середине и возвратиться не мог, как не мог исвернуть в сторону, потому что это было слишком далеко, а когда увидел,сколько впереди красного и черного, внутри у него опять появилось этопротивное чувство страха, как на прошлогодней Пасхе, в тот день, когда онзаблудился, оказавшись в самой глухой части леса. Он сделал еще один шаг, осторожно поставив ногу на единственноенебольшое желтое пятно, до которого смог дотянуться, и на этот раз нога егооказалась в сантиметре от черного. Она не касалась черного, он это видел,отлично видел, как узкая желтая полоска проходила между носком его сандалиии черным, однако змея зашевелилась, будто почуяв его близость, поднялаголову и уставилась на его ногу блестящими, как бусинки, глазами, следя затем, наступит он на нее или нет. - Я не дотронулся до тебя! Ты не укусишь меня! Я же не дотронулся дотебя! Еще одна змея бесшумно проползла возле первой, подняла голову, и теперьв его сторону были повернуты две головы, две пары глаз пристально следили заего ногой, уставившись как раз в то место под ремешком сандалии, где виднабыла кожа. Мальчик сделал несколько шагов на носках и замер, охваченныйужасом. Прошло несколько минут, прежде чем он решился снова сдвинуться сместа. А вот следующий шаг, наверное, будет самым длинным. Впереди былаглубокая извивающаяся черная река, протекавшая через весь ковер, а там, гдеон должен был через нее перебираться, находилась ее самая широкая часть.Поначалу он задумал было перепрыгнуть через нее, но решил, что вряд лисумеет точно приземлиться на узкую полоску желтого на другом берегу. Онглубоко вздохнул, поднял одну ногу и стал вытягивать ее вперед, дюйм задюймом, все дальше и дальше, потом стал опускать ее все ниже и ниже, инаконец сандалия благополучно коснулась желтого края, а затем и ступила нанего. Он потянулся вперед, перенося тяжесть тела на эту ногу. Потомпопытался переставить и другую ногу. Он вытягивал тело, но ноги былирасставлены слишком широко, и у него ничего не получалось. Тогда онпопробовал вернуться назад. Но и из этого ничего не вышло. У него получилсяшпагат, и он почти не мог сдвинуться с места. Он посмотрел вниз и увидел подсобой глубокую извилистую черную реку. В некоторых местах она ожила и,извиваясь, побежала и засветилась каким-то ужасным маслянистым блеском. Онзакачался, дико замахал руками, силясь удержать равновесие, но, похоже,только испортил дело. Он начал падать. Поначалу он медленно клонился вправо,потом все быстрее и быстрее. В последнее мгновение он инстинктивно выставилруку и тут увидел, что своей голой рукой может угодить прямо в серединуогромной сверкающей массы черного, и, когда это случилось, он издалпронзительный крик ужаса. А где-то далеко от дома, там, где светило солнце, мать искала своегосына.

ШЕЯ

Когда лет восемь назад умер старый сэр Уильям Тэртон и его сын Бэзилунаследовал "Тэртон пресс" (а заодно и титул), помню, по всей Флит-стритпринялись заключать пари насчет того, скоро ли найдется какая-нибудьочаровательная молодая особа, которая сумеет убедить молодого господина втом, что именно она должна присматривать за ним. То есть за ним и егоденьгами. В то время новоиспеченному сэру Бэзилу Тэртону было, пожалуй, летсорок; он был холостяком, нрава мягкого и скромного и до той поры необнаруживал интереса ни к чему, кроме своей коллекции современных картин искульптур. Женщины его не волновали, скандалы и сплетни не затрагивали егоимя. Но как только он стал властелином весьма обширной газетно-журнальнойимперии, у него появилась надобность в том, чтобы выбраться из тишизагородного дома своего отца и объявиться в Лондоне. Естественно, тотчас же стали собираться хищники, и полагаю, что нетолько Флит-стрит, но и весь город принялся внимательно следить за тем, какони берут в кольцо добычу. Подбирались они, разумеется, неспешно,осмотрительно и очень медленно, и поэтому лучше будет сказать, что это былине простые хищники, а группа проворных крабов, пытающихся вцепиться в кусокмяса, оказавшийся под водой. Между тем, ко всеобщему удивлению, молодой господин оказался наредкость увертливым, и охота растянулась на всю весну и захватила началолета нынешнего года. Я не был знаком с сэром Бэзилом лично и не имел причинчувствовать по отношению к нему дружескую приязнь, но не мог не встать насторону представителя пола, к которому сам принадлежу, и не раз ловил себяна том, что бурно радовался, когда ему удавалось сорваться с крючка. И вот где-то примерно в начале августа, видимо, по условному знакукакой-то пожелавшей остаться неизвестной женщины, барышни объявили что-товроде перемирия и отправились за границу, где набирались сил,перегруппировывались и строили новые планы на зимнюю охоту. Это явилосьошибкой, потому как именно в это время ослепительное создание по имениНаталия, о котором дотоле никто и не слыхивал, неожиданно явилось из Европы,крепко взяло сэра Бэзила за руку и отвело его, пребывавшего вполубессознательном состоянии, в Кэкстон-холл, в регистратуру, где исвершилось бракосочетание, прежде чем кто-либо, а менее всего жених,сообразил, что к чему. Нетрудно представить себе, в какое негодование пришли лондонские дамы,и, естественно, они принялись распространять в большом количестве разныепикантные сплетни насчет новой леди Тэртон. ("Эта подлая браконьерша", -называли они ее.) Но не будем на этом задерживать внимания. По существу, дляцелей настоящего рассказа можем пропустить шесть последующих лет и врезультате подходим к нынешнему времени, к тому случившемуся неделю назад,день в день, событию, когда я имел удовольствие впервые познакомиться с еесветлостью. Теперь она, как вы, должно быть, уже догадались, не толькозаправляла всей "Тэртон пресс", но и, как следствие, являла собоюзначительную политическую силу в стране. Я отдаю себе отчет в том, чтоженщины проделывали подобное и прежде, но что делает этот случайисключительным, так это то обстоятельство, что она иностранка, и никтотолком так и не знал, откуда она приехала - из Югославии, Болгарии илиРоссии. Итак, в прошлый четверг я отправился на небольшую вечеринку к одномулондонскому приятелю. Когда мы стояли в гостиной, дожидаясь приглашения кстолу, потягивали отличное мартини и беседовали об атомной бомбе и мистереБиване, {А. Биван (1897 - 1960) - английский государственный деятель, самаяпротиворечивая фигура в британской политике в первое десятилетие послеВторой мировой войны} в комнату заглянула служанка, чтобы объявить о приходепоследнего гостя. - Леди Тэртон, - произнесла она. Разговора никто не прервал: мы были слишком хорошо воспитаны. Никто иголовы не повернул. В ожидании ее появления мы лишь скосили глаза в сторонудвери. Она вошла быстрой походкой - высокая, стройная женщина вкрасно-золотистом платье с блестками; улыбаясь, протянула руку хозяйке, и,клянусь, это была красавица, честное слово. - Милдред, добрый вечер! - Моя дорогая леди Тэртон! Как я рада! Мне кажется, в эту минуту мы все-таки умолкли и, повернувшись,уставились на нее и принялись покорно ждать, когда нас ей представят, точноона была королевой или знаменитой кинозвездой. Однако выглядела она лучшекоролевы или актрисы. У нее были черные волосы, а к ним в придачу бледное,круглое невинное лицо, вроде тех, что изображали фламандские художники впятнадцатом веке, почти как у мадонны Мемлинга или Ван Эйка. {X. Мемлинг(ок. 1440 - 1494) - нидерландский живописец. Ван Эйк, братья, Хуберт (ок.1370 - 1426) и Ян (ок. 1390 - 1441) - нидерландские живописцы}. Таково, покрайней мере, было первое впечатление. Позднее, когда пришел мой чередпожать ей руку, я рассмотрел ее поближе и увидел, что, кроме очертания ицвета лица, она не была похожа на мадонну - пожалуй, ей далеко до нее. Скажем, ноздри у нее были весьма странные, несколько более открытые,более широкие, чем мне когда-либо приходилось видеть, и к тому же чрезмерновыгнутые. Это придавало всему носу какой-то фыркающий вид. Что-то в нем былоот дикого животного вроде мустанга. Глаза же, когда я увидел их вблизи, были не такими широкими и круглыми,как на картинах художников, рисовавших мадонну, а узкие и полузакрытые. Вних застыла то ли улыбка, то ли печаль, и вместе с тем что-то в них быловульгарное, что так или иначе сообщало ее лицу утонченно-рассеянноевыражение. Что еще примечательнее - они не глядели прямо на вас, а как-томедленно откуда-то выкатывались, отчего мне становилось не по себе. Япытался разглядеть, какого они цвета; поначалу мне показалось -бледно-серые, но я в этом не был уверен. Затем ее повели через всю комнату, чтобы познакомить с другими гостями.Я стоял и наблюдал за ней. Очевидно было одно: она понимала, что пользуетсяуспехом, и чувствовала, что эти лондонцы раболепствуют перед ней. "Вы толькопосмотрите на меня, - будто бы говорила она, - я приехала сюда всего лишьнесколько лет назад, однако я уже богаче любого из вас, да и власти у меняпобольше". В походке ее было нечто величественное и надменное. Спустя несколько минут нас пригласили к столу, и, к своему удивлению, яобнаружил, что сижу по правую руку от ее светлости. Мне показалось, что нашахозяйка выказала таким образом любезность по отношению ко мне, полагая, чтоя смогу найти какой-нибудь материал для колонки светской хроники, которуюкаждый день пишу для вечерней газеты. Я уселся, намереваясь с интересомпровести время. Однако знаменитая леди не обращала на меня ни малейшеговнимания; она все время разговаривала с тем, кто сидел слева от нее, то естьс хозяином. И так продолжалось до тех пор, пока наконец, в ту самую минуту,когда я доедал мороженое, она неожиданно не повернулась ко мне и, протянувруку, не взяла со стола мою карточку и не прочитала мое имя. После чего,как-то странно закатив глаза, она взглянула мне в лицо. Я улыбнулся и чутьзаметно поклонился. Она не улыбнулась в ответ, а принялась забрасывать менявопросами, причем вопросами личного свойства - работа, возраст, семейноеположение и всякое такое, и голос ее при этом как-то странно журчал. Япоймал себя на том, что стараюсь ответить на них как можно полнее. Во время этого допроса среди прочего выяснилось, что я являюсьпоклонником живописи и скульптуры. - В таком случае вы должны как-нибудь к нам приехать и посмотретьколлекцию моего мужа. Она сказала это невзначай, как бы в смысле поддержания разговора, но,как вы понимаете, в моем деле нельзя упускать подобную возможность. - Как это любезно с вашей стороны, леди Тэртон. Мне бы очень этогохотелось. Когда я могу приехать? Она склонила голову и заколебалась, потом нахмурилась, пожала плечами исказала: - О, все равно. В любое время. - Как насчет этого уикенда? Это вам будет удобно? Она медленно перевела взор на меня, задержав его на какое-то мгновениена моем лице, после чего вновь отвела глаза. - Думаю, что да, если вам так угодно. Мне все равно. Вот так и получилось, что в ближайшую субботу я ехал в Утон, уложив вбагажник автомобиля чемодан. Вы можете подумать, будто я сам напросился наприглашение, но иным способом получить его я не мог. И помимопрофессиональной стороны дела мне просто хотелось побывать в этом доме. Утон- один из самых известных особняков раннего английского Возрождения. Как иего собратья Лонглит, Уолатон и Монтакьют, он был сооружен во второйполовине шестнадцатого столетия, когда впервые для аристократов сталистроить удобные жилища, а не замки, и когда новая волна архитекторов, таких,как Джон Торп {Дж. Торп (1563 - 1655) - английский архитектор} и Смитсоны{семья английских архитекторов, творивших в конце XVI - начале XVII веков,Роберт (1535 - 1614), Джон (ум. в 1634) и Хантингдон (ум. в 1648)}, началивозводить удивительные постройки по всей стране. Утон расположен к югу отОксфорда, близ небольшого городка под названием Принсиз-Ризборо, - отЛондона это недалекий путь, - и, когда я завернул в главные ворота, неботемнело и наступал ранний зимний вечер. Я неспешно двинулся по длинной дорожке, стараясь разглядеть как можнобольше. Особенно мне хотелось увидеть знаменитый сад с подстриженнымикустами, о котором я столько слышал. И должен сказать, это было впечатляющеезрелище. По обеим сторонам стояли огромные тисовые деревья, подстриженныетак, что они имели вид куриц, голубей, бутылок, башмаков, стульев, замков,рюмок для яиц, фонарей, старух с развевающимися юбками, высоких колонн;некоторые были увенчаны шарами, другие - большими круглыми крышами ифлеронами {завершающее украшение}, похожими на шляпку гриба. В наступившейполутьме зеленый цвет превратился в черный, так что каждая фигура, то естькаждое дерево, казалась точеной скульптурой. В одном месте я увиделрасставленные на лужайке гигантские шахматные фигуры, причем каждая,чудесным образом исполненная, была живым тисовым деревом. Я остановилмашину, вышел и принялся бродить среди них; фигуры были в два раза вышеменя. Что особенно удивительно, комплект был полный - короли, ферзи, слоны,кони, ладьи и пешки стояли в начальной позиции, готовые к игре. За следующим поворотом я увидел огромный серый дом и обширный переднийдвор, окруженный высокой стеной с парапетом и небольшими павильонами в видеколонн по внешним углам. Устои парапетов были увенчаны каменными обелисками- итальянское влияние на мышление Тюдоров {королевская династия в Англии в1485 - 1603 годах}, - а к дому вел лестничный марш шириной не меньше сотнифутов. Подъехав к переднему двору, я с немалым удивлением обнаружил, что чашуфонтана, стоявшую посередине его, поддерживала большая статуя Эпстайна. {Дж.Эпстайн (1880 - 1959) - американский и английский скульптор.} Вещь, долженвам сказать, замечательная, но она явно не гармонировала с окружением.Потом, поднимаясь по лестнице к парадной двери, я оглянулся и увидел, чтоповсюду, на всех маленьких лужайках и газонах, стояли и другие современныестатуи и множество разнообразных скульптур. Мне показалось, что в отдалениия разглядел работы Годье Бжеска, Бранкузи, Сент-Годана, Генри Мура и сноваЭпстайна. {Г. Бжеска (1891 - 1915), настоящее имя Анри Годье - французскийскульптор. К. Бранкузи (1876 - 1957) - румынский скульптор. О. Сент-Годан (1848 -1907) - английский скульптор. Г. Мур (1898 - 1986) - английский скульптор.} Дверь мне открыл молодой лакей, который провел меня в спальню на второмэтаже. Ее светлость, объяснил он, отдыхает, как и прочие гости, но всеспустятся в главную гостиную примерно через час, переодевшись к ужину. В моей работе уикенд занимает важное место. Полагаю, что в год япровожу около пятидесяти суббот и воскресений в чужих домах и, какследствие, весьма восприимчив к непривычной обстановке. Едва войдя в дверь,я уже носом чую, повезет мне тут или нет, а в доме, в который я только чтовошел, мне сразу же не понравилось. Здесь как-то не так пахло. В воздухеточно слабо веяло предощущением беды; я это чувствовал, даже когда нежился вогромной мраморной ванне, и только и тешил себя надеждой, что ничегонеприятного до понедельника не случится. Первая неприятность, хотя скорее это была неожиданность, произошласпустя десять минут. Я сидел на кровати и надевал носки, когда дверьнеслышно открылась и в комнату проскользнул какой-то древний кривобокий гномв черном фраке. Он объяснил, что служит тут дворецким, а зовут его Джелкс, иему надобно знать, хорошо ли я устроился и все ли у меня есть, что нужно. Я ему отвечал, что мне удобно и у меня все есть. На это он сказал, что сделает все возможное, чтобы я приятно провелуикенд. Я поблагодарил его и стал ждать, когда он уйдет. Он замялся внерешительности, а потом елейным голосом попросил у меня дозволениязатронуть один весьма деликатный вопрос. Я велел ему не церемониться. Если откровенно, сказал он, речь о чаевых. Вся эта процедура с чаевымиделает его глубоко несчастным. Вот как? Это почему же? Ну, если мне это действительно интересно, то ему не нравится то, чтогости, покидая дом, чувствуют себя как бы обязанными давать ему чаевые - ноони просто не могут их не давать. А это унизительно как для дающего, так идля берущего. Более того, он отлично понимает, какие душевные муки одолеваютнекоторых гостей вроде меня, которые, если позволите, повинуясь условности,иногда ощущают желание дать больше, чем они могут себе позволить. Он умолк, и его маленькие лукавые глазки испытующе заглянули в моиглаза. Я пробормотал, что насчет меня ему нечего беспокоиться. Напротив, сказал он, он искренне надеется на то, что я с самого началасоглашусь не давать ему никаких чаевых. - Что ж, - отвечал я. - Давайте сейчас не будем об этом говорить, апридет время, посмотрим, какое у нас будет настроение. - Нет, сэр! - вскричал он. - Прошу вас, я предпочел бы настоять насвоем. И я согласился. Он поблагодарил меня и, волоча ноги, приблизился еще на пару шагов,после чего, склонив голову набок и стиснув руки, как священник, едва заметнопожал плечами, словно извинялся. Он так и не сводил с меня своих маленькихострых глаз, а я выжидал, сидя в одном носке и держа в руке другой, ипытался угадать, что будет дальше. Все, что ему нужно, тихо произнес он, так тихо, что его голоспрозвучал, точно музыка, которую можно услышать на улице, проходя мимоконцертного зала, все, что ему нужно взамен чаевых, так это чтобы я отдалему тридцать три и три десятых процента от суммы, которую выиграю в карты впродолжение уикенда. Все это было сказано так тихо и спокойно и прозвучало столь неожиданно,что я даже не удивился. - Здесь много играют в карты, Джелкс? - Да, сэр, очень много. - Тридцать три и три десятых - не слишком ли это круто? - Я так не думаю, сэр. - Дам вам десять процентов. - Нет, сэр, на это я не пойду. Он принялся рассматривать ногти на пальцах левой руки, терпеливохмурясь. - Тогда пусть будет пятнадцать. Согласны? - Тридцать три и три десятых. Это вполне разумно. В конце концов, сэр,я даже не знаю, хороший ли вы игрок, и то, что я делаю - простите, но я неимею в виду вас лично, - это ставлю на лошадь, которую еще не видел в деле. Вам, возможно, показалось, будто я торговался с дворецким, и, пожалуй,вы правы. Однако, будучи человеком либеральных взглядов, я всегда стараюсьделать все от себя зависящее, чтобы быть любезным с представителями низшихсословий. Кроме того, чем больше я размышлял над сделанным мне предложением,тем больше склонялся к тому, что подобное предложение не вправе отвергатьазартный человек. - Ладно, Джелкс. Как вам будет угодно. - Благодарю вас, сэр. Он направился было к двери, двигаясь бочком, как краб, однако, взявшисьза ручку, снова замялся. - Могу я дать вам один небольшой совет, сэр? - Слушаю. - Просто я хотел сказать, что у ее светлости есть склонность объявлятьбольше взяток, чем она может взять. Ну это уж слишком! Я вздрогнул, так что даже носок выпал у меня из рук.В конце концов, одно дело - ради спортивного интереса условиться с дворецкимнасчет чаевых, но когда он начинает вступать с вами в сговор по поводу того,чтобы отобрать у хозяйки деньги, тогда с этим надо кончать. - Хорошо, Джелкс. Больше ничего не хочу слышать. - Надеюсь, сэр, вы не обиделись. Я лишь имел в виду, что вам придетсяиграть против ее светлости. Она всегда делает своим партнером майораХэддока. - Майора Хэддока? Вы говорите о майоре Джеке Хэддоке? - Да, сэр. Я обратил внимание на то, что, когда он произнес имя этого человека, налице его появилась презрительная ухмылка. С леди Тэртон дело обстояло ещехуже. Всякий раз, говоря слова "ее светлость", он произносил их кончикамигуб, словно жевал лимон, и в голосе его слышалась насмешка. - Теперь простите меня, сэр. Ее светлость спустится к семи часам. Ктому же времени сойдут майор Хэддок и остальные. Он выскользнул за дверь, оставив за собой что-то вроде слабого запахагорчичной припарки. Вскоре после семи я отыскал дорогу в главную гостиную, и леди Тэртон,как всегда прекрасная, поднялась, чтобы поздороваться со мной. - Я не была уверена, что вы приедете, - пропела она своим голоском. -Как, вы сказали, вас зовут? - Боюсь, что я поймал вас на слове, леди Тэртон. Надеюсь, я ничегодурного не совершил? - Ну что вы, - сказала она. - В доме сорок семь спален. А это мой муж. Из-за ее спины выступил маленький человечек и проговорил: - Я так рад, что вы смогли приехать. У него была чудесная теплая рука, и, когда он взял мою руку, я тотчасже ощутил дружеское рукопожатие. - А это Кармен Ляроза, - сказала леди Тэртон. Это была женщина крепкого сложения, и мне показалось, что она имееткакое-то отношение к лошадям. Она кивнула мне и, хотя я протянул ей руку, недала мне свою, принудив меня таким образом сделать вид, будто я собираюсьвысморкаться. - Вы простудились? - спросила она. - Мне очень жаль. Мисс Кармен Ляроза мне не понравилась. - А это Джек Хэддок. Я тотчас узнал этого человека. Он был директором компаний (сам не знаю,что это означает) и хорошо известен в обществе. Я несколько раз использовалего имя в своей колонке, но он мне никогда не нравился, думаю, главнымобразом потому, что я испытываю глубокое недоверие ко всем людям, которыепривносят военные манеры в частную жизнь. Особенно это касается майоров иполковников. С лицом пышущего здоровьем животного, черными бровями ибольшими белыми зубами, этот облаченный во фрак человек казался красивымпочти до неприличия. Когда он улыбался, приподнималась его верхняя губа иобнажались зубы; протягивая мне волосатую смуглую руку, он расплылся вулыбке. - Надеюсь, вы напишете о нас что-нибудь хорошее в своей колонке. - Пусть только попробует не сделать этого, - сказала леди Тэртон. -Иначе я помещу о нем что-нибудь для него неприятное на первой полосе моейгазеты. Я рассмеялся, однако вся троица - леди Тэртон, майор Хэддок и КарменЛяроза - уже отвернулась и принялась рассаживаться на диване. Джелкс подалмне бокал, и сэр Бэзил тихонько утащил меня в дальний конец комнаты, где мымогли спокойно беседовать. Леди Тэртон то и дело обращалась к своему мужу спросьбой принести ей то одно, то другое - мартини, сигарету, пепельницу,носовой платок, - и он уже приподнимался было в кресле, как его тотчасопережал бдительный Джелкс, исполнявший за него поручения хозяйки. Заметно было, что Джелкс любил своего хозяина, и также было заметно,что он ненавидел его жену. Всякий раз, исполняя какую-нибудь ее просьбу, онслегка усмехался и поджимал губы, отчего рот его становился похожим на задиндейки. За обедом наша хозяйка усадила двух своих друзей, Хэддока и Лярозу, пообе стороны от себя. В результате столь нетрадиционного размещения гостей мыс сэром Бэзилом получили возможность продолжить нашу приятную беседу оживописи и скульптуре. Теперь я уже не сомневался, что майор был сильноувлечен ее светлостью. И хотя мне не следовало бы этого говорить, но скажу,что мне показалось, будто и Ляроза пыталась завоевать симпатии леди Тэртон. Все эти уловки, похоже, забавляли хозяйку, но не приводили в восторг еемужа. Я видел, что в продолжение всего нашего разговора он следил за этимнебольшим представлением. Иногда он забывался и умолкал на полуслове, приэтом взгляд его скользил в другой конец стола и на мгновение останавливался,исполненный сочувствия, на этой чудесной головке с черными волосами ираздувающимися ноздрями. Он уже, должно быть, обратил внимание на то, какона была оживлена, как рука ее, которой она при разговоре жестикулировала,то и дело касалась руки майора и как та, другая женщина, которая, видимо,имела какое-то отношение к лошадям, без конца повторяла: "Ната-лия!Ната-лия, ну выслушай же меня!" - Завтра, - сказал я, - вы должны взять меня на прогулку и показать мневсе скульптуры в саду. - Разумеется, - отвечал он, - с удовольствием. Он снова посмотрел на жену, и во взгляде его появилась невыразимаямольба. Он был человеком таким тихим и спокойным, что даже теперь я незаметил, чтобы он выражал гнев или беспокойство по поводу надвигавшейсяопасности или каким-либо иным образом обнаруживал, что вот-вот взорвется. После обеда меня тотчас же усадили за карточный столик; мы с миссКармен Ляроза должны были играть против майора Хэддока и леди Тэртон. СэрБэзил тихонько уселся на диване с книжкой. Сама игра ничего особенного собой не представляла - по обыкновению, онапроходила довольно скучно. Но вот Джелкс был невыносим. Весь вечер он шнырялвозле нас, заменяя пепельницы, спрашивая насчет выпивки и заглядывая вкарты. Он явно был близорук, и вряд ли ему удавалось толком что-либоразглядеть, потому что - не знаю, известно вам это или нет - у нас в Англиидворецкому никогда не разрешали носить очки, а также, коли на то пошло, иусы. Это золотое незыблемое правило и притом весьма разумное, хотя я несовсем уверен, что за ним стоит. Я полагаю, впрочем, что с усами он быбольше походил на джентльмена, а в очках - на американца, а как же тогда мы,хотелось бы мне знать? Как бы там ни было, Джелкс был невыносим весь вечер;невыносима была и леди Тэртон, которую беспрерывно звали к телефону по деламгазеты. В одиннадцать часов она оторвалась от карт и сказала: - Бэзил, тебе пора спать. - Да, дорогая, пожалуй, действительно пора. Он закрыл книгу, поднялся и с минуту стоял, наблюдая за игрой. - Вам не скучно? - спросил он. Поскольку другие промолчали, то я ответил: - Что вы, нам очень интересно. - Я рад. Джелкс останется на тот случай, если вам что-нибудьпонадобится. - Джелкс пусть тоже идет спать, - сказала его жена. Я слышал, как майор Хэддок сопит возле меня, как одна за другой на столнеслышно ложатся карты и как Джелкс, волоча ноги, направился к нам по ковру. - Вы не желаете, чтобы я оставался, ваша светлость? - Нет. Отправляйтесь спать. Ты тоже, Бэзил. - Да, дорогая. Доброй ночи. Доброй вам всем ночи. Джелкс открыл дверь, и сэр Бэзил медленно вышел, сопровождаемыйдворецким. Как только закончился следующий роббер, я сказал, что тоже хочу спать. - Хорошо, - сказала леди Тэртон. - Доброй ночи. Я поднялся в свою комнату, запер дверь, принял таблетку и заснул. На следующее утро, в воскресенье, я поднялся около десяти часов, оделсяи спустился к завтраку. Сэр Бэзил уже сидел за столом, и Джелкс подавал емужареные почки с беконом и помидорами. Он сказал, что рад видеть меня, ипредложил после завтрака совершить по поместью длительную прогулку. Яотвечал, что ничто не доставит мне большего удовольствия. Спустя полчаса мы вышли, и вы представить себе не можете, какое этобыло облегчение - выйти из дома на свежий воздух. Был один из тех теплыхсолнечных дней, которые случаются в середине зимы после ночи с проливнымдождем, когда на удивление ярко светит солнце и нет ни ветерка. Голыедеревья, освещенные солнцем, казались прекрасными, с веток капало, и земляповсюду сверкала изумрудами. По небу плыли прозрачные облака. - Какой чудесный день! - В самом деле, день просто чудесный! Во время прогулки мы едва ли обменялись еще хотя бы парой слов, да вэтом и не было нужды. Между тем он водил меня всюду, и я увидел все -огромные шахматные фигуры и сад с подстриженными деревьями. Вычурные садовыедомики, пруды, фонтаны, детский лабиринт, где грабы и липы составляли живуюизгородь - летом она была особенно впечатляюща, - а также цветники, сад сдекоративными каменными горками, оранжерея с виноградными лозами инектаринами. И, конечно же, скульптуры. Здесь были представлены почти всесовременные европейские скульптуры в бронзе, граните, известняке и дереве,и, хотя приятно было видеть, как они греются и сверкают на солнце, мне онивсе же казались немного не на месте среди этого обширного, строгораспланированного окружения. - Может, присядем здесь ненадолго? - спросил сэр Бэзил, после того какмы пробыли в саду больше часа. И мы уселись на белую скамью возле заросшего лилиями пруда, полногокарпов и серебряных карасей, и закурили. Мы находились в некотором отдаленииот дома; земля тут несколько возвышалась, и с того места, где мы сидели, мывидели раскинувшийся внизу сад, который казался иллюстрацией из какой-нибудьстарой книги по садовой архитектуре; изгороди, лужайки, газоны и фонтанысоставляли красивый узор из квадратов и колец. - Мой отец купил это поместье незадолго до моего рождения, - проговорилсэр Бэзил. - С тех пор я здесь живу и знаю каждый его дюйм. С каждым днеммне здесь нравится все больше. - Летом здесь, должно быть, замечательно. - О да! Вы должны побывать у нас в мае и июне. Обещаете? - Ну конечно, - сказал я. - Очень бы хотел сюда приехать. И тут я увидел фигуру женщины в красном, которая где-то в отдалениидвигалась среди клумб. Я видел, как она, размеренно шагая, пересекалаширокую лужайку и короткая тень следовала за нею; перейдя через лужайку, онаповернула налево и пошла вдоль тянувшихся высокой стеной стриженых тисовыхдеревьев, пока не оказалась на круглой лужайке меньших размеров, посредикоторой стояла какая-то скульптура. - Сад моложе дома, - сказал сэр Бэзил. - Он был разбит в началевосемнадцатого века одним французом, его звали Бомон, тот самый, которыйучаствовал в планировке садов в Ливенсе, в Уэстморленде. Наверное, целый годздесь работали двести пятьдесят человек. К женщине в красном платье присоединился мужчина, и они встали примернов ярде друг от друга, оказавшись в самом центре всей садовой панорамы.По-видимому, они разговаривали. У мужчины в руке был какой-то небольшойчерный предмет. - Если вам это интересно, я покажу счета, которые этот Бомонпредставлял старому герцогу за работу в саду. - Было бы весьма интересно их посмотреть. Это, наверное, уникальныедокументы. - Он платил своим рабочим шиллинг в день, а работали они по десятьчасов. День был солнечный и яркий и нетрудно было следить за движениями ижестами двух человек, стоявших на лужайке. Они повернулись к скульптуре и,указывая на нее руками, видимо, смеялись над какими-то ее изъянами. Вскульптуре я распознал одну из работ Генри Мура, исполненную в дереве -тонкий гладкий предмет необыкновенной красоты с двумя-тремя прорезями инесколькими торчащими из него конечностями странного вида. - Когда Бомон сажал тисовые деревья, которые должны были потом статьшахматными фигурами и прочими предметами, он знал, что пройдет по меньшеймере сотня лет, прежде чем из этого что-нибудь выйдет. Когда мы сегоднячто-то планируем, мы, кажется, не столь терпеливы, не правда ли? Как выдумаете? - Это верно, - отвечал я. - Так далеко мы не рассчитываем. Черный предмет в руке мужчины оказался фотоаппаратом; отойдя в сторону,он принялся фотографировать женщину рядом со скульптурой Генри Мура. Онапринимала разнообразные позы, и все они, насколько я мог видеть, были смешныи должны были вызывать улыбку. Она то обхватывала какую-нибудь из деревянныхторчащих конечностей, то вскарабкивалась на фигуру и усаживалась на нееверхом, держа в руках воображаемые поводья. Высокая стена тисовых деревьевзаслоняла их от дома и по сути от всего остального сада, кроме небольшогохолма, на котором мы сидели. У них были все основания надеяться на то, чтоих не увидят, а если им и случалось взглянуть в нашу сторону, то есть противсолнца, то сомневаюсь, заметили ли они две маленькие неподвижные фигурки,сидевшие на скамье возле пруда. - Знаете, а мне нравятся эти тисы, - сказал сэр Бэзил. - Глаз отдыхает,на них глядя. А летом, когда вокруг буйствует разноцветье, они приглушаютяркость красок и взору являются восхитительные тона. Вы обратили внимание наразличные оттенки зеленого цвета на гранях и плоскостях каждогоподстриженного дерева? - Да, это просто удивительно. Мужчина теперь, казалось, принялся что-то объяснять женщине, указываяна работу Генри Мура, и по тому, как они откинули головы, я догадался, чтоони снова рассмеялись. Мужчина продолжал указывать на скульптуру, и тутженщина обошла вокруг нее, нагнулась и просунула голову в одну из прорезей.Скульптура была размерами, наверное, с небольшую лошадь, но тоньшепоследней, и с того места, где я сидел, мне было видно все, что происходитпо обе стороны скульптуры: слева - тело женщины, справа - высовывающаясяголова. Это мне сильно напоминало одно из курортных развлечений, когдапросовываешь голову в отверстие в щите и тебя снимают в виде толстойженщины. Именно такой снимок задумал сделать мужчина. - Тисы вот еще чем хороши, - говорил сэр Бэзил. - Ранним летом, когдапоявляются молодые веточки... Тут он умолк и, выпрямившись, подался немного вперед, и я почувствовал,как он неожиданно весь напрягся. - Да-да, - сказал я, - появляются молодые веточки. И что же? Мужчина сфотографировал женщину, однако она не вынимала голову изпрорези, и я увидел, как он убрал руку (вместе с фотоаппаратом) за спину инаправился в ее сторону. Затем он наклонился и приблизил к ее лицу свое,касаясь его, и так и стоял, полагаю, целуя ее, хотя я и не уверен. Мнепоказалось, что в наступившей тишине я услышал доносившийся издалека женскийсмех, рассыпавшийся под солнечными лучами по всему саду. - Не вернуться ли нам в дом? - спросил я. - Вернуться в дом? - Да, не выпить ли чего-нибудь перед ленчем? - Выпить? Да, пожалуй, надо выпить. Однако он не двигался. Он застыл на месте, но мыслями был очень далеко,пристально глядя на две фигуры. Я также внимательно следил за ними, не всилах оторвать от них глаз. Я должен был досмотреть, чем все кончится. Этовсе равно что смотреть издали балетную миниатюру, когда знаешь, кто танцуети кто написал музыку, но не знаешь, чем закончится представление, кто ставилтанцы, что будет происходить в следующее мгновение. - Годье Бжеска, - произнес я. - Как вы полагаете, стал бы он великим,если бы не умер таким молодым? {Годье Бжеска начал заниматься скульптурой в1910 году, а в 1915-м погиб во время Первой мировой войны в возрасте 24лет.} - Кто? - Годье Бжеска. - Да-да, - ответил он. - Разумеется. Теперь и я увидел, что происходило нечто странное. Голова женщины ещенаходилась в прорези. Вдруг женщина начала медленно изгибаться всем телом изстороны в сторону несколько необычным образом, а мужчина, отступив на шаг,при этом наблюдал за ней и не двигался. По тому, как он держался, быловидно, что ему не по себе, а положение головы и напряженная поза говорили отом, что больше он не смеется. Какое-то время он оставался недвижимым, потомя увидел, что он положил фотоаппарат на землю и, подойдя к женщине, взял ееголову в руки. И все это тотчас показалось похожим скорее на кукольноепредставление, чем на балетный спектакль, - на далекой, залитой солнцемсцене крошечные деревянные фигурки, словно обезумев, производили едвазаметные судорожные движения. Мы молча сидели на белой скамье и следили за тем, как крошечныйкукольный человечек начал проделывать какие-то манипуляции с головойженщины. Действовал он осторожно, в этом сомнений не было, осторожно имедленно, и то и дело отступал, чтобы обдумать, как быть дальше, и несколькораз припадал к земле, чтобы посмотреть на голову под другим углом. Кактолько он оставлял женщину, та снова принималась изгибаться всем телом инапоминала мне собаку, на которую впервые надели ошейник. - Она застряла, - произнес сэр Бэзил. Мужчина подошел к скульптуре с другой стороны, где находилось теложенщины, и обеими руками попытался помочь ей высвободиться. Потом, вдругвыйдя из себя, он раза два или три резко дернул ее за шею, и на этот раз мыотчетливо услышали женский крик, полный то ли гнева, то ли боли, то ли тогои другого. Краешком глаза я увидел, как сэр Бэзил едва заметно закивал головой. - Однажды у меня застряла рука в банке с конфетами, - сказал он, - и яникак не мог ее оттуда вынуть. Мужчина отошел на несколько ярдов и встал - руки в боки, головавскинута. Женщина, похоже, что-то говорила ему или скорее кричала на него,и, хотя она не могла сдвинуться с места и лишь изгибалась всем телом, ногиее были свободны, и она ими вовсю топала. - Банку пришлось разбить молотком, а матери я сказал, что нечаянноуронил ее с полки. Он, казалось, успокоился, напряжение покинуло его, хотя голос звучал наудивление бесстрастно. - Думаю, нам лучше пойти туда, может, мы чем-нибудь сможем помочь. - Пожалуй, вы правы. Однако он так и не сдвинулся с места. Достав сигарету, он закурил, аиспользованную спичку тщательно спрятал в коробок. - Простите, - сказал он. - А вы не хотите закурить? - Спасибо, пожалуй, и я закурю. Он устроил целое представление, угощая меня сигаретой, давая прикурить,а спичку снова спрятал в коробок. Потом мы поднялись и неспешно сталиспускаться по поросшему травой склону. Мы молча приблизились к ним, войдя в сводчатый проход, устроенный втисовой изгороди; для них наше появление явилось, понятно, полнойнеожиданностью. - Что здесь происходит? - спросил сэр Бэзил. Он говорил голосом, который не предвещал ничего хорошего и который, яуверен, его жена никогда прежде не слышала. - Она вставила голову в прорезь и теперь не может ее вынуть, - сказалмайор Хэддок. - Просто хотела пошутить. - Что хотела? - Бэзил! - вскричала леди Тэртон. - Да не стой же ты как истукан!Сделай что-нибудь! Видимо, она не могла много двигаться, но говорить еще была в состоянии. - Дело ясное - нам придется расколоть эту деревяшку, - сказал майор. На его седых усах запечатлелось красненькое пятнышко, и так же, какодин-единственный лишний мазок портит всю картину, так и это пятнышко лишалоего спеси. Вид у него был комичный. - Вы хотите сказать - расколоть скульптуру Генри Мура? - Мой дорогой сэр, другого способа вызволить даму нет. Бог знает, какона умудрилась влезть туда, но я точно знаю, вылезти она не может. Ушимешают. - О боже! - произнес сэр Бэзил. - Какая жалость. Мой любимый Генри Мур. Тут леди Тэртон принялась оскорблять своего мужа самыми непристойнымисловами; и неизвестно, сколько бы это продолжалось, не появись неожиданно изтени Джелкс. Скользящей походкой он молча пересек лужайку и остановился напочтительном расстоянии от сэра Бэзила в ожидании его распоряжений. Егочерный наряд казался просто нелепым в лучах утреннего солнца, и со своимдревним розово-белым лицом и белыми руками он был похож на краба, которыйвсю свою жизнь прожил в норе. - Могу я для вас что-нибудь сделать, сэр Бэзил? Он старался говорить ровным голосом, но не думаю, чтобы и лицо егооставалось бесстрастным. Когда он взглянул на леди Тэртон, в глазах егосверкнули торжествующие искорки. - Да, Джелкс, можешь. Ступай и принеси мне пилу или ножовку, чтобы ямог отпилить кусок дерева. - Может, позвать кого-нибудь, сэр Бэзил? Уильям хороший плотник. - Не надо, я сам справлюсь. Просто принеси инструменты ипоторапливайся. В ожидании Джелкса я отошел в сторону, потому что не хотелось болееслушать то, что леди Тэртон говорила своему мужу. Но я вернулся как раз ктому моменту, когда явился дворецкий, на сей раз сопровождаемый еще однойженщиной, Кармен Лярозой, которая тотчас бросилась к хозяйке. - Ната-лия! Моя дорогая Ната-лия! Что они с тобой сделали? - О, замолчи, - сказала хозяйка. - И прошу тебя, не вмешивайся. Сэр Бэзил стоял рядом с головой леди, дожидаясь Джелкса. Джелксмедленно подошел к нему, держа в одной руке ножовку, в другой - топор, иостановился, наверное, на расстоянии ярда. Затем он подал своему хозяину обаинструмента, чтобы тот мог сам выбрать один из них. Наступиланепродолжительная - не больше двух-трех секунд - тишина; все ждали, чтобудет дальше, и вышло так, что в эту минуту я наблюдал за Джелксом. Яувидел, что руку, державшую топор, он вытянул на какую-то толику дюйма ближек сэру Бэзилу. Движение казалось едва заметным - так, всего лишь чуточкудальше вытянутая рука, жест невидимый и тайный, незримое предложение,незримое и ненавязчивое, сопровождаемое, пожалуй, лишь едва заметнымподнятием бровей. Я не уверен, что сэр Бэзил видел все это, однако он заколебался, иснова рука, державшая топор, чуть-чуть выдвинулась вперед, и все это былокак в карточном фокусе, когда кто-то говорит: "Возьмите любую карту", и вынепременно возьмете ту, которую хотят, чтобы вы взяли. Сэр Бэзил взял топор.Я видел, как он с несколько задумчивым видом протянул руку, приняв топор уДжелкса, и тут, едва ощутив в руке топорище, казалось, понял, что от неготребуется, и тотчас же ожил. После этого происходящее стало напоминать мне ту ужасную ситуацию,когда видишь, как на дорогу выбегает ребенок, мчится автомобиль, иединственное, что ты можешь сделать, - это зажмурить глаза и ждать, покудапо шуму не догадаешься, что произошло. Момент ожидания становится долгимпериодом затишья, когда желтые и красные точки скачут по черному полю, идаже если снова откроешь глаза и обнаружишь, что никто не убит и не ранен,это уже не имеет значения, ибо что касается тебя, то ты все видел ичувствовал нутром. Я все отчетливо видел и на этот раз, каждую деталь, и не открывалглаза, пока не услышал голос сэра Бэзила, прозвучавший еще тише, чем прежде,и в голосе его послышалось недовольство дворецким. - Джелкс... - произнес он. И тут я посмотрел на него. Он стоял с топором в руках и сохранял полнейшее спокойствие. На прежнемместе была и голова леди Тэртон, по-прежнему торчавшая из прорези, однаколицо ее приобрело пепельно-серый оттенок, а рот